Приложение №2 к Четвертой Главе Второй Части

2-4-1

«Опираясь на глубокое изучение эпохи империализма, Ленин открыл закон неравно­мерного экономического и политического развития капитализма в эпоху империализма. Этот закон заключается в том, что капиталистические страны развиваются неравномер­но, скачкообразно, следствием чего является изменение соотношения сил и усиление борьбы между империалистическими державами за передел колоний и сфер влияния. Ленин показал, что неравномерность экономического развития в эпоху империализма ведет к разновременности созревания в различных странах политических предпосылок для победы социалистической революции, а обострение противоречий и конфликты между капиталистическими странами ослабляют систему империализма и облегчают прорыв ее в наиболее слабом звене. Исходя из этого, Ленин пришел к выводу, что ранее распространенное положение Маркса и Энгельса о том, что социалистическая револю­ция может победить только одновременно во всех или в главных капиталистических странах, уже не соответствует новым условиям. Данная формула должна быть заменена новым положением — о невозможности одновременной победы социалистической ре­волюции во всех странах и о возможности победы социализма первоначально в одной или нескольких странах.

Это свое гениальное открытие Ленин впервые сформулировал в августе 1915 года в статье «О лозунге Соединенных Штатов Европы», которая входит в настоящий том. «Неравномерность эконо­мического и политического развития, — писал Ленин, — есть безусловный закон капи­тализма. Отсюда следует, что возможна победа социализма первоначально в немногих или даже в одной, отдельно взятой, капиталистической стране» (стр. 354).

Вывод Ленина о возможности победы социализма первоначально в одной стране, представляющий собой образец творческого развития марксизма, явился величайшим открытием. Это была новая теория социалистической революции, которая дала между­народному рабочему классу ясную перспективу борьбы, развязала энергию и инициа­тиву пролетариев каждой отдельной страны для натиска на свою национальную бур­жуазию, вооружила их научно-обоснованной уверенностью в победе. Учение Ленина о возможности победы социализма в одной стране стало руководящим принципом Ком­мунистической партии Советского Союза в ее борьбе за победу социалистической ре­волюции и построение социализма в нашей стране»[1].

2-4-3

«Труд Ленина «Империализм, как высшая стадия капитализма» дает экономическое обоснование теории социалистической революции. Развивая и обосновывая гениальные положения, впервые сформулированные в августе 1915 года в статье «О лозунге Со­единенных Штатов Европы» (см. Сочинения, 5 изд., том 26, стр. 351—355), Ленин до­казал, что неравномерность экономического и политического развития капиталистиче­ских стран при империализме ведет к разновременности революций в различных стра­нах. Он разработал учение о возможности победы социализма первоначально в одной, отдельно взятой, капиталистической стране. Великая сила и жизненность ленинской теории социалистической революции доказана историческим опытом Советского Сою­за и других социалистических стран»[1].

2-4-4

«Партия пролетариата никоим образом не может задаваться целью «введения» со­циализма в стране мелкого крестьянства, пока подавляющее большинство населения не пришло к сознанию необходимости социалистической революции.

Но только буржуазные софисты, прячущиеся за «почти-марксистские» словечки, мо­гут выводить из этой истины оправдание такой политики, которая бы оттягивала не­медленные революционные меры, вполне назревшие практически, осуществленные за­частую во время войны рядом буржуазных государств, настоятельно необходимые для борьбы с надвигающимся полным экономическим расстройством и голодом.

Такие меры, как национализация земли, всех банков и синдикатов капиталистов или, по крайней мере, установление немедленного контроля за ними Советов рабочих депу­татов и т. п., отнюдь не будучи «введением» социализма, должны быть безусловно от­стаиваемы и, по мере возможности, революционным путем осуществляемы. Вне таких мер, которые являются лишь шагами к социализму и которые вполне осуществимы экономически, невозможно лечение ран, нанесенных войной, и предупреждение грозя­щего краха, а останавливаться перед посягательством на неслыханно-высокие прибыли капиталистов и банкиров, наживающихся именно «на войне» особенно скандально, партия революционного пролетариата никогда не будет[1].

(«Моя брошюра устарела вследствие экономической разрухи и неработоспособности типографий в Петербурге. Брошюра написана 10 апреля 1917 г., а сегодня 28 мая, и брошюра все еще не вышла!

Брошюра написана, как проект платформы для пропаганды моих взглядов перед Всероссийской конференцией нашей партии, Российской социал-демократической ра­бочей партии большевиков».)[2]

«4) КАКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО УСТРОЙСТВА ХОТЯТ В НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ?

A,  (правее к.-д.). Конституционной монархии, всевластия чиновников и полиции.

Б, (к.-д.). Буржуазной парламентарной республики, т. е. упрочения господства капиталистов при сохранении старого чиновничества и полиции.

B,  (с,-д. и с-р.). Буржуазной парламентарной республики с реформами для рабочих и крестьян.

Г, («большевики»). Республики Советов рабочих, солдатских, крестьянских и пр. депутатов. Уничтожения постоянной армии и полиции; замены их поголовно вооруженным народом; не только выборности, но и сменяемости чиновников, платы им не выше платы хорошему рабочему»[3].

2-4-5

«(КАК РАССУЖДАЮТ СОЦИАЛИСТЫ, ПЕРЕШЕДШИЕ НА СТОРОНУ БУРЖУАЗИИ)

Г-н Плеханов прекрасно поясняет это. В своем «первомайском» письме к «артели социалистического студенчества», напечатанном сегодня «Речью», «Делом Народа», «Единством», он пишет:

«... Он (международный социалистический съезд 1889 года) понимал, что социальная, точнее: социа­листическая революция предполагает долгую просветительную и организационную работу в недрах ра­бочего класса. Об этом забывают у нас теперь люди, зовущие русскую трудящуюся массу к захвату по­литической власти, который мог бы иметь смысл только в том случае, если бы находились в наличности объективные условия, необходимые для социальной революции. Этих условий пока еще нет...».

и так далее вплоть до призыва «дружно поддерживать» Временное правительство.

Это рассуждение г-на Плеханова — типичнейшее рассуждение кучки «бывших лю­дей», называющих себя социал-демократами. И именно потому, что оно типично, на нем стоит подробно остановиться.

Во-1-х, разумно ли и добросовестно ли ссылаться на первый съезд II Интернациона­ла, а не на последний?

Первый съезд Второго Интернационала (1889—1914) был в 1889 г., последний в Ба­зеле в 1912 году. Базельский манифест, единогласно всеми принятый, говорит точно, определенно, прямо, ясно (так что даже гг. Плехановы не могут исказить этого) о про­летарской революции и притом именно в связи с той самой войной, которая в 1914 году разразилась.

Нетрудно понять, почему социалистам, перешедшим на сторону буржуазии, прихо­дится «забывать» либо весь Базельский манифест, либо это его, самое важное, место.

Во-2-х, захват политической власти «русской трудящейся массой, — пишет наш автор, — мог бы иметь смысл только в том случае, если бы находились в наличности условия, необходимые для социаль­ной революции».

Это — каша вместо мыслей.

Допустим даже, что «социальной» есть описка вместо «социалистической». Каша не только в этом. Из каких классов состоит русская трудящаяся масса? Всякий знает, что из рабочих и крестьян. Кто из них в большинстве? Крестьяне. Кто такие эти крестьяне по своему классовому положению? Мелкие хозяева или хозяйчики. Спрашивается: если мелкие хозяйчики составляют большинство населения и если объективных условий для социализма нет, то как может большинство населения высказаться за социализм?! кто может говорить и кто говорит о введении социализма против воли большинства?!

Г-н Плеханов сразу запутался самым смешным образом.

Попасть в смешное положение — наименьшее наказание тому, кто по образцу печа­ти капиталистов сам себе рисует «врага» вместо точной ссылки на слова тех или иных политических противников.

Пойдем дальше. У кого должна быть в руках «политическая власть» с точки зрения даже вульгарного буржуазного демократа из «Речи»? У большинства населения. Со­ставляет ли «русская трудящаяся масса», о которой так неудачно заговорил запутав­шийся социал-шовинист, большинство населения России? Несомненно, и подавляющее большинство!

Как же можно, не изменяя демократии, — даже милюковски понимаемой демокра­тии, — быть против «захвата политической власти» «русской трудящейся массой»?

Дальше в лес, больше дров. Каждый шаг анализа показывает новые бездны путани­цы у г-на Плеханова.

Социал-шовинист против перехода политической власти к большинству населения России!

Г-н Плеханов слышал звон, да не понял, откуда он. Он смешал также, — хотя Маркс еще в 1875 г. особо предостерегал от этого смешения, — «трудящуюся массу» с массой пролетариев и полупролетариев¹³⁷. Поясним эту разницу для бывшего марксиста г-на Плеханова.

Может ли большинство крестьян в России потребовать и ввести национализацию земли? Несомненно, да. Есть ли это социалистическая революция? Нет. Это еще бур­жуазная революция, ибо национализация земли такая мера, которая совместима с капи­тализмом. Но это в то же время удар частной собственности на важнейшее средство производства. Такой удар усиливает пролетариев и полупролетариев неизмеримо больше, чем это бывало в революциях XVII, XVIII и XIX веков.

Далее. Может ли большинство крестьян в России высказаться за слияние всех бан­ков в один? за то, чтобы в каждой деревушке было отделение одного общенациональ­ного государственного банка?

Может, ибо удобства и выгоды для народа несомненны от такой меры. Даже «обо­ронцы» могут быть за нее, ибо она повысит способность России к «обороне» во много раз.

Возможно ли экономически немедленно провести такое слияние всех банков в один? Несомненно, вполне возможно.

Есть ли это социалистическая мера? Нет, это еще не социализм

Далее. Может ли большинство крестьян в России высказаться за то, чтобы синдикат сахарозаводчиков перешел в руки государства, под контроль рабочих и крестьян и что­бы цена сахара понизилась?

Вполне может, ибо это большинству народа выгодно.

Возможно ли это экономически? Вполне возможно, ибо синдикат сахарозаводчиков не только на деле слился уже хозяйственно в один производственный организм обще­государственного размера, но и стоял уже под контролем «государства» (т. е. чиновников, услужающих капиталистам) еще при царизме.

Будет ли переход синдиката в руки демократически-буржуазного, крестьянского, го­сударства социалистической мерой?

Нет, это еще не социализм. Г-н Плеханов легко убедился бы в этом, если бы вспом­нил общеизвестные истины марксизма.

Спрашивается: такие меры, как слияние всех банков в один и переход синдиката са­харозаводчиков в руки демократического, крестьянского, государства, усилят или ос­лабят значение, роль, влияние пролетариев и полупролетариев в общей массе всего на­селения?

Несомненно усилят, ибо это не «мелкохозяйские» меры, ибо возможность их создана как раз теми «объективными условиями», коих в 1889 г. еще не было, кои теперь уже есть.

Такие меры неизбежно усилят значение, роль, влияние на все население в особенно­сти городских рабочих, как авангарда пролетариев и полупролетариев города и дерев­ни.

После таких мер дальнейшие шаги к социализму в России станут вполне возможны, а при условии помощи нашим рабочим со стороны более развитых и подготовленных, расколовшихся с западноевропейскими Плехановыми, западноевропейских рабочих переход России действительно к социализму будет неизбежен, и успех такого перехо­да обеспечен.

Вот как должен рассуждать всякий марксист и всякий социалист, не перешедший на сторону «своей» национальной буржуазии»[1].

(Написано 20 апреля (3 мая) 1917 г. Напечатано 4 мая (21 апреля)               Печатается по тексту газеты

1917 г. в газете «Правда» №37»

2-4-6

«РЕЗОЛЮЦИЯ ЦЕНТРАЛЬНОГО КОМИТЕТА РСДРП(б), ПРИНЯТАЯ 21 АПРЕЛЯ (4 МАЯ) 1917 г.

Обсудив положение дел, создавшееся в Петрограде после империалистической, захватно-грабительской ноты Временного правительства от 18 апреля 1917 г. и после ря­да выступлений народа с митингами и манифестациями на улицах Петрограда 20 апреля, ЦК РСДРП постановляет:

Партийные агитаторы и ораторы должны опровергать гнусную ложь газет капиталистов и газет, поддерживающих капиталистов, относительно того, будто мы грозим гражданскою войной. Это — гнусная ложь, ибо только в данный момент, пока капиталисты и их правительство не могут и не смеют применять насилия над массами, пока масса солдат и рабочих свободно выражает свою волю, свободно выбирает и смещает все власти, — в такой момент наивна, бессмысленна, дика всякая мысль о гражданской войне, — в такой момент необходимо подчинение воле большинства населения и свободная критика этой воли недовольным меньшинством; если дело дойдет до насилия, ответственность падет на Временное правительство и его сторонников.

Правительство капиталистов и его газеты своими криками против гражданской войны только прикрывают нежелание капиталистов, составляющих заведомо ничтожное меньшинство народа, подчиниться воле большинства.

Чтобы узнать волю большинства населения в Петрограде, в котором теперь особенно много солдат, знающих настроение крестьян и правильно выражающих его, необходимо тотчас устроить народное голосование по всем районам Петрограда и его окрестностям по вопросу об отношении к ноте правительства, о поддержке той или иной партии, о желательности того или иного Временного правительства.

Все партийные агитаторы на заводах, в полках, на улицах и т. д. должны выступать с пропагандой этих взглядов и этого предложения путем мирной дискуссии и мирных демонстраций, а также митингов повсюду; надо стараться организовать планомерное голосование по заводам и по полкам, со строгой охраной полного порядка и товарищеской дисциплины. […]

Мы призываем тех рабочих и солдат, которые признают, что Совет рабочих и солдатских депутатов должен переменить свою политику и отказаться от политики доверия и соглашательства с правительством капиталистов, — перевыбрать своих делегатов в Совет рабочих и солдатских депутатов, послав туда только таких людей, которые будут стойко проводить вполне определенное мнение, согласное с действительной волей большинства»[1].

2-4-7

БЕЗУМНЫЕ КАПИТАЛИСТЫ ИЛИ НЕДОУМКИ СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИИ?

«Рабочая Газета» пишет сегодня:

«Мы решительно восставали против разжигания гражданской войны последователями Ленина. Но те­перь сигнал к гражданской войне дают уже не последователи Ленина, а Временное правительство, опуб­ликовывая акт, являющийся издевательством над стремлениями демократии. Это поистине безумный шаг, и нужны немедленные решительные действия со стороны Совета рабочих и солдатских депутатов, чтобы предотвратить его ужасные последствия».

Что может быть нелепее и смешнее этой сказки, будто мы «разжигали» гражданскую войну, когда самым точным, формальным, недвусмысленным образом мы объявили центром тяжести всей работы терпеливое разъяснение пролетарской линии в противо­вес мелкобуржуазному, оборонческому угару доверия к капиталистам?

Неужели «Рабочая Газета» в самом деле не понимает, что вопли о гражданской вой­не подняты теперь капиталистами, желающими срывать волю большинства народа?

Есть ли хоть гран марксизма в объявлении «безумием» поведения капиталистов, ко­торые, будучи сжаты железными тисками русского и англо-французского империали­стского капитала, не в состоянии поступать иначе.

Г-н Плеханов выражает сегодня в «Единстве» прямее политику всего мелкобуржу­азно-оборонческого блока, призывая Совет рабочих и солдатских депутатов «к соглашению» с Временным правительством. Забавный призыв, напоминающий горчицу после ужина.

Да ведь соглашение заключено уже давно! Да ведь оно существует с самого начала революции! Весь вопрос данного, сегодняшнего кризиса именно в том, что это согла­шение оказалось пустой бумажкой или пустым посулом! Отвечать на «проклятые во­просы», прямо, в упор поставленные перед народом крахом данного соглашения, при­зывами к «соглашению» вообще, не говоря ни об его условиях, ни о реальных гаранти­ях, или воздыханиями и проклятиями «о вы, безумцы!» — разве это не трагикомедия мелкобуржуазных Луи Бланов? (Луи Блан был вождем рабочих на словах, хвостом буржуазии на деле).

«Нужны немедленные решительные действия», — важно заявляет «Рабочая Газета». Какие «действия», любезные сограждане? Вы не можете сказать сами, вы не знаете са­ми, у вас только декламация, ибо вы, именно как Луи Блан, на деле забыли о классовой борьбе, на деле подменили классовую борьбу мелкобуржуазной фразеологией и декла­мацией»[1].

Написано 21 апреля (4 мая) 1917 г.

Напечатано 5 мая (22 апреля)   Печатается по тексту газеты

1917 г. в газете «Правда» № 38

2-4-8

«Массам надо говорить всю правду. Правительство капиталистов не может отказаться от аннексий; оно запуталось, ему выхода нет. Оно чувствует, сознает, видит, что без революционных мер (на которые способен только революционный класс) спасения нет, и оно мечется, сумасшествует, обещает одно, делает другое, то грозит насилием массам (Гучков и Шингарев), то предлагает взять у него из рук власть.

Разруха, кризис, ужасы войны, безвыходность положения — вот куда завели капита­листы все народы.

Выхода, действительно, нет — кроме перехода власти к революционному классу, к революционному пролетариату, который один только, при условии поддержки его большинством населения, способен помочь успеху революции во всех воюющих стра­нах и повести человечество к прочному миру, к освобождению от ига капитала»[1].

«Правда» № 38,          Печатается по тексту газеты «Правда» 5 мая (22 апреля) 1917 г.      

2-4-9

«Мелкобуржуазные вожди Совета, меньшевики и народники, — не имеющие ни после революции вообще, ни в дни кризиса в особенности, никакой партийно вырабо­танной линии, — дают себя запугать. В Исполнительном комитете, в котором накануне число голосов против Временного правительства доходило почти до половины, собира­ется 34 голоса (против 19) за возврат к политике доверия к капиталистам и соглаша­тельства с ними.

«Инцидент» признан «исчерпанным».

В чем суть классовой борьбы? Капиталисты за оттягивание войны, за прикрытие этого фразой и посулами; они запутались в сетях русского, англо-французского и аме­риканского банкового капитала. Пролетариат, в лице своего сознательного авангарда, за переход власти к революционному классу, к рабочему классу и полупролетариям, за развитие всемирной рабочей революции, растущей явно и в Германии, за окончание войны такой революцией.

Широкая масса, преимущественно мелкобуржуазная, верящая еще меньшевистским и народническим вождям, насквозь запуганная буржуазиею и проводящая с оговорочками ее линию, колеблется то вправо, то влево.

Война ужасна; именно широкая масса всего тяжелее чувствует это; именно в ее ря­дах растет, еще далеко не ясное, сознание, что война эта преступна, что она ведется из-за соревнования и грызни капиталистов, из-за дележа их добычи. Всемирное положение запутывается все больше. Выхода нет кроме всемирной рабочей революции, которая сейчас впереди других стран в России, но нарастает явно (стачки, братанье) и в Герма­нии. И масса колеблется: между доверием к старым господам, капиталистам, и озлоблением против них; между доверием к новому, открывающему путь в светлое будущее для всех трудящихся, единственному последовательно револю­ционному классу — пролетариату и неясным сознанием его всемирно-исторической роли.

Не первое и не последнее колебание мелкобуржуазной и полупролетарской массы!

Урок ясен, товарищи рабочие! Время не ждет. За первым кризисом последуют дру­гие. Все силы отдайте делу просвещения отсталых, массового, товарищеского, непо­средственного (не только митингового) сближения с каждым полком, с каждой группой еще не прозревших трудящихся слоев! Все силы на собственное сплочение, на органи­зацию рабочих снизу доверху, вплоть до каждого района, до каждого завода, до каждо­го квартала столицы и ее предместий! Не давайте сбить себя ни мелкобуржуазным «со­глашателям» с капиталистами, оборонцам, сторонникам «поддержки», ни одиночкам, склонным торопиться и, раньше прочного сплочения большинства народа, восклицать «долой Временное правительство!». Кризиса нельзя изжить насилием отдельных лиц над другими, частичными выступлениями маленьких групп вооруженных людей, блан­кистскими попытками «захвата власти», «ареста» Временного правительства и т. д.

Лозунг дня: разъясняйте точнее, яснее, шире линию пролетариата, его путь к окон­чанию войны. Стройтесь крепче, шире, повсеместно в пролетарские ряды и колонны! Сплачивайтесь вокруг своих Советов, внутри их товарищеским убеждением и перевыбором отдельных членов старайтесь сплотить вокруг себя большинство!»[1]

(Написано 22 апреля (5 мая) 1917 г. Напечатано б мая (23 апреля) 1917 г.      

Печатается по тексту газеты в газете «Правда» № 39)

2-4-10

«ЧТО ПОНИМАЮТ ПОД «ПОЗОРОМ» КАПИТАЛИСТЫ И ЧТО — ПРОЛЕТАРИИ

Сегодняшнее «Единство» печатает на первом месте жирным шрифтом воззвание, подписанное гг. Плехановым, Дейчем, Засулич. В этом воззвании читаем:

«... Каждый народ имеет право свободно располагать своей судьбой. Вильгельм германский и Карл австрийский никогда не согласятся на это. Ведя войну с ними, мы защищаем свою и чужую свободу. Россия не может изменить своим союзникам. Это покрыло бы ее позором...».

Так рассуждают все капиталисты. Позором они считают несоблюдение договоров между капиталистами, как монархи считают позором неисполнение договоров между монархами.

А рабочие? Считают ли они позором неисполнение договоров, заключенных монар­хами и капиталистами?

Конечно, нет! Сознательные рабочие за расторжение всех таких договоров, за при­знание лишь тех и таких соглашений между рабочими и солдатами всех стран, кото­рые выгодны народу, т. е. не капиталистам, а рабочим и беднейшим крестьянам.

Между рабочими всех стран есть другой договор, именно Базельский манифест 1912 года (Плехановым тоже подписанный и — преданный). Этот «договор» рабочих называет «преступлением», если рабочие разных стран будут стрелять друг в друга из-за прибылей капиталистов.

Писатели из «Единства» рассуждают как капиталисты («Речь» и проч. рассуждают так же), а не как рабочие»[1].

2-4-11

«РЕЧЬ ПРИ ОТКРЫТИИ КОНФЕРЕНЦИИ 24 АПРЕЛЯ (7 МАЯ)

Товарищи, наша конференция собирается, как первая конференция пролетарской партии, в условиях не только российской, но и нарастающей международной револю­ции. Приходит время, когда повсеместно оправдывается утверждение основателей на­учного социализма, а также единогласное предвидение социалистов, собравшихся на Базельском конгрессе, что всемирная война ведет неизбежно к революции.

В XIX веке, наблюдая пролетарское движение разных стран и рассматривая возмож­ные перспективы социальной революции, Маркс и Энгельс говорили неоднократно, что роли этих стран будут распределены в общем пропорционально, сообразно националь­но историческим особенностям каждой из них. Эту свою мысль они выражали, если ее кратко формулировать, так: французский рабочий начнет, немецкий доделает.

На долю российского пролетариата выпала великая честь начать, но он не должен забывать, что его движение и революция составляют лишь часть всемирного револю­ционного пролетарского движения, которое, например, в Германии нарастает изо дня в день все сильнее и сильнее. Только под этим углом зрения мы и можем определять на­ши задачи.

Я объявляю Всероссийское совещание открытым и прошу приступить к выбору пре­зидиума»[1].

Краткий отчет опубликован 12 мая (29 апреля) 1917 г. в газете «Социал-Демократ» № 43

Впервые полностью напечатано в 1921 г. в Собрании сочинений Н. Ленина (В. Ульянова),

том XIV, ч. II

2-4-12

«Мы все согласны, что власть должна быть в руках Советов рабочих и солдатских де­путатов. Но что они могут и должны сделать, если власть перейдет к ним, т. е. будет находиться у пролетариев и полупролетариев? Получается сложное и трудное положе­ние. И если мы говорим о переходе власти, то тут появляется опасность, и в прежние революции игравшая большую роль, а именно: революционный класс берет в свои руки государственную власть и не знает, что с нею делать. Примеры революций, которые именно на этом терпели свой крах, в истории революций имеются. Советы рабочих и солдатских депутатов, которые всю Россию покрывают теперь своей сетью, стоят сейчас в центре всей революции; однако они, мне кажется, недостаточно нами поняты и изучены. Если они возьмут в свои руки власть, то это уже не будет государство в обычном смысле слова. Такой государствен­ной власти, долго державшейся, никогда в мире не бывало, но к ней подходило все ра­бочее движение мира. Это будет именно государство типа Парижской Коммуны. Такая власть является диктатурой, т. е. опирается не на закон, не на формальную волю боль­шинства, а прямо, непосредственно на насилие. Насилие — орудие власти. Каким же образом Советы станут применять эту класть? Вернутся ли они к старому управлению через полицию, будут ли вести управление посредством старых органов власти? По-моему, они этого сделать не могут, и во всяком случае перед ними стоит непосредст­венная задача устройства государства небуржуазного. Я употребил среди большевиков сравнение этого государства с Парижской Коммуной в том смысле, что она разбила старые органы управления и заменила совершенно новыми, прямыми, непосредствен­ными органами рабочих. Меня обвиняют в том, что я употребил в настоящий момент слово, наиболее пугающее капиталистов, так как они стали комментировать его, как желание непосредственного введения социализма. Но я его употребил лишь в смысле замены старых органов новыми, пролетарскими. Маркс говорил, что в этом — величайший шаг вперед всего мирового пролетарского движения. Вопрос о социальных задачах пролетариата имеет для нас громадное практическое значение, с одной сторо­ны, потому, что мы связаны сейчас со всеми другими странами, и вырваться из этого клубка нельзя: либо пролетариат вырвется весь в целом, либо его задушат; с другой стороны, Советы рабочих и солдатских депутатов есть факт. Нет сомнений ни для кого, что они  покрывают собой всю Россию, они являются властью, и другой власти быть не может. Если же это так, то мы должны ясно представлять себе, как они эту власть могут упот­ребить. Говорят, что власть эта такая же, как во Франции и в Америке, но ничего по­добного там нет, такой непосредственной власти там не существует.

Резолюция о текущем моменте распадается на три части. В первой характеризуется объективное положение, созданное империалистической войной, в какое положение попал всемирный капитализм; во второй — условия международного пролетарского движения, и в третьей — задачи русского рабочего класса при переходе власти в его руки. В первой части я формулирую тот вывод, что во время войны капитализм развил­ся еще больше, чем до войны. Он уже взял в свои руки целые области производства. Еще в 1891 году, 27 лет тому назад, когда немцы приняли свою Эрфуртскую програм­му, Энгельс говорил, что нельзя по-прежнему толковать капитализм, как отсутствие планомерности. Это уже устарело: если есть тресты, то отсутствия планомерности уже нет. В особенности в XX веке развитие капитализма гигантскими шагами пошло вперед, а война сделала то, что не было сделано за 25 лет. Огосударствление промыш­ленности пошло вперед не только в Германии, но и в Англии. От монополии вообще перешли к государственной монополии. […]

Теперь, каковы же задачи революционного пролетариата? Главный недостаток и главная ошибка всех рассуждений социалистов в том, что вопрос ставится слишком обще — переход к социализму. Между тем надо говорить о конкретных шагах и мерах. Одни из них назрели, другие еще нет. Сейчас мы переживаем переходный момент. Мы явно выдвинули формы, которые не походят на формы буржуазных государств: Советы рабочих и солдатских депутатов — такая форма государства, которой ни в одном госу­дарстве нет и не было. Это такая форма, которая представляет первые шаги к социа­лизму и неизбежна в начале социалистического общества. Это факт решающий. Рус­ская революция создала Советы. Ни в одной буржуазной стране мира таких государст­венных учреждений нет и быть не может, и ни одна социалистическая революция не может оперировать пи с какой властью, кроме этой. Советы Р. и С. Д. должны взять власть не для создания обычной буржуазной республики или непосредственного пере­хода к социализму. Этого быть не может. Для чего же? Они должны взять власть для того, чтобы сделать первые конкретные шаги к этому переходу, которые можно и должно делать. Страх есть главный враг в этом отношении. Массам надо проповедовать, что эти шаги надо делать сейчас, иначе власть Советов Р. и С. Д. будет бессмысленна и ничего не даст народу.

Я пытаюсь дать ответ на вопрос, какие конкретные шаги мы можем народу предла­гать, не становясь в противоречие с нашими марксистскими убеждениями.

Для чего мы хотим, чтобы власть перешла в руки Советов рабочих и солдатских де­путатов?

Первой мерой, которую они должны осуществить, является национализация земли. О ней говорят все народы. Говорят, что эта мера — самая утопическая и, однако, все приходят к ней именно потому, что русское землевладение так запутано, что иного вы­хода, кроме того, чтобы всю землю разгородить и превратить ее в государственную собственность, нет. Надо отменить частную собственность на землю. Это та задача, ко­торая перед нами стоит, потому что большинство народа за это стоит. Для этого нам нужны Советы. Эту меру провести со старым государственным чиновничеством невоз­можно.

Вторая мера. Мы не можем стоять за то, чтобы социализм «вводить», — это было бы величайшей нелепостью. Мы должны социализм проповедовать. Большинство населе­ния в России — крестьяне, мелкие хозяева, которые о социализме не могут и думать. Но что они могут сказать против того, чтобы в каждой деревне был банк, который дал бы им возможность улучшить хозяйство. Против этого они ничего сказать не могут. Мы должны эти практические меры крестьянам пропагандировать и укреплять в них сознание необходимости их.

Другое дело синдикат сахарозаводчиков, это есть факт. Здесь наше предложение должно быть непосредственно практическим: вот эти уже созревшие синдикаты долж­ны быть переданы в собственность государству. Если Советы хотят брать власть, то только для таких целей. Больше ее не для чего им брать. Вопрос стоит так: либо дальнейшее развитие этих Советов, либо они умрут бесславной смертью, как было в Парижскую Коммуну. Если нужна буржуазная республика, то это могут сделать и кадеты.

Я кончу ссылкой на одну речь, которая произвела на меня наибольшее впечатление. Один углекоп говорил замечательную речь, в которой он, не употребив ни одного книжного слова, рассказывал, как они делали революцию. У них вопрос стоял не о том, будет ли у них президент, но его интересовал вопрос: когда они взяли копи, надо было охранять канаты для того, чтобы не останавливалось производство. Затем вопрос стал о хлебе, которого у них не было, и они также условились относительно его добывания. Вот это настоящая программа революции, не из книжки вычитанная. Вот это настоящее завоевание власти на месте.

Буржуазия нигде так не оформилась, как в Питере, и капиталисты здесь держат в своих руках власть, а на местах крестьяне, не задаваясь никакими социалистическими планами, предпринимают чисто практические меры. Я думаю, что эта программа рево­люционного движения одна верно указывает на настоящий путь революции. Мы за то, чтобы к этим мерам приступали с величайшей осмотрительностью и осторожностью, но только их надо проводить, только в эту сторону надо смотреть вперед, иначе выхода нет. Иначе Советы рабочих и солдатских депутатов будут разогнаны и умрут бесслав­ной смертью, а если власть действительно будет в руках революционного пролетариа­та, то только для того, чтобы идти вперед. А идти вперед — значит предпринимать конкретные шаги, а не словами только обеспечивать выход из войны. Полный успех этих шагов возможен только при мировой революции, если революция войну задушит и если рабочие всех стран ее поддержат, поэтому взятие власти — это единственная конкретная мера, это единственный выход[1]».

Впервые напечатано в 1921 г.                Печатается по машинописному

в Собрании сочинений Н. Ленина             экземпляру протокольной записи

(В. Ульянова), том XIV, ч. II

2-4-13

«Советы рабочих и солдатских депутатов, все более и более расширяющие свою сеть на всю Россию, представляют новую своеобразную организацию государственной вла­сти, по крайней мере, в зародыше. Эти организации существенно отличаются от всех до сих пор существовавших и ни в коем случае непригодны для устроения буржуазных учреждений, для установления буржуазной парламентарной республики с постоянной армией, полицией и чиновничеством.

Сейчас власть находится непосредственно в руках организованного и вооруженного народа. Орудия силы в распоряжении большинства. Правительство держится бессозна­тельно доверчивым отношением к нему этого большинства. Поэтому задача дня — ра­бота просвещения, разъяснение необходимости перехода власти в руки революционно­го класса, привлечение масс на сторону революционной социал-демократии.

Если Советы рабочих, солдатских, крестьянских и батрацких депутатов станут вла­стью, они ее станут совершенно по-иному применять, чем применяется она господ­ствующими классами. Неизбежен переход к конкретным мероприятиям, подготовлен­ным развитием капитализма и соответствующим интересам большинства населения — в России с подавляющим преобладанием мелкой буржуазии.

Социалистическая революция, нарастающая на Западе, в России непосредственно не стоит в порядке дня, но мы уже вступили в переходное к ней состояние. Советы рабо­чих, солдатских и др. депутатов есть та организация власти, с которой придется опери­ровать социалистической революции. Ничего им подобного на Западе нет.

Отсюда — наша задача укрепления их. Отсюда — конкретные задачи Совета рабо­чих и др. депутатов: 1) национализация земли (изъятие из частной собственности глав­нейшего орудия производства) — ее требуют крестьяне, 2) слияние частных банков в один общегосударственный, национализация объединенных в синдикаты отраслей про­изводства, 3) введение всеобщей трудовой повинности.

Если Советы рабочих, солдатских, крестьянских и батрацких депутатов откажутся от исполнения этих задач, то их падение неизбежно. Их постигнет та же судьба, которая постигла ряд учреждений, выдвинутых буржуазными революциями XIX века: они или будут просто распущены или разогнаны, или же сами развалятся, не справившись с по­ставленными самой революцией перед ними задачами (пример Коммуны). Есть только два пути: вперед к решительным экономическим и политическим мероприятиям или назад — к небытию. Третьего не дано»[1].

«Правда» № 40,          Печатается по тексту

1 мая (25 апреля) 1917 г.          газеты «Правда»

2-4-14

«Чтоб толкать крестьянство на революцию, надо отделить пролетариат, выделить пролетарскую партию, ибо крестьянство шовинистично. Привлекать мужика сейчас — значит сдаться на милость Милюкова.

Временное правительство свергнуть надо, но не сейчас и не обычным путем. Мы со­гласны с тов. Каменевым.

Но надо разъяснять. Вот на это слово уселся т. Каменев. Тем не менее это единствен­ное, что мы можем делать.

Тов. Рыков говорит, что социализм должен прийти из других стран, с более развитой промышленностью. Но это не так. Нельзя сказать, кто начнет и кто кончит. Это не марксизм, а пародия на марксизм.

Маркс сказал, что Франция начнет, а немец доделает. А ведь русский пролетариат добился больше, чем кто-либо.

Вот если бы мы сказали: «без царя, а диктатура пролетариата» — ну, это был бы скачок через мелкую буржуазию. Но мы говорим: помогай революции через Совет Р. и С. Д. Сбиваться на реформизм нельзя. Мы ведем борьбу не с тем, чтобы быть побеж­денными, а чтобы выйти победителями, в крайнем случае рассчитываем на успех час­тичный. Если мы потерпим поражение, то достигнем частичного успеха. Это будут ре­формы. Реформы — это вспомогательное средство для классовой борьбы.

Далее тов. Рыков говорит, что переходного периода между капитализмом и социа­лизмом нет. Это не так. Это разрыв с марксизмом»[1].

2-4-15

«Пролетариат России, действующий в одной из самых отсталых стран в Европе, среди массы мелкокрестьянского населения, не может задаваться целью немедленного осу­ществления социалистического преобразования.

Но было бы величайшей ошибкой, а на практике даже полным переходом на сторону буржуазии, выводить отсюда необходимость поддержки буржуазии со стороны рабоче­го класса, или необходимость ограничивать свою деятельность рамками приемлемого для мелкой буржуазии, или отказ от руководящей роли пролетариата в деле разъясне­ния народу неотложности ряда практически назревших шагов к социализму.

Такими шагами являются, во-первых, национализация земли. Такая мера, непосред­ственно не выходящая из рамок буржуазного строя, была бы в то же время сильным ударом частной собственности на средства производства и постольку усилила бы влия­ние социалистического пролетариата на полупролетариев деревни.

Такими мерами являются, далее, установление государственного контроля за всеми банками, с объединением их в единый центральный банк, а равно за страховыми учре­ждениями и крупнейшими синдикатами капиталистов (например, синдикатом сахаро­заводчиков, Продуглем, Продаметом и т. п.) с постепенным переходом к более спра­ведливому, прогрессивному обложению доходов и имуществ. Такие меры экономиче­ски вполне назрели, технически безусловно осуществимы»[1].

2-4-16

«Ничего иного, кроме немедленного введения такого контроля за трестами, за банка­ми, за торговлей, за «тунеядцами» (удивительно хорошее слово попалось под перо — в виде исключения — редакторам «Известий»...), за продовольствием ни мы не предлага­ли, ни кто бы то ни было вообще предлагать не мог. Ничего иного и выдумать нельзя, кроме «творческого усилия всего народа»...

Только не верить надо словам капиталистов, не верить наивной (в лучшем случае наивной) надежде меньшевиков и народников, будто такой контроль могут осущест­вить капиталисты.

Разруха грозит. Катастрофа идет. Капиталисты привели и приводят все страны к ги­бели. Спасение одно: революционная дисциплина, революционные меры революцион­ного класса, пролетариев и полупролетариев, переход всей государственной власти в руки этого класса, который сможет на деле ввести именно такой контроль, на деле про­вести победоносно «борьбу с тунеядством»[1].

«Правда» №57,           Печатается по тексту

27 (14) мая 1917 г.     газеты «Правда»

2-4-17

«НЕМИНУЕМАЯ КАТАСТРОФА И БЕЗМЕРНЫЕ ОБЕЩАНИЯ

(СТАТЬЯ ПЕРВАЯ)

Вопрос о неминуемо грозящей разрухе и катастрофе невиданных размеров пред­ставляет такую важность, что на полном выяснении его надо чаще и чаще останавли­ваться. В предыдущем номере «Правды» мы уже указали, что программа Исполнитель­ного комитета Совета рабочих и солдатских депутатов ничем уже не отличается теперь от программы «ужасного» большевизма .

Сегодня мы должны указать, что программа министра-меньшевика Скобелева идет дальше большевизма. Вот эта программа в передаче министерской газеты «Речь»:

«Министр (Скобелев) заявляет, что... государственное хозяйство на краю пропасти. Необходимо вмешательство в хозяйственную жизнь во всех ее областях, так как в казначействе нет денег. Нужно улучшить положение трудящихся масс, и для этого необходимо забрать прибыль из касс предпринима­телей и банков. (Голос с места: «Каким способом?».) Беспощадным обложением имуществ, — от­вечает министр труда Скобелев. — Финансовая наука знает этот способ. Нужно увеличить ставки обло­жения имущих классов до 100 процентов прибыли. (Голос с места: «Это значит все».) К сожале­нию, — заявляет Скобелев, — разные акционерные предприятия уже раздали акционерам дивиденд, но мы должны поэтому обложить имущие классы прогрессивным индивидуальным налогом. Мы еще даль­ше пойдем, и если капитал хочет сохранить буржуазный способ ведения хозяйства, то пусть работает без процентов, чтобы клиентов не упускать... Мы должны ввести трудовую повинность для гг. акционеров, банкиров и заводчиков, у которых настроение вялое вследствие того, что нет стимулов, которые раньше побуждали их работать... Мы должны заставить гг. акционеров подчиниться государству, и для них должна быть повинность, трудовая повинность».

Эту программу мы советуем рабочим читать и перечитывать, обсуждать и вникать в условия осуществимости ее.

Все дело в условиях осуществления, в немедленном приступе к осуществлению.

Программа сама по себе не только великолепна и совпадает с большевистской, но в одном пункте идет дальше нашей, именно в том пункте, где обещается «забрать при­быль из касс банков» в размере «100 процентов прибыли».

Наша партия — гораздо скромнее. Она требует в своей резолюции меньшего, имен­но: только установления контроля за банками и «постепенного» (слушайте! слушайте! большевики за постепенность!) «перехода к более справедливому прогрессивному об­ложению доходов и имуществ»⁶¹.

Наша партия умереннее Скобелева.

Скобелев раздает неумеренные и даже безмерные обещания, не понимая тех усло­вий, при которых возможно осуществление их на деле.

В этом весь гвоздь.

Не только выполнить программы Скобелева, но даже сделать вообще сколько-нибудь серьезные шаги к ее осуществлению нельзя ни под ручку с 10 министрами из партий помещиков и капиталистов, ни тем бюрократическим, чиновничьим аппаратом, которым правительство капиталистов (с придатком меньшевиков и народников) выну­ждено ограничиться.

Поменьше обещаний, гражданин Скобелев, побольше деловитости! Поменьше пыш­ных фраз, побольше понимания, как приступить к делу.

Приступить к делу для спасения страны от неминуемой ужаснейшей катастрофы можно и должно немедленно, не теряя ни одного дня. Вся суть в том, что «новое» Временное правительство не хочет приступить к делу, а если бы захотело, то не сможет, будучи опутано тысячами цепей охраны интересов капитала.

Можно и должно в один день призвать весь народ приступить к делу, в один день издать указ, созывающий немедленно:

Советы и съезды банковых служащих как по отдельным банкам, так и всероссий­ский; поручение: выработать тотчас практические меры для слияния всех банков и кре­дитных учреждений в один общегосударственный банк и для точнейшего контроля за всеми операциями банков, публиковать тотчас итоги контроля;

Советы и съезды служащих всех синдикатов и трестов; поручение: выработать меры контроля и отчетности; публиковать тотчас итоги контроля; указ этот должен дать право контроля не только всем Советам рабочих, солдат­ских и крестьянских депутатов, но и Советам от рабочих каждой крупной фабрики, а также представителям каждой крупной политической партии (считая за крупную, на­ пример, такую, которая внесла самостоятельные списки 12 мая в Питере не менее как по двум районам); все торговые книги, все документы должны быть открыты для такого контроля; указ должен призвать всех акционеров, директоров и членов правления всяких обществ опубликовать списки тех, кто имеет акций не менее как на 10 000 (или 5000) рублей, с перечнем акций и обществ, в коих данные лица «заинтересованы»; за неправ­дивые показания (контролю банковских и др. служащих) — конфискация всего имуще­ства и тюрьма не менее 5 лет;

указ должен призвать весь народ к немедленному введению всеобщей трудовой повинности через местные органы самоуправления; а для контроля и осуществления ее — вводить всенародную, поголовную милицию (сразу в деревнях, через рабочую милицию в городах и т. п.).

Без всеобщей трудовой повинности не спасти страны от гибели. А без всенародной милиции нельзя осуществить всеобщей трудовой повинности. Это всякий поймет, кто не дошел до ми­нистерского умопомрачения или до помешательства на почве доверия к министерскому красноречию.

Кто хочет на деле спасать десятки миллионов людей от катастрофы, тот должен бу­дет прийти к защите таких мер.

В следующей статье мы скажем о постепенном переходе к более справедливому об­ложению и о том, как следовало бы выдвигать из народа и ставить постепенно на места министров тех действительно талантливых организаторов (и из рабочих, и из капитали­стов), которые проявят себя успешно на работе указанного характера.

(СТАТЬЯ ВТОРАЯ)

Когда Скобелев министерски размахнулся в своей речи и договорился до взятия 100 процентов прибыли у капиталистов, то перед нами был образчик бьющей на эффект фразы. Такими фразами постоянно обманывают народ в буржуазных парламентских республиках.

Но тут есть нечто худшее, чем фраза. «Если капитал хочет сохранить буржуазный способ ведения хозяйства, то пусть работает без процентов, чтобы клиентов не упус­кать», сказал Скобелев. Это звучит «страшной» угрозой капиталистам, это на деле — попытка (вероятно, бессознательная со стороны Скобелева и, наверное, сознательная со стороны капиталистов) отстоять всевластие капитала, пожертвовав на короткое вре­мя прибылью.

Рабочие берут «слишком много», — рассуждают капиталисты, — возложим на них ответственность, не давая им ни власти, ни возможности распоряжаться на деле всем производством. Пусть мы, капиталисты, на время окажемся без прибылей, но, «сохра­няя буржуазный способ ведения хозяйства, не упуская клиентов», мы ускорим крах этого промежуточного состояния промышленности, мы будем расстраивать его всяче­ски, сваливая вину на рабочих!»

Что таков расчет капиталистов, это доказывают факты. Углепромышленники на юге именно расстраивают производство, «сознательно запускают и дезорганизуют его» (см. «Новую Жизнь» от 16 мая, пересказ заявлений рабочей делегации62). Картина яс­ная: «Речь» лжет за двух, валит вину на рабочих. Углепромышленники «сознательно дезорганизуют производство». Скобелев поет соловьем: «если капитал хочет сохранить буржуазный способ ведения хозяйства, то пусть работает без процентов». Картина яс­ная!

Для капиталистов и для чиновников выгодно давать «безмерные обещания», отвле­кая внимание народа от главного, именно: от перехода действительного контроля в ру­ки действительно рабочих.

Рабочие должны отметать прочь фразерство, обещания, декларации, прожектерство чиновников в центре, готовых засесть за сочинение эффектнейших планов, положений, уставов, нормировок. Долой все это лганье! Долой эту шумиху бюрократического и буржуазного прожектерства, провалившегося всюду с треском! Долой эту манеру класть дело под сукно! Рабочие должны требовать немедленного осуществления кон­троля на деле и притом обязательно через самих рабочих.

Это — главное для успеха дела, дела спасения от катастрофы. Раз этого нет, все ос­тальное — обман. Раз это будет, мы вовсе не станем торопиться «взять 100 процентов прибыли». Мы можем и должны быть умереннее, переходить постепенно к более спра­ведливому обложению, мы отделим акционеров мелких и акционеров богачей, мы возьмем совсем мало с первых, мы возьмем очень много (но не обязательно всё) только со вторых. Число крупнейших акционеров ничтожно; роль их, как и общая сумма бо­гатства у них, — громадна. Не боясь ошибиться, можно сказать, что если составить список пяти или даже трех тысяч (а может быть даже и одной тысячи) самых богатых людей в России или проследить (при помощи контроля снизу, со стороны банковских, синдикатских и прочих служащих) все нити и связи их финансового капитала, их бан­ковских связей, то откроется весь узел господства капитала, вся главная масса богатства, накопленного на счет чужого труда, все дейст­вительно важные корни «контроля» за общественным производством и распределением продуктов.

Вот этот контроль надо передать рабочим. Вот этот узел, эти корни интерес капи­тала требует скрывать от народа. Лучше согласимся отдать на время «всю» прибыль или 99% дохода, чем открыть народу эти корни нашей власти — рассуждает класс ка­питалистов и его бессознательный слуга, чиновник.

Ни в каком случае мы не откажемся от нашего права и нашего требования: открыть народу именно самую главную крепость финансового капитала, именно ее взять под рабочий контроль — так рассуждает и будет рассуждать сознательный рабочий. И в правильности этого последнего рассуждения каждый день будет убеждать все большую массу бедноты, все более значительное большинство народа, все большее число ис­кренних людей вообще, добросовестно ищущих спасения от катастрофы.

Надо взять именно главную крепость финансового капитала, без этого все фразы и прожекты спасения от катастрофы — один обман. А отдельных капиталистов и даже большинство капиталистов пролетариат не только не намерен «раздевать» (как «пугал» себя и своих Шульгин), не только не намерен лишать «всего», а, напротив, намерен приставить к полезному и почетному делу — под контролем самих рабочих.

Самое полезное и самое необходимое для народа дело в момент приближения неми­нуемой катастрофы есть организаторское дело. Чудеса пролетарской организованности — вот что является нашим лозунгом теперь и еще больше будет нашим лозунгом и требованием, когда пролетариат будет у власти. Ни ввести безусловно необходимой всеобщей трудовой повинности, ни осуществить сколько-нибудь серьезный контроль за банками, за синдикатами, за производством и распределением продуктов безусловно невозможно без организованности масс.

Поэтому надо начать, — и тотчас начать, — с рабочей милиции, чтобы твердо и умело пойти, с надлежащей постепенностью, к налаживанию всенародной милиции, к замене полиции и постоян­ной армии всеобщим вооружением народа. Поэтому надо выдвигать из всех слоев на­рода, из всех классов, нисколько не исключая капиталистов, у которых сейчас больше соответственного опыта, талантливых организаторов. Таких талантов в народе много. Такие силы в крестьянстве и в пролетариате дремлют, не находя приложения. Их надо выдвинуть снизу, практикой, умелым устранением «хвостов» в таком-то районе, искус­ной организацией домовых комитетов, объединением прислуги, устройством образцо­вого хозяйства в деревне, правильной постановкой такого-то перешедшего в руки ра­бочих завода и прочее и тому подобное. Выдвигая их снизу, практикой, проверяя их талант на деле, надо всех их проводить в «министры» — не в старом смысле, не в смысле награждения портфелем, а в смысле должности общенародного инструктора, разъездного организатора, помощника в деле налаживания повсюду строжайшего по­рядка, величайшей экономии человеческого труда, строжайшей товарищеской дисцип­лины.

Вот что партия пролетариата должна проповедовать народу для спасения от катаст­рофы. Вот что она должна осуществлять по частям уже теперь, где она получает власть в отдельных местностях. Вот что она должна осуществить полностью, когда она полу­чит власть в государстве[1].

«Правда» №№ 58 и 59,     29 и 30 (16 и 17) мая 1917 г. Печатается по тексту         газеты «Правда»

2-4-18

ИЗДЕВАТЕЛЬСТВО КАПИТАЛИСТОВ НАД НАРОДОМ

23-го мая закончилось совещание представителей от капиталистов и от рабочих юж­ной горной промышленности.

Кончилось совещание ничем. Господа капиталисты признали все требования рабо­чих неприемлемыми. Рабочая делегация, участвовавшая в совещании, огласила заявле­ние о том, что она слагает с себя ответственность за возможные осложнения.

Это — яснее ясного. Кризис ничуть не устранен. Предприниматели ничуть не обуз­даны.

Смешно было бы, когда бы не было грустно, читать, что решено назначить еще ко­миссию из представителей правительства и представителей сторон (!!), что предприни­матели просили о надбавках к ценам теперь же!!!

Чтобы читатели нагляднее могли себе представить, до какой степени издевательства над народом доходят господа капиталисты, приведем несколько цитат из одной мини­стерской газеты (т. е. принадлежащей к партии, имеющей своих представителей в ми­нистерстве):

«Приехавшая делегация рабочих (южной горнопромышленности) осведомила экономический отдел при Исполнительном комитете Совета рабочих и солдатских депутатов о действительном положении дел, и, пользуясь этим осведомлением, мы можем сообщить, что цифры, которые приводил, со слов про­мышленников, Η. Η. Кутлер, не заслуживают никакого доверия.

... Углепромышленники получали огромную прибыль до революции и, несмотря на это, перед рево­люцией они торговались со старым правительством относительно повышения реквизиционной цены на уголь. Углепромышленники запрашивали 5 коп. прибавить, имея в виду добытые 3 коп., которые старое правительство и соглашалось им дать. От Временного же революционного правительства в первые дни революции им удалось сразу добыть 8 коп., распространивши эту прибавку и на старые поставки желез­ным дорогам и реквизиции с января месяца, а потом удалось получить еще 3 коп., итого 11 коп.

Реквизиционная цена до революции была 18 коп., теперь 29 коп. Договоры же с правительством за­ключались прежде копеек по 22 за пуд, теперь же заключаются по 33—34 и больше копеек...».

Ну, разве же это не есть неслыханное издевательство капиталистов над народом?

По случаю революции правительство капиталистов, называя себя «революционным» и обманывая темный народ этой «славной» кличкой, дарует капиталистам еще и еще надбавки! Кладет им в карман новые и новые миллионы!

Страна накануне гибели, 10 капиталистов, членов Временного правительства, по­творствуют предпринимателям, которые грабят страну, грабят народ, увеличивая и без того безмерные прибыли капитала.

«Министерство торговли и промышленности находится в плену у съезда горнопромышленников Юга России и, перед лицом катастрофы, к которой идет промышленность Юга, не только не принимает ника­ких мер для предотвращения ее, но систематически подчиняется в своих действиях давлению промыш­ленников Юга».

Так писала та же министерская газета, орган меньшевиков, «Рабочая Газета», 14 мая 1917 г., более недели спустя после образования коалиционного министерства.

И с тех пор ровно ничего не изменилось.

А ведь министерская газета вынуждена была признать еще худшие факты. Слушай­те, слушайте:

«... Промышленники ведут итальянскую забастовку. Они умышленно не принимают мер. Нужно ра­зыскать насос, он не разыскивается; нужны сетки для лампочек, они не добываются.

Промышленники не хотят увеличения производства. В то же время они не хотят затрачивать денег на необходимый ремонт, на восстановление изнашиваемого оборудования предприятий. Машины обветша­ли, с ними нельзя скоро будет работать. Рабочие часто, когда им отвечают, что того или другого нельзя купить, сами отправляются за покупкой необходимых орудий и находят их. Предприниматели не прини­мают никаких мер к вывозу произведенных продуктов — угля, чугуна. Десятки и сотни миллионов этих продуктов лежат втуне, в то время как страна страшно нуждается в них».

Так писала министерская газета, газета той партии меньшевиков, к которой принад­лежат Церетели и Скобелев.

Ведь это же прямо издевательство капиталистов над народом! Ведь это какой-то су­масшедший дом: капиталисты в стачке с буржуазной частью Временного правительст­ва (в котором заседают меньшевики и социалисты-революционеры); капиталисты тор­мозят дело, портят работу, не принимают мер к вывозу продуктов, без коих страна гибнет.

Без угля становятся фабрики и железные дороги. Растет безработица. Растет бесто­варье. Крестьяне не могут давать хлеба даром. Неминуемо надвигается голод.

И все это проделывают капиталисты, находясь в стачке с правительством!!

И все это терпят народники, социал-революционеры и меньшевики!! Они отделыва­ются словами, они писали про эти преступления капиталистов еще 14 мая. Сегодня — 31 мая. Прошло более двух недель. Все остается по-старому. Голод надвигается все ближе.

А для прикрытия преступлений капиталистов, для отвлечения внимания народа все газеты капиталистов: «Речь», «День», «Новое Время», «Русская Воля», «Биржевка», «Единство» изо всех сил льют ежедневно помои лжи и клеветы на «большевиков»... Большевики виноваты в том, что углепромышленники стакнулись с правительством, портят и останавливают производство!!

Да, это похоже было бы на сумасшедший дом, если бы теория классовой борьбы, ес­ли бы всемирный опыт классовой борьбы не говорили нам: ради отстаивания прибыли капиталисты и их пра­вительство (поддерживаемое меньшевиками) не останавливаются перед преступлени­ем.

Доколе же это будет продолжаться? Неужели надо, чтобы катастрофа уже разрази­лась повсеместно, чтобы люди стали сотнями и тысячами умирать с голода?[1]

«Правда» № 69,          Печатается по тексту

13 июня (31 мая) 1917 г.           газеты «Правда»

2-4-19

«МЕЛКОБУРЖУАЗНАЯ ПОЗИЦИЯ В ВОПРОСЕ О РАЗРУХЕ

«Новая Жизнь» печатает сегодня резолюцию, предложенную тов. Авиловым на со­вещании заводских комитетов. К сожалению, эту резолюцию приходится признать об­разцом не марксистского, не социалистического, а мелкобуржуазного отношения к во­просу, И именно потому, что резолюция эта сосредоточивает в себе чрезвычайно вы­пукло все слабые стороны обычных меньшевистских и народнических советских резо­люций, именно поэтому резолюция эта типична и заслуживает внимания.

Начинается резолюция прекраснейшим общим местом, превосходным обвинением капиталистов: «современная хозяйственная разруха... является следствием войны и хищнического анархического хозяйничанья капиталистов и правительства...». Пра­вильно! Что капитал давит, что он — хищник, что именно капитал есть источник анар­хизма, в этом мелкий буржуа готов согласиться с пролетарием. Но различие между тем и другим начинается тотчас же: пролетарий признает хозяйство капиталистов хищни­чеством, чтобы вести классовую борьбу против него, чтобы всю политику построить на безусловном недоверии к классу капиталистов, чтобы в вопросе о государстве отли­чать в первую голову, какому классу «государство» служит, какого класса интересы оно проводит. Мелкий буржуа бывает иногда «бешен» против капитала, но тотчас же возвращается после припадка бешенства к доверию капиталистам, к упованиям, возлагаемым на «государство»... капиталистов!

Так и тов. Авилов.

После прекрасного, решительного, грозного вступления, обвиняющего капиталистов в «хищничестве», и даже не только капиталистов, но и правительство капиталистов, тов. Авилов во всей резолюции, во всем конкретном содержании ее, во всех практиче­ских предложениях ее, забывает классовую точку зрения, скатывается, подобно мень­шевикам и народникам, к фразам о «государстве» вообще, о «революционной демокра­тии» вообще.

Рабочие! Хищнический капитал своим хищничеством создает анархию и разруху, причем правительство капиталистов так же анархически хозяйничает. Спасение в кон­троле со стороны «государства при участии революционной демократии». Вот содер­жание резолюции Авилова.

Побойтесь бога, тов. Авилов! Неужели марксисту позволительно забыть, что госу­дарство есть орган классового господства? Не смешно ли против «хищничества капи­талистов» апеллировать к государству капиталистов?

Неужели марксисту позволительно забывать, что капиталисты тоже неоднократно бывали в истории всех стран, и в 1649 г. в Англии, и в 1789 г. во Франции, и в 1830, и в 1848 г., и в 1870 г. в той же стране, и в феврале 1917 г. в России «революционными де­мократами»?

Неужели вы забыли в самом деле, что надо различать одну от другой революцион­ную демократию капиталистов, мелкой буржуазии, пролетариата? Неужели вся история всех названных мной сейчас революций не сводится к различию классов внутри «рево­люционной демократии»?

Кто теперь, после опыта февраля, марта, апреля, мая 1917 года, продолжает говорить в России вообще про «революционную демократию», тот вольно или невольно, созна­тельно или бессознательно, обманывает народ. Ибо «момент» всеобщего слияния клас­сов против царизма был и прошел. Первое же соглашение первого «Временного комитета» Государственной думы и Совета означало уже конец, слияния классов и начало классовой борьбы.

Апрельский кризис (20 апреля), затем 6 мая, затем 27—29 мая (выборы) и пр. и пр. уже окончательно размежевали классы в русской революции внутри русской «револю­ционной демократии». Игнорировать это — значит опускаться до беспомощности мел­кого буржуа.

Апеллировать теперь к «государству» и к «революционной демократии», притом как раз по вопросу о хищничестве капиталистов — значит тащить рабочий класс назад, значит на деле проповедовать полную остановку революции. Ибо «государство» наше сейчас, после апреля, после мая, есть государство (хищничающих) капиталистов, при­ручивших в лице Чернова, Церетели и К⁰ изрядную часть «революционной (мелкобур­жуазной) демократии».

Это государство тормозит революцию повсюду, во всех областях внешней и внут­ренней политики.

Этому государству сдать дело борьбы с «хищничеством» капиталистов значит бро­сить щуку в реку[1].

Написано 31 мая (13 июня) 1917 г. Напечатано 14 (1) июня 1917 г.       в газете «Правда» № 70 Печатается по тексту газеты

2-4-20

«БОЛЬШЕВИЗМ И «РАЗЛОЖЕНИЕ» АРМИИ

Все вопиют о «твердой власти». Спасение в диктатуре, в «железной дисциплине», в том, чтоб заставить всех неподчиняющихся, «справа» и «слева», молчать и подчинять­ся. Мы знаем, кого хотят заставить молчать. Правые не кричат, они работают. Одни в министерстве, другие на фабриках угрозой локаутов, приказами о расформировании полков, угрозами каторги. Коноваловы и Терещенки с помощью Керенских и Скобеле­вых — они организованно работают в свою пользу. И их молчать не нужно заставлять...

Мы имеем в своем распоряжении только слово.

И этого слова нас хотят лишить...

«Правду» на фронт не пускают. Киевские «агенты» постановили «Правду» не рас­пространять. «Земский союз» «Правды» в своих киосках не продает. И, наконец, нам обещают вести «систематическую борьбу с проповедью ленинизма»... («Известия Со­вета Рабочих и Солдатских Депутатов»). Но зато всякий такой стихийный протест, вся­кий эксцесс, где бы он ни был, нам ставят в строку.

Это тоже способ борьбы с большевизмом.

Испытанный способ.

Лишенные возможности получить ясные руководящие указания, инстинктивно чув­ствующие фальшь и неудовлетворительность позиции официальных вождей демокра­тии, массы принуждены ощупью сами искать пути...

В результате под знамя большевизма идет всякий недовольный, сознательный рево­люционер, возмущенный борец, тоскующий по своей хате и не видящий конца войны, иной раз прямо боящийся за свою шкуру человек...

Там, где большевизм имеет возможность открыто выступать, там дезорганизации нет.

Где нет большевиков или им говорить не дают, там эксцессы, там разложение, там лжебольшевики...

А этого-то как раз и нужно нашим врагам.

Им нужен повод сказать: «большевики разлагают армию», а затем заткнуть рот большевикам.

Чтобы раз навсегда отгородиться и от клеветы «врагов», и от нелепейших извраще­ний большевизма, мы приведем конец прокламации, распространенной одним из деле­гатов в войсках перед Всероссийским съездом.

Вот он:

«Товарищи! Вы должны сказать свое слово.

Не нужно соглашения с буржуазией!

Вся власть Совету рабочих и солдатских депутатов!

Это не значит, что нужно сейчас свергать и не подчиняться теперешнему правительству. Пока за ним идет большинство народа и верит, что пять социалистов сумеют справиться с остальными, мы не можем отдельными бунтами дробить собственные силы.

Никогда!

Берегите силы! Собирайтесь на митинги! Выносите резолюции! Требуйте полного перехода власти к Совету рабочих и солдатских депутатов! Убеждайте несогласных! Посылайте вашу резолюцию мне в Петроград на съезд от имени полка, чтобы я там мог сослаться на ваш голос!

Но и бойтесь провокаторов, которые будут пытаться позвать вас, прикрываясь именем большевиков, на беспорядки и бунты, желая прикрыть собственную трусость! Знайте, что, идя с вами сейчас, они про­дадут вас в первую минуту опасности старому режиму.

Настоящие большевики зовут вас не на бунт, а на сознательную революционную борьбу.

Товарищи! Всероссийский съезд выберет представителей, перед которыми до созыва Учредительного собрания будет отчитываться Временное правительство.

Товарищи! На этом съезде я буду требовать:

Во-первых: передачи всей власти Совету рабочих и солдатских депутатов.

Во-вторых: немедленного обращения смирными предложениями мира без аннексий и контрибуций от имени народа к народам и правительствам всех воюющих держав, как союзных, так и враждебных. Пусть попробует тогда какое-либо из правительств отказать — оно будет низвергнуто собственным народом.

В-третьих: отобрания на государственные нужды денег у тех, кто нажился на войне, путем конфи­скации военной прибыли капиталистов.

Товарищи! Только путем передачи власти демократии в России, в Германии, во Франции, путем свержения буржуазных правительств во всех странах может быть кончена война.

Наша революция положила этому начало — наша задача путель обращения полновластного народ­ного правительства России с предложением мира ко всем правительствам Европы, путем укрепления союза с революционной демократией Западной Европы дать мировой революции новый толчок.

И тогда горе тому правительству буржуазии, которое все же захочет воевать.

Вместе с его народом мы пойдем против этого правительства революционной войной.

Чтобы от вашего имени сказать все это нашему правительству в Петрограде, я избран на съезд в Пет­роград.

Член Армейского комитета XI армии, делегат Центрального Комитета Российской с.-д. рабочей пар­тии (большевиков) на съезде Юго-Западного фронта прапорщик Крыленко»¹⁰⁰.

Всякий, кто дал себе труд прочесть резолюции нашей партии, не может не видеть, что суть их вполне правильно выразил товарищ Крыленко.

Не на беспорядки и бунты, а на сознательную революционную борьбу зовут больше­вики пролетариат, беднейших крестьян и всех трудящихся и эксплуатируемых.

Только власть действительно народная, т. е. принадлежащая большинству народа, способна вступить на правильный путь, ведущий человечество к свержению ига капи­талистов и к избавлению от ужасов и бедствий империалистской войны, к прочному и к справедливому миру»[1].

«Правда» № 72, 16 (3) июня 1917 г.        Печатается по тексту газеты «Правда»

2-4-21

«Советы, это — учреждение, которое ни в одном обычного типа буржуазно-парламентарном государстве не существует и рядом с буржуазным правительством су­ществовать не может. Это — тот новый, более демократический тип государства, кото­рый мы назвали в наших партийных резолюциях крестьянски-пролетарской демократи­ческой республикой, в которой единственная власть принадлежала бы Советам рабочих и солдатских депутатов. Напрасно думают, что это вопрос теоретический, напрасно пытаются представить дело так, как будто бы его можно обойти, напрасно оговарива­ются, что сейчас того или иного рода учреждения существуют вместе именно с Сове­тами рабочих и солдатских депутатов. Да, они существуют вместе. Но именно это по­рождает неслыханное количество недоразумений, конфликтов и трений. Именно это вызывает переход русской революции от ее первого подъема, от ее первого движения вперед к ее застою и к тем шагам назад, которые мы теперь видим в нашем коалицион­ном правительстве, во всей внутренней и внешней политике, в связи с готовящимся империалистическим наступлением.

Одно из двух: или обычное буржуазное правительство — и тогда крестьянские, ра­бочие, солдатские и прочие Советы не нужны, тогда они будут либо разогнаны теми генералами, контрреволюционными генералами, которые армию держат в руках, не об­ращая никакого внимания на ораторство министра Керенского, или они умрут бесслав­ной смертью. Иного пути нет у этих учреждений, которым нельзя ни идти назад, ни стоять на месте, а можно только существовать, идя вперед. Вот тот тип госу­дарства, который не русскими выдуман, который выдвинут революцией, ибо иначе ре­волюция победить не может. В недрах Всероссийского Совета неизбежны трения, борьба партий за власть. Но это будет изживанием возможных ошибок и иллюзий соб­ственным политическим опытом масс (шум), а не теми докладами, которые делают министры, ссылаясь на то, что они вчера говорили, завтра напишут и послезавтра обе­щают. Это смешно, товарищи, с точки зрения того учреждения, которое русской рево­люцией создано и перед которым сейчас стоит вопрос: быть или не быть. Продолжать существовать так, как они существуют теперь, Советы не могут. Взрослые люди, рабо­чие и крестьяне, должны собираться, принимать резолюции и выслушивать доклады, которые никакой документальной проверке подвергнуты быть не могут! Такого рода учреждения, это — переход к той республике, которая создаст твердую власть, без по­лиции, без постоянной армии, не на словах, а на деле, ту власть, которая в Западной Европе существовать еще не может, ту власть, без которой не может быть победы рус­ской революции в смысле победы над помещиками, в смысле победы над империализ­мом.

Без этой власти не может быть и речи о том, чтобы мы сами подобную победу одер­жали, и чем больше вникаем мы в ту программу, которую нам здесь советуют, и в те факты, перед которыми мы становимся, тем более вопиющим выступает основное про­тиворечие. Нам говорят, как говорил докладчик и другие ораторы, что вот первое Вре­менное правительство было плохо! А тогда, когда большевики, злосчастные большеви­ки, говорили: «никакой поддержки, никакого доверия этому правительству», сколько тогда сыпалось на нас обвинений в «анархизме»! Теперь все говорят, что прежнее пра­вительство было плохо, а что же коалиционное правительство с почти социалистиче­скими министрами, чем оно отличается от прежнего? Не довольно ли разговоров о про­граммах, о проектах, не довольно ли их, не пора ли перейти к делу? Вот уже прошел месяц с тех пор, когда 6 мая образовалось коалиционное правительство. Посмотрите на дела, посмотрите на разруху, которая существует в России и во всех втянувшихся в империалистическую войну странах. Чем объясняется разруха? Хищничеством капиталистов. Вот где на­стоящая анархия. И это — по тем признаниям, которые опубликованы не нашей газе­той, не какой-нибудь большевистской, боже упаси, а министерской «Рабочей Газетой»: промышленные цены на поставки угля были подняты «революционным» правитель­ством!! И коалиционное правительство ничего не изменило в этом отношении. Нам го­ворят, можно ли в России вводить социализм, вообще совершать коренные преобразо­вания сразу — это все пустые отговорки, товарищи. Доктрина Маркса и Энгельса, как они всегда разъясняли, состоит вот в чем: «наше учение не догма, а руководство к дея­тельности». Чистого капитализма, переходящего в чистый социализм, нигде в мире нет и быть не может во время войны, а есть что-то среднее, что-то новое, неслыханное, потому что гибнут сотни миллионов людей, втянутые в преступную войну между капи­талистами. Вопрос идет не об обещании реформ — это пустые слова, вопрос в том, чтобы сделать тот шаг, который нам сейчас нужен.

Если вы хотите ссылаться на «революционную» демократию, то отличайте это понятие от реформистской демократии при капиталистическом министерстве, по­тому что, наконец, пора перейти от фраз о «революционной демократии», от поздрав­лений друг друга с «революционной демократией» к классовой характеристике, че­му нас учил марксизм и вообще научный социализм. То, что нам предлагают, есть пе­реход к реформистской демократии при капиталистическом министерстве. Это, может быть, великолепно с точки зрения обычных образцов Западной Европы. Сейчас же це­лый ряд стран накануне гибели, и те практические меры, которые будто бы так сложны, что их трудно ввести, что их надо особо разрабатывать, как говорил предыдущий оратор, гражданин министр почт и телеграфов, — эти меры впол­не ясны. Он говорил, что нет в России политической партии, которая выразила бы го­товность взять власть целиком на себя. Я отвечаю: «есть! Ни одна партия от этого отка­заться не может, и наша партия от этого не отказывается: каждую минуту она готова взять власть целиком». (Аплодисменты, смех.) Вы можете смеяться, сколько угодно, но если гражданин министр поставит нас перед этим вопросом рядом с правой партией, то он получит надлежащий ответ. Ни одна партия не может от этого отказы­ваться. И в момент, пока существует свобода, пока угрозы арестом и отправкой в Си­бирь, — угрозы со стороны контрреволюционеров, в коллегии с которыми находятся наши почти социалистические министры, пока это только угроза, в такой момент вся­кая партия говорит: окажите доверие нам, и мы вам дадим нашу программу.

Наша конференция 29 апреля эту программу дала¹⁰³. К сожалению, с ней не счита­ются и ею не руководятся. Видимо, требуется популярно выяснить ее. Я постараюсь дать гражданину министру почт и телеграфов популярное объяснение нашей резолю­ции, нашей программы. Наша программа по отношению к экономическому кризису со­стоит в том, чтобы немедленно — для этого не нужно никаких оттяжек — потребовать публикации всех тех неслыханных прибылей, достигающих 500—800 процентов, кото­рые капиталисты берут, не как капиталисты на свободном рынке, в «чистом» капита­лизме, а по военным поставкам. Вот действительно где рабочий контроль необходим и возможен. Вот та мера, которую вы, если называете себя «революционной» демократи­ей, должны осуществить от имени Совета и которая может быть осуществлена с сего­дня на завтра. Это не социализм. Это — открытие глаз народу на ту настоящую анар­хию и ту настоящую игру с империализмом, игру с достоянием народа, с сотнями ты­сяч жизней, которые завтра погибнут из-за того, что мы продолжаем душить Грецию. — Опубликуйте прибыли господ капиталистов, арестуйте 50 или 100 крупнейших миллионеров. Достаточно продержать их несколько недель, хотя бы на таких же льготных условиях, на каких содержится Николай Романов, с про­стой целью заставить вскрыть нити, обманные проделки, грязь, корысть, которые и при новом правительстве тысяч и миллионов ежедневно стоят нашей стране. Вот основная причина анархии и разрухи, вот почему мы говорим: у нас осталось все по-старому, коалиционное министерство не изменило ничего, оно прибавило только кучку деклара­ций, пышных заявлений. Как бы искренни ни были люди, как бы искренне они ни же­лали добра трудящимся, дело не изменилось — тот же класс остался у власти. Та политика, которая ведется, не есть политика демократическая.

Нам говорят о «демократизации центральной и местной власти». Неужели вы не знаете, что только для России новинка эти слова? Что в других странах десятки почти социалистических министров обращались к стране с подобными обещаниями? Что зна­чат они, когда перед нами живой конкретный факт: население местное выбирает власть, а азбука демократии нарушается претензией центра назначать или утверждать местные власти. Хищение народного достояния капиталистами продолжается. Импе­риалистская война продолжается. А нам обещают реформы, реформы и реформы, кото­рые вообще в этих рамках осуществлены быть не могут, потому что война все подавля­ет, все определяет. Почему вы не соглашаетесь с теми, которые говорят, что война ве­дется не из-за прибылей капиталистов? В чем критерий? В том, прежде всего, какой класс у власти, какой класс продолжает быть хозяином, какой класс продолжает нажи­вать сотни миллиардов на банковых и финансовых операциях? Все тот же капитали­стический класс, и война поэтому продолжается империалистическая. И первое Вре­менное правительство и правительство с почти социалистическими министрами ничего не изменило: тайные договоры остаются тайными, Россия воюет за проливы, за то, что­бы продолжать ляховскую политику в Персии и пр.

Я знаю, что вы этого не хотите, что большинство из вас этого не хочет и что минист­ры этого не хотят, потому что нельзя этого хотеть, так как это — избиение сотен мил­лионов людей. Но возьмите то наступление, о котором так много говорят теперь Ми­люковы и Маклаковы. Они отлично понимают, в чем дело; они знают, что это связано с вопросом о власти, с вопросом о революции. Нам говорят, что надо отличать политиче­ские и стратегические вопросы. Смешно подобный вопрос и ставить. Кадеты прекрасно понимают, что ставится вопрос политический.

Что начавшаяся революционная борьба за мир снизу могла бы привести к сепарат­ному миру, это — клевета. Наш первый шаг, который бы мы осуществили, если бы у нас была власть: арестовать крупнейших капиталистов, подорвать все нити их интриг. Без этого все фразы о мире без аннексий и контрибуций — пустейшие слова. Вторым нашим шагом было бы объявить народам отдельно от правительств, что мы считаем всех капиталистов разбойниками, и Терещенко, который ничуть не лучше Милюкова, только тот немножко поглупее, и капиталистов французских и английских и всех.

Ваши собственные «Известия» запутались, и вместо мира без аннексий и контрибу­ций предлагают оставить status quo . Нет, мы не так понимаем мир «без аннексий». И тут ближе подходит к истине даже Крестьянский съезд, который говорит о «федератив­ной» республике¹⁰⁴ и тем выражает мысль, что русская республика ни одного народа ни по-новому, ни по-старому угнетать не хочет, ни с одним народом, ни с Финляндией, ни с Украиной, к которым так придирается военный министр, с которыми создаются кон­фликты непозволительные и недопустимые, не хочет жить на началах насилия. Мы хо­тим единой и нераздельной республики российской с твердою властью, но твердая власть дается добровольным согласием народов. «Революционная демократия», это — большие слова, но применяются они к правительству, которое ми­зерными придирками осложняет вопрос с Украиной и Финляндией, не пожелавшими даже отделяться, а лишь говорящими, — не откладывайте до Учредительного собрания применение азбук демократии!

Мира без аннексий и контрибуций нельзя заключить, пока вы не откажетесь от соб­ственных аннексий. Ведь это же смешно, это игра, над этим смеется в Европе каждый рабочий, — он говорит: на словах они красноречивы, призывают народы свергать бан­киров, а сами отечественных банкиров посылают в министерство. Арестуйте их, рас­кройте проделки, узнайте нити — этого вы не делаете, хотя у вас есть властные органи­зации, которым сопротивляться нельзя. Вы пережили 1905 и 1917 годы, вы знаете, что революция по заказу не делается, что революции в других странах делались кровавым тяжелым путем восстаний, а в России нет такой группы, нет такого класса, который бы мог сопротивляться власти Советов. В России эта революция возможна, в виде исклю­чения, как революция мирная. Предложи мир эта революция сегодня-завтра всем наро­дам, путем разрыва со всеми классами капиталистов, и в течение самого короткого времени и от Франции и от Германии в лице их народов получится согласие, потому что эти страны гибнут, потому что положение Германии безнадежное, потому что она спастись не может, и потому что Франция...

(Председатель: «Ваше время исчерпано».)

Я через полминуты кончаю... (Шум, просьбы с мест продолжать, про­тесты, аплодисменты.)

(Председатель: «Докладываю съезду, что президиум предлагает продлить срок речи оратора. Кто возражает? Большинство за продление речи».)

Я остановился на том, что если бы в России революционная демократия была демо­кратией не на словах, а на деле, то она перешла бы к движению революции вперед, а не к соглашению с капиталистами, не к разговорам о мире без аннексий и контрибуций, а к уничтожению аннексий в России и к прямому объявлению, что всякую аннексию она считает преступной и разбойнической. Тогда было бы возможно избежать империалистического наступления, грозящего гибе­лью тысячам и миллионам людей из-за дележа Персии, Балкан. Тогда открыта была бы дорога к миру, дорога не простая — этого мы не говорим, — дорога, не исключающая действительно революционной войны.

Мы не ставим этот вопрос так, как ставит Базаров сегодня в «Новой Жизни» ; мы говорим только, что Россия поставлена в такие условия, что в конце империалистской войны ее задачи легче, чем могли бы казаться. И она поставлена в такие географиче­ские условия, что те державы, которые рискнули бы опереться на капитал и хищниче­ские его интересы и восстать против русского рабочего класса и примыкающего к нему полупролетариата, т. е. беднейшего крестьянства, — если бы они на это пошли, это бы­ло бы для них в высшей степени трудной задачей. Германия стоит на краю гибели и по­сле выступления Америки, которая желает скушать Мексику и которая завтра, вероят­но, вступит в борьбу с Японией, — после этого выступления положение Германии без­надежно, — ее уничтожат. Франция, которая географически поставлена так, что стра­дает больше всех и истощение ее достигает максимума, эта страна, менее голодающая, чем Германия, она неизмеримо больше потеряла человеческого материала, чем Герма­ния. И вот, если бы с первого шага начали с того, что обуздали бы прибыль русских ка­питалистов и отняли у них всякую возможность забирать сотни миллионов наживы, ес­ли бы всем народам предложили мир против капиталистов всех стран с прямым за­явлением, что вы с немецкими капиталистами и теми, кто хотя бы прямо или косвенно им потакает, или с ними путается, что вы с ними ни в какие разговоры и сношения не вступаете, что вы отказываетесь говорить с французскими и английскими капиталиста­ми, — тогда вы выступили бы, чтобы обвинить их перед рабочими. Вы не рассматривали бы как победу выдачу паспорта Макдональду , который никогда революционной борьбы с капиталом не вел и которо­го пропускают потому, что он не выражал ни идей, ни принципов, ни практики, ни опыта той революционной борьбы против английских капиталистов, за которую наш товарищ Маклин и сотни других английских социалистов сидят в тюрьмах и за что си­дит наш товарищ Либкнехт, который сидит в каторжной тюрьме за то, что сказал: «не­мецкие солдаты, стреляйте против своего кайзера».

Не правильнее ли было бы империалистов-капиталистов отправить на ту же самую каторгу, которую нам большинство членов Временного правительства в специально для этого воссозданной третьей Думе, — я не знаю, впрочем, какая она по счету, третья или четвертая, — ежедневно уготовает и обещает, и новые проекты законов по мини­стерству юстиции об этом уже пишет? Маклин и Либкнехт, вот имена тех социалистов, которые идею революционной борьбы против империализма проводят в жизнь. Вот что нужно сказать всем правительствам, чтобы бороться за мир, нужно их обвинить перед народами. Тогда вы поставите в запутанное положение все империалистские прави­тельства. А теперь вы запутались, когда обращались к народу с воззванием о мире 14 марта , говоря: «свергайте ваших царей, ваших королей и ваших банкиров», в то вре­мя как мы, имея в руках неслыханную, богатую по численности, по опыту, по матери­альной силе организацию, как Совет рабочих и солдатских депутатов, мы с нашими банкирами заключаем блок, учреждаем коалиционное, почти социалистическое прави­тельство и пишем проекты реформ, которые в Европе десятки и десятки лет писались. Там, в Европе, смеются над подобного рода борьбой за мир. Там поймут ее только то­гда, когда Советы возьмут власть и выступят революционно.

Только одна страна в мире сможет сделать шаги к прекращению империалистиче­ской войны сейчас в классовом масштабе, против капиталистов, без кровавой революции, только одна страна, и эта страна — Россия. И она остается ею до тех пор, пока Совет рабочих и солдатских депутатов существует. Долго он рядом с Вре­менным правительством обычного типа существовать не сможет. И он останется по-прежнему лишь до тех пор, пока не осуществится этот переход к наступлению. Переход к наступлению есть перелом всей политики русской революции, т. е. переход от ожи­дания, от подготовки мира революционным восстанием снизу к возобновлению войны. Переход от братания на одном фронте к братанию на всех фронтах, от братания сти­хийного, когда люди обменивались коркой хлеба с голодным немецким пролетарием за перочинный ножичек, за что им грозят каторгой, к братанию сознательному, — вот ка­кой путь намечался.

Когда мы возьмем в свои руки власть, тогда мы обуздаем капиталистов и тогда это будет не та война, какая ведется сейчас, — потому что война определяется тем, ка­кой класс ее ведет, а не тем, что в бумажках написано. В бумажках можно написать что угодно. Но пока класс капиталистов в правительстве представлен большинством, что бы вы ни написали, как бы красноречивы ни были, какой бы состав почти социалисти­ческих министров ни имели, война остается империалистической. Это все знают и все видят. И вот пример Албании, пример Греции, Персии это так ясно и наглядно пока­зал, что меня удивляет, почему все нападают на нашу письменную декларацию о на­ступлении¹⁰⁹ и никто ни слова о конкретных примерах не говорит! Обещать проекты легко, а конкретные мероприятия все откладывают. Писать декларацию о мире без ан­нексий легко, но ведь пример Албании, Греции, Персии произошел после коалицион­ного министерства. Ведь о них «Дело Народа», орган не нашей партии, а орган прави­тельственный, орган министров, писал, что этой издевке подвергают русскую демокра­тию, что Грецию душат. И тот же Милюков, которого вы представляете бог знает кем, — он рядовой член своей партии, — Терещенко от него ничем не отличается, — он писал, что на Грецию давила союзная дипломатия. Война остается империалистической и, как бы вы мира ни хотели, как бы искренне ни было ваше сочувствие трудящимся и как бы искренне ни было ваше желание мира, — я вполне убежден, что оно не может не быть искренним в массе, — вы бессильны пото­му, что войну нельзя кончить иначе, как только дальнейшим развитием революции. Ко­гда в России революция началась, началась и революционная борьба снизу за мир. Если бы вы взяли власть в свои руки, если бы власть перешла к революционным организаци­ям для борьбы против русских капиталистов, тогда трудящиеся иных стран вам пове­рили бы, тогда вы могли бы предложить мир. Тогда наш мир был бы обеспечен, по крайней мере, с двух сторон, со стороны двух народов, которые истекают кровью и де­ло которых безнадежно, со стороны Германии и Франции. И если бы тогда обстоятель­ства нас поставили в положение революционной войны, — этого никто не знает, мы от этого не зарекаемся, — то мы сказали бы: «мы не пацифисты, мы не отказываемся от войны, если революционный класс у власти, если он действительно устранил капитали­стов от всякого влияния на постановку дела, на увеличение той разрухи, которая позво­ляет им наживать сотни миллионов». Революционная власть всем без исключения на­родам объяснила бы и сказала, что все народы должны быть свободны, что как немец­кий народ не смеет воевать за то, чтобы удержать Эльзас и Лотарингию, так и француз­ский народ не смеет воевать за свои колонии. Ибо, если Франция воюет за свои коло­нии, то у России есть Хива и Бухара, это тоже нечто вроде колоний, и тогда начнется дележ колоний. А как их делить, по какой норме? По силе. А сила изменилась, положе­ние капиталистов таково, что иного выхода, кроме войны, нет. Когда вы возьмете рево­люционную власть, у вас будет революционный путь к миру: обращение к народам с революционным призывом, объяснение тактики на вашем примере. Тогда перед вами дорога к революционным путем завоеванному миру откроется с величайшей вероятностью того, что вы гибели сотни тысяч людей избежите. Тогда вы мо­жете быть уверены, что немецкий и французский народы выскажутся за вас. А капита­листы английские, американские и японские, если бы даже они хотели войны против революционного рабочего класса, — силы которого удесятерятся, когда капиталисты будут обузданы, устранены и контроль перейдет в руки рабочего класса, — даже если бы американские, английские и японские капиталисты войны хотели, 99 процентов из 100 за то, что они не смогут ее вести. Достаточно будет вам заявить, что вы не пацифи­сты, что вы свою республику, рабочую, пролетарскую, демократию от капиталистов немецких и французских и других защищать будете, этого будет достаточно, чтобы мир был обеспечен.

Вот почему мы придавали нашему заявлению о наступлении такое коренное значе­ние. Наступила пора перелома во всей истории русской революции. Русская революция началась с того, что ей помогала империалистическая буржуазия Англии, которая ду­мала, что Россия нечто вроде Китая или Индии. Вместо этого рядом с правительством, в котором сейчас большинство помещиков и капиталистов, возникли Советы, — не­слыханное, невиданное в мире по силе представительное учреждение, которое вы уби­ваете участием в коалиционном министерстве буржуазии. Вместо этого русская рево­люция сделала то, что революционная борьба снизу против капиталистического прави­тельства всюду, во всех странах стала встречаться втрое более сочувственно. Вопрос стоит так: идти вперед или назад. Стоять в революционное время на одном и том же месте нельзя. Вот почему наступление есть перелом всей русской революции не в стра­тегическом значении наступления, а в политическом, экономическом. Наступление те­перь есть продолжение империалистической бойни и гибели сотен тысяч, миллионов людей, — объективно, независимо от воли или сознания того или иного министра, из-за задушения Персии и прочих слабых народов. Переход власти к революционному про­летариату при поддержке беднейшего крестьянства есть переход к революционной борьбе за мир в самых обеспеченных, в самых безболезнен­ных, какие только знает человечество, формах, переход к тому, что власть и победа за революционными рабочими будут обеспечены и в России и во всем мире. (Апло­дисменты части собрания.)[1]

«Правда» №№ 82 и 83,28 (15) и 29 (16) июня 1917 г.

Печатается по тексту газеты «Правда», сверенному со стенограммой, исправленной В. И. Лениным

2-4-22

«РАЗРУХА И ПРОЛЕТАРСКАЯ БОРЬБА С НЕЙ

В настоящем номере мы печатаем резолюцию по вопросу об экономических мерах борьбы с разрухой, принятую конференцией фабрично-заводских комитетов .

Основная мысль этой резолюции — противопоставление буржуазной и мещанско-чиновничьей фразе о контроле условий действительного контроля за капиталистами, за производством, Буржуа лгут, выдавая за «контроль» государственно-планомерные меры обеспечения тройных, если не десятерных, прибылей капиталистам. Мелкие бур­жуа полунаивно, полукорыстно доверяют капиталистам и капиталистическому госу­дарству, удовлетворяясь пустейшим чиновничьим прожектерством насчет контроля. Принятая рабочими резолюция выдвигает на первый план главное: 1) как сделать так, чтобы на деле «не охранять» прибыли капиталистов; 2) чтобы сорвать покровы ком­мерческой тайны; 3) чтобы рабочим дать большинство в контролирующих учреждени­ях; 4) чтобы организация (контроля и руководства), будучи организацией «в общегосу­дарственном масштабе», направлялась Советами рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, а не капиталистами.

Без этого все разговоры о контроле и регулировании — пустые слова или даже про­стой обман народа.

И вот против этой-то истины, сразу понятной всякому сознательному и думающему рабочему, восстали вожди нашей мелкой буржуазии, народники и меньшевики («Известия», «Рабочая Газета»). К ним скатились, к сожалению, на этот раз неоднократно колебавшиеся между нами и ими писатели «Новой Жизни».

Товарищи Авилов и Базаров свое «падение» в болото мелкобуржуазной доверчиво­сти, соглашательства и чиновничьего прожектерства прикрывают по-марксистски зву­чащими доводами. Посмотрим на эти доводы.

Мы, правдисты, защищая резолюцию Организационного бюро (принятую конферен­цией), отступаем будто бы от марксизма к синдикализму!! Стыдитесь, тт. Авилов и Ба­заров, — подобная невнимательность (или подобная передержка) по плечу только «Ре­чи» да «Единству»! Ничего подобного юмористическому переходу железных дорог в руки железнодорожников, кожевенных заводов в руки кожевенных рабочих у нас нет и следа, а есть контроль рабочих, переходящий в полное регулирование производства и распределения рабочими, в «общегосударственную организацию» обмена хлеба на продукты и проч. (при «широком привлечении городских и сельских кооперативов»), есть требование «перехода всей государственной власти в руки Советов рабочих, сол­датских и крестьянских депутатов».

Только люди, не дочитавшие резолюции или не умеющие читать, могли бы добросо­вестно усмотреть в ней синдикализм.

И только педанты, понявшие марксизм так, как «понимал» Струве и все либераль­ные чиновники, могут рассуждать: «перешагнуть через государственный капитализм — утопия», «самый тип регулирования и у нас должен сохранить государственно-капиталистический характер».

Возьмите сахарный синдикат или казенные железные дороги в России или нефтяных королей и т. п. Что это такое, как не государственный капитализм? Можно ли «перема­хивать» через то, что уже существует?

В том-то и суть, что от конкретных задач, поставленных живой жизнью, соединив­шей на практике в России синдикаты в промышленности и мелкокрестьянское хозяйст­во в деревнях, от этих конкретных задач люди, превратившие марксизм в какое-то «буржуазно-деревянное» учение, уклоняются якобы учеными, а на деле пустейшими рассуждения­ми о «перманентной революции», о «введении» социализма и прочем вздоре.

К делу, к делу! Поменьше отговорок, поближе к практике! Оставлять ли нетронуты­ми прибыли по военным поставкам, прибыли в размере 500% и тому подобное, да или нет? Оставлять ли в неприкосновенности коммерческую тайну, да или нет? Давать ли рабочим возможность контроля, да или нет?

Вот на эти деловые вопросы тт. Авилов и Базаров не дают ответа и — сами того не замечая — опускаются до роли пособников буржуазии посредством «струвистских» рассуждений, звучащих «почти марксистски». Буржуа ничего так не желает, как отве­чать на запросы народа насчет скандальных прибылей военных поставщиков и насчет разрухи «учеными» рассуждениями об «утопичности» социализма.

Рассуждения эти до смехотворности глупы, ибо объективная невозможность социа­лизма связана с мелким хозяйством, которого не только экспроприировать, но даже и регулировать, даже и контролировать мы вовсе не претендуем.

То «государственное регулирование», о котором меньшевики, народники и все чи­новники (увлекшие за собой тт. Авилова и Базарова) говорят, чтобы отговориться, прожектерствуют, чтобы охранить прибыли капиталистов, разглагольствуют, чтобы оставить неприкосновенною коммерческую тайну, — именно это государственное ре­гулирование мы стремимся сделать не обманом. Вот в чем суть, любезные почти мар­ксисты, а не в «введении» социализма!

Регулирование и контроль не класса капиталистов над рабочими, а наоборот — вот в чем суть. Не доверие к «государству», достойное Луи Бланов, а требование пролета­риями и полупролетариями руководимого государства — вот какой должна быть борь­ба с разрухой. Всякое иное решение есть фраза и обман»[1].

«Правда» № 73, 17 (4) июня 1917 г.           Печатается по тексту газеты «Правда»

2-4-24

КАК БОРОТЬСЯ С КОНТРРЕВОЛЮЦИЕЙ

Еще несколько дней тому назад министр Церетели в его «исторической» речи зая­вил, что никакой контрреволюции нет. Сегодня министерская «Рабочая Газета» в ста­тье «Грозные симптомы» берет совсем другую ноту.

«В воздухе носятся явные признаки мобилизующейся контрреволюции».

И на том спасибо, что признали наконец хоть самый факт.

Но дальше министерский орган продолжает: «Нам неизвестен штаб ее (контррево­люции), неизвестна степень ее организованности».

Вот как! Вам неизвестен штаб контрреволюции? Позвольте вам помочь в вашем не­ведении. Штаб организующейся контрреволюции находится во Временном правитель­стве, в том самом коалиционном министерстве, в которое входит 6 ваших товарищей, господа! Штаб контрреволюции находится в стенах совещания IV Государственной думы, где верховодят Милюков, Родзянко, Шульгин, Гучков, А. Шингарев, Мануйлов и К⁰, — кадеты, заседающие в коалиционном министерстве, являются правой рукой Ми­люкова и К⁰. Штаб контрреволюции вербуется из некоторых реакционных генералов. В штабе контрреволюции находятся отдельные высшие чины, ушедшие в отставку.

Если вы хотите не только плакаться на контрреволюцию, но и бороться с ней, вы обязаны сказать вместе с нами: долой 10 министров-капиталистов...

 «Рабочая Газета» указывает далее, что главным орудием контрреволюции является пресса, разжигающая антисемитизм, натравливающая массы на евреев. Это правильно. Но вывод? Ведь вы министерская партия, господа? Что предприняли вы, чтобы обуз­дать подлую контрреволюционную печать? Можете ли вы, называющие себя «револю­ционной демократией», отказываться от революционных мер против разнузданной, яв­но контрреволюционной, печати? И далее. Почему не поставите вы государственного органа для печатания объявлений с тем, чтобы лишить подлую контрреволюционную печать ее главного источника дохода, а стало быть, и главной возможности обманывать народ? Откуда, в самом деле, видно, что для издания «Нового Времени», «Маленькой Газеты»¹²², «Русской Воли» и прочих рептилий нужно теперь отрывать тысячи и тыся­чи людей от действительно производительного труда?

Что сделали вы для борьбы против контрреволюционной печати, сосредоточившей все свои усилия на травле против нашей партии? Ничего! Вы сами давали этой травле материал. Вы заняты были борьбой с опасностью слева.

Вы пожинаете то, что посеяли, господа.

Так было, так будет — до тех пор пока вы будете продолжать колебаться между по­зицией буржуазии и позицией революционного пролетариата[1].

«Правда» № 84,          Печатается по тексту

30 (17) июня 1917 г.   газеты «Правда»

2-4-25

«ВОСЕМНАДЦАТОЕ ИЮНЯ

Восемнадцатое июня, так или иначе, войдет в историю русской революции как один из дней перелома.

Взаимное положение классов, их соотношение в борьбе друг с другом, их сила, в особенности по сравнению с силой партий, — все это вскрылось воскресной демонст­рацией так отчетливо, так ярко, так внушительно, что при всяком ходе и всяком темпе дальнейшего развития выигрыш сознательности и ясности остается гигантским.

Демонстрация развеяла в несколько часов, как горстку пыли, пустые речи о больше­виках-заговорщиках и показала с непререкаемой наглядностью, что авангард трудя­щихся масс России, промышленный пролетариат столицы и ее войска в подавляющем большинстве стоят за лозунги, всегда защищавшиеся нашей партией.

Мерная поступь рабочих и солдатских батальонов. Около полумиллиона демонст­рантов. Единство дружного наступления. Единство вокруг лозунгов, среди которых ги­гантски преобладали: «вся власть Советам», «долой 10 министров-капиталистов», «ни сепаратного мира с немцами, ни тайных договоров с англо-французскими капиталиста­ми» и т. п. Ни у кого из видевших демонстрацию не осталось сомнения в победе этих лозунгов среди организованного авангарда рабочих и солдатских масс России.

Демонстрация 18-го июня стала демонстрацией сил и политики революционного пролетариата, указывающего направление революции, указывающего выход из тупика. В этом гигантское историче­ское значение воскресной демонстрации, в этом ее отличие принципиальное от демон­страций в день похорон жертв революции и в день 1-го Мая. Тогда это было поголов­ное чествование первой победы революции и ее героев, взгляд, брошенный народом назад на пройденный им наиболее быстро и наиболее успешно первый этап к свободе. Первое мая было праздником пожеланий и надежд, связанных с историей всемирного рабочего движения, с его идеалом мира и социализма.

Ни та, ни другая демонстрация не задавались целью указать направление дальнейше­го движения революции и не могли указывать его. Ни та, ни другая не ставили перед массами и от имени масс конкретных, определенных, злободневных вопросов о том, куда и как должна пойти революция.

В этом смысле 18-ое июня было первой политической демонстрацией действия, разъяснением — не в книжке или в газете, а на улице, не через вождей, а через массы — разъяснением того, как разные классы действуют, хотят и будут действовать, чтобы вести революцию дальше.

Буржуазия попряталась. В мирной демонстрации, устроенной заведомым большин­ством народа, при свободе партийных лозунгов, при главной цели — выступление про­тив контрреволюции, в такой демонстрации буржуазия отказалась участвовать. Оно и понятно. Буржуазия — это и есть контрреволюция. Она прячется от народа, она уст­раивает настоящие контрреволюционные заговоры против народа. Партии, правящие теперь в России, партии эсеров и меньшевиков, наглядно показали себя в исторический день 18-го июня как партии колебаний. Их лозунги выражали колебание, и за их лозун­гами оказалось — явно, очевидно для всех — меньшинство. Стоять на месте, оставить пока все по-прежнему — вот что они советовали народу своими лозунгами, своими ко­лебаниями. И народ чувствовал, и они чувствовали, что это невозможно.

Довольно колебаний — говорил авангард пролетариата, авангард рабочих и солдат­ских масс России. Довольно колебаний. Политика доверия капиталистам, их правитель­ству, их реформаторским потугам, их войне, их политике наступления, — эта политика безнадежна. Крах ее недалек. Крах ее неизбежен. Это будет крах и правящих партий эсеров и меньшевиков. Разруха надвигается все ближе. От нее нельзя спастись иначе, как революционными мерами стоящего у власти революционного класса.

Пусть народ порвет с политикой доверия капитал листам, пусть он окажет доверие революционному классу — пролетариату. В нем и только в нем источник силы. В нем и только в нем залог служения интересам большинства, интересам трудящихся и экс­плуатируемых, задавленных войной и капиталом, способных победить войну и капи­тал!

Кризис неслыханных размеров надвинулся на Россию и на все человечество. Выход только в доверии самому организованному передовому отряду трудящихся и эксплуа­тируемых, в поддержке его политики.

Скоро ли будет понят народом этот урок и как он будет осуществлен, мы не знаем. Но мы твердо знаем, что вне этого урока выхода из тупика нет, что возможные колеба­ния или зверства контрреволюции ничего не дадут.

Вне полного доверия народных масс своему руководителю, пролетариату, выхода нет[1].

«Правда» № 86, 3 июля (20 июня) 1917 г.              Печатается по тексту    газеты «Правда»

2-4-31

ГРОЗЯЩАЯ КАТАСТРОФА И КАК С НЕЙ БОРОТЬСЯ

ГОЛОД НАДВИГАЕТСЯ

России грозит неминуемая катастрофа. Железнодорожный транспорт расстроен не­имоверно и расстраивается все больше. Железные дороги встанут. Прекратится подвоз сырых материалов и угля на фабрики. Прекратится подвоз хлеба. Капиталисты умыш­ленно и неуклонно саботируют (портят, останавливают, подрывают, тормозят) произ­водство, надеясь, что неслыханная катастрофа будет крахом республики и демократиз­ма, Советов и вообще пролетарских и крестьянских союзов, облегчая возврат к монар­хии и восстановление всевластия буржуазии и помещиков.

Катастрофа невиданных размеров и голод грозят неминуемо. Об этом говорилось уже во всех газетах бесчисленное количество раз. Неимоверное количество резолюций принято и партиями и Советами рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, — ре­золюций, в которых признается, что катастрофа неминуема, что она надвигается совсем близко, что необходима отчаянная борьба с ней, необходимы «героические усилия» на­рода для предотвращения гибели и так далее.

Все это говорят. Все это признают. Все это решили.

И ничего не делается.

Прошло полгода революции. Катастрофа надвинулась еще ближе. Дошло до массо­вой безработицы. Подумать только: в стране бестоварье, страна гибнет от недостатка продуктов, от недостатка рабочих рук, при достаточном количестве хлеба и сырья, — и в такой стране, в такой критический момент выросла массовая безработица! Какое еще нужно доказательство того, что за полгода революции (которую иные называют великой, но которую пока что справедливее было бы, пожалуй, назвать гнилой), при демократиче­ской республике, при обилии союзов, органов, учреждений, горделиво именующих се­бя «революционно-демократическими», на деле ровнехонько ничего серьезного против катастрофы, против голода не сделано? Мы приближаемся к краху все быстрее и бы­стрее, ибо война не ждет, и создаваемое ею расстройство всех сторон народной жизни все усиливается.

А между тем достаточно самого небольшого внимания и размышления, чтобы убе­диться в том, что способы борьбы с катастрофой и голодом имеются, что меры борьбы вполне ясны, просты, вполне осуществимы, вполне доступны народным силам и что меры эти не принимаются mолъко потому, исключительно потому, что осуще­ствление их затронет неслыханные прибыли горстки помещиков и капиталистов.

В самом деле. Можно ручаться, что вы не найдете ни одной речи, ни одной статьи в газете любого направления, ни одной резолюции любого собрания или учреждения, где бы не признавалась совершенно ясно и определенно основная и главная мера борьбы, мера предотвращения катастрофы и голода. Эта мера: контроль, надзор, учет, регули­рование со стороны государства, установление правильного распределения рабочих сил в производстве и распределении продуктов, сбережение народных сил, устранение вся­кой лишней траты сил, экономия их. Контроль, надзор, учет — вот первое слово в борьбе с катастрофой и с голодом. Вот что бесспорно и общепризнано. И вот чего как раз не делают из боязни посягнуть на всевластие помещиков и капиталистов, на их безмерные, неслыханные, скандальные прибыли, прибыли, которые наживаются на до­роговизне, на военных поставках (а на войну «работают» теперь, прямо или косвенно, чуть не все), прибыли, которые все знают, все наблюдают, по поводу которых все аха­ют и охают.

И ровно ничего для сколько-нибудь серьезного контроля, учета, надзора со стороны государства не делается.

ПОЛНАЯ БЕЗДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ПРАВИТЕЛЬСТВА

Происходит повсеместный, систематический, неуклонный саботаж всякого контро­ля, надзора и учета, всяких попыток наладить его со стороны государства. И нужна не­вероятная наивность, чтобы не понимать, — нужно сугубое лицемерие, чтобы прики­дываться не понимающим, — откуда этот саботаж исходит, какими средствами он про­изводится. Ибо этот саботаж банкирами и капиталистами, этот  с ρ ы в  ими всякого кон­троля, надзора, учета приспособляется к государственным формам демократической республики, приспособляется к существованию «революционно-демократических» уч­реждений. Господа капиталисты великолепно усвоили себе ту истину, которую на сло­вах признают все сторонники научного социализма, но которую меньшевики и эсеры постарались тотчас же забыть, после того как их друзья заняли местечки министров, товарищей министра и т. п. Это именно та истина, что экономическая сущность капи­талистической эксплуатации нисколько не затрагивается заменой монархических форм правления республиканско-демократическими и что, следовательно, и наоборот: надо изменить лишь форму борьбы за неприкосновенность и святость капиталистической прибыли, чтобы отстоять ее при демократической республике так же успешно, как от­стаивали ее при самодержавной монархии.

Современный, новейший, республиканско-демократический саботаж всякого кон­троля, учета, надзора состоит в том, что капиталисты на словах «горячо» признают «принцип» контроля и необходимость его (как и все меньшевики и эсеры, само собою разумеется), но только настаивают на «постепенном», планомерном, «государственно-упорядоченном» введении этого контроля. На деле же этими благовидными словечками прикрывается срыв контроля, превращение его в ничто, в фикцию, игра в контроль, оттяжки всяких деловых и практически-серьезных шагов, создание необыкновенно сложных, громоздких, чиновничье-безжизненных учреждений контроля, которые насквозь зависимы от капиталистов и ровнехонько ничего не делают и делать не могут.

Чтобы не быть голословным, сошлемся на свидетелей из меньшевиков и эсеров, т.е. тех именно людей, которые имели большинство в Советах за первое полугодие рево­люции, которые участвовали в «коалиционном правительстве» и которые поэтому по­литически ответственны перед русскими рабочими и крестьянами за попустительство капиталистам, за срыв ими всякого контроля.

В официальном органе самого высшего из так называемых «полномочных» (не шу­тите!) органов «революционной» демократии, в «Известиях ЦИК» (т. е. Центрального Исполнительного Комитета Всероссийского съезда Советов рабочих, солдатских и кре­стьянских депутатов), в № 164 от 7 сентября 1917 года, напечатано постановление теми же меньшевиками и эсерами созданного и в их руках находящегося специального учреждения по вопросам контроля. Это специальное учреждение — «Экономический отдел» Центрального Исполнительного Комитета. В его постановлении официально признается, как факт, «полная бездеятельность образованных при правительстве центральных органов регулирования экономиче­ской жизни».

Не правда ли, разве можно себе представить более красноречивое свидетельство о крахе меньшевистской и эсеровской политики, подписанное руками самих меньшеви­ков и эсеров?

Еще при царизме необходимость регулирования экономической жизни признана и некоторые учреждения для этого были созданы. Но при царизме разруха росла и росла, достигая чудовищных размеров. Задачей республиканского, революционного прави­тельства было признано сразу принятие серьезных, решительных мер для устранения разрухи. Когда образовывалось «коалиционное», при участии меньшевиков и эсеров, правительство, то в торжественнейшей, всенародной декларации его от 6-го мая было дано обещание и обязательство установить государственный контроль и регулирование. И Церетели и Черновы, а равно все меньшевистские и эсеровские во­жди божились и клялись, что они не только ответственны за правительство, но что на­ходящиеся у них в руках «полномочные органы революционной демократии» на деле следят за работой правительства и проверяют ее.

Прошло четыре месяца после 6-го мая, четыре длинных месяца, когда Россия уло­жила сотни тысяч солдат на нелепое, империалистское, «наступление», когда разруха и катастрофа приближались семимильными шагами, когда летнее время давало исключи­тельную возможность сделать многое и по части судоходного транспорта, и по части земледелия, и по части разведок в горном деле и пр. и т. п., — и через четыре месяца меньшевики и эсеры вынуждены официально признать «полную бездеятельность» об­разованных при правительстве учреждений контроля!!

И эти меньшевики и эсеры, с серьезным видом государственных мужей, болтают те­перь (мы пишем эти строки как раз накануне Демократического совещания 12 сентября) о том, что делу можно помочь заменой коалиции с кадетами коалицией с торгово-промышленными Кит Китычами, Рябушинскими, Бубликовыми, Терещенками и К!

Спрашивается, чем объяснить эту поразительную слепоту меньшевиков и эсеров? Следует ли считать их государственными младенцами, которые по крайнему неразу­мию и наивности не ведают, что творят, и заблуждаются добросовестно? Или обилие занятых местечек министра, товарищей министра, генерал-губернаторов, комиссаров и тому подобное имеет свойство порождать особую, «политическую» слепоту?

ОБЩЕИЗВЕСТНОСТЬ И ЛЕГКОСТЬ МЕР КОНТРОЛЯ

Может возникнуть вопрос, не представляют ли способы и меры контроля чего-либо чрезвычайно сложного, трудного, неиспытанного, даже неизвестного?

Не объясняется ли затяжка тем, что государственные люди кадетской партии, торгово-промышленного класса, партий эсеров и меньшевиков в поте лица своего трудятся уже полгода над изысканием, изучением, открытием мер и способов контроля, но задача оказывается неимоверно трудной и все еще не решенной?

Увы! Темным мужичкам, неграмотным и забитым, да обывателям, которые всему верят и ни во что не вникают, стараются «втирать очки» и представить дело в таком виде. В действительности же даже царизм, даже «старый режим», создавая военно-промышленные комитеты, знал основную меру, главный способ и путь контроля: объе­динение населения по разным профессиям, целям работы, отраслям труда и т. п. Но ца­ризм боялся объединения населения и потому всячески ограничивал, искусственно стеснял этот общеизвестный, легчайший, вполне применимый, способ и путь контроля.

Все воюющие государства, испытывая крайние тяготы и бедствия войны, испытывая — в той или иной мере — разруху и голод, давно наметили, определили, применили, испробовали целый ряд мер контроля, которые почти всегда сводятся к объединению населения, к созданию или поощрению союзов разного рода, при участии представите­лей государства, при надзоре с его стороны и т. п. Все такие меры контроля общеизве­стны, об них много говорено и много писано, законы, изданные воюющими передовы­ми державами и относящиеся к контролю, переведены на русский язык или подробно изложены в русской печати.

Если бы действительно наше государство хотело деловым, серьезным образом осу­ществлять контроль, если бы его учреждения не осудили себя, своим холопством перед капиталистами, на «полную бездеятельность», то государству оставалось бы лишь чер­пать обеими руками из богатейшего запаса мер контроля, уже известных, уже приме­ненных. Единственной помехой этому, — помехой, которую прикрывают от глаз наро­да кадеты, эсеры и меньшевики, — было и остается то, что контроль обнаружил бы бе­шеные прибыли капиталистов и подорвал бы эти прибыли.

Чтобы нагляднее пояснить этот важнейший вопрос (равносильный, в сущности, во­просу о программе всякого действительно революционного правительства, которое за­хотело бы спасти Россию от войны и голода), перечислим эти главнейшие меры кон­троля и рассмотрим каждую из них.

Мы увидим, что правительству, не в насмешку только называемому революционно-демократическим, достаточно было бы, в первую же неделю своего образования, дек­ретировать (постановить, приказать) осуществление главнейших мер контроля, назна­чить серьезное, нешуточное наказание капиталистам, которые бы обманным путем ста­ли уклоняться от контроля, и призвать само население к надзору за капиталистами, к надзору за добросовестным исполнением ими постановлений о контроле, — и контроль был бы уже давно осуществлен в России.

Вот эти главнейшие меры:

Объединение всех банков в один и государственный контроль над его операциями или национализация банков.

Национализация синдикатов, т. е. крупнейших, монополистических союзов капиталистов (синдикаты сахарный, нефтяной, угольный, металлургический и т.д.).

Отмена коммерческой тайны.

Принудительное синдицирование (т. е. принудительное объединение в союзы) промышленников, торговцев и хозяев вообще.

Принудительное объединение населения в потребительные общества или поощрение такого объединения и контроль за ним.

Рассмотрим, какое значение имела бы каждая из этих мер, при условии революцион­но-демократического осуществления ее.

НАЦИОНАЛИЗАЦИЯ БАНКОВ

Банки, как известно, представляют из себя центры современной хозяйственной жиз­ни, главные нервные узлы всей капиталистической системы народного хозяйства. Говорить о «регулировании экономической жизни» и обходить вопрос о на­ционализации банков значит либо обнаруживать самое круглое невежество, либо обма­нывать «простонародье» пышными словами и велеречивыми обещаниями, при заранее обдуманном решении не исполнять этих обещаний.

Контролировать и регулировать доставку хлеба или вообще производство и распре­деление продуктов, не контролируя, не регулируя банковых операций, это бессмысли­ца. Это похоже на ловлю случайно набегающих «копеечек» и на закрывание глаз на миллионы рублей. Современные банки так тесно и неразрывно срослись с торговлей (хлебной и всякой иной) и промышленностью, что, не «накладывая рук» на банки, ре­шительно ничего серьезного, ничего «революционно-демократического» сделать нель­зя.

Но, может быть, это «накладывание рук» государства на банки представляет из себя какую-либо очень трудную и запутанную операцию? Филистеров стараются обыкно­венно запугать именно такой картиной — стараются, конечно, капиталисты и их за­щитники, ибо им это выгодно.

На самом же деле национализация банков, решительно ни одной копейки ни у одно­го «собственника» не отнимая, абсолютно никаких ни технических, ни культурных трудностей не представляет и задерживается исключительно интересами грязной коры­сти ничтожной горстки богачей. Если национализацию банков так часто смешивают с конфискацией частных имуществ, то виновата в распространении этого смешения по­нятий буржуазная пресса, интересы которой состоят в обманывании публики.

Собственность на капиталы, которыми орудуют банки и которые сосредоточиваются в банках, удостоверяется печатными и письменными свидетельствами, которые назы­ваются акциями, облигациями, векселями, расписками и т. п. Ни единое из этих свиде­тельств не пропадает и не меняется при национализации банков, т. е. при слиянии всех банков в один государственный банк. Кто владел 15-ью рублями по сберегательной книжке, тот остается владельцем 15-ти рублей и после национализации банков, а кто имел 15 миллионов, у того и после национализации банков остается 15 миллионов в виде акций, облигаций, векселей, товарных свидетельств и тому подобное.

В чем же значение национализации банков?

В том, что за отдельными банками и их операциями никакой действительный кон­троль (даже если отменена коммерческая тайна и пр.) невозможен, ибо нельзя уследить за теми сложнейшими, запутаннейшими и хитроумнейшими приемами, которые упот­ребляются при составлении балансов, при основании фиктивных предприятий и фили­альных отделений, при пускании в ход подставных лиц, и так далее и тому подобное. Только объединение всех банков в один, не означая, само по себе, ни малейших изме­нений в отношениях собственности, не отнимая, повторяем, ни у одного собственника ни единой копейки, дает возможность действительного контроля, — конечно, при ус­ловии применения всех других, указанных выше, мероприятий. Только при национали­зации банков можно добиться того, что государство будет знать, куда и как, откуда и в какое время переливают миллионы и миллиарды. И только контроль за банками, за центром, за главным стержнем и основным механизмом капиталистического оборота позволил бы наладить на деле, а не на словах, контроль за всей хозяйственной жизнью, за производством и распределением важнейших продуктов, наладить то «регулирова­ние экономической жизни», которое иначе осуждено неминуемо оставаться министер­ской фразой для надуванья простонародья. Только контроль за банковыми операциями, при условии их объединения в одном государственном банке, позволяет наладить, при дальнейших легко осуществимых мероприятиях, действительное взыскание подоход­ного налога, без утайки имуществ и доходов, ибо теперь подоходный налог остается в громаднейшей степени фикцией.

Национализацию банков достаточно было бы именно декретировать, — и ее провели бы директора и служащие сами. Никакого особого аппарата, никаких особых подготовительных шагов со стороны государства тут не требуется, эта мера осущест­вима именно одним указом, «одним ударом». Ибо экономическая возможность такой меры создана как раз капитализмом, раз он доразвился до векселей, акций, облигаций и проч. Тут остается только объединение счетоводства, и если бы революционно-демократическое государство постановило: немедленно, по телеграфу созываются в каждом городе собрания, а в области и во всей стране съезды, директоров и служащих для безотлагательного объединения всех банков в один государственный банк, то эта реформа была бы проведена в несколько недель, Разумеется, именно директора и выс­шие служащие оказали бы сопротивление, постарались надуть государство, оттянуть дело и проч., ибо эти господа потеряли бы свои особенно доходные местечки, потеряли бы возможность особенно прибыльных мошеннических операций; в этом вся суть. Но ни малейших технических трудностей объединению банков нет, и если государствен­ная власть не на словах только революционная (т. е. не боится рвать с косностью и ру­тиной), не на словах только демократическая (т. е. действующая в интересах большин­ства народа, а не кучки богатеев), то достаточно бы декретировать конфискацию иму­щества и тюрьму, как наказание директорам, членам правления, крупным акционерам за малейшую оттяжку дела и за попытки сокрытия документов и отчетов, достаточно бы, например, объединить отдельно бедных служащих и выдавать им премию за обна­ружение обмана и оттяжек со стороны богатых, — и национализация банков прошла бы глаже гладкого, быстрее быстрого.[…]

Здесь могут, пожалуй, возразить: отчего же такие передовые государства, как Гер­мания и Соединенные Штаты Америки, проводят в жизнь великолепное «регулирова­ние экономической жизни», и не думая осуществлять национализации банков?

Оттого, — ответим мы, — что эти государства, хотя одно монархия, другое респуб­лика, являются оба не только капиталистическими, но и империалистскими. Являясь таковыми, они проводят в жизнь необходимые для них преобразования путем реакци­онно-бюрократическим, мы же говорим здесь о пути революционно-демократическом.[…]

Ни в Америке, ни в Германии ни правительства, ни правящие классы и не претенду­ют, насколько слышно, на то звание «революционной демократии», на которое претен­дуют (и которое проституируют) наши эсеры и меньшевики.

В Германии всего четыре крупнейших частных банка, имеющих общенациональ­ное значение, в Америке всего два: финансовым королям этих банков легче, удобнее, выгоднее соединяться приватно, тайком, реакционно, а не революционно, бюрократи­чески, а не демократически, подкупая государственных чиновников (это общее правило и в Америке и в Германии), сохраняя частный характер банков именно для сохра­нения тайны операций, именно для взимания миллионов и миллионов «сверхприбыли» с того же государства, именно для обеспечения мошеннических финансовых проделок.

И Америка и Германия «регулируют экономическую жизнь» так, чтобы рабочим (и крестьянам отчасти) создать военную каторгу, а банкирам и капиталистам рай. Их ре­гулирование состоит в том, что рабочих «подтягивают» вплоть до голода, а капитали­стам обеспечивают (тайком, реакционно-бюрократически) прибыли выше тех, какие были до войны.

Такой путь вполне возможен и для республикански-империалистской России; он и осуществляется не только Милюковыми и Шингаревыми, но и Керенским вкупе с Те-рещенкой, Некрасовым, Бернацким, Прокоповичем и К⁰, которые тоже прикрывают реакционно-бюрократически «неприкосновенность» банков, их священные права на бешеные прибыли. Давайте же лучше говорить правду: в республиканской России хотят реакционно-бюрократически регулировать экономи­ческую жизнь, но затрудняются «часто» провести это в жизнь при существовании «Со­ветов», которых не удалось разогнать Корнилову номер первый, но которые постарает­ся разогнать Корнилов номер второй...

Вот это будет правда. И эта простая, хотя и горькая правда полезнее для просвеще­ния народа, чем сладенькая ложь о «нашей», «великой», «революционной» демокра­тии...

***

Национализация банков чрезвычайно облегчила бы одновременную национализа­цию страхового дела, т. е. объединение всех страховых компаний в одну, централиза­цию их деятельности, контроль за ней государства. Съезды служащих в страховых об­ществах и здесь выполнили бы это объединение немедленно и без всякого труда, если бы революционно-демократическое государство декретировало это и предписало ди­ректорам правлений, крупным акционерам под строгой ответственностью каждого осуществить объединение без малейшего промедления. В страховое дело вложены ка­питалистами сотни миллионов, вся работа выполняется служащими. Объединение это­го дела понизило бы страховую премию, дало бы массу удобств и облегчений всем страхующимся, позволило бы расширить их круг, при прежней затрате сил и средств. Решительно никаких других обстоятельств, кроме косности, рутины и корысти горстки обладателей доходных местечек, не задерживает этой реформы, которая опять-таки и «обороноспособность» страны подняла бы, дав сбережение народного труда, открыв ряд серьезнейших возможностей «регулировать экономическую жизнь» на деле, а не на словах.

НАЦИОНАЛИЗАЦИЯ СИНДИКАТОВ

Капитализм тем отличается от старых, докапиталистических систем народного хо­зяйства, что он создал теснейшую связь и взаимозависимость различных отраслей его. Не будь этого, никакие шаги к социализму, — кстати сказать — были бы технически невыполнимы. Современный же капитализм с господством банков над производством довел эту взаимозависимость различных отраслей народного хозяйства до высшей сте­пени. Банки и крупнейшие отрасли промышленности и торговли срослись неразрывно. С одной стороны, это значит, что нельзя национализировать только банки, не делая ша­гов к созданию государственной монополии торговых и промышленных синдикатов (сахарный, угольный, железный, нефтяной и пр.), не национализируя эти синдикаты. С другой стороны, это значит, что регулирование экономической жизни, если его осуще­ствлять серьезно, требует одновременно национализации и банков и синдикатов.

Возьмем для примера хоть сахарный синдикат. Он создался еще при царизме и тогда привел к крупнейшему капиталистическому объединению прекрасно оборудованных фабрик и заводов, причем это объединение, разумеется, насквозь проникнуто было ре­акционнейшим и бюрократическим духом, обеспечивало скандально-высокие барыши капиталистам, ставило в абсолютно бесправное, униженное, забитое, рабское положе­ние служащих и рабочих. Государство уже тогда контролировало, регулировало произ­водство — в пользу магнатов, богачей.

Тут остается только превратить реакционно-бюрократическое регулирование в ре­волюционно-демократическое простыми декретами о созыве съезда служащих, инже­неров, директоров, акционеров, о введении единообразной отчетности, о контроле ра­бочих союзов и пр. Это самая простая вещь — и именно она остается несделанной!! При демократической республике остается на деле реакционно-бюрократическое регу­лирование сахарной промышленности, все остается по-старому, хищение народного труда, рутина и застой, обогащение Бобринских и Терещенок. Призвать к самостоятельной инициативе демократию, а не бюрократию, рабочих и служащих, а не «сахарных королей», вот что можно и должно бы сделать в несколько дней, одним ударом; — если бы эсеры и меньшевики не затемняли сознание народа планами «коа­лиции» как раз с этими сахарными королями, как раз той коалиции с богачами, от кото­рой, вследствие которой «полная бездеятельность» правительства в деле регулирования экономической жизни проистекает совершенно неизбежно .

Возьмите нефтяное дело. Оно «обобществлено» уже предшествующим развитием капитализма в гигантских размерах. Пара нефтяных королей — вот кто ворочает мил­лионами и сотнями миллионов, занимаясь стрижкой купонов, собиранием сказочных прибылей с «дела», уже организованного фактически, технически, общественно в об­щегосударственных размерах, уже ведомого сотнями и тысячами служащих, инжене­ров и т. д. Национализация нефтяной промышленности возможна сразу и обязательна для революционно-демократического государства, особенно когда оно переживает ве­личайший кризис, когда надо во что бы то ни стало сберегать народный труд и увели­чивать производство топлива. Понятно, что бюрократический контроль тут ничего не даст, ничего не изменит, ибо и с Терещенками, и с Керенскими, и с Авксентьевыми, и с Скобелевыми «нефтяные короли» справятся так же легко, как справлялись они с цар­скими министрами, справятся посредством оттяжек, отговорок, обещаний, затем пря­мого и косвенного подкупа буржуазной прессы (это называется «общественным мнени­ем» и с этим Керенские и Авксентьевы «считаются»), подкупа чиновников (оставляе­мых Керенскими и Авксентьевыми на старых местах в старом неприкосновенном госу­дарственном аппарате).

Эти строки были уже написаны, когда я прочел в газетах, что правительство Керенского вводит са­харную монополию и, разумеется, вводит ее реакционно-бюрократически, без съездов служащих и рабо­чих, без гласности, без обуздания капиталистов!!

Чтобы сделать что-либо серьезное, надо от бюрократии перейти, и действительно революционно перейти, к демократии, т. е. объявить войну нефтяным королям и ак­ционерам, декретировать конфискацию их имущества и наказание тюрьмой за оттяжку национализации нефтяного дела, за сокрытие доходов или отчетов, за саботирование производства, за непринятие мер к повышению производства. Надо обратиться к ини­циативе рабочих и служащих, их созвать немедленно на совещания и съезды, в их руки передать такую-то долю прибыли при условии создания всестороннего контроля и уве­личения производства. Если бы такие революционно-демократические шаги были сде­ланы тотчас, сразу, в апреле 1917 года, тогда Россия, одна из богатейших стран в мире по запасам жидкого топлива, могла бы сделать за лето, пользуясь водным транспортом, очень и очень многое в деле снабжения народа необходимыми количествами топлива.

Ни буржуазное, ни коалиционное эсеровски-меньшевистски-кадетское правительст­во не сделали ровно ничего, ограничились бюрократической игрой в реформы. Ни еди­ного революционно-демократического шага предпринять не осмелились. Те же нефтя­ные короли, тот же застой, та же ненависть рабочих и служащих к эксплуататорам, тот же развал на этой почве, то же хищение народного труда, все как было при царизме, переменились только заголовки исходящих и входящих бумаг в «республиканских» канцеляриях![…]

ОТМЕНА КОММЕРЧЕСКОЙ ТАЙНЫ

Без отмены коммерческой тайны контроль за производством и распределением либо остается пустейшим посулом, потребным только для надувания кадетами эсеров и меньшевиков, а эсерами и меньшевиками — трудящихся классов, либо контроль может быть осуществлен только реакционно-бюрократическими способами и мерами. Как ни очевидно это для всякого непредубежденного человека, как ни упорно настаивала на отмене коммерческой тайны «Правда» (закрытая в значительной степени именно за это правительством Керенского, услужающим капиталу), — ни республиканское пра­вительство наше, ни «правомочные органы революционной демократии» и не подумали об этом первом слове действительного контроля.

Именно здесь ключ ко всякому контролю. Именно здесь самое чувствительное место капитала, грабящего народ и саботирующего производство. Именно поэтому и боятся эсеры и меньшевики прикоснуться к этому пункту.

Обычный довод капиталистов, повторяемый без размышления мелкой буржуазией, состоит в том, что капиталистическое хозяйство абсолютно не допускает вообще отме­ны коммерческой тайны, ибо частная собственность на средства производства, зависи­мость отдельных хозяйств от рынка делает необходимым «священную неприкосновен­ность» торговых книг и торговых, а в том числе конечно и банковых, оборотов.

Люди, в той или иной форме повторяющие этот или подобные доводы, дают себя в обман и сами обманывают народ, закрывая глаза на два основные, крупнейшие и обще­известные факта современной хозяйственной жизни. Первый факт: крупный капита­лизм, т. е. особенности хозяйства банков, синдикатов, больших фабрик и т. д. Второй факт: война.

Именно современный крупный капитализм, становящийся повсюду монополистиче­ским капитализмом, устраняет всякую тень разумности коммерческой тайны, делает ее лицемерием и исключительно орудием скрывания финансовых мошенничеств и неве­роятных прибылей крупного капитала. Крупное капиталистическое хозяйство, по самой уже технической природе своей, есть обобществленное хозяйство, т. е. и работает оно на миллионы людей и объединяет своими операциями, прямо и косвенно, сотни, тыся­чи и десятки тысяч семей. Это не то, что хозяйство мелкого ремесленника или среднего крестьянина, которые вообще никаких торговых книг не ведут и к которым поэтому и отмена торговой тайны не относится!

В крупном хозяйстве операции все равно известны сотням и более лиц. Закон, охра­няющий торговую тайну, служит здесь не потребностям производства или обмена, а спекуляции и наживе в самой грубой форме, прямому мошенничеству, которое, как из­вестно, в акционерных предприятиях приобретает особенное распространение и осо­бенно искусно прикрывается отчетами и балансами, комбинируемыми так, чтобы наду­вать публику.

Если торговая тайна неизбежна в мелком товарном хозяйстве, т. е. среди мелких крестьян и ремесленников, где само производство не обобществлено, распылено, раз­дроблено, то в крупном капиталистическом хозяйстве охрана этой тайны есть охрана привилегий и прибылей буквально горстки людей против всего народа. Это признано уже и законом постольку, поскольку введена публикация отчетов акционерных об­ществ, но этот контроль, — во всех передовых странах, а также в России уже осуще­ствляемый, — есть именно реакционно-бюрократический контроль, который народу глаз не открывает, ко­торый не позволяет знать всю правду об операциях акционерных обществ,

Чтобы действовать революционно-демократически, тут следовало бы немедленно издать иной закон, отменяющий торговую тайну, требующий от крупных хозяйств и от богачей самых полных отчетов, предоставляющий любой группе граждан, достигаю­щей солидной демократической численности (скажем, 1000 или 10 000 избирателей), права просмотра всех документов любого крупного предприятия. Такая мера вполне и легко осуществима простым декретом; только она развернула бы народную инициати­ву контроля через союзы служащих, через союзы рабочих, через все политические пар­тии, только она сделала бы контроль серьезным и демократическим.

Добавьте еще к этому войну. Громадное большинство торгово-промышленных предприятий работает теперь не на «вольный рынок», а на казну, на войну. Я говорил уже поэтому в «Правде», что люди, возражающие нам доводами о невозможности вве­дения социализма, лгут и трижды лгут, ибо речь идет не о введении социализма теперь, непосредственно, с сегодня на завтра, а о раскрытии казнокрадства .

Капиталистическое хозяйство «на войну» (т. е. хозяйство, связанное прямо или кос­венно с военными поставками) есть систематическое, узаконенное казнокрадство, и господа кадеты, вместе с меньшевиками и эсерами, которые противятся отмене торго­вой тайны, представляют из себя не что иное, как пособников и укрывателей казно­крадства.

Война стоит России теперь 50 миллионов рублей в день. Эти 50 миллионов в день идут большею частью военным поставщикам. Из этих 50 миллионов по меньшей мере 5 миллионов ежедневно, а вероятнее 10 миллионов и больше, составляют «безгреш­ные доходы» капиталистов и находящихся в той или иной стачке с ними чиновников. Особенно крупные фирмы и банки, ссужающие деньги под операции с военными поставками, наживают здесь неслыханные прибыли, наживаются именно казнокрадством, ибо иначе нельзя назвать это надувание и обдирание народа «по случаю» бедствий войны, «по случаю» гибели сотен тысяч и миллионов людей.

Об этих скандальных прибылях на поставках, о «гарантийных письмах», скрывае­мых банками, о том, кто наживается на растущей дороговизне, — «все» знают, об этом с усмешечкой говорят в «обществе», об этом немало отдельных точных указаний име­ется даже в буржуазной прессе, по общему правилу замалчивающей «неприятные» факты и обходящей «щекотливые» вопросы. Все знают, — и все молчат, все терпят, все мирятся с правительством, красноречиво говорящим о «контроле» и «регулировании»!!

Революционные демократы, если бы они были действительно революционерами и демократами, немедленно издали бы закон, отменяющий торговую тайну, обязываю­щий поставщиков и торговцев отчетностью, запрещающий им покидать их род дея­тельности без разрешения власти, вводящий конфискацию имущества и расстрел за утайку и обман народа, организующий проверку и контроль снизу, демократически, со стороны самого народа, союзов служащих, рабочих, потребителей и т.д.[…]

В сущности говоря, весь вопрос о контроле сводится к тому, кто кого контролирует, т. е. какой класс является контролирующим и какой контролируемым. У нас до сих пор, в республиканской России, при участии «правомочных органов» якобы революционной демократии в роли контролеров признаются и оставляются помещики и капиталисты. В результате неизбежно то мародерство капиталистов, которое вызывает всеобщее воз­мущение народа, и та разруха, которая искусственно капиталистами поддерживается. Надо перейти решительно, бесповоротно, не боясь рвать со старым, не боясь строить смело новое, к контролю над помещиками и капиталистами со стороны рабочих и кре­стьян. А этого наши эсеры и меньшевики пуще огня боятся.

ПРИНУДИТЕЛЬНОЕ ОБЪЕДИНЕНИЕ В СОЮЗЫ

Принудительное синдицирование, т. е. принудительное объединение в союзы, на­пример, промышленников, уже применено на практике Германией. И тут нет ничего нового. И тут по вине эсеров и меньшевиков мы видим полнейший застой республи­канской России, которую сии малопочтенные партии «занимают» кадрилем, который они танцуют с кадетами, или с Бубликовыми, или с Терещенком и Керенским.

Принудительное синдицирование есть, с одной стороны, своего рода подталкивание государством капиталистического развития, всюду и везде ведущего к организации классовой борьбы, к росту числа, разнообразия и значения союзов. А с другой стороны, принудительное «обсоюзивание» есть необходимое предварительное условие всякого сколько-нибудь серьезного контроля и всякого сбережения народного труда.

Германский закон обязывает, например, кожевенных фабрикантов данной местности или всего государства объединяться в союз, причем представитель государства входит для контроля в правление этого союза. Подобный закон непосредственно, т. е. сам по себе, нисколько не затрагивает отношений собственности, не отнимает ни единой ко­пейки ни у одного собственника и не предрешает еще, будет ли контроль осуществ­ляться в реакционно-бюрократических или в революционно-демократических формах, направлении, духе.

Подобные законы можно и должно бы издать у нас немедленно, не теряя ни одной недели драгоценного времени и предоставляя самой общественной обста­новке определить более конкретные формы осуществления закона, быстроту его осу­ществления, способы надзора за его осуществлением и т. д. Государству не нужны тут ни особый аппарат, ни особые изыскания, ни какие бы то ни было предварительные ис­следования для издания такого закона, нужна лишь решимость порвать с некоторыми частными интересами капиталистов, «не привыкших» к подобному вмешательству, не желающих терять сверхприбыли, обеспечиваемые, наряду с бесконтрольностью, хозяй­ничаньем по-старинке.

Никакой аппарат и никакая «статистика» (которою Чернов хотел подменить рево­люционную инициативу крестьянства) не нужны для издания такого закона, ибо осуще­ствление его должно быть возложено на самих фабрикантов или промышленников, на наличные общественные силы, под контролем тоже наличных общественных (т. е. не правительственных, не бюрократических) сил, только обязательно из так называемых «низших сословий», т. е. из угне­тенных, эксплуатируемых классов, которые всегда в истории оказывались неизмеримо выше эксплуататоров по способности на героизм, на самопожертвование, на товарище­скую дисциплину.[…]

Причем еще раз надо по­вторить, что само по себе это обсоюзивание в синдикат ни на йоту отношений собст­венности не изменяет, ни одной копейки ни у одного собственника не отнимает. Это обстоятельство приходится усиленно подчеркивать, ибо буржуазная пресса постоянно «пугает» мелких и средних хозяев, будто социалисты вообще, большевики в особенно­сти, хотят «экспроприировать» их: утверждение заведомо лживое, так как социалисты далее при полном социалистическом перевороте экспроприировать мелких крестьян не хотят, не могут и не будут. А мы го­ворим все время только о тех ближайших и насущнейших мерах, которые уже осуще­ствлены в Западной Европе и которые сколько-нибудь последовательная демократия должна бы немедленно осуществить у нас для борьбы с грозящей и неминуемой ката­строфой.

Серьезные трудности, и технические, и культурные, встретило бы объединение в союзы мельчайших и мелких хозяев, вследствие крайнего раздробления их предпри­ятий, технической примитивности, неграмотности или необразованности владельцев. Но именно эти предприятия могли бы быть исключены из закона (как уже отмечено в нашем предположительном примере, выше), и необъединение их, не говоря уже о запо­здании их объединения, серьезной помехи создать бы не могло, ибо роль громадного числа мелких предприятий ничтожна в общей сумме производства, в их значении для народного хозяйства в целом, а кроме того они часто зависимы так или иначе от круп­ных предприятий.

Решающее значение имеют только крупные предприятия, и здесь технические и культурные средства и силы для «обсоюзивания» есть налицо, недостает только твер­дой, решительно, беспощадно-суровой по отношению к эксплуататорам инициативы революционной власти для того, чтобы эти силы и средства были пущены в ход.

Чем беднее страна технически образованными и вообще интеллигентными силами, тем насущнее необходимо как можно быстрее и как можно решительнее декретировать принудительное объединение и начать проведение его с крупнейших и крупных пред­приятий, ибо именно объединение сбережет интеллигентные силы, даст возможность полностью использовать и правильнее распределить их. Если даже русское крестьянст­во в своих захолустьях, при царском правительстве, работая против тысячи препон, создаваемых им, сумело после 1905 года сделать громадный шаг вперед в деле созда­ния всяких союзов, то, разумеется, объединение крупной и средней промышленности и торговли могло бы быть проведено в несколько месяцев, если не быстрее, при условии принуждения к этому со стороны действительно революционно-демократического правительства, опи­рающегося на поддержку, участие, заинтересованность, выгоды «низов», демократии, служащих, рабочих, — призывающего их к контролю.

РЕГУЛИРОВАНИЕ ПОТРЕБЛЕНИЯ

Война заставила все воюющие и многие нейтральные государства перейти к регули­рованию потребления. Хлебная карточка появилась на свет божий, стала привычным явлением, потянула за собой и другие карточки. Россия не осталась в стороне и тоже ввела хлебные карточки.

Но именно на этом примере мы можем всего, пожалуй, нагляднее сравнить реакци­онно-бюрократические методы борьбы с катастрофой, старающиеся ограничиться ми­нимумом преобразований, с революционно-демократическими, которые, чтобы заслу­живать свое название, должны ставить своей прямой задачей насильственный разрыв с отжившим старым и возможно большее ускорение движения вперед.

Хлебная карточка, этот типичный образец регулирования потребления в современ­ных капиталистических государствах, ставит своей задачей и осуществляет (в лучшем случае осуществляет) одно: распределить наличное количество хлеба, чтобы всем хва­тило. Вводится максимум потребления далеко не всех, а только главных «народных» продуктов. И это все. О большем не заботятся. Бюрократически подсчитывают налич­ные запасы хлеба, делят их по душам, устанавливают норму, вводят ее и ограничива­ются этим. Предметов роскоши не трогают, ибо их «все равно» мало и они «все равно» так дороги, что «народу» недоступны. Поэтому во всех, без всякого исключения, воюющих странах, даже в Германии, которую, кажется, не вызывая споров, можно счесть образцом самого аккуратного, самого педантичного, самого строгого регулиро­вания потребления, даже в Германии мы видим постоянный обход богатыми каких бы то ни было «норм» потребления. Это тоже «все» знают, об этом то­же «все» говорят с усмешечкой, и в германской социалистической — а иногда даже буржуазной — прессе, несмотря на свирепости казарменно-строгой немецкой цензуры постоянно встречаются заметки и сообщения о «меню» богачей, о получении белого хлеба в любом количестве богатыми в таком-то курорте (под видом больных его посе­щают все... у кого много денег), о замене богачами простонародных продуктов изы­сканными и редкими предметами роскоши.

Реакционное капиталистическое государство, которое боится подорвать устои капи­тализма, устои наемного рабства, устои экономического господства богатых, боится развить самодеятельность рабочих и вообще трудящихся, боится «разжечь» их требо­вательность; такому государству ничего не нужно, кроме хлебной карточки. Такое го­сударство ни на минуту, ни при одном своем шаге не упускает из виду реакционной це­ли: укрепить капитализм, не дать подорвать его, ограничить «регулирование экономи­ческой жизни» вообще, и регулирование потребления в частности, только такими ме­рами, которые безусловно необходимы, чтобы прокормить народ, отнюдь не посягая на действительное регулирование потребления в смысле контроля за богатыми, в смысле возложения на них, лучше поставленных, привилегированных, сытых и перекормлен­ных в мирное время, больших тягот в военное время.

Реакционно-бюрократическое решение задачи, поставленной народам войной, огра­ничивается хлебной карточкой, распределением поровну абсолютно-необходимых для питания «народных» продуктов, ни на йоту не отступая от бюрократизма и реакцион­ности, именно от цели: самодеятельности бедных, пролетариата, массы народа («демо­са») не поднимать, контроля с их стороны за богатыми не допускать, лазеек для того, чтобы богатые вознаграждали себя предметами роскоши, оставлять побольше. И во всех странах, повторяем, даже в Германии, — о России нечего и говорить, — лазеек ос­тавлено масса, голодает «простой народ», а богатые ездят в курорты, пополняют скудную казенную норму всяческими «додатками» со стороны и не позволяют себя контролировать.

В России, только что проделавшей революцию против царизма во имя свободы и ра­венства, в России, сразу ставшей демократической республикой по ее фактическим по­литическим учреждениям, особенно бьет в глаза народу, особенно вызывает недоволь­ство, раздражение, озлобление и возмущение масс, что легкость обхода «хлебных кар­точек» богатыми все видят. Легкость эта особенно велика. «Под полой» и за особенно высокую цену, особенно «при связях» (которые есть только у богатых), достают все и помногу. Голодает народ. Регулирование потребления ограничивается самыми узки­ми, бюрократически-реакционными рамками. Со стороны правительства нет и тени по­мышления, ни тени заботы о том, чтобы поставить это регулирование на началах дей­ствительно революционно-демократических.

От хвостов страдают «все», но... но богатые посылают прислугу стоять в хвостах и нанимают даже для этого особую прислугу! Вот вам и «демократизм»!

Революционно-демократическая политика во время неслыханных бедствий, пережи­ваемых страной, для борьбы с надвигающейся катастрофой, не ограничилась бы хлеб­ными карточками, а добавила бы к ним, во-первых, принудительное объединение всего населения в потребительные общества, ибо без такого объединения контроль за по­треблением полностью провести нельзя; во-вторых, трудовую повинность для богатых, с тем чтобы они обслуживали бесплатно эти потребительные общества секретарским и другим подобным трудом; в-третьих, раздел поровну между населением действительно всех продуктов потребления, чтобы тягости войны распределялись действительно рав­номерно; в-четвертых, организацию контроля такую, чтобы потребление именно бога­тых контролировали бедные классы населения.

Создание действительного демократизма в этой области, проявление действительной революционности в организации контроля как раз наиболее нуждающимися классами народа было бы величайшим толчком к напряжению каждой наличной интел­лигентной силы, к развитию действительно революционной энергии всего народа. А то теперь министры республиканской и революционно-демократической России совер­шенно так же, как их собратья во всех остальных империалистских странах, говорят пышные слова об «общем труде на пользу народа», о «напряжении всех сил», но имен­но народ видит, чувствует и осязает лицемерность этих слов.

Получается топтанье на месте и неудержимый рост развала, приближение катастро­фы, ибо по-корниловски, по-гинденбурговски, по общему империалистскому образцу ввести военной каторги для рабочих наше правительство не может — слишком еще живы в народе традиции, воспоминания, следы, навыки, учреждения революции; а сде­лать действительно серьезные шаги по пути революционно-демократическому наше правительство не хочет, ибо оно насквозь пропитано и сверху донизу опутано отноше­ниями зависимости от буржуазии, «коалиции» с ней, боязнью затронуть ее фактические привилегии.

РАЗРУШЕНИЕ РАБОТЫ ДЕМОКРАТИЧЕСКИХ ОРГАНИЗАЦИЙ ПРАВИТЕЛЬСТВОМ

Мы рассмотрели различные способы и методы борьбы с катастрофой и голодом. Мы видели повсюду непримиримость противоречия между демократией, с одной стороны, и правительством, а также поддерживающим его блоком эсеров и меньшевиков, с дру­гой. Чтобы доказать, что эти противоречия существуют в действительности, а не только в нашем изложении, и что непримиримость их доказывается фактически конфликтами, имеющими общенародное значение, достаточно напомнить два особенно типичных «итога» и урока полугодовой истории нашей революции.

История «царствования» Пальчинского — один урок. История «царствования» и па­дения Пешехонова — другой.

В сущности, описанные выше меры борьбы с катастрофой и голодом сводятся к все­стороннему поощрению (вплоть до принуждения) «обсоюзивания» населения и в пер­вую голову демократии, т. е. большинства населения, — значит, прежде всего угнетен­ных классов, рабочих и крестьян, особенно беднейших. И на этот путь стихийно стало становиться население само для борьбы с неслыханными трудностями, тяготами и бед­ствиями войны.

Царизм всячески тормозил самостоятельное и свободное «обсоюзивание» населения. Но после падения царской монархии демократические организации стали возникать и быстро расти по всей России. Борьбу с катастрофой повели самочинные демократиче­ские организации, всякого рода комитеты снабжения, продовольственные комитеты, совещания по топливу и прочее и тому подобное.

И вот, самое замечательное во всей полугодовой истории нашей революции по рас­сматриваемому вопросу состоит в том, что правительство, называющее себя респуб­ликанским и революционным, правительство, поддерживаемое меньшевиками и эсе­рами от имени «полномочных органов революционной демократии», это правительство боролось против демократических организаций и по бороло их!!

Пальчинский приобрел себе этой борьбой самую печальную и самую широкую, все­российскую известность. Он действовал за спиной правительства, не выступая открыто перед народом (совершенно так же, как предпочитали действовать кадеты вообще, охотно выдвигавшие «для народа» Церетели, а сами обделывавшие втихомолку все важные дела). Пальчинский тормозил и срывал всякие серьезные меры самочинных демократических организаций, ибо ни одна серьезная мера не могла состояться без «ущерба» безмерных прибылей и самодурства Кит Китычей. А Пальчинский именно верным защитником и слугой Кит Китычей и был. Доходило до того, — и этот факт был опубликован в газетах — что Пальчинский прямо отменял распоряжения само­чинных демократических организаций!!

Вся история «царствования» Пальчинского — а он «царствовал» много месяцев и как раз тогда, когда Церетели, Скобелев, Чернов были «министрами», — есть один сплошной, безобразный скандал, срыв воли народа, решения демократии, в угоду капи­талистам, ради их грязной корысти. В газетах могла появиться, разумеется, лишь ни­чтожная доля «подвигов» Пальчинского, и полное расследование того, как он мешал борьбе с голодом, удастся осуществить только истинно демократическому правитель­ству пролетариата, когда он завоюет власть и на суд народа отдаст, без утайки, дела Пальчинского и подобных ему.

Возразят, пожалуй, что Пальчинский ведь был исключением и вот его же ведь уда­лили... Но в том-то и дело, что Пальчинский — не исключение, а правило, что с удале­нием Пальчинского дело ничуть не улучшилось, что его место заняли такие же Пальчинские с иной фамилией, что все «влияние» капиталистов, вся политика срыва борьбы с голодом в угоду им осталась неприкосновенною. Ибо Керенский и К⁰ — лишь ширма защиты интересов капиталистов.

Самое наглядное доказательство тому — уход из министерства Пешехонова, мини­стра продовольствия. Как известно, Пешехонов — народник самый, самый умеренный. Но по организации продовольственного дела он хотел работать добросовестно, в связи с демократическими организациями, опираясь на них. Тем интереснее опыт работы Пешехонова и уход его, что этот умереннейший народник, член «народно-социалистической» партии, готовый идти на какие угодно компромиссы с буржуазией, все же оказался вынужденным уйти! Ибо правительство Керенского, в угоду капитали­стам, помещикам и кулакам, повысило твердые цены на хлеб!!

Вот как описывает М. Смит в газете «Свободная Жизнь» № 1, от 2 сентября, этот «шаг» и его значение:

«За несколько дней до принятия правительством повышения твердых цен в общегосударственном Продовольственном комитете произошла такая сцена: представитель правой, Ролович, упорный защит­ник интересов частной торговли и беспощадный враг хлебной монополии и государственного вмешательства в экономическую жизнь, заявил во всеус­лышание с самодовольной улыбкою, что по его сведениям твердые цены на хлеб будут в скором времени повышены.

Представитель же Совета рабочих и солдатских депутатов заявил в ответ на это, что ему ничего по­добного не известно, что пока в России длится революция, такой акт не может иметь места, и что во вся­ком случае правительство не может пойти на этот акт без совещания с правомочными органами демокра­тии — Экономическим советом и общегосударственным Продовольственным комитетом. К этому заяв­лению присоединился и представитель Совета крестьянских депутатов.

Но, увы! Действительность внесла в эту контроверсию весьма жестокую поправку: правы оказались не представители демократии, а представитель цензовых элементов. Он оказался прекрасно осведомлен­ным по поводу готовящегося покушения на права демократии, хотя представители ее и отвергли с него­дованием самую возможность такого покушения».

Итак, и представитель рабочих и представитель крестьянства заявляют определенно свое мнение от имени гигантского большинства народа, а правительство Керенского поступает наоборот, в интересах капиталистов !

Ролович, представитель капиталистов, оказался превосходно осведомленным за спи­ной демократии — совершенно так же, как мы всегда наблюдали и теперь наблюдаем наилучшую осведомленность буржуазных газет, «Речи» и «Биржевки», о том, что про­исходит в правительстве Керенского.

На что указывает эта замечательная осведомленность? Ясно: на то, что капиталисты имеют свои «ходы» и держат фактически власть в своих руках. Керенский — подстав­ная фигура, которую они пускают в ход, так и тогда, как и когда им требуется. Интере­сы десятков миллионов рабочих и крестьян оказываются принесенными в жертву при­былям горстки богачей.

Что же отвечают на это возмутительное издевательство над народом наши эсеры и меньшевики? Может быть, они обратились к рабочим и крестьянам с воззванием, что Керенскому и его коллегам после этого место только в тюрьме?

Боже упаси! Эсеры и меньшевики, в лице принадлежащего им «Экономического от­дела», ограничились принятием грозной резолюции, которую мы уже упоминали! В этой резолюции они за­являют, что повышение хлебных цен правительством Керенского есть «мера пагуб­ная, наносящая сильнейший удар как продовольственному делу, так и всей хо­зяйственной жизни страны» и что проведены эти пагубные меры с прямым «н ару те­ни ем» закона!!

Таковы результаты политики соглашательства, политики заигрывания с Керенским и желания «щадить» его!

Правительство нарушает закон, принимая, в угоду богачам, помещикам и капитали­стам, такую меру, которая губит все дело контроля, продовольствия и оздоровления расшатанных донельзя финансов, — а эсеры и меньшевики продолжают говорить о со­глашении с торгово-промышленными кругами, продолжают ходить на совещания с Терещенкой, щадить Керенского и ограничиваются бумажной резолюцией протеста, ко­торую правительство преспокойно кладет под сукно!!

Вот где с особенной наглядностью обнаруживается та истина, что эсеры и меньше­вики изменили народу и революции и что действительным вождем масс, даже эсеров­ских и меньшевистских, становятся большевики.

Ибо именно завоевание власти пролетариатом с партией большевиков во главе его, одно в состоянии было бы положить конец творимым Керенскими и К⁰ безобразиям и восстановить ту работу демократических организаций продовольствия, снабже­ния и т. д., которую Керенский и его правительство срывают.

Большевики выступают — на приведенном примере это видно с полнейшей ясно­стью — как представители интересов всего народа, интересов обеспечения дела продо­вольствия и снабжения, интересов удовлетворения насущнейших нужд рабочих и кре­стьян вопреки той колеблющейся, нерешительной, поистине изменнической политике эсеров и меньшевиков, которая довела страну до позора, подобного этому повышению цен на хлеб!

ФИНАНСОВЫЙ КРАХ И МЕРЫ ПРОТИВ НЕГО

Вопрос о повышении твердых цен на хлеб имеет также другую сторону. Это повы­шение означает новое хаотическое увеличение выпуска бумажных денег, новый шаг вперед процесса усиления дороговизны, усиление финансового расстройства и при­ближение финансового краха. Все признают, что выпуск бумажных денег является худшим видом принудительного займа, что он ухудшает положение всего сильнее именно рабочих, беднейшей части населения, что он является главным злом финансо­вой неурядицы.

И именно к этой мере прибегает поддерживаемое эсерами и меньшевиками прави­тельство Керенского!

Для серьезной борьбы с финансовым расстройством и неизбежным финансовым крахом нет иного пути, кроме того революционного разрыва с интересами капитала и организации контроля действительно демократического, т. е. «снизу», контроля рабо­чих и беднейших крестьян за капиталистами, — того пути, о котором говорит все наше предыдущее изложение.

Необъятный выпуск бумажных денег поощряет спекуляцию, позволяет капитали­стам наживать на ней миллионы и создает громадные трудности столь необходимому расширению производства, ибо дороговизна материалов, машин и проч. усиливается и идет вперед скачками. Как помочь делу, когда приобретаемые спекуляциею богатства богатых скрываются?

Можно ввести подоходный налог с прогрессирующими и очень высокими ставками для крупных и крупнейших доходов. Наше правительство, вслед за другими империа­листскими правительствами, ввело его. Но он остается в значительной степени фикци­ей, мертвой буквой, ибо, во-первых, ценность денег все быстрее и быстрее падает, а, во-вторых, утайка доходов тем сильнее, чем больше источником их является спекуля­ция и чем надежнее охранена коммерческая тайна.

Чтобы сделать налог действительным, а не фиктивным, нужен действительный, не остающийся на бумаге контроль. А контроль за капиталистами невозможен, если он остается бюрократическим, ибо бюрократия тысячами нитей сама связана и пе­реплетена с буржуазией. Поэтому в западноевропейских империалистских государст­вах, все равно и в монархиях и в республиках, финансовое упорядочение достигается лишь ценой такого введения «трудовой повинности», которое создает для рабочих во­енную каторгу или военное рабство.

Реакционно-бюрократический контроль — вот единственное средство, которое зна­ют империалистские государства, не исключая и демократических республик, Франции и Америки, для сваливания тяжестей войны на пролетариат и на трудящиеся массы.

Основное противоречие нашей правительственной политики состоит именно в том, что приходится проводить — дабы не ссориться с буржуазией, не разрушать «коали­ции» с ней — реакционно-бюрократический контроль, называя его «революционно-демократическим», обманывая на каждом шагу народ, раздражая и озлобляя массы, только что свергнувшие царизм.

Между тем именно революционно-демократические меры, объединяя в союзы как раз угнетенные классы, рабочих и крестьян, как раз массы, — давали бы возможность установления самого действительного контроля за богатыми и самой успешной борь­бы с утайкой доходов.

Стараются поощрять чековое обращение для борьбы с чрезмерным выпуском бу­мажных денег. Для бедных эта мера не имеет значения, ибо беднота все равно живет со дня на день, все равно в неделю завершает свой «хозяйственный оборот», возвращая капиталистам те скудные гроши, которые ей удается заработать. Для богатых чековое обращение могло бы иметь громадное значение, оно позволило бы государству, осо­бенно в связи с такими мерами, как национализация банков и отмена торговой тайны, действительно контролировать доходы капиталистов, действительно облагать их на­логом, действительно «демократизировать» (а вместе с тем и упорядочить) финансовую систему.

Но помехой тут является именно боязнь нарушить привилегии буржуазии, разорвать «коалицию» с ней.

Ибо без мер истинно революционных, без серьезнейшего принуждения, капиталисты никакому контролю не подчинятся, своих бюджетов не откроют, запасы бумажек не сдадут «под отчет» демократического государства.

Объединенные в союзы рабочие и крестьяне, национализируя банки, вводя чековое обращение как обязательное по закону для всех богатых людей, отменяя торговую тай­ну, устанавливая конфискацию имущества за утайку доходов и т. п., могли бы с чрез­вычайной легкостью сделать контроль и действительным и универсальным, контроль именно за богатыми, контроль именно такой, который вернул бы казне выпускаемые ею бумажные деньги от тех, кто их имеет, от тех, кто их прячет.

Для этого нужна революционная диктатура демократии, возглавляемой революци­онным пролетариатом, т. е. для этого демократия должна стать революционной на деле. В этом весь гвоздь. Этого-то и не хотят наши эсеры и меньшевики, обманывающие на­род флагом «революционной демократии» и поддерживающие на деле реакционно-бюрократическую политику буржуазии, которая, как всегда, руководится правилом: «après nous le déluge» — после нас хоть потоп!

Мы не замечаем даже обыкновенно, до какой степени глубоко въелись в нас антиде­мократические привычки и предрассудки насчет «святости» буржуазной собственно­сти. Когда инженер или банкир публикует доходы и расходы рабочего, данные о его заработках и о производительности его труда, это считается архизаконным и справед­ливым. Никто не думает усматривать в этом посягательство на «частную жизнь» рабо­чего, «сыск или донос» инженера. Труд и заработок наемных рабочих буржуазное об­щество рассматривает своей открытой книгой, куда всякий буржуа вправе всегда загля­нуть, всегда разоблачить такую-то «роскошь» рабочего, такую-то будто бы «лень» его и т. п.

Ну, а обратный контроль? Что если бы союзы служащих, конторщиков, прислуги бы­ли приглашены демократическим государством к проверке доходов и расходов капи­талистов, к публикации данных об этом, к содействию правительству в деле борьбы с утайками доходов?

Какой бы дикий вой подняла буржуазия против «сыска», против «доносов»? Когда «господа» контролируют прислугу, капиталисты — рабочих, это считается в порядке вещей, частная жизнь трудящегося и эксплуатируемого не считается неприкосновен­ной, буржуазия вправе потребовать к отчету каждого «наемного раба», всегда вынести на публику его доходы и расходы. А попытку угнетенных контролировать угнетателя, его доходы и расходы вывести на чистую воду, его роскошь раскрыть, хотя бы даже во время войны, когда эта роскошь вызывает прямой голод и гибель армий на фронте, — о, нет, буржуазия «сыска» и «доносов» не допустит!

Вопрос сводится все к тому же: господство буржуазии с истинно революционным истинно демократизмом непримиримо. В XX веке, в капиталистической стране нельзя быть революционным демократом, ежели бояться идти к социализму.

МОЖНО ЛИ ИДТИ ВПЕРЕД, БОЯСЬ ИДТИ К СОЦИАЛИЗМУ?

Предшествующее изложение легко может у читателя, воспитанного на ходячих оп­портунистических идеях эсеров и меньшевиков, вызвать такое возражение: большинст­во описываемых здесь мер, в сущности, не демократические, а уже социалистические меры!

Это ходячее возражение, обычное (в той или иной форме) в прессе буржуазной, эсе­ровской и меньшевистской, есть реакционная защита отсталого капитализма, защита, наряженная по-струвистски. Дескать, мы не созрели для социализма, рано «вводить» социализм, наша революция буржуазная, — поэтому надо быть в холопах у буржуазии (хотя великие буржуазные революционеры Франции, 125 лет тому назад, сделали свою революцию великой посредством террора против всех угнетателей, и помещиков и ка­питалистов!).

Услужающие буржуазии горе-марксисты, к которым перешли и эсеры и которые рассуждают так, не понимают (если рассмотреть теоретические основы их мнения), что такое империализм? что такое капиталистические монополии? что такое государство? что такое революционная демократия? Ибо поняв это, нельзя не признать, что нельзя идти вперед, не идя к социализму.

Об империализме говорят все. Но империализм есть не что иное, как монополисти­ческий капитализм.

Что в России тоже капитализм стал монополистическим, об этом «Продуголь», «Продамет», сахарный синдикат и пр. свидетельствуют достаточно наглядно. Тот же сахарный синдикат показывает нам воочию перерастание монополистического капита­лизма в государственно-монополистический капитализм.

А что такое государство? Это организация господствующего класса, — например, в Германии юнкеров и капиталистов. Поэтому то, что немецкие Плехановы (Шейдеман, Ленч и др.) называют «военным социализмом», на деле есть военно-государственный монополистический капитализм или, говоря проще и яснее, военная каторга для рабо­чих, военная охрана прибылей капиталистов.

Ну, а попробуйте-ка подставить вместо юнкерски-капиталистического, вместо по-мещичье-капиталистического государства государство революционно-демократическое, т. е. революционно разрушающее всякие привилегии, не боящееся революционно осуществлять самый полный демократизм? Вы увидите, что государст­венно-монополистический капитализм при действительно революционно-демократическом государстве неминуемо, неизбежно означает шаг и шаги к социализ­му!

Ибо если крупнейшее капиталистическое предприятие становится монополией, зна­чит оно обслуживает весь народ. Если оно стало государственной монополией, значит государство (т. е. вооруженная организация населения, рабочих и крестьян, в первую голову, при условии революционного демократизма) — государство направляет все предприятие — в чьих интересах? либо в интересах помещиков и капиталистов; тогда мы получаем не революционно-демократическое, а реакционно-бюрократическое государство, империалистскую республику, либо в интересах революционной демократии; тогда эmо и есть шаг к социализму.

Ибо социализм есть не что иное, как ближайший шаг вперед от государственно-капиталистической монополии. Или иначе: социализм есть не что иное, как государст­венно-капиталистическая монополия, обращенная на пользу всего народа и постольку переставшая быть капиталистической монополией.

Тут середины нет. Объективный ход развития таков, что от монополий (а война уде­сятерила их число, роль и значение) вперед идти нельзя, не идя к социализму.

Либо быть революционным демократом на деле. Тогда нельзя бояться шагов к со­циализму.

Либо бояться шагов к социализму, осуждать их по-плехановски, по-дановски, по-черновски доводами, что наша революция буржуазная, что нельзя «вводить» социализ­ма и т. п., — и тогда неминуемо скатиться к Керенскому, Милюкову и Корнилову, т. е. реакционно-бюрократически подавлять «революционно-демократические» стремления рабочих и крестьянских масс.

Середины нет.

И в этом основное противоречие нашей революции.

Стоять на месте нельзя — в истории вообще, во время войны в особенности. Надо идти либо вперед, либо назад. Идти вперед, в России XX века, завоевавшей республику и демократизм революционным путем, нельзя, не идя к социализму, не делая шагов к нему (шагов, обусловленных и определяемых уровнем техники и культуры: крупное машинное хозяйство нельзя «ввести» в земледелии крестьян, его нельзя отменить в са­харном производстве).

А если бояться идти вперед, это значит идти назад, чем гг. Керенские, при вос­торгах Милюковых и Плехановых, при глупом пособничестве Церетели и Черновых, и занимаются.

Диалектика истории именно такова, что война, необычайно ускорив превращение монополистического капитализма в государственно-монополистический капитализм, тем самым необычайно приблизила человечество к социализму.

Империалистская война есть канун социалистической революции. И это не только потому, что война своими ужасами порождает пролетарское восстание, — никакое вос­стание не создаст социализма, если он не созрел экономически, — а потому, что госу­дарственно-монополистический капитализм есть полнейшая мamериальная подго­товка социализма, есть преддверие его, есть та ступенька исторической лестницы, между которой (ступенькой) и ступенькой, называемой социализмом, никаких проме­жуточных ступеней нет.

* * *

К вопросу о социализме наши эсеры и меньшевики подходят по-доктринерски, с точки зрения заученной ими наизусть и плохо понятой доктрины. Они представляют социализм чем-то далеким, неизвестным, темным будущим.

А социализм теперь смотрит на нас через все окна современного капитализма, со­циализм вырисовывается непосредственно, практически, из каждой крупной меры, со­ставляющей шаг вперед на базе этого новейшего капитализма.

Что такое трудовая всеобщая повинность?

Это шаг вперед на базе новейшего монополистического капитализма, шаг к регули­рованию экономической жизни в целом, по известному общему плану, шаг к сбереже­нию народного труда, к предотвращению бессмысленной растраты его капитализмом.

В Германии юнкера (помещики) и капиталисты вводят всеобщую трудовую повин­ность, и тогда она неизбежно становится военной каторгой для рабочих.

Но возьмите то же самое учреждение и продумайте значение его при революционно-демократическом государстве. Всеобщая трудовая повинность, вводимая, регулируемая, направляемая Советами рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, это еще не социализм, но это уже не капитализм. Это — громадный шаг к социализму, такой шаг, что, при условии сохранения полной демократии, от такого шага нельзя уже было бы без неслыханных насилий над массами уйти назад, к капитализму.

БОРЬБА С РАЗРУХОЙ И ВОЙНА

Вопрос о мерах борьбы с надвигающейся катастрофой подводит нас к освещению другого важнейшего вопроса: о связи внутренней политики с внешнею, или иначе: о соотношении между войной захватной, империалистской, и войной революционной, пролетарской, между войной преступно-грабительской и войной справедливо-демократической.

Все описанные нами меры борьбы с катастрофой чрезвычайно усилили бы, как уже было нами отмечено, обороноспособность или, говоря иначе, военную мощь страны. Это с одной стороны. А с другой стороны, эти меры нельзя провести в жизнь, не пре­вращая войны захватной в войну справедливую, войны, ведомой капиталистами в ин­тересах капиталистов, в войну, ведомую пролетариатом в интересах всех трудящихся и эксплуатируемых.

В самом деле. Национализация банков и синдикатов, в связи с отменой коммерче­ской тайны и рабочим контролем за капиталистами, означала бы не только гигантское сбережение народного труда, возможность сэкономить силы и средства, она означала бы также улучшение положения трудящихся масс населения, большинства его. В со­временной войне, как все знают, экономическая организация имеет решающее значе­ние. В России хватит хлеба, угля, нефти, железа — в этом отношении наше положение лучше, чем какой бы то ни было из воюющих европейских стран. А при борьбе с раз­рухой указанными средствами, привлекая к этой борьбе самодеятельность масс, улуч­шая их положение, вводя национализацию банков и синдикатов, Россия использовала бы свою революцию и свой демократизм для подъема всей страны на не­измеримо более высокую ступень экономической организованности.

Если бы вместо «коалиции» с буржуазией, тормозящей все меры контроля и саботи­рующей производство, эсеры и меньшевики осуществили в апреле переход власти к Советам и направили свои силы не на игру в «министерскую чехарду», не на бюрокра­тическое просиживание, рядом с кадетами, местечек министров, товарищей министров и пр. и пр., а для руководства рабочими и крестьянами в их контроле за капиталистами, в их войне против капиталистов, — то Россия была бы теперь страной в полном эконо­мическом преобразовании, с землей у крестьян, с национализацией банков, т. е. была бы постольку (а это крайне важные экономические базы современной жизни) выше всех остальных капиталистических стран.

Обороноспособность, военная мощь страны с национализацией банков выше, чем страны с банками, остающимися в частных руках. Военная мощь крестьянской страны, с землей в руках крестьянских комитетов, выше, чем страны с помещичьим землевла­дением.[…]

Война остается несправедливой, реакционной, захватной со стороны России, пока она не предложила справедливого мира и не порвала с империализмом. Социальный характер войны, ее истинное значение определяется не тем, где стоят неприятельские войска (как думают эсеры и меньшевики, опускаясь до вульгарности темного мужика). Этот характер определяется тем, какую политику война продолжает («война есть продолжение политики»), какой класс в каких целях войну ведет.

Нельзя вести массы на грабительскую войну в силу тайных договоров и надеяться на их энтузиазм. Передовой класс революционной России, пролетариат, все яснее сознает преступность войны, и буржуазия не только не могла разубедить в этом массы, а на­против, сознание преступности войны растет. Пролетариат обеих столиц стал в России интернационалистским окончательно !

Где уж тут говорить о массовом энтузиазме за войну!

Одно неразрывно связано с другим, внутренняя политика с внешней. Нельзя сделать страну обороноспособной без величайшего героизма народа, осуществляющего смело, решительно великие экономические преобразования. И нельзя вызвать героизма в мас­сах, не разрывая с империализмом, не предлагая всем народам демократический мир, не превращая войны таким путем из захватной, грабительской, преступной в справед­ливую, оборонительную, революционную.

Только беззаветно-последовательный разрыв с капиталистами и во внутренней и во внешней политике в состоянии спасти нашу революцию и нашу страну, зажатую в же­лезные тиски империализма.

РЕВОЛЮЦИОННАЯ ДЕМОКРАТИЯ И РЕВОЛЮЦИОННЫЙ ПРОЛЕТАРИАТ

Чтобы быть действительно революционной, демократия современной России должна идти в теснейшем союзе с пролетариатом, поддерживая его борьбу, как единственного до конца революционного класса.

Таков итог, к которому приводит разбор вопроса о средствах борьбы с неминуемой катастрофой неслыханных размеров.

Война создала такой необъятный кризис, так напрягла материальные и моральные силы народа, нанесла такие удары всей современной общественной организации, что человечество оказалось перед выбором: или погибнуть или вручить свою судьбу само­му революционному классу для быстрейшего и радикальнейшего перехода к более высокому спо­собу производства.

В силу ряда исторических причин — большей отсталости России, особых трудно­стей войны для нее, наибольшей гнилости царизма, чрезвычайной живости традиций 1905 года — в России раньше других стран вспыхнула революция. Революция сделала то, что в несколько месяцев Россия по своему политическому строю догнала пере­довые страны.

Но этого мало. Война неумолима, она ставит вопрос с беспощадной резкостью: либо погибнуть, либо догнать передовые страны и перегнать их также и экономически.

Это возможно, ибо перед нами лежит готовый опыт большого числа передовых стран, готовые результаты их техники и культуры. Нам оказывает моральную поддерж­ку растущий протест против войны в Европе, атмосфера нарастающей всемирной рабо­чей революции. Нас подтягивает, подхлестывает исключительно редкая во время импе­риалистской войны революционно-демократическая свобода.

Погибнуть или на всех парах устремиться вперед. Так поставлен вопрос историей.

И отношение пролетариата к крестьянству в такой момент подтверждает — соответ­ственно видоизменяя ее — старую большевистскую постановку: вырвать крестьянство из-под влияния буржуазии. Только в этом залог спасения революции.

А крестьянство есть наиболее многочисленный представитель всей мелкобуржуаз­ной массы.

Наши эсеры и меньшевики взяли на себя реакционную роль: удержать крестьянство под влиянием буржуазии, вести крестьянство к коалиции с буржуазией, а не с пролета­риатом.

Опыт революции учит массы быстро. И реакционная политика эсеров и меньшеви­ков терпит крах: они побиты в Советах обеих столиц . В обеих мелкобуржуазно-демократических партиях растет «левая» оппозиция. В Питере 10 сентября 1917 г. го­родская конференция эсеров дала большинство в две трети левым эсерам, тяготеющим к союзу с пролетариатом, отвергающим союз (коалицию) с буржуазией.

Эсеры и меньшевики повторяют излюбленное буржуазией противопоставление: буржуазия и демократия. Но такое противопоставление столь же бессмысленно, в сущ­ности, как сравнение пудов с аршинами.

Бывает демократическая буржуазия, бывает буржуазная демократия: только самое полное невежество и в истории и в политической экономии способно отрицать это.

Неверное противопоставление понадобилось эсерам и меньшевикам, чтобы при­крыть бесспорный факт: между буржуазией и пролетариатом стоит мелкая буржуазия. Она неизбежно, в силу ее экономического классового положения, колеблется между буржуазией и пролетариатом.

Эсеры и меньшевики тянут мелкую буржуазию к союзу с буржуазией. В этом суть всей их «коалиции», всего коалиционного министерства, всей политики Керенского, типичного полукадета. За полгода революции эта политика потерпела полный крах.

Кадеты злорадствуют: революция-де потерпела крах, революция не справилась ни с войной, ни с разрухой.

Неправда. Крах потерпели кадеты и эсеры с меньшевиками, ибо этот блок (союз) полгода правил Россией, за полгода усилил разруху, запутал и затруднил военное по­ложение.

Чем полнее крах союза буржуазии с эсерами и меньшевиками, тем быстрее научится народ. Тем легче он найдет верный выход: союз беднейшего крестьянства, т. е. боль­шинства крестьян, с пролетариатом»[1].

10—14 сентября 1917 г.

2-4-32

«БОЛЬШЕВИКИ ДОЛЖНЫ ВЗЯТЬ ВЛАСТЬ

ПИСЬМО ЦЕНТРАЛЬНОМУ КОМИТЕТУ, ПЕТРОГРАДСКОМУ И МОСКОВСКОМУ КОМИТЕТАМ РСДРП(б)

Получив большинство в обоих столичных Советах рабочих и солдатских депутатов, большевики могут и должны взять государственную власть в свои руки.

Могут, ибо активное большинство революционных элементов народа обеих столиц достаточно, чтобы увлечь массы, победить сопротивление противника, разбить его, за­воевать власть и удержать ее. Ибо, предлагая тотчас демократический мир, отдавая тотчас землю крестьянам, восстанавливая демократические учреждения и свободы, по­мятые и разбитые Керенским, большевики составят такое правительство, какого никто не свергнет.

Большинство народа за нас. Это доказал длинный и трудный путь от 6 мая до 31 ав­густа и до 12 сентября: большинство в столичных Советах есть плод развития народа в нашу сторону. Колебания эсеров и меньшевиков, усиление интернационалистов среди них доказывают то же самое.

Демократическое совещание не представляет большинства революционного народа, а лишь соглашательские мелкобуржуазные верхи. Нельзя давать себя обмануть цифра­ми выборов, не в выборах дело: сравните выборы в городские думы Питера и Москвы и выборы в Советы. Сравните выборы в Москве и московскую стачку 12 августа: вот объективные данные о большинстве революционных элементов, ведущих массы.

Демократическое совещание обманывает крестьянство, не давая ему ни мира, ни земли.

Большевистское правительство одно удовлетворит крестьянство.

***

Почему должны власть взять именно теперь большевики?

Потому, что предстоящая отдача Питера сделает наши шансы во сто раз худшими.

А отдаче Питера при армии с Керенским и К⁰ во главе мы помешать не в силах.

И Учредительного собрания «ждать» нельзя, ибо той же отдачей Питера Керенский и К⁰ всегда могут сорвать его. Только наша партия, взяв власть, может обеспечить со­зыв Учредительного собрания и, взяв власть, она обвинит другие партии в оттяжке и докажет обвинение.

Сепаратному миру между английскими и немецкими империалистами помешать должно и можно, только действуя быстро.

Народ устал от колебаний меньшевиков и эсеров. Только наша победа в столицах увлечет крестьян за нами.

***

Вопрос идет не о «дне» восстания, не о «моменте» его в узком смысле. Это решит лишь общий голос тех, кто соприкасается с рабочими и солдатами, с массами.

Вопрос в том, что наша партия теперь на Демократическом совещании имеет факти­чески свой съезд, и этот съезд решить должен (хочет или не хочет, а должен) судьбу революции.

Вопрос в том, чтобы задачу сделать ясной для партии: на очередь дня поставить воо­руженное восстание в Питере и в Москве (с областью), завоевание власти, свержение правительства. Обдумать, как агитировать за это, не выражаясь так в печати.

Вспомнить, продумать слова Маркса о восстании: «восстание есть искусство» и т. д.

Ждать «формального» большинства у большевиков наивно: ни одна революция это­го не ждет. И Керенский с К⁰ не ждут, а готовят сдачу Питера. Именно жалкие колеба­ния «Демократического совещания» должны взорвать и взорвут терпение рабочих Пи­тера и Москвы! История не простит нам, если мы не возьмем власти теперь.

Нет аппарата? Аппарат есть: Советы и демократические организации. Международ­ное положение именно теперь, накануне сепаратного мира англичан с немцами, за нас. Именно теперь предложить мир народам — значит победить.

Взяв власть сразу и в Москве и в Питере (неважно, кто начнет; может быть, даже Москва может начать), мы победим безусловно и несомненно»[1].

Н. Ленин

Написано 12—14 25—27) сентября 1917 г.

Впервые напечатано в 1921 г.

в журнале «Пролетарская Революция» № 2

2-4-33

ПИСЬМО В ЦК, МК, ПК И ЧЛЕНАМ СОВЕТОВ ПИТЕРА И МОСКВЫ БОЛЬШЕВИКАМ¹⁰⁹

Дорогие товарищи, события так ясно предписывают нам нашу задачу, что промедле­ние становится положительно преступлением.

Аграрное движение растет. Правительство усиливает дикие репрессии, в войске симпатии к нам растут (99 процентов голосов солдат за нас в Москве, финляндские войска и флот против правительства, свидетельство Дубасова о фронте вообще).

В Германии начало революции явное, особенно после расстрела матросов. Выборы в Москве — 47 процентов большевиков — гигантская победа. С левыми эсерами мы яв­ное большинство в стране.

Железнодорожные и почтовые служащие в конфликте с правительством. Либерданы вместо съезда на 20-ое октября говорят уже о съезде в 20-х числах, и т. д., и т. д.

При таких условиях «ждать» — преступление.

Большевики не вправе ждать съезда Советов, они должны взять власть тотчас. Этим они спасают и всемирную революцию (ибо иначе грозит сделка империалистов всех стран, кои после расстрелов в Германии будут покладисты друг к другу и против нас объединятся), и русскую революцию (иначе волна настоящей анархии может стать сильнее, чем мы), и жизнь сотням тысяч людей на войне.

Медлить — преступление. Ждать съезда Советов — ребячья игра в формальность, позорная игра в формальность, предательство революции.

Если нельзя взять власти без восстания, надо идти на восстание тотчас. Очень мо­жет быть, что именно теперь можно взять власть без восстания: например, если бы Мо­сковский Совет сразу тотчас взял власть и объявил себя (вместе с Питерским Советом) правительством. В Москве победа обеспечена и воевать некому. В Питере можно вы­ждать. Правительству нечего делать и нет спасения, оно сдастся.

Ибо Московский Совет, взяв власть, банки, фабрики, «Русское Слово», получает ги­гантскую базу и силу, агитируя перед всей Россией, ставя вопрос так: мир мы предло­жим завтра, если бонапартист Керенский сдастся (а если не сдастся, то мы его сверг­нем). Землю крестьянам тотчас, уступки железнодорожникам и почтовым служащим — тотчас, и т. д.

Необязательно «начать» с Питера. Если Москва «начнет» бескровно, ее поддержат наверняка: 1) армия на фронте сочувствием, 2) крестьяне везде, 3) флот и финские вой­ска идут на Питер.

Если даже у Керенского есть под Питером один-два корпуса конных войск, он вы­нужден сдаться. Питерский Совет может выжидать, агитируя за московское советское правительство. Лозунг: власть Советам, земля крестьянам, мир народам, хлеб голод­ным.

Победа обеспечена, и на девять десятых шансы, что бескровно.

Ждать — преступление перед революцией[1].

Привет Н. Ленин

Написано 1 (14) октября 1917 г. Впервые напечатано в 1921 г. в Собрании сочинений Н. Ленина (В. Ульянова), том XIV, ч. II

2-4-34

 «ЗАСЕДАНИЕ ЦЕНТРАЛЬНОГО КОМИТЕТА РСДРП(б) 10 (23) ОКТЯБРЯ 1917 г.

ДОКЛАД

ПРОТОКОЛЬНАЯ ЗАПИСЬ

Тов. Ленин констатирует, что с начала сентября замечается какое-то равнодушие к вопросу о восстании. Между тем это недопустимо, если мы серьезно ставим лозунг о захвате власти Советами. Поэтому давно уже надо обратить внимание на техническую сторону вопроса. Теперь же, по-видимому, время значительно упущено.

Тем не менее, вопрос стоит очень остро, и решительный момент близок.

Положение международное таково, что инициатива должна быть за нами.

То, что затевается со сдачей до Нарвы и сдачей Питера, еще более вынуждает нас к решительным действиям.

Политическое положение также внушительно действует в эту сторону. 3—5 июля решительные действия с нашей стороны разбились бы о то, что за нами не было боль­шинства. С тех пор наш подъем идет гигантскими шагами.

Абсентеизм и равнодушие масс можно объяснить тем, что массы утомились от слов и резолюций.

Большинство теперь за нами. Политически дело совершенно созрело для перехода власти.

Аграрное движение также идет в эту сторону, ибо ясно, что нужны героические си­лы, чтобы притушить это движение. Лозунг перехода всей земли стал общим лозунгом крестьян. Политическая обстановка таким образом готова. Надо говорить о технической стороне. В этом все дело. Между тем мы, вслед за оборонцами, склонны систематическую подготовку восстания считать чем-то вроде политического греха.

Ждать до Учредительного собрания, которое явно будет не с нами, бессмысленно, ибо это значит усложнять нашу задачу.

Областным съездом и предложением из Минска надо воспользоваться для начала решительных действий»[1].

Впервые напечатано в 1922 г. в журнале               «Пролетарская Революция» №10

Печатается по рукописному экземпляру протокольной записи

2-4-35

ПИСЬМО ЧЛЕНАМ ЦК

Товарищи!

Я пишу эти строки вечером 24-го, положение донельзя критическое. Яснее ясного, что теперь, уже поистине, промедление в восстании смерти подобно.

Изо всех сил убеждаю товарищей, что теперь все висит на волоске, что на очереди стоят вопросы, которые не совещаниями решаются, не съездами (хотя бы даже съезда­ми Советов), а исключительно народами, массой, борьбой вооруженных масс.

Буржуазный натиск корниловцев, удаление Верховского показывает, что ждать нельзя. Надо, во что бы то ни стало, сегодня вечером, сегодня ночью арестовать прави­тельство, обезоружив (победив, если будут сопротивляться) юнкеров и т. д.

Нельзя ждать!! Можно потерять все!!

Цена взятия власти тотчас: защита народа (не съезда, а народа, армии и крестьян в первую голову) от корниловского правительства, которое прогнало Верховского и со­ставило второй корниловский заговор.

Кто должен взять власть?

Это сейчас неважно: пусть ее возьмет Военно-революционный комитет¹³² «или дру­гое учреждение», которое заявит, что сдаст власть только истинным представителям интересов народа, интересов армии (предложение мира тотчас), интересов крестьян (землю взять должно тотчас, отменить частную собственность), интересов голодных.

Надо, чтобы все районы, все полки, все силы мобилизовались тотчас и послали не­медленно делегации в Военно-революционный комитет, в ЦК большевиков, настоя­тельно требуя: ни в коем случае не оставлять власти в руках Керенского и компании до 25-го, никоим образом; решать дело сегодня непременно вечером или ночью.

История не простит промедления революционерам, которые могли победить сегодня (и наверняка победят сегодня), рискуя терять много завтра, рискуя потерять все.

Взяв власть сегодня, мы берем ее не против Советов, а для них.

Взятие власти есть дело восстания; его политическая цель выяснится после взятия.

Было бы гибелью или формальностью ждать колеблющегося голосования 25 октяб­ря, народ вправе и обязан решать подобные вопросы не голосованиями, а силой; народ вправе и обязан в критические моменты революции направлять своих представителей, даже своих лучших представителей, а не ждать их.

Это доказала история всех революций, и безмерным было бы преступление револю­ционеров, если бы они упустили момент, зная, что от них зависит спасение революции, предложение мира, спасение Питера, спасение от голода, передача земли крестьянам.

Правительство колеблется. Надо добить его во что бы то ни стало!

Промедление в выступлении смерти подобно»[1].

Написано 24 октября (6 ноября) 1917 г.

Впервые напечатано в 1924 г.    Печатается по машинописной

копии

2-4-36

РАБОЧИМ, СОЛДАТАМ И КРЕСТЬЯНАМ!

Второй Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов открылся. На нем представлено громадное большинство Советов. На съезде присутствует и ряд деле­гатов от крестьянских Советов. Полномочия соглашательского ЦИК окончились. Опи­раясь на волю громадного большинства рабочих, солдат и крестьян, опираясь на со­вершившееся в Петрограде победоносное восстание рабочих и гарнизона, съезд берет власть в свои руки.

Временное правительство низложено. Большинство членов Временного правитель­ства уже арестовано.

Советская власть предложит немедленный демократический мир всем народам и не­медленное перемирие на всех фронтах. Она обеспечит безвозмездную передачу поме­щичьих, удельных и монастырских земель в распоряжение крестьянских комитетов, отстоит права солдата, проведя полную демократизацию армии, установит рабочий контроль над производством, обеспечит своевременный созыв Учредительного собра­ния, озаботится доставкой хлеба в города и предметов первой необходимости в дерев­ню, обеспечит всем нациям, населяющим Россию, подлинное право на самоопределе­ние.

Съезд постановляет: вся власть на местах переходит к Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, которые и должны обеспечить подлинный революционный порядок.

Съезд призывает солдат в окопах к бдительности и стойкости. Съезд Советов уверен, что революционная армия сумеет защитить революцию от всяких посягательств импе­риализма, пока новое правительство не добьется заключения демократического мира, который оно непосредственно предложит всем народам. Новое правительство примет все меры к тому, чтобы обеспечить революционную армию всем необходимым, путем решительной политики реквизиций и обложения имущих классов, а также улучшит по­ложение солдатских семей.

Корниловцы — Керенский, Каледин и др. — делают попытки вести войска на Пет­роград. Несколько отрядов, обманным путем двинутых Керенским, перешли на сторону восставшего народа.

Солдаты, окажите активное противодействие корниловцу Керенскому! Будьте на­стороже!

Железнодорожники, останавливайте все эшелоны, посылаемые Керенским на Пет­роград!

Солдаты, рабочие, служащие, — в ваших руках судьба революции и судьба демо­кратического мира!

Да  здравствует революция![1]

Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов

Делегаты от крестьянских Советов

Написано 25 октября (7 ноября) 1917 г.

2-4-37

НАБРОСОК ПРОГРАММЫ ЭКОНОМИЧЕСКИХ МЕРОПРИЯТИЙ

Национализация банков

Вытягивание денег назад в казну

Новые деньги для крупных купюр

Революционные меры для перевода фабрик на полезное производство

Централизация потребления путем принудительного объединения в потребительные общества

Государственная монополия на внешнюю торговлю

Национализация промышленности

Государственные займы[1].

Написано не ранее 27 ноября (10 декабря) 1917 г.

Впервые напечатано в 1933 г.    Печатается по рукописи

в Ленинском сборнике XXI

2-4-38

ДЕКРЕТ ОБ АРЕСТЕ ВОЖДЕЙ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ ПРОТИВ РЕВОЛЮЦИИ⁵⁵

Члены руководящих учреждений партии кадетов, как партии врагов народа, подле­жат аресту и преданию суду революционных трибуналов.

На местные Советы возлагается обязательство особого надзора за партией кадетов ввиду ее связи с корниловско-калединской гражданской войной против революции.

Декрет вступает в силу с момента его подписания.

Председатель Совета Народных Комиссаров[1]

В. Ульянов (Ленин) Петроград, 28 ноября 1917 г.,

«Правда» № 23 (вечерний выпуск), 12 декабря (29 ноября) 1917 г.

и «Известия ЦИК» № 239,       Печатается по рукописи

29 ноября 1917 г.

2-4-39

О ПЕРЕВОДЕ ВОЕННЫХ ЗАВОДОВ НА ХОЗЯЙСТВЕННО-ПОЛЕЗНЫЕ РАБОТЫ

ПОСТАНОВЛЕНИЕ СОВЕТА НАРОДНЫХ КОМИССАРОВ

Поручается тов. Раскольникову экстренно отправиться в Комиссариат торговли и промышленности, а также в Комиссариат продовольствия (отдел машиноснабжения) для немедленной организации заказов, которые могли бы быть переданы заводам, заня­тым военно-морскими сооружениями и ремонтными работами. Особенно спешным яв­ляется производство сельскохозяйственных орудий, машин, производство и ремонт па­ровозов. В первую голову обратить внимание на петербургский Металлический завод, который снабжен топливом и металлом надолго.

Поручается Главному морскому хозяйственному управлению немедленно пересмот­реть сметы Морского министерства на 1917 год с целью приостановки всех расходов по программе постройки военных судов и всех вообще непроизводительных расходов и перевода соответствующих ассигновок на полезные народнохозяйственные работы. Для участия в этой работе делегируется тов. И. Э. Гуковский в качестве чрезвычайного комиссара по пересмотру смет всех ведомств.

Ежедневный доклад Совету Народных Комиссаров об исполнении этого приказа возлагается на тов. Раскольникова и на лицо, уполномоченное Главным морским хозяйственным управлением (или на тов. Гуковского), а равно на упол­номоченного от Комиссариата торговли и промышленности.

Председатель Совета Народных Комиссаров

В. Ульянов (Ленин)[1]

Написано 29 ноября (12 декабря) 1917 г. Впервые напечатано в 1933 г. в Ленинском  сборнике XXI

2-4-40

РЕЧЬ ПО ВОПРОСУ ОБ УЧРЕДИТЕЛЬНОМ СОБРАНИИ ⁶¹

Если брать Учредительное собрание вне обстановки классовой борьбы, дошедшей до гражданской войны, то мы не знаем пока учреждения более совершенного для выяв­ления воли народа. Но нельзя витать в области фантазий. Учредительному собранию придется действовать в обстановке гражданской войны. Начали гражданскую войну буржуазно-калединские элементы.

После попытки затянуть восстание в Москве, после неудачной попытки Керенского двинуть войска на Петроград, после бесплодной попытки организовать контрреволюционные верхи командного состава армии, они теперь предпринимают попытку орга­низовать восстание на Дону. Эта попытка безнадежна, так как трудовое казачество про­тив калединцев.

Возражая на упрек в преследовании партии кадетов, тов. Ленин заявляет: нельзя от­делять классовую борьбу от политического противника. Когда говорят, что кадетская партия не сильная группа, — говорят неправду. Кадетский центральный комитет, это — политический штаб класса буржуазии. Кадеты впитали в себя все имущие классы; с ними слились элементы, стоявшие правее кадетов. Все они поддерживают кадетскую партию.

Нам предлагают созвать Учредительное собрание так, как оно было задумано. Нет-с, извините! Его задумывали против народа. Мы делали переворот для того, чтобы иметь гарантии, что Учредительное собрание не будет использовано против народа, чтобы гарантии эти были в руках правительства. В нашем декрете ясно, недвусмысленно сказано, когда будет созвано Учредительное собрание . В нем мы дали точный ответ на этот вопрос. Не занимайтесь чтением в сердцах, мы ничего не скрываем. Мы сказали, когда будут 400 человек, мы Учредительное собрание созовем. Не мы виноваты, что выборы состоялись позже, чем были назначены. В некоторых местах Советы сами назначали более поздние сроки выборов. При разновременности выборов надо было определить, какое число депутатов достаточно для открытия Учре­дительного собрания. Была попытка использовать то обстоятельство, что в законе это число не указано, чтобы созвать Учредительное собрание при любом числе депутатов. В каком положении была бы власть, которая бы это допустила? Советская власть по­ступила правильно, постановив, при каком числе депутатов Учредительное собрание будет считаться правильно созванным. Советская власть это сделала. Кто не согласен — должен критиковать декрет. Если вместо критики мы слышим намеки, общие догад­ки, то мы отбрасываем их.

Когда революционный класс ведет борьбу против имущих классов, которые оказы­вают сопротивление, то он это сопротивление должен подавлять; и мы будем подавлять сопротивление имущих всеми теми средствами, которыми они подавляли пролетариат, — другие средства не изобретены.

Вы говорили, надо изолировать буржуазию. Но кадеты, прикрываясь формально-демократическим лозунгом, лозунгом Учредительного собрания, — на деле открывают гражданскую войну. Они говорят: «Мы хотим и в Учредительном собрании сидеть и в то же время организовать гражданскую войну», а вы на это отвечаете фразами об изо­ляции.

Мы не ловим только нарушителей формальности, мы выдвигаем прямое политиче­ское обвинение против политической партии. Так поступали и французские револю­ционеры. Это — наш ответ тем крестьянам, которые выбирали, не зная, кого выбирали. Пусть народ знает, что Учредительное собрание соберется не так, как хотел Керенский. Мы ввели право отзыва, и Учредительное собрание не будет таким, каким задумала его буржуазия. Когда созыв Учредительного собрания отделен от нас несколькими днями, буржуазия организует гражданскую войну и увеличивает саботаж, срывая дело перемирия. Мы не дадим себя обманывать формальными лозунгами. Они желают сидеть в Учредительном собрании и организовать гражданскую войну в то же время. Пусть разберут наше обвинение про­тив партии кадетов по существу, пусть докажут, что партия кадетов не штаб граждан­ской войны, заведомо безнадежной, заливающей страну кровью. Этого тов. Штейнберг не постарался доказать. Он забыл все то, что было выяснено о связи кадетов с Корни­ловым; не мы, а Чернов, наш политический противник, изобличил эту связь. Нам пред­лагают ловить стрелочников. Мы. не будем прятать политического обвинения против штаба целого класса за ловлей отдельных лиц.

Далее тов. Ленин останавливается на возражении, что большевиков также объявляли врагами народа. Нам грозили, что нас объявят врагами народа, но этого не сделали. Они не посмели этого сделать. Мы им говорили тогда: «Да, если вы это можете сде­лать, то попробуйте. Попробуйте сказать народу, что партия большевиков, как партия, как направление, враг народа». Они этого не смели сделать, они ловили отдельных лиц, клеветали. Мы им говорили: вы не можете объявить нас врагами народа, у вас нет и те­ни принципиальных возражений против большевиков, вы можете лишь сеять клевету. Наше обвинение против партии кладет конец мелким приемам политической борьбы. Мы скажем народу правду. Мы скажем народу, что его интересы выше интересов де­мократического учреждения. Не надо идти назад к старым предрассудкам, которые ин­тересы народа подчиняют формальному демократизму. Кадеты кричат: «Вся власть Учредительному собранию», а на деле это у них значит: «Вся власть Каледину». Надо это сказать народу, и народ нас одобрит»[1].

«Правда» № 207, Печатается по тексту

19 (б) декабря 1917 г.        газеты «Правда»

2-4-42

«ЗАПИСКА Ф. Э. ДЗЕРЖИНСКОМУ С ПРОЕКТОМ ДЕКРЕТА О БОРЬБЕ С КОНТРРЕВОЛЮЦИОНЕРАМИ И САБОТАЖНИКАМИ⁶⁷

Товарищу Дзержинскому

К сегодняшнему Вашему докладу о мерах борьбы с саботажниками и контрреволю­ционерами. Нельзя ли двинуть подобный декрет:

О борьбе с контрреволюционерами и саботажниками

Буржуазия, помещики и все богатые классы напрягают отчаянные усилия для под­рыва революции, которая должна обеспечить интересы рабочих, трудящихся и экс­плуатируемых масс.

Буржуазия идет на злейшие преступления, подкупая отбросы общества и опустив­шиеся элементы, спаивая их для целей погромов. Сторонники буржуазии, особенно из высших служащих, из банковых чиновников и т. п., саботируют работу, организуют стачки, чтобы подорвать правительство в его мерах, направленных к осуществлению социалистических преобразований. Доходит дело даже до саботажа продовольственной работы, грозящего голодом миллионам людей.

Необходимы экстренные меры борьбы с контрреволюционерами и саботажниками. Исходя из этой необходимости, Совет Народных Комиссаров постановляет:

1. Лица, принадлежащие к богатым классам (т. е. имеющие доход в 500 руб. в месяц и свыше, владельцы городских недвижимостей, акций и денежных сумм свыше 1000 руб.), а равно служащие в банках, акционерных предприятиях, государственных и общественных учреждениях, обязаны в трехдневный срок представить в домовые комитеты в трех экземплярах заявления, за своей подписью и с указанием адреса, о своем доходе, своей службе и своих занятиях.

Домовые комитеты скрепляют эти заявления своей подписью, сохраняя один экземпляр у себя и представляя два остальных экземпляра в Городскую управу и в Народный комиссариат внутренних дел (адрес:... ).

Лица, виновные в неисполнении настоящего закона (в непредставлении заявлений или в подаче ложных сведений и т. п.), а равно члены домовых комитетов, виновные в несоблюдении правила о хранении этих заявлений, сборе их и представлении в указанные выше учреждения, наказываются денежным штрафом до 5000 руб. за каждое уклонение, тюрьмой до 1 года или отправкой на фронт, смотря по степени вины.

Тому же наказанию подлежат лица, виновные в саботаже работы или в уклонении от работы в банках, государственных и общественных учреждениях, акционерных предприятиях, железных дорогах и т. п.

Как первый шаг к введению всеобщей трудовой повинности постановляется, что лица, указанные в § 1, обязаны, во-первых, постоянно иметь при себе копии с вышеуказанных заявлений, снабженные удостоверением домовых комитетов, а равно начальст­ва или выборных учреждений (фабрично-заводских комитетов, продовольственных комитетов, железнодорожных комитетов, союзов служащих и т.п.); в удостоверении должно значиться, какую общественную службу или работу выполняет данное лицо, живет ли оно при семье, как неработоспособный член ее, и т.п.

Во-вторых, эти лица обязаны в недельный срок со дня издания настоящего закона завестись потребительско-рабочими книжками (образец их при сем прилагается) для ведения еженедельных записей приходов и расходов и для внесения в книжки удостостоверений от комитетов и учреждений того рода службы общественной, которую данное лицо несет.

7. Лица, не подходящие под условия § 1, представляют в домовые комитеты в одном экземпляре заявление о своем доходе и месте работы, обязуясь иметь при себе копию этого заявления, удостоверенную домовым комитетом[1]».

Написано 7 (20) декабря 1917 г.

Впервые напечатано в 1924 г.    Печатается по рукописи

в журнале «Красный Архив» № 5

2-4-43

«ТЕЗИСЫ ОБ УЧРЕДИТЕЛЬНОМ СОБРАНИИ

Требование созыва Учредительного собрания входило вполне законно в программу революционной социал-демократии, так как в буржуазной республике Учредительное собрание является высшей формой демократизма и так как империалистская республика с Керенским во главе, создавая предпарламент, готовила подделку выборов с рядом нарушений демократизма.

Выставляя требование созыва Учредительного собрания, революционная социал-демократия с самого начала революции 1917 года неоднократно подчеркивала, что республика Советов является более высокой формой демократизма, чем обычная буржуазная республика с Учредительным собранием.

Для перехода от буржуазного строя к социалистическому, для диктатуры пролетариата, республика Советов (рабочих, солдатских и крестьянских депутатов) является не только формой более высокого типа демократических учреждений (по сравнению с обычной буржуазной республикой при Учредительном собрании как венце ее), но и единственной формой, способной обеспечить наиболее безболезненный переход к социализму.

Созыв Учредительного собрания в нашей революции по спискам, предъявленным в половине октября 1917 года, происходит при таких условиях, которые исключают возможность правильного выражения воли народа вообще и трудящихся масс в особенности, выборами в это Учредительное собрание.

5.  Во-первых, пропорциональная система выборов дает истинное выражение воли народа лишь тогда, когда партийные списки соответствуют реальному разделению народа действительно на те партийные группировки, которые отразились в этих списках. У нас же, как известно, партия, имевшая с мая по октябрь больше всего сторонников в народе и особенно в крестьянстве, партия социалистов-революционеров, дала единые списки в Учредительное собрание в половине октября 1917 года, но раскололась в ноябре 1917 года, после выборов в Учредительное собрание, до его созыва.

В силу этого, даже формального, соответствия между волей избирателей в их массе и составом избранных в Учредительное собрание нет и не может быть.

Во-вторых, еще более важным, не формальным, не юридическим, а общественно-экономическим, классовым источником несоответствия между волей народа и особенно трудящихся классов, с одной стороны, и составом Учредительного собрания, с другой, является то обстоятельство, что выборы в Учредительное собрание произошли тогда, когда подавляющее большинство народа не могло еще знать всего объема и значения Октябрьской, советской, пролетарски-крестьянской революции, начавшейся 25 октября 1917 года, т. е. после представления списков кандидатов в Учредительное собрание.

Октябрьская революция, завоевывая власть для Советов, вырывая политическое господство из рук буржуазии и передавая его в руки пролетариата и беднейшего крестьянства, на наших глазах переживает последовательные этапы своего развития.

Она началась с победы 24—25 октября в столице, когда II Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов, этого авангарда пролетариев и наиболее политически действенной части крестьянства, дал преобладание партии большевиков и поставил ее у власти.

Революция охватывала затем в течение ноября и декабря всю массу армии и крестьянства, выражаясь прежде всего в смещении и в перевыборах старых верхушечных организаций (армейские комитеты, губернские крестьянские комитеты, ЦИК Всероссийского

Совета крестьянских депутатов и т. д.), которые выражали пережитую, соглашатель­скую, полосу революции, ее буржуазный, а не пролетарский этап, и которые неизбежно должны были поэтому сойти со сцены под напором более глубоких и более широких народных масс.

Это могучее движение эксплуатируемых масс к пересозданию руководящих органов своих организаций не закончилось еще и сейчас, в половине декабря 1917 года, и незаконченный железнодорожный съезд является одним из его этапов.

Группировка классовых сил России в их классовой борьбе складывается, следовательно, на деле, в ноябре и декабре 1917 года принципиально иная, чем та, которая могла найти свое выражение в партийных списках кандидатов в Учредительное собрание половины октября 1917 года.

Последние события на Украине (отчасти также в Финляндии и в Белоруссии, а равно на Кавказе) указывают равным образом на новую группировку классовых сил, идущую в процессе борьбы между буржуазным национализмом Украинской рады, Финляндского сейма и т. п., с одной стороны, и Советской властью, пролетарски-крестьянской революцией каждой из этих национальных республик, с другой.

Наконец, гражданская война, начатая кадетски-калединским контрреволюционным восстанием против советских властей, против рабочего и крестьянского правительства, окончательно обострила классовую борьбу и отняла всякую возможность путем формально-демократическим решить самые острые вопросы, поставленные историей перед народами России и в первую голову перед ее рабочим классом и крестьянством.

Только полная победа рабочих и крестьян над буржуазным и помещичьим восстанием (нашедшим свое выражение в кадетски-калединском движении), только беспощадное военное подавление этого восстания рабовладельцев способно на деле обеспечить пролетарски-крестьянскую революцию. Ход событий и развитие классовой борьбы в революции привели к тому, что лозунг «Вся власть Учредительному собранию», не считающийся с завоеваниями рабоче-крестьянской революции, не считающийся с Советской властью, не считающийся с решениями II Всероссийского съезда Советов рабочих и солдатских депутатов, II Всероссийского съезда крестьянских депутатов и т. д., такой лозунг стал на деле лозунгом кадетов и калединцев и их пособников. Для всего народа стало вполне ясным, что Учредительное собрание, если бы оно разошлось с Советской властью, было бы неминуемо осуждено на политическую смерть.

15.                К числу особенно острых вопросов народной жизни принадлежит вопрос о мире. Действительно революционная борьба за мир начата была в России только после победы революции 25 октября, и эта победа дала первые плоды в виде опубликования тайных договоров, заключения перемирия и начала гласных переговоров о всеобщем мире без аннексий и без контрибуций.

Широкие народные массы только теперь на деле, полностью и открыто получают возможность видеть политику революционной борьбы за мир и изучать ее результаты.

Во время выборов в Учредительное собрание народные массы лишены были этой возможности.

Ясно, что и с этой стороны дела несоответствие между составом выборных в Учре­дительное собрание и действительной волей народа в вопросе об окончании войны не­избежно.

16.                Совокупность вышеизложенных обстоятельств дает тот результат, что Учредительное собрание, созываемое по спискам партий, существовавших до пролетарски-крестьянской революции, в обстановке господства буржуазии, неминуемо приходит в столкновение с волей и интересами трудящихся и эксплуатируемых классов, начавших 25 октября социалистическую революцию против буржуазии. Естественно, что интересы этой революции стоят выше формальных прав Учредительного собрания, даже если бы эти формальные права не были подорваны отсутствием в законе об Учредительном собрании признания права народа на перевыборы своих депутатов в любое время.

Всякая попытка, прямая или косвенная, рассматривать вопрос об Учредительном собрании с формально-юридической стороны, в рамках обычной буржуазной демократии, вне учета классовой борьбы и гражданской войны, является изменой делу пролетариата и переходом на точку зрения буржуазии. Предостеречь всех и каждого от этой ошибки, в которую впадают немногие из верхов большевизма, не умевших оценить октябрьского восстания и задач диктатуры пролетариата, есть безусловный долг революционной социал-демократии.

Единственным шансом на безболезненное разрешение кризиса, создавшегося в силу несоответствия выборов в Учредительное собрание и воли народа, а равно интересов трудящихся и эксплуатируемых классов, является возможно более широкое и быстрое осуществление народом права перевыбора членов Учредительного собрания, присоединение самого Учредительного собрания к закону ЦИК об этих перевыборах и безоговорочное заявление Учредительного собрания о признании Советской власти, советской революции, ее политики в вопросе о мире, о земле и о рабочем контроле, решительное присоединение Учредительного собрания к стану противников кадетски-калединской контрреволюции.

Вне этих условий кризис в связи с Учредительным собранием может быть разрешен только революционным путем, путем наиболее энергичных, быстрых, твердых и решительных революционных мер со стороны Советской власти против кадетски-калединской контрреволюции, какими бы лозунгами и учреждениями (хотя бы и членством в Учредительном собрании) эта контрреволюция ни прикрывалась. Всякая попытка связать руки Советской власти в этой борьбе была бы пособничеством контрреволюции[1]».

Написано 11 или 12 (24 или 25) декабря 1917 г.

Напечатано 26 (13) декабря 1917 г. в газете «Правда» № 213

2-4-44

РЕЧЬ О НАЦИОНАЛИЗАЦИИ БАНКОВ НА ЗАСЕДАНИИ ВЦИК 14 (27) ДЕКАБРЯ 1917 г.⁷⁴

ПРОТОКОЛЬНАЯ ЗАПИСЬ

Предыдущий оратор пытался нас запугать, что мы идем и к верной гибели и в вер­ную пропасть. Но эти запугивания для нас не новы. Та самая газета, которая выражает мнение фракции оратора — «Новая Жизнь», — перед октябрьскими днями писала, что из нашей революции не выйдет ничего, кроме погромов и анархических бунтов. По­этому речи о том, что мы идем по ложному пути, есть отражение буржуазной психоло­гии, с которой не могут порвать даже и не заинтересованные люди. (Возглас со стороны  интернационалистов: «Демагогия!») Нет, это не демагогия, а вот ваши постоянные речи о топоре — это уж настоящая демагогия.

Все меры, предлагаемые декретом, есть только действительное обеспечение контро­ля.

Вы говорите о сложности аппарата, о его хрупкости и о запутанности вопроса, — это азбучная истина, и она всем известна. Если эта истина применяется только для тормоза всех социалистических начинаний, мы говорим, что тот, кто становится на этот путь, — демагог и вредный демагог.

Мы хотим начать ревизию сейфов, а нам говорят от имени ученых специалистов, что в них ничего, кроме документов и ценных бумаг, не находится. Так что же худого, если представители народа их проконтролируют?

Если так, почему же эти самые критикующие ученые специалисты прячутся? При всех решениях Совета они нам заявляют, что согласны с нами, но лишь принципиально. Это система буржу­азной интеллигенции, всех соглашателей, которые своим постоянным согласием в принципе и несогласием на практике все губят.

Если вы умудрены во всех делах и опытны, почему же вы нам не помогаете, почему на нашем трудном пути мы от вас ничего, кроме саботажа, не встречаем?

Вы исходите из правильной научной теории, но для нас теория есть обоснование предпринимаемых действий для уверенности в них, а не для мертвого страха. Конечно, начинания трудны, и мы часто подходим к хрупким вещам, однако мы с ними справля­лись, справляемся и справимся.

Если бы книжка, кроме тормоза и вечной боязни нового шага, ничем не служила — она была бы неценна.

Никто, кроме социалистов-утопистов, не утверждал, что можно победить без сопро­тивления, без диктатуры пролетариата и без наложения железной руки на старый мир.

Вы принципиально и эту диктатуру принимали, но когда это слово переводят на рус­ский язык и называют его «железной рукой», применяя это на деле, вы предупреждаете о хрупкости и запутанности дела.

Вы упорно не желаете видеть, что эта железная рука, разрушая, и созидает. Если мы от принципа переходим к делу, это наш несомненный плюс.

Для проведения контроля мы их, банковских дельцов, призвали и с ними вместе вы­работали меры, на которые они согласились, чтобы при полном контроле и отчетности получать ссуды. Но нашлись среди банковских служащих люди, которым близки инте­ресы народа, и сказали: «они вас обманывают, спешите пресечь их преступную дея­тельность, направленную прямо во вред вам». И мы поспешили.

Мы знаем, что это сложная мера. Никто из нас, даже имеющий экономическое обра­зование, за проведение ее не возьмется. Мы позовем специалистов, занимающихся этим делом, но только тогда, когда ключи будут у нас в руках. Тогда мы даже сумеем завес­ти консультантов из бывших миллионеров. Кто хочет работать — милости просим, лишь бы не превращать всякий революционный почин в мертвую бу­кву, — на эту удочку мы не пойдем. Слова — диктатура пролетариата — мы произно­сим серьезно, и мы ее осуществим.

Мы хотели идти по пути соглашения с банками, мы давали им ссуды на финансирование предприятий, но они затеяли саботаж небывалого размера, и практика привела нас к тому, чтобы провести контроль иными мерами.

Товарищ левый эсер сказал, что они в принципе будут голосовать за немедленную национализацию банков, чтобы затем, в кратчайший срок, разработать практические мероприятия. Но это — ошибка, ибо наш проект ничего, кроме принципов, не содер­жит. С обсуждением ждет их уже Высший совет народного хозяйства, но неутверждение декрета сейчас же приведет к тому, что банки примут все меры для сугубого рас­стройства хозяйства.

Проведение декрета неотложно, иначе нас погубят противодействие нам и саботаж. (Аплодисменты,   переходящие в  овацию.)[1]

«Правда» № 216,  29 (16) декабря 1917 г.и «Известия ЦИК» № 253,16 декабря 1917 г.изд. ВЦИК, 1918

Печатается по тексту книги «Протоколы заседаний ВЦИК Советов Р., С, Кр. и Каз. депутатов II созыва»,

2-4-45

«ПРОЕКТ ДЕКРЕТА

Российская революция, с самого начала своего, выдвинула Советы рабочих, солдат­ских и крестьянских депутатов как массовую организацию всех трудящихся и эксплуа­тируемых классов, единственно способную руководить борьбою этих классов за их полное политическое и экономическое освобождение.

В течение всего первого периода российской революции Советы множились, росли и крепли, на собственном опыте изживая иллюзии соглашательства с буржуазией, об­манчивость форм буржуазно-демократического парламентаризма, приходя практически к выводу о невозможности освобождения угнетенных классов без разрыва с этими формами и со всяким соглашательством. Таким разрывом явилась Октябрьская рево­люция, передавшая всю власть в руки Советов.

Учредительное собрание, выбранное по спискам, составленным до Октябрьской ре­волюции, явилось выражением старого соотношения политических сил, когда у власти были соглашатели и кадеты. Народ не мог тогда, голосуя за кандидатов партии эсеров, делать выбора между правыми эсерами, сторонниками буржуазии, и левыми, сторон­никами социализма. Таким образом это Учредительное собрание, которое должно было явиться венцом буржуазной парламентарной республики, не могло не встать поперек пути Октябрьской революции и Советской власти»[1].

2-4-46

РЕЧЬ О РОСПУСКЕ УЧРЕДИТЕЛЬНОГО СОБРАНИЯ

НА ЗАСЕДАНИИ ВЦИК 6 (19) ЯНВАРЯ 1918 г.

Товарищи! Столкновение между Советской властью и Учредительным собранием подготовлено всей историей русской революции, которая была поставлена перед не­слыханными задачами социалистического переустройства общества. После событий 1905 года не подлежало никакому сомнению, что царизм доживает свои последние дни, и лишь благодаря отсталости и невежеству деревни ему удалось выкарабкаться из бездны. Революция 1917 года сопровождалась тем явлением, что, с одной стороны, буржуазная империалистическая партия превратилась силою событий в республикан­скую партию, а с другой стороны, возникли демократические организации — Советы, созданные еще в 1905 году, ибо уже тогда социалисты поняли, что организацией этих Советов создается нечто великое, новое и небывалое в истории мировой революции. Советы, которые народ сумел создать вполне самостоятельно, это — форма демокра­тизма, не имеющая себе равной ни в одной из стран.

Революция выдвинула две силы — объединение масс с целью низвержения царизма и организации трудящегося народа. Когда я слышу от противников Октябрьской рево­люции крики о несбыточности и утопичности идей социализма, я обыкновенно в таких случаях задаю им простой и ясный вопрос: что за явление — Советы? Результатом чего является нарождение этих небывалых еще в истории развития мировой революции народных организаций? И на этот вопрос я ни от кого не получал и не мог получить определенного ответа. Из-за косной защиты буржуазного строя они идут против этих мощных организаций, возникновения которых не наблюдалось еще ни в одной из рево­люций мира. Кто борется против помещиков, тот идет в Советы крестьянских депута­тов. Советы обнимают всякого и каждого, кто, не желая бездействовать, идет по пути творческой работы. Они покрыли сетью всю страну, и чем гуще будет эта сеть народ­ных Советов, тем менее будет возможна эксплуатация представителей трудового наро­да, ибо существование Советов несовместимо с процветанием буржуазного строя; в этом источник всех этих противоречий представителей буржуазии, ведущих свою борьбу против наших Советов исключительно во имя своих интересов.

Переход от капитализма к строю социалистическому сопровождается долгой и упорной борьбой. Российская революция, свергнув царизм, должна была неизменно идти дальше, не ограничиваясь торжеством буржуазной революции, ибо война и соз­данные ею неслыханные бедствия изнуренных народов создали почву для вспышки со­циальной революции. И поэтому нет ничего смехотворнее, когда говорят, что дальней­шее развитие революции, дальнейшее возмущение масс вызвано какой-либо отдельной партией, отдельной личностью или, как они кричат, волей «диктатора». Пожар револю­ции воспламенился исключительно благодаря неимоверным страданиям России и всем условиям, созданным войною, которая круто и решительно поставила вопрос перед трудовым народом: либо смелый, отчаянный я бесстрашный шаг, либо погибай — уми­рай голодной смертью.

И революционный огонь проявился в том, что Советы — эта опора трудовой рево­люции — были созданы. Русский народ совершил гигантский скачок — прыжок от ца­ризма к Советам. Это неопровержимый и нигде еще небывалый факт. И в то время, ко­гда буржуазные парламенты всех стран и государств, связанные рамками капитализма и собственности, никогда и нигде не оказывали никакой поддержки революционному движению, — Советы, раз­жигая пожар революции, повелительно диктуют народу: — борись, бери в свои руки все и организуйся. Нет сомнения, что в процессе развития революции, вызванного си­лою Советов, встретится ряд всевозможных ошибок и промахов — но ни для кого не тайна, что всякое революционное движение неизменно всегда сопровождается времен­ным проявлением хаоса, разрухи и беспорядков. Буржуазное общество есть та же вой­на, та же бойня, и это явление вызвало и обострило конфликт между Учредительным собранием и Советами, и все, кто указывает нам на то, что мы, когда-то защищая Учре­дительное собрание, теперь его «разгоняем», — у тех мысли нет ни зерна и только пышные пустые фразы. Ибо некогда, по сравнению с царизмом и республикой Керен­ского, Учредительное собрание было для нас лучше их пресловутых органов власти, но, по мере возникновения Советов, последние, конечно, как всенародные революци­онные организации, стали несравненно выше всех парламентов всего мира, и это явле­ние я подчеркивал еще в апреле месяце. Советы, совершая коренную ломку буржуаз­ной и помещичьей собственности, способствуя окончательному перевороту, сметаю­щему все следы буржуазного строя, толкнули нас на путь, который привел народ к строительству своей жизни. Мы взялись уже за это великое строительство и прекрасно сделали, что взялись. Нет сомнения, что социалистическая революция не может сразу быть преподнесенной народу в чистеньком, гладеньком, безукоризненном виде, не мо­жет не сопровождаться гражданской войной и проявлением саботажа и сопротивлени­ем. И те, кто доказывает вам противное — те либо лгуны, либо человеки в футляре. (Бурные аплодисменты.) События 20 апреля, когда народ самостоятель­но, без каких бы то ни было указок со стороны «диктаторов» или партий, выступил один против соглашательского правительства, — это явление показало уже тогда всю слабость и беспочвенность устоев буржуазии. Массы почуяли свою силу, и в угоду им началась та знаменитая министерская чехарда с целью обмана народа, который, однако, вскоре прозрел, в особенности после того, когда Керенский, имея в обоих карманах грабитель­ские тайные договоры с империалистами, двинул войска в наступление. Вся деятель­ность соглашателей была постепенно понята обманываемым народом, терпение кото­рого начинало истощаться, и результат всего этого — Октябрьская революция. Народ учился на опыте, пройдя через пытки, смертные казни и массовые расстрелы, и напрас­но палачи его уверяют, что в восстании трудящихся виновны большевики или какие бы то ни было «диктаторы». Это доказывает раскол в недрах народных масс, на съездах, собраниях, конференциях и т. д. Усвоение народом Октябрьской революции и до сего времени не окончилось. Эта революция на деле показала, как народ должен приступить к перенятию в свои руки земель и природных богатств и средств передвижения и про­изводства в руки рабочего и крестьянского государства. Вся власть Советам — сказали мы, и за это мы боремся. Народ хотел созвать Учредительное собрание — и мы созвали его. Но он сейчас же почувствовал, что из себя представляет это пресловутое Учреди­тельное собрание. И теперь мы исполнили волю народа, волю, которая гласит: вся власть Советам. А саботажников мы сломим. Когда я попал из бьющего ключом, пол­ного жизни Смольного — в Таврический дворец, я почувствовал себя так, как будто бы я находился среди трупов и безжизненных мумий. Взяв для борьбы против социализма в помощь все имеющиеся средства, применяя силу, саботаж, они и великую гордость человечества — знание — превратили в орудие эксплуатации трудового народа, и хотя они этим несколько подорвали шаги к социалистической революции, но сорвать им ее не удалось и никогда не удастся. Ибо слишком сильна мощь Советов, которые стали ломать старые, отжившие устои буржуазного строя не по-барски, а по-пролетарски, по-крестьянски.

И передача всей власти Учредительному собранию есть то же самое соглашательст­во со злокачественной буржуазией. Русские Советы ставят интересы трудящихся масс гораздо выше интере­сов предательского соглашательства, переодетого в новый костюм. Старой, древней, заплесневелой стариной повеяло от речей Чернова и Церетели, этих отживших деяте­лей, по-прежнему все продолжающих нудно ныть о прекращении гражданской войны. Но пока существует Каледин, и под лозунгом «вся власть Учредительному собранию» скрывается лозунг «долой Советскую власть», мы гражданской войны не избегнем, ибо ни за что на свете Советской власти не отдадим! (Бурные аплодисменты.) И когда Учредительное собрание опять изъявило готовность отложить все больные, на­зревшие вопросы и задачи, предъявленные ему Советами, — мы им ответили, что не может быть ни одной минуты отсрочки. И по воле Советской власти Учредительное собрание, не признавшее власть народа, распускается. Ставка Рябушинских бита, и со­противление последних только обострит и вызовет новый взрыв гражданской войны.

Учредительное собрание распускается, и Советская революционная республика вос­торжествует во что бы то ни стало. (Бурные   аплодисменты,   переходящие    в    долго   не   смолкаемую   овацию.)[1]

«Правда» № б, 22 (9) января 1918 г.         Печатается по тексту газеты «Правда»

2-4-47

«Нет ни одного социалиста, товарищи, который не признавал бы той очевидной истины, что между социализмом и капитализ­мом лежит долгий, более или менее трудный переходный период диктатуры пролета­риата, и что этот период в своих формах будет во многом зависеть от того, преобладает ли мелкая собственность или крупная, мелкая культура или крупная. Понятно, что пе­реход к социализму в Эстляндии, в этой маленькой, поголовно грамотной стране, состоящей из крупных сельских хозяйств, не может походить на переход к социализму в стране по преимуществу мелкобуржуазной, какой является Россия. С этим надо считаться.

Всякий сознательный социалист говорит, что социализм нельзя навязывать крестья­нам насильно и надо рассчитывать лишь на силу примера и на усвоение крестьянской массой житейской практики. Как она считает удобным перейти к социализму? Вот та задача, которая теперь перед русским крестьянством поставлена практически. Как она сама может поддержать социалистический пролетариат и начать переход к социализ­му? И крестьяне начали уже этот переход, и мы питаем к ним полное доверие.

Тот союз, который мы заключили с левыми социалистами-революционерами, создан на прочной базе и крепнет не по дням, а по часам. Если в первое время в Совете Народ­ных Комиссаров мы могли опасаться, что фракционная борьба станет тормозить рабо­ту, то уже на основании двухмесячного опыта совместной работы я должен сказать оп­ределенно, что у нас по большинству вопросов вырабатывается решение единогласное.

Мы знаем, что только тогда, когда опыт показывает крестьянам, каков, например, должен быть обмен между городом и деревней, они сами снизу, на основании своего собственного опыта, устанавливают свою связь. С другой стороны, опыт гражданской войны указывает представителям крестьян воочию, что нет другого пути к социализму, кроме диктатуры пролетариата и беспощадного подавления господства эксплуататоров. (Аплодисменты.)

Товарищи! Каждый раз, когда нам приходится касаться этой темы, на настоящем со­брании или в ЦИК, мне случается от времени до времени слышать от правой части соб­рания возгласы: «диктатор!». Да, «когда мы были социалистами», то тогда все призна­вали диктатуру пролетариата; они даже писали о ней в своих программах, они возму­щались тем распространенным предрассудком, будто можно переубедить население, доказать ему, что не следует экс­плуатировать трудящиеся массы, что это грешно и стыдно, и что тогда водворится на земле рай. Нет, этот утопический предрассудок давно разбит в теории, и наша задача — разбить его на практике.

Представлять себе социализм так, что нам господа социалисты преподнесут его на тарелочке, в готовеньком платьице, нельзя, — этого не будет. Ни один еще вопрос классовой борьбы не решался в истории иначе, как насилием. Насилие, когда оно про­исходит со стороны трудящихся, эксплуатируемых масс против эксплуататоров, — да, мы за такое насилие! (Гром  аплодисментов.) И нас нисколько не смущают вопли людей, которые, сознательно или бессознательно, стоят на стороне буржуазии, или так ею напуганы, так угнетены ее господством, что, видя теперь эту классовую, не­слыханно острую борьбу, растерялись, расплакались, забыли все свои предпосылки и требуют от нас невозможного, чтобы мы, социалисты, без борьбы против эксплуатато­ров, без подавления их сопротивления достигли полной победы»[1].

2-4-48

«Первой задачей всякой партии будущего является — убедить большинство народа в правильности ее программы и тактики. Эта задача стояла на первом плане как при ца­ризме, так и в период соглашательства Черновых и Церетели с Керенскими и Кишкиными. Теперь эта задача, которая, конечно, далеко еще не завершена (и которая нико­гда не может быть исчерпана до конца), в главном решена, ибо большинство рабочих и крестьян России, как показал бесспорно последний съезд Советов в Москве, заведомо стоит на стороне большевиков.

Второй задачей нашей партии было завоевание политической власти и подавление сопротивления эксплуататоров. И эта задача отнюдь не исчерпана до конца, и ее невоз­можно игнорировать, ибо монархисты и кадеты, с одной стороны, их подголоски и прихвостни, меньшевики и правые эсеры, — с другой, продолжают попытки объеди­ниться для свержения Советской власти. Но, в главном, задача подавления сопротивле­ния эксплуататоров уже решена в период с 25 октября 1917 г. до (приблизительно) фев­раля 1918 г. или до сдачи Богаевского.

На очередь выдвигается теперь, как очередная и составляющая своеобразие пережи­ваемого момента, третья задача — организовать управление Россией, Разумеется, эта задача ставилась и решалась нами на другой же день после 25 октября 1917 года, но до сих пор, пока сопротивление эксплуататоров принимало еще форму открытой граждан­ской войны, до сих пор задача управления не могла стать главной, центральной.

Теперь она стала таковой. Мы, партия большевиков, Россию убедили. Мы Россию отвоевали, — у богатых для бедных, у эксплуататоров для трудящихся. Мы должны теперь Россией управлять. И все своеобразие переживаемого момента, вся трудность состоит в том, чтобы понять особенности перехода от главной задачи убеждения народа и военного подавления эксплуататоров к главной задаче управления.

Первый раз в мировой истории социалистическая партия успела закончить, в глав­ных чертах, дело завоевания власти и подавления эксплуататоров, успела подойти вплотную к задаче управления. Надо, чтобы мы оказались достойными выполнителями этой труднейшей (и благодарнейшей) задачи социалистического переворота. Надо про­думать, что для успешного управления необходимо, кроме уменья убедить, кроме уме­нья победить в гражданской войне, уменье практически организовать. Это — самая трудная задача, ибо дело идет об организации по-новому самых глубоких, экономиче­ских, основ жизни десятков и десятков миллионов людей. И это — самая благодарная задача, ибо лишь после ее решения (в главных и основных чертах) можно будет сказать, что Россия стала не только советской, но и социалистической республикой» […]

На очередь дня выдвигается восстановле­ние разрушенных войной и хозяйничаньем буржуазии производительных сил; — изле­чение ран, нанесенных войной, поражением в войне, спекуляцией и попытками бур­жуазии восстановить свергнутую власть эксплуататоров; — экономический подъем страны; — прочная охрана элементарного порядка. Может показаться парадоксом, но на самом деле, в силу указанных объективных условий, является совершенно несо­мненным, что Советская власть в данный момент может упрочить переход России к социализму только в том случае, если практически решит, вопреки противодействию буржуазии, меньшевиков и правых эсеров, именно эти самые элементарные и элемен­тарнейшие задачи сохранения общественности. Практическое решение этих элементар­нейших задач и преодоление организационных трудностей первых шагов к социализму является теперь, в силу конкретных особенностей данного положения и при существо­вании Советской власти с ее законами о социализации земли, рабочем контроле и проч., двумя сторонами одной медали.

Веди аккуратно и добросовестно счет денег, хозяйничай экономно, не лодырничай, не воруй, соблюдай строжайшую дисциплину в труде, — именно такие лозунги, спра­ведливо осмеивавшиеся революционными пролетариями тогда, когда буржуазия при­крывала подобными речами свое господство, как класса эксплуататоров, становятся те­перь, после свержения буржуазии, очередными и главными лозунгами момента. И практическое проведение в жизнь этих лозунгов массой трудящихся является, с одной стороны, единственным условием спасения страны, до полусмерти истерзанной импе­риалистской войной и империалистскими хищниками (с Керенским во главе), а, с дру­гой стороны, практическое проведение в жизнь этих лозунгов Советскою властью, ее методами, на основании ее законов, является необходимым и достаточным для окон­чательной победы социализма. Этого-то и не умеют понять те, кто презрительно отма­хивается от выдвигания на первый план столь «избитых» и «тривиальных» лозунгов. В мелкокрестьянской стране, только год тому назад свергнувшей царизм и менее чем полгода тому назад освободившейся от Керенских, осталось, естественно, немало сти­хийного анархизма, усиленного озверением и одичанием, сопровождающими всякую долгую и реакционную войну, создалось немало настроений отчаяния и беспредметно­го озлобления; если добавить к этому провокаторскую политику лакеев буржуазии (меньшевиков, правых эсеров и пр.), то станет вполне понятно, какие длительные и упорные усилия лучших и сознательнейших рабочих и крестьян необходимы для полного перелома настроений мас­сы и перехода ее к правильному, выдержанному, дисциплинированному труду. Только такой переход, осуществленный массой бедноты (пролетариев и полупролетариев), и способен завершить победу над буржуазией и в особенности над наиболее упорной и многочисленной крестьянской буржуазией.

НОВЫЙ ФАЗИС БОРЬБЫ С БУРЖУАЗИЕЙ

Буржуазия побеждена у нас, но она еще не вырвана с корнем, не уничтожена и даже не сломлена еще до конца. На очередь дня выдвигается поэтому новая, высшая форма борьбы с буржуазией, переход от простейшей задачи дальнейшего экспроприирования капиталистов к гораздо более сложной и трудной задаче создания таких условий, при которых бы не могла ни существовать, ни возникать вновь буржуазия. Ясно, что это — задача неизмеримо более высокая и что без разрешения ее социализма еще нет.

Если взять масштаб западноевропейских революций, мы стоим сейчас приблизи­тельно на уровне достигнутого в 1793 году и в 1871 году. Мы имеем законное право гордиться, что поднялись на этот уровень и в одном отношении пошли, несомненно, несколько дальше, именно: декретировали и ввели по всей России высший тип госу­дарства, Советскую власть. Но удовлетвориться достигнутым ни в каком случае мы не можем, ибо мы только начали переход к социализму, но решающего в этом отношении еще не осуществили.

Решающим является организация строжайшего и всенародного учета и контроля за производством и распределением продуктов. Между тем, в тех предприятиях, в тех от­раслях и сторонах хозяйства, которые мы отняли у буржуазии, учет и контроль нами еще не достигнут, а без этого не может быть и речи о втором, столь же существенном, материальном условии введения социализма, именно: о повышении, в общенациональ­ном масштабе, производительности труда.

Поэтому нельзя было бы определить задачу настоящего момента простой формулой: продолжать наступление на капитал. Несмотря на то, что капитал нами, несомненно, не добит и что продолжать наступление на этого врага трудящихся безусловно необходи­мо, такое определение было бы неточно, неконкретно, в нем не было бы учета своеоб­разия данного момента, когда в интересах успешности дальнейшего наступления надо «приостановить» сейчас наступление.

Пояснить это можно, сравнив наше положение в войне против капитала с положени­ем того победоносного войска, которое отняло, скажем, половину или две трети терри­тории у неприятеля и вынуждено приостановить наступление, чтобы собраться с сила­ми, увеличить запасы боевых средств, починить и подкрепить коммуникационную ли­нию, построить новые склады, подвести новые резервы и т. д. Приостановка наступле­ния победоносного войска в подобных условиях является необходимой именно в инте­ресах отвоевания у неприятеля остальной территории, т. е. в интересах полной победы. Кто не понял, что именно такова предписываемая нам объективным положением дела в настоящий момент «приостановка» наступления на капитал, тот не понял ничего в пе­реживаемом политическом моменте.

Разумеется, о «приостановке» наступления на капитал можно говорить только в ка­вычках, т. е. только метафорически. В обыкновенной войне можно дать общий приказ о приостановке наступления, можно на деле остановить движение вперед. В войне про­тив капитала движения вперед остановить нельзя, и о том, чтобы мы отказались от дальнейшей экспроприации капитала, не может быть и речи. Речь идет об изменении центра тяжести нашей экономической и политической работы. До сих пор на первом плане стояли мероприятия по непосредственной экспроприации экспроприаторов. Те­перь на первом плане становится организация учета и контроля в тех хозяйствах, где уже экспроприированы капиталисты, и во всех остальных хозяйствах.

Если бы мы захотели теперь продолжать прежним темпом экспроприировать капи­тал дальше, мы, наверное, потерпели бы поражение, ибо наша работа по организации пролетарского учета и контроля явно, очевидно для всякого думающего человека, отстала от работы непо­средственной «экспроприации экспроприаторов». Если мы наляжем теперь изо всех сил на работу организации учета и контроля, мы сможем решить эту задачу, мы навер­стаем упущенное, мы выиграем всю нашу «кампанию» против капитала.

Но признание того, что приходится наверстывать упущенное, не равносильно ли признанию в некоей содеянной ошибке? — Нисколько. Приведем опять военное срав­нение. Если можно разбить и оттеснить неприятеля одними отрядами легкой кавале­рии, — это надо сделать. А если это можно с успехом сделать лишь до известного пре­дела, то вполне мыслимо, что за этим пределом возникает необходимость подвоза тя­желой артиллерии. Признавая, что надо теперь наверстывать упущенное в подвозе тя­желой артиллерии, мы вовсе не признаем ошибкой победоносную кавалерийскую ата­ку.

Нас часто упрекали лакеи буржуазии в том, что мы вели «красногвардейскую» атаку на капитал. Упрек нелепый, достойный именно лакеев денежного мешка. Ибо «красно­гвардейская» атака на капитал в свое время предписывалась обстоятельствами безус­ловно: во-первых, капитал тогда сопротивлялся по-военному, в лице Керенского и Краснова, Савинкова и Гоца (Гегечкори и сейчас так сопротивляется), Дутова и Богаев-ского. Военное сопротивление нельзя сломать иначе, как военными средствами, и красногвардейцы делали благороднейшее и величайшее историческое дело освобожде­ния трудящихся и эксплуатируемых от гнета эксплуататоров.

Во-вторых, мы не могли бы тогда поставить на первый план методы управления взамен методов подавления и потому, что искусство управления не прирождено людям, а дается опытом. Тогда этого опыта у нас не было. Теперь он есть. В-третьих, тогда у нас не могло быть в нашем распоряжении специалистов разных отраслей знания и тех­ники, ибо они либо сражались в рядах Богаевских, либо имели еще возможность оказывать систематическое и упорное пас­сивное сопротивление саботажем. А теперь мы саботаж сломили. «Красногвардей­ская» атака на капитал была успешна, была победоносна, ибо мы победили и военное сопротивление капитала и саботажническое сопротивление капитала.

Значит ли это, что всегда уместна, при всяких обстоятельствах уместна «красногвар­дейская» атака на капитал, что у нас нет иных способов борьбы с капиталом? Думать так было бы ребячеством. Мы победили легкой кавалерией, но у нас есть и тяжелая ар­тиллерия. Мы побеждали методами подавления, мы сумеем побеждать и методами управления. Методы борьбы против врага надо уметь изменять, когда изменяются об­стоятельства. Мы ни на минуту не откажемся от «красногвардейского» подавления господ Савинковых и Гегечкори, как и всяких других помещичьих и буржуазных контрреволюционеров. Но мы не будем так глупы, чтобы на первое место ставить «красногвардейские» приемы в такое время, когда эпоха необходимости красногвар­дейских атак в основном закончена (и закончена победоносно) и когда в дверь стучится эпоха использования пролетарскою государственною властью буржуазных специали­стов для такого перепахивания почвы, чтобы на ней вовсе не могла расти никакая бур­жуазия.

Это — своеобразная эпоха, или, вернее, полоса развития, и, чтобы победить капитал до конца, надо уметь приспособить формы нашей борьбы к своеобразным условиям та­кой полосы.

Без руководства специалистов различных отраслей знания, техники, опыта, переход к социализму невозможен, ибо социализм требует сознательного и массового движения вперед к высшей производительности труда по сравнению с капитализмом и на базе достигнутого капитализмом. Социализм должен по-своему, своими приемами — ска­жем конкретнее, советскими приемами — осуществить это движение вперед. А спе­циалисты неизбежно являются в массе буржуазными, в силу всей обстановки той об­щественной жизни, которая сделала их специалистами.

ЗНАЧЕНИЕ БОРЬБЫ ЗА ВСЕНАРОДНЫЙ УЧЕТ И КОНТРОЛЕ

Государство, бывшее веками органом угнетения и ограбления народа, оставило нам в наследство величайшую ненависть и недоверие масс ко всему государственному. Преодолеть это — очень трудная задача, подсильная только Советской власти, но и от нее требующая продолжительного времени и громадной настойчивости. На вопросе об учете и контроле — этом коренном вопросе для социалистической революции на дру­гой день после свержения буржуазии — такое «наследство» сказывается особенно ост­ро. Пройдет неизбежно известное время, пока массы, впервые почувствовавшие себя свободными после свержения помещиков и буржуазии, поймут — не из книжек, а из собственного, советского, опыта — поймут и прочувствуют, что без всестороннего, государственного учета и контроля за производством и распределением продуктов власть трудящихся, свобода трудящихся удержаться не может, возврат под иго капита­лизма неизбежен.

Все навыки и традиции буржуазии вообще и мелкой буржуазии особенно идут также против государственного контроля, за неприкосновенность «священной частной собст­венности», «священного» частного предприятия. Нам теперь особенно наглядно видно, до какой степени правильно марксистское положение, что анархизм и анархо-синдикализм суть буржуазные течения, в каком непримиримом противоречии стоят они к социализму, к пролетарской диктатуре, к коммунизму. Борьба за внедрение в массы идеи советского — государственного контроля и учета, за проведение этой идеи в жизнь, за разрыв с проклятым прошлым, приучившим смотреть на добычу хлеба и одежды, как на «частное» дело, на куплю-продажу, как на сделку, которая «только меня касается», — эта борьба и есть величайшая, имеющая всемирно-историческое значение, борьба социалистической сознательности против буржуазно-анархической стихийно­сти.

Рабочий контроль введен у нас как закон, но в жизнь и даже в сознание широких масс пролетариата он едва-едва начинает проникать. О том, что безотчетность, бескон­трольность в деле производства и распределения продуктов есть гибель зачатков со­циализма, есть казнокрадство (ибо все имущество принадлежит казне, а казна — это и есть Советская власть, власть большинства трудящихся), что нерадивость в учете и контроле есть прямое пособничество немецким и русским Корниловым, которые могут скинуть власть трудящихся только при условии, что мы не одолеем задачи учета и кон­троля, и которые, при помощи всей мужицкой буржуазии, при помощи кадетов, мень­шевиков, правых эсеров «подкарауливают» нас, выжидая момент, — об этом мы недос­таточно говорим в своей агитации, об этом недостаточно думают и говорят передовики рабочих и крестьян. А пока рабочий контроль не стал фактом, пока передовики-рабочие не наладили и не провели победоносного и беспощадного похода против на­рушителей этого контроля или беззаботных насчет контроля, — до тех пор от первого шага (от рабочего контроля) нельзя сделать второго шага к социализму, то есть перейти к рабочему регулированию производства.

Социалистическое государство может возникнуть лишь как сеть производительно-потребительских коммун, добросовестно учитывающих свое производство и потребле­ние, экономящих труд, повышающих неуклонно его производительность и достигаю­щих этим возможности понижать рабочий день до семи, до шести часов в сутки и еще менее. Без того, чтобы наладить строжайший всенародный, всеобъемлющий учет и контроль хлеба и добычи хлеба (а затем и всех других необходимых продуктов), тут не обойтись. Капитализм оставил нам в наследство массовые организации, способные об­легчить переход к массовому учету и контролю распределения продуктов, — потребительные общества. В России они развиты слабее, чем в передо­вых странах, но все же охватили больше десяти миллионов членов. Изданный на днях декрет о потребительных обществах⁶⁷ представляет из себя чрезвычайно знаменатель­ное явление, которое наглядно показывает своеобразие положения и задач Советской социалистической республики в данный момент.

Декрет является соглашением с буржуазными кооперативами и с рабочими коопера­тивами, остающимися на буржуазной точке зрения. Соглашение или компромисс со­стоит, во-первых, в том, что представители названных учреждений не только участво­вали в обсуждении декрета, но и получили фактически право решающего голоса, ибо части декрета, встретившие решительную оппозицию этих учреждений, были отбро­шены. Во-вторых, по сути дела, компромисс состоит в отказе Советской власти от принципа бесплатного вступления в кооператив (единственный последовательно про­летарский принцип), а равно от объединения всего населения данной местности в од­ном кооперативе. В отступление от этого, единственно социалистического принципа, отвечающего задаче уничтожения классов, было дано право оставаться «рабочим клас­совым кооперативам» (которые называются в этом случае «классовыми» только пото­му, что они подчиняются классовым интересам буржуазии). Наконец, предложение Со­ветской власти исключить совершенно буржуазию из правлений кооперативов было тоже весьма ослаблено, и запрещение входить в правления распространено только на владельцев торговых и промышленных предприятий частнокапиталистического харак­тера.

Если бы пролетариат, действуя через Советскую власть, успел наладить учет и кон­троль в общегосударственном масштабе, или хотя бы основы такого контроля, то на­добности в подобных компромиссах не было бы. Через продовольственные отделы Со­ветов, через органы снабжения при Советах мы объединили бы население в единый, пролетарски руководимый кооператив без содействия буржуазных кооперативов, без уступок тому чисто буржуазному принципу, который побуждает рабочий кооператив оставаться рабочим наряду с буржуазным вместо того, чтобы подчинить себе всецело этот буржуазный кооператив, слив оба, взяв себе все правление, взяв себе в руки над­зор за потреблением богатых.

Заключая такое соглашение с буржуазными кооперативами, Советская власть кон­кретно определила свои тактические задачи и своеобразные методы действия для дан­ной полосы развития, именно: руководя буржуазными элементами, используя их, делая известные частные уступки им, мы создаем условия для такого движения вперед, кото­рое будет более медленно, чем мы первоначально полагали, но вместе с тем более прочно, с более солидным обеспечением базы и коммуникационной линии, с лучшим укреплением завоевываемых позиций. Советы могут (и должны) теперь измерять свои успехи в деле социалистического строительства, между прочим, мерилом чрезвы­чайно ясным, простым, практическим: в каком именно числе общин (коммун или селе­ний, кварталов и т. п.) и насколько приближается развитие кооперативов к тому, чтобы охватывать все население.

ПОВЫШЕНИЕ ПРОИЗВОДИТЕЛЬНОСТИ ТРУДА

Во всякой социалистической революции, после того как решена задача завоевания власти пролетариатом и по мере того как решается в главном и основном задача: экс­проприировать экспроприаторов и подавить их сопротивление, выдвигается необходи­мо на первый план коренная задача создания высшего, чем капитализм, общественного уклада, именно: повышение производительности труда, а в связи с этим (и для этого) его высшая организация. Наша Советская власть находится именно в таком положении, когда, благодаря победам над эксплуататорами, от Керенского до Корнилова, она полу­чила возможность непосредственно подойти к этой задаче, вплотную взяться за нее. И тут становится видно сразу, что если центральной государственной властью можно овладеть в несколько дней, если подавить военное (и саботажническое) сопротивление эксплуататоров даже по разным углам большой стра­ны можно в несколько недель, то прочное решение задачи поднять производительность труда требует, во всяком случае (особенно после мучительнейшей и разорительнейшей войны), нескольких лет. Длительный характер работы предписывается здесь безуслов­но объективными обстоятельствами.

Подъем производительности труда требует, прежде всего, обеспечения материаль­ной основы крупной индустрии: развития производства топлива, железа, машинострое­ния, химической промышленности. Российская Советская республика находится по­стольку в выгодных условиях, что она располагает — даже после Брестского мира — гигантскими запасами руды (на Урале), топлива в Западной Сибири (каменный уголь), на Кавказе и на юго-востоке (нефть), в центре (торф), гигантскими богатствами леса, водных сил, сырья для химической промышленности (Карабугаз) и т. д. Разработка этих естественных богатств приемами новейшей техники даст основу невиданного про­гресса производительных сил.

Другим условием повышения производительности труда является, во-первых, обра­зовательный и культурный подъем массы населения. Этот подъем идет теперь с громад­ной быстротой, чего не видят ослепленные буржуазной рутиной люди, не способные понять, сколько порыва к свету и инициативности развертывается теперь в народных «низах» благодаря советской организации. Во-вторых, условием экономического подъ­ема является и повышение дисциплины трудящихся, уменья работать, спорости, интен­сивности труда, лучшей его организации[1].

2-4-49

«ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНОЕ СЛОВО ПО ДОКЛАДУ ОБ ОЧЕРЕДНЫХ ЗАДАЧАХ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ

Мне прежде всего приходится сказать по поводу речи тов. Бухарина: я отметил уже в первой речи, что мы на девять десятых с ним согласны, и потому я думаю, что печа­лен факт, что на одну десятую мы с ним расходимся; он на одну десятую находится в таком положении, что ему приходится в половине своей речи отгораживаться и откре­щиваться решительно против всех, кто выступал за него. И как бы ни были превосход­ны намерения его и его группы, а фальшь их положения тем и доказывается, что ему приходится всегда тратить время на оправдывания и на то, чтобы отгораживаться на­счет государственного капитализма.

Товарищ Бухарин неправ совершенно; и я скажу в печати об этом, потому что во­прос этот чрезвычайно важен. Сейчас скажу в двух словах о том, что нас упрекали «левые коммунисты» в том, что у нас замечается уклон в сторону государственного ка­питализма; теперь же неправильно тов. Бухарин говорит, что при Советской власти не может быть государственного капитализма. Таким образом, он сам себе противоречит, когда говорит, что при Советской власти государственного капитализма быть не может, — это явная нелепость. Целый ряд предприятий и заводов, находящихся под контролем Советской власти и принадлежащих государству, это одно уже показывает переход от капитализма к социализму, и тов. Бухарин не хочет конкретно остановиться на этом, а вспоминает о том, как мы в левом Циммервальде сидели и писали против него, но это было время царя Гороха, и вспоминать это теперь, полгода спустя после существо­вания Советской власти, и после опытов, что мы сделали, что могли после того, как экспроприировали, конфисковали и национализировали, после этого вспоминать, что мы писали в 1915 г., — это смешно... Теперь мы не можем не ставить вопроса о госу­дарственном капитализме и социализме, о том, как вести себя в переходной эпохе, — тут при Советской власти кусочек капитализма и социализма существует рядом. Этого вопроса тов. Бухарин не хочет понять, — и мне думается, что мы не можем его выки­нуть сразу, и тов. Бухарин не предлагает выкинуть и не отрицает, что этот государст­венный капитализм выше того остатка мелкособственнических настроений и экономи­ческих условий жизни и быта, которые очень велики, и чего не опроверг тов. Бухарин, — да этого и нельзя опровергнуть, не забыв слова: марксист.[…]»[1]

2-4-50

ШЕСТЬ ТЕЗИСОВ ОБ ОЧЕРЕДНЫХ ЗАДАЧАХ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ¹¹⁵

1.  Международное положение Советской республики в высшей степени трудное и критическое, ибо самые глубокие и коренные интересы международного капитала и империализма побуждают его стремиться не только к военному натиску на Россию, но и к соглашению о дележе России и удушении Советской власти.

Только обострение империалистской бойни народов на западе Европы и империали­стское соревнование Японии и Америки на Дальнем Востоке парализует или сдержива­ет эти стремления и то лишь отчасти и лишь на известное, вероятно, короткое время.

Поэтому обязательной тактикой Советской республики должно быть, с одной сторо­ны, крайнее напряжение всех сил для быстрейшего экономического подъема страны, повышения ее обороноспособности, создания могучей социалистической армии; с дру­гой стороны, в международной политике обязательна тактика лавирования, отступле­ния, выжидания до того момента, когда окончательно созреет международная проле­тарская революция, зреющая теперь быстрее, чем прежде, в целом ряде передовых стран.

2.  В области внутренней политики на очередь дня выдвигается в настоящий момент, согласно резолюции Всероссийского съезда Советов от 15 марта 1918 г., задача организационная. Именно эта задача, в применении к новой и высшей постановке производства и распределения продуктов на базе обобществленного крупного машинного (труда) производства, составляет главное содержание — и глав­ное условие полной победы — социалистической революции, которая начата в России 25-го октября 1917 года.

С точки зрения чисто политической, гвоздем момента является то, что задача убедить трудящуюся Россию в правильности программы социалистической революции и задача отвоевать Россию от эксплуататоров для трудящихся являются, в главных и основных чертах, завершенными, и на очередь дня выдвигается главная задача, — как управлять Россией. Организация правильного управления, неуклонного проведения в жизнь постановлений Советской власти — такова насущная задача Советов, таково условие полной победы советского типа государства, каковой тип недостаточно формально декретировать, недостаточно учредить и ввести во всех концах страны, а необходимо еще практически наладить и проверять на регулярной, повседневной работе управления.

В области экономического строительства социализма гвоздем момента является то, что наша работа по организации всенародного и всеобъемлющего учета и контроля за производством и распределением продуктов и по введению пролетарского регулирования производства сильно отстала от работы непосредственной экспроприации экс­проприаторов — помещиков и капиталистов. Это основной факт, определяющий наши задачи.

Из него вытекает, с одной стороны, что борьба с буржуазией вступает в новый фа­зис, а именно: центром тяжести становится организация учета и контроля. Только та­ким путем могут быть закреплены все те экономические завоевания против капитала и все те меры по национализации отдельных отраслей народного хозяйства, которые с октября были нами достигнуты, и только таким путем может быть подготовлено ус­пешное завершение борьбы с буржуазией, т. е. полное упрочение социализма.

Из указанного основного факта вытекает, с другой стороны, объяснение того, поче­му Советской власти пришлось в известных случаях сделать шаг назад или пойти на компромисс с буржуаз­ными тенденциями. Таким шагом назад и отступлением от принципов Парижской Коммуны было, например, введение высоких жалований для ряда буржуазных специа­листов. Таким компромиссом было соглашение с буржуазными кооперативами о шагах и мерах к постепенному привлечению всего населения в кооперативы. Пока пролетар­ская власть не поставит вполне на ноги всенародного контроля и учета, подобного рода компромиссы необходимы, и наша задача состоит в том, чтобы, отнюдь не замалчивая перед народом их отрицательных черт, напрягать усилия для улучшения учета и кон­троля, как единственного средства и пути к полному устранению всяких подобных компромиссов. В настоящий момент подобные компромиссы необходимы, как единст­венное (при нашем опоздании с учетом и контролем) обеспечение более медленного, но и более прочного движения вперед. При полном проведении учета и контроля за произ­водством и распределением продуктов надобность в таких компромиссах отпадет.

На очередь дня становятся в особенности меры повышения трудовой дисциплины и производительности труда. Шаги, начатые уже в этом направлении, особенно профессиональными союзами, должны быть изо всех сил поддержаны, укреплены и усилены. Сюда относится, например, введение сдельной платы, применение многого, что есть научного и прогрессивного в системе Тейлора, соразмерение заработков с общими итогами работы фабрики или с эксплуатационными результатами железнодорожного и водного транспорта и т. д. Сюда относится также организация соревнования между от­ дельными производительными и потребительными коммунами, отбор организаторов и т. п.

Диктатура пролетариата является безусловной необходимостью при переходе от капитализма к социализму, и в нашей революции эта истина получила свое полное практическое подтверждение. Но диктатура предполагает действительно твердую и беспощадную в подавлении как эксплуататоров, так и хулиганов, революционную власть, а наша власть слишком мягка. Подчинение, и притом беспре­кословное, во время труда, единоличным распоряжениям советских руководителей, диктаторов, выборных или назначенных советскими учреждениями, снабженных дик­таторскими полномочиями (как того требует, например, железнодорожный декрет), обеспечено еще далеко и далеко недостаточно. Здесь сказывается влияние мелкобуржу­азной стихии, стихии мелкособственнических привычек, стремлений и настроений, в корне противоречащих пролетарской дисциплинированности и социализму. Все созна­тельное в пролетариате должно быть устремлено на борьбу с этой мелкобуржуазной стихией, которая находит себе выражение не только прямое (в поддержке буржуазией и ее прихвостнями: меньшевиками, правыми эсерами и т. п. всякого противодействия пролетарской власти), но и косвенное (в том истерическом колебании, которое по глав­ным вопросам политики обнаруживает как мелкобуржуазная партия левых эсеров, так и опускающееся до приемов мелкобуржуазной революционности, подражающее левым эсерам «левокоммунистическое» течение в нашей партии).

Железная дисциплина и до конца проведенная диктатура пролетариата против мел­кобуржуазных шатаний — таков общий и итоговый лозунг момента[1].

Написало между 29 апреля и 3 мая 1918 г.Напечатано 9 мая 1918 г.               в газете «Беднота» № 33     

Печатается по тексту второго издания брошюры: Н. Ленин. «Очередные задачи Советской  власти», изд. ВЦИК, 1918, сверенному с рукописью

2-4-51

«О «ЛЕВОМ» РЕБЯЧЕСТВЕ И О МЕЛКОБУРЖУАЗНОСТИ

Выпуск маленькой группой «левых коммунистов» своего журнала «Коммунист» (№ 1, 20 апреля 1918) и своих «тезисов» дает превосходное подтверждение сказанному мною в брошюре об очередных задачах Советской власти. Более наглядного подтвер­ждения — в политической литературе — всей наивности той защиты мелкобуржуазной распущенности, которая иногда прячется под «левыми» лозунгами, нельзя было бы и желать. На рассуждениях «левых коммунистов» полезно и необходимо остановиться, ибо они характерны для переживаемого момента; они выясняют необыкновенно отчет­ливо, с отрицательной стороны, — «гвоздь» этого момента; они поучительны, ибо пе­ред нами лучшие из непонявших момента люди, которые и по знаниям и по преданно­сти стоят много, много выше дюжинных представителей одинаковой ошибки, именно, левых эсеров.

I

Как политическая — или претендующая на политическую роль — величина, группа «левых коммунистов» дала нам свои «тезисы о текущем моменте». Это — хороший марксистский обычай, давать связное и цельное изложение основ своих взглядов и сво­ей тактики. И этот хороший марксистский обычай помог разоблачить ошибку наших «левых», ибо одна уже попытка аргументировать — а не декламировать — вскрывает несостоятельность аргументации.

Прежде всего бросается в глаза обилие кивков, намеков, уверток по поводу старого вопроса о том, правильно ли было заключение Брестского мира. Прямо поставить этот вопрос «левые» не решились, и они барахтаются комично, громоздя один довод на дру­гой, вылавливая соображения, разыскивая всяческие «с одной стороны» и «с другой стороны», растекаются мыслью по всем предметам, и многим прочим, стараясь не ви­деть, как они побивают сами себя. Цифру: 12 голосов на съезде партии против мира, при 28 за мир, «левые» заботливо приводят, а о том, что из многих сотен голосов на большевистской фракции съезда Советов они собрали менее одной десятой, скромно умалчивают. Создают «теорию», что мир проводили «усталые и деклассированные», против мира «были рабочие и крестьяне экономически более жизненных и лучше обес­печенных хлебом областей юга»... Как не посмеяться над этим? О голосовании Всеукраинского съезда Советов за мир — ни звука, о социальном и классовом характере ти­пично мелкобуржуазного и деклассированного политического конгломерата в России, бывшего против мира (партии левых эсеров), — ни словечка. Чисто ребяческая манера забавными объяснениями «под научность» прикрывать свой крах, прикрывать факты, простая сводка которых показала бы, что именно деклассированные, интеллигентские партийные «вершки» и верхушки оспаривали мир лозунгами революционной мелко­буржуазной фразы, именно массы рабочих и эксплуатируемых крестьян провели мир.

Через все указанные заявления и увертки «левых», по вопросу о войне и мире, про­стая и ясная правда пробивает себе все же дорогу. «Заключение мира, — вынуждены признать авторы тезисов, — ослабило пока что стремление империалистов к междуна­родной сделке» (это изложено не точно у «левых», но останавливаться на неточностях здесь не место). «Заключение мира уже привело к обострению схватки между империалистскими державами».

Вот это — факт. Вот это имеет решающее значение. Вот почему противники заклю­чения мира были объективно игрушкой в руках империалистов, были в их западне. Ибо пока не вспыхнула международная, несколько стран охватывающая, социалистическая революция, настолько сильная, чтобы она могла победить международный империа­лизм, до тех пор прямой долг социалистов, победивших в одной (особенно отсталой) стране, не принимать боя с гигантами империализма, стараться уклониться от боя, вы­жидать, пока схватка империалистов между собою еще более ослабит их, еще более приблизит революцию в других странах. Этой простой истины не поняли в январе, феврале и марте наши «левые», они боятся признать ее открыто и теперь; она пробива­ет себе дорогу сквозь все их сбивчивые: «с одной стороны, нельзя не сознаться, с дру­гой стороны, надо признаться».

«В течение ближайшей весны и лета, — пишут «левые» в своих тезисах, — должно начаться круше­ние империалистической системы, которое, в случае победы германского империализма в текущем фази­се войны, может быть только отсрочено и выразится тогда в еще более острых формах».

Формулировка здесь еще более ребячески-неточная, несмотря на всю игру в науч­ность. Детям свойственно «понимать» науку так, будто она может определить, в каком году, весной и летом или осенью и зимой «должно» «начаться крушение».

Это смешные потуги узнать то, чего узнать нельзя. Ни один серьезный политик ни­когда не скажет, когда «должно начаться» то или иное крушение «системы» (тем более, что крушение системы уже началось, а речь идет о моменте взрыва в отдельных стра­нах). Но через детскую беспомощность формулировки пробивает себе дорогу бесспор­ная истина: взрывы революции в других, более передовых, странах ближе к нам теперь, месяц спустя после открывшейся с момента мира «передышки», чем они были месяц, полтора тому назад.

Значит?

Значит, были вполне правы и оправданы уже историей сторонники мира, втолковы­вавшие любителям эффектного, что надо уметь рассчитать соотношение сил и не помо­гать империалистам, облегчая им бой с социализмом, когда социализм еще слаб и ко­гда шансы боя для социализма заведомо невыгодны.

Но о соотношении сил, об учете соотношения сил наши «левые» коммунисты, — ко­торые любят также называть себя «пролетарскими» коммунистами, ибо у них особенно мало пролетарского и особенно много мелкобуржуазного, — не умеют думать. В этом гвоздь марксизма и марксистской тактики, а они проходят мимо «гвоздя» с «гордели­выми» фразами, вроде следующей:

«... Закрепление в массах бездеятельной «психологии мира» есть объективный факт политического момента...»

Ведь это же прямо перл! После трехлетней мучительнейшей и реакционнейшей из войн, народ получил, благодаря Советской власти и ее правильной, не сбивающейся на фразерство, тактике, маленькую-маленькую, совсем маленькую, непрочную и далеко не полную передышку, а «левые» интеллигентики, с великолепием влюбленного в себя Нарцисса, глубокомысленно изрекают: «закрепление (!!!) в массах (???) бездеятельной (!!!???) психологии мира». Разве не прав я был, когда сказал на партийном съезде, что газете или журналу «левых» следовало бы называться не «Коммунист», а «Шляхтич»? .

Разве может коммунист, сколько-нибудь понимающий условия жизни и психологию трудящихся, эксплуатируемых масс, скатываться до этой точки зрения типичного ин­теллигента, мелкого буржуа, деклассированного, с настроением барича или шляхтича, которая «психологию мира» объявляет «бездеятельной», а маханье картонным мечом считает «деятельностью»? Ибо это именно есть маханье картонным мечом, когда наши «левые» обходят общеизвестный и еще раз доказанный войной на Украине факт, что измученные трехлетней бойней народы воевать без пере­дышки не могут, что война, если ее нет сил организовать в национальном масштабе, порождает сплошь да рядом психологию мелкособственнического развала, а не проле­тарской железной дисциплины. Мы видим из журнала «Коммунист» на каждом шагу, что наши «левые» понятия не имеют о пролетарской железной дисциплине и ее подго­товке, что они насквозь пропитаны психологией деклассированного мелкобуржуазного интеллигента.

II

Но, может быть, фразы «левых» о войне просто ребяческий задор, обращенный при­том к прошлому и потому ни тени политического значения не имеющий? Так защища­ют некоторые наших «левых». Но это неверно. Если претендовать на политическое ру­ководство, надо уметь продумать политические задачи, а отсутствие этого превращает «левых» в бесхарактернейших проповедников шатания, имеющего объективно только одно значение: своими шатаниями «левые» помогают империалистам провоцировать Российскую Советскую республику на заведомо невыгодный для нее бой, помогают империалистам затащить нас в западню. Слушайте:

«... Российская рабочая революция не может «сберечь себя», сойдя с международного революционно­го пути, непрерывно избегая боя и отступая перед натиском международного капитала, делая уступки «отечественному капиталу».

С этой точки зрения необходимы: решительная классовая международная политика, соединяющая международную революционную пропаганду словом и делом, и укрепление органической связи с меж­дународным социализмом (а не с международной буржуазией)...».

Об имеющихся здесь выпадах в область внутренней политики будет речь особо. Но посмотрите на этот разгул фразы — вместе с робостью на деле — в области политики внешней. Какая тактика обязательна для всякого, кто не хочет быть орудием империа­листской провокации и лезть в западню в данный момент?

На этот вопрос всякий политик должен дать ясный, прямой ответ. Ответ нашей партии известен: в данный момент отступать, избегать боя. Наши «левые» не решаются ска­зать обратного и стреляют в воздух: «решительная классовая международная полити­ка»!!

Это — обман масс. Хотите воевать сейчас, так говорите это прямо. Не хотите от­ступать сейчас, так говорите прямо. Иначе вы — орудие империалистской провока­ции, по вашей объективной роли. А субъективная ваша «психология» есть психология взбесившегося мелкого буржуа, который хорохорится и хвастает, но прекрасно чувст­вует, что пролетарий прав, отступая и стараясь отступить организованно; — пролета­рий прав, рассчитывая, что, пока сил еще нет, надо отступать (перед западным и вос­точным империализмом) хотя бы до Урала, ибо это единственный шанс выигрыша для периода назревания революции на Западе, революции, которая не «должна» (вопреки болтовне «левых») начаться «весной или летом», но которая с каждым месяцем стано­вится все ближе и вероятнее.

«Своей» политики у «левых» нет; объявить отступление сейчас ненужным они не смеют. Они вертятся и виляют, играя словами, подсовывают вопрос о «непрерывном» избегании боя, на место вопроса об избегании боя в данный момент. Они пускают мыльные пузыри: «международная революционная пропаганда делом»!! Что это зна­чит?

Это может значить только одно из двух: либо это ноздревщина, либо это наступа­тельная война в целях свержения международного империализма. Сказать открыто та­кого вздора нельзя, а потому и приходится «левым» коммунистам спасаться от осмея­ния их всяким сознательным пролетарием под сень громкозвучащих и пустейших фраз: авось, дескать, невнимательный читатель не заметит, что это собственно такое значит: «международная революционная пропаганда делом».[…]

Признавать защиту отечества это значит признавать законность и справедливость войны. Законность и справедливость с какой точки зрения? Только с точки зрения со­циалистического пролетариата и его борьбы за свое освобождение; другой точки зре­ния мы не признаем. Если войну ведет класс эксплуататоров в целях укрепления своего господства, как класса, это — преступная война и «оборончество» в такой войне есть гнусность и предательство социализма. Если войну ведет пролетариат, победивший у себя буржуазию, ведет в интересах укрепления и развития социализма, тогда война за­конна и «священна».

Мы — оборонцы после 25 октября 1917 г. Я говорил это не раз с полной определен­ностью, и оспорить этого вы но решаетесь. […]

III

Переходим к злоключениям наших «левых коммунистов» в области внутренней по­литики. Трудно без улыбки читать такие фразы в тезисах о текущем моменте:

«... Планомерное использование уцелевших средств производства мыслимо только при самом реши­тельном обобществлении»... «не капитуляция перед буржуазией и ее мелкобуржуазными интеллигент­скими приспешниками, а добивание буржуазии и окончательная ломка саботажа...».

Милые «левые коммунисты», как много у них решительности... и как мало размыш­ления! Что это значит: «самое решительное обобществление»?

Можно быть решительным или нерешительным в вопросе о национализации, о кон­фискации. Но в том-то и гвоздь, что недостаточно даже величайшей в мире «решитель­ности» для перехода от национализации и конфискации к обобществлению. В том-то и беда наших «левых», что они этим наивным, ребяческим сочетанием слов: «самое ре­шительное... обобществление» обнаруживают полное непонимание ими гвоздя вопроса, гвоздя «текущего» момента. В том-то и злоключение «левых», что они не заметили са­мой сути «текущего момента», перехода от конфискаций (при проведении коих глав­ным качеством политика является решительность) к обобществлению (для проведения коего требуется от революционера иное качество).

Вчера гвоздем текущего момента было то, чтобы как можно решительнее национа­лизировать, конфисковать, бить и добивать буржуазию, ломать саботаж. Сегодня толь­ко слепые но видят, что мы больше нанационализировали, наконфисковали, набили и наломали, чем успели подсчитать. А обобществление тем как раз и отличается от про­стой конфискации, что конфисковать можно с одной «решительностью» без уменья правильно учесть и правильно распределить, обобществить же без такого уменья нельзя.

Нашей исторической заслугой было то, что мы были вчера (и будем завтра) реши­тельны в конфискациях, в добивании буржуазии, в ломке саботажа. Сегодня писать об этом в «тезисах текущего момента» значит повернуться лицом к прошлому и не понять перехода к будущему.

...«Окончательная ломка саботажа»... Нашли задачу! Да саботажники у нас совер­шенно достаточно «сломлены». Не хватает нам совсем, совсем иного: подсчета того, куда и каких саботажников поставить должно, организации своих сил для надзора, ска­жем, одного большевистского руководителя или контролера за сотней идущих к нам на службу саботажников. При таком положении дел швыряться фразами «самое реши­тельное обобществление», «добивание», «окончательная ломка» значит попадать паль­цем в небо. Мелкобуржуазному революционеру свойственно не замечать, что для со­циализма недостаточно добивания, ломки и пр., — этого достаточно для мелкого соб­ственника, взбесившегося против крупного, — но пролетарский революционер никогда не впал бы в такую ошибку.

Если слова, приведенные нами, вызывают улыбку, то прямо уже гомерический смех вызывает открытие, сделанное «левыми коммунистами», будто Советской республике, при «правоболыпевистском уклоне», грозит «эволюция в сторону государственного ка­питализма». Вот уже подлинно, можно сказать, напугали! И с каким усердием повто­ряют «левые коммунисты» и в тезисах, и в статьях это грозное открытие...

А того не подумали, что государственный капитализм был бы шагом вперед против теперешнего положения дел в нашей Советской республике. Если бы, примерно, через полгода у нас установился государственный капитализм, это было бы громадным успе­хом и вернейшей гарантией того, что через год у нас окончательно упрочится и непо­бедимым станет социализм.

Я воображаю себе, с каким благородным негодованием отшатнется «левый комму­нист» от этих слов и какую «убийственную критику» направит он перед рабочими про­тив «правоболыпевистского уклона». Как? В Советской социалистической республике переход к государственному капитализму был бы шагом вперед?.. Это ли не измена социализму?

Именно здесь лежит корень экономической ошибки «левых коммунистов». Именно на этом пункте надо поэтому подробнее остановиться.

Во-первых, «левые коммунисты» не поняли, каков именно тот переход от капита­лизма к социализму, который дает нам право и основание называться социалистиче­ской республикой Советов.

Во-вторых, они обнаруживают свою мелкобуржуазность именно тем, что не видят мелкобуржуазной стихии, как главного врага социализма у нас.

В-третьих, выдвигая пугало «государственного капитализма», они обнаруживают непонимание Советского государства в его экономическом отличии от буржуазного го­сударства.

Рассмотрим все эти три обстоятельства.

Не было еще, кажется, такого человека, который, задаваясь вопросом об экономике России, отрицал переходный характер этой экономики. Ни один коммунист не отрицал, кажется, и того, что выражение социалистическая Советская республика означает ре­шимость Советской власти осуществить переход к социализму, а вовсе не признание новых экономических порядков социалистическими.

Но что же значит слово переход? Не означает ли оно, в применении к экономике, что в данном строе есть элементы, частички, кусочки и капитализма, и социализма?

Всякий признает, что да. Но не всякий, признавая это, размышляет о том, каковы же именно элементы различных общественно-экономических укладов, имеющиеся налицо в России. А в этом весь гвоздь вопроса. Перечислим эти элементы:

1)   патриархальное, т. е. в значительной степени натуральное, крестьянское хозяйство;

2)   мелкое товарное производство (сюда относится большинство крестьян из тех, кто продает хлеб);

3) частно-хозяйственный капитализм;

4)  государственный капитализм;
5) социализм.

Россия так велика и так пестра, что все эти различные типы общественно-экономического уклада переплетаются в ней. Своеобразие положения именно в этом.

Спрашивается, какие же элементы преобладают? Ясное дело, что в мелкокрестьян­ской стране преобладает и не может не преобладать мелкобуржуазная стихия; боль­шинство, и громадное большинство, земледельцев — мелкие товарные производители. Оболочку государственного капитализма (хлебная монополия, подконтрольные пред­приниматели и торговцы, буржуазные кооператоры) разрывают у нас то здесь, то там спекулянты, и главным предметом спекуляции является хлеб.

Главная борьба развертывается именно в этой области. Между кем и кем идет эта борьба, если говорить в терминах экономических категорий, вроде «государственный капитализм»? Между 4-ой и 5-ой ступенями в том порядке, как я их перечислил сейчас? Конечно, нет. Не государственный капитализм борется здесь с социализмом, а мелкая буржуазия плюс частнохозяйственный капитализм борются вместе, заодно, и против государственного капитализма, и против социализма. Мелкая буржуазия сопротивляет­ся против всякого государственного вмешательства, учета и контроля как государст­венно-капиталистического, так и государственно-социалистического. Это — совершен­но непререкаемый факт действительности, в непонимании которого и лежит корень экономиче­ской ошибки «левых коммунистов». Спекулянт, мародер торговли, срыватель монопо­лии — вот наш главный «внутренний» враг, враг экономических мероприятий Совет­ской власти. Если 125 лет тому назад французским мелким буржуа, самым ярым и са­мым искренним революционерам, было еще извинительно стремление победить спеку­лянта казнями отдельных, немногих «избранных» и громами декламации, то теперь чисто фразерское отношение к вопросу у каких-нибудь левых эсеров возбуждает в ка­ждом сознательном революционере только отвращение или брезгливость. Мы прекрас­но знаем, что экономическая основа спекуляции есть мелкособственнический, необы­чайно широкий на Руси, слой и частнохозяйственный капитализм, который в каждом мелком буржуа имеет своего агента. Мы знаем, что миллионы щупальцев этой мелко­буржуазной гидры охватывают то здесь, то там отдельные прослойки рабочих, что спе­куляция вместо государственной монополии врывается во все поры нашей обществен­но-экономической жизни.

Кто не видит этого, тот как раз своей слепотой и обнаруживает свою плененность мелкобуржуазными предрассудками. Именно таковы наши «левые коммунисты», кото­рые на словах (и в своем искреннейшем убеждении, конечно) беспощадные враги мел­кой буржуазии, а на деле ей только и помогают, ей только и служат, ее только точку зрения и выражают, воюя — в апреле 1918 года!! — против... «государственного капи­тализма»! Попали пальцем в небо![…]

Мелкий буржуа, хранящий тысчонки, враг государственного капитализма, и эти тысчонки он желает реализовать непременно для себя, против бедноты, против всякого общегосударственного контроля, а сумма тысчонок дает многомиллиардную базу спе­куляции, срывающей наше социалистическое строительство. Допустим, что известное число рабочих дает в несколько дней сумму ценностей, выражаемую цифрою 1000. До­пустим, далее, что 200 из этой суммы пропадает у нас вследствие мелкой спекуляции, всяческого хищения и мелкособственнического «обхода» советских декретов и совет­ских распорядков. Всякий сознательный рабочий скажет: если бы я мог дать 300 из ты­сячи, ценою создания большего порядка и организации, я бы охотно отдал триста вме­сто двухсот, ибо при Советской власти уменьшить потом эту «дань», скажем, до ста или до пятидесяти, будет совсем легкой задачей, раз порядок и организация будут на­лажены, раз мелкособственнический срыв всякой государственной монополии будет окончательно сломлен.

Этим простым цифровым примером, — который умышленно упрощен до последней степени для популярного изложения, — поясняется соотношение теперешнего поло­жения, государственного капитализма и социализма. У рабочих в руках власть в госу­дарстве, у них полнейшая юридическая возможность «взять» всю тысячу, т. е. ни ко­пейки не отдать без социалистического назначения. Эта юридическая возможность, опирающаяся на фактический переход власти к рабочим, есть элемент социализма.

Но многими путями мелкособственническая и частнокапиталистическая стихии под­рывают юридическое положение, протаскивают спекуляцию, срывают выполнение со­ветских декретов. Государственный капитализм был бы гигантским шагом вперед, да­же если бы (и я нарочно взял такой цифровой пример, чтобы резко показать это) мы заплатили больше, чем теперь, ибо заплатить «за науку» стоит, ибо это полезно для ра­бочих, ибо победа над беспорядком, разрухой, расхлябанностью важнее всего, ибо про­должение мелкособственнической анархии есть самая большая, самая грозная опас­ность, которая погубит нас (если мы не победим ее) безусловно, тогда как уплата боль­шей дани государственному капитализму не только не погубит нас, а выведет верней­шим путем к социализму. Рабочий класс, научившийся тому, как отстоять государст­венный порядок против мелкособственнической анархичности, научившийся тому, как наладить крупную, общегосударственную организацию производства, на государствен­но-капиталистических началах, будет иметь тогда, — извините за выражение, — все козыри в руках, и упрочение социализма будет обеспечено.

Государственный капитализм экономически несравненно выше, чем наша тепереш­няя экономика, это во-первых.

А во-вторых, в нем нет для Советской власти ничего страшного, ибо Советское го­сударство есть государство, в котором обеспечена власть рабочих и бедноты. «Левые коммунисты» не поняли этих бесспорных истин, которых, конечно, не понять никогда «левому эсеру», не умеющему связать в голове вообще никаких мыслей по политиче­ской экономии, но которые вынужден будет признать всякий марксист. С левым эсером не стоит и спорить, на него достаточно показать пальцем, как на «отталкивающий при­мер» пустомели, но с «левым коммунистом» спорить надо, ибо тут ошибку делают марксисты и разбор их ошибки поможет рабочему классу найти верный путь.

IV

Чтобы еще более разъяснить вопрос, приведем прежде всего конкретнейший пример государственного капитализма. Всем известно, каков этот пример: Германия. Здесь мы имеем «последнее слово» современной крупнокапиталистической техники и планомер­ной организации, подчиненной юнкерски-буржуазному империализму. Откиньте под­черкнутые слова, поставьте на место государства военного, юнкерского, буржуазного, империалистского, тоже государство, но государство иного социального типа, иного классового содержания, государство советское, т. е. пролетарское, и вы получите всю ту сумму условий, которая дает социализм.

Пока в Германии революция еще медлит «разродиться», наша задача — учиться го­сударственному капитализму немцев, всеми силами перенимать его, не жалеть дикта­торских приемов для того, чтобы ускорить это перенимание еще больше, чем Петр ус­корял перенимание западничества варварской Русью, не останавливаясь перед варвар­скими средствами борьбы против варварства. Если есть люди среди анархистов и левых эсеров (я нечаянно вспомнил речи Карелина и Ге в ЦИК), которые способны по-нарциссовски рассуждать, что-де не пристало нам, революционерам, «учиться» у не­мецкого империализма, то надо сказать одно: погибла бы безнадежно (и вполне заслу­женно) революция, берущая всерьез таких людей.

В России преобладает сейчас как раз мелкобуржуазный капитализм, от которого и к государственному крупному капитализму и к социализму ведет одна и та же дорога, ведет путь через одну и ту же промежуточную станцию, называемую «общенародный учет и контроль за производством и распределением продуктов». Кто этого не понима­ет, тот делает непростительную экономическую ошибку, либо не зная фактов действи­тельности, не видя того, что есть, не умея смотреть правде в лицо, либо ограничиваясь абстрактным противоположением «капитализма» «социализму» и не вникая в конкрет­ные формы и ступени этого перехода сейчас у нас. В скобках будь сказано, это та же самая теоретическая ошибка, которая сбила с толку лучших из людей лагеря «Новой Жизни» и «Впереда»: худшие и средние из них по тупости и бесхарактерности плетутся в хвосте буржуазии, запуганные ею; лучшие — не поняли, что о целом периоде перехо­да от капитализма к социализму учителя социализма говорили не зря и подчеркивали не напрасно «долгие муки родов» нового общества, причем это новое общество опять-таки есть абстракция, которая воплотиться в жизнь не может иначе, как через ряд разнооб­разных, несовершенных конкретных попыток создать то или иное социалистическое государство.

Дабы читатель убедился, что «высокая» оценка государственного капитализма дает­ся мной вовсе не теперь только, а давалась и до взятия власти большевиками, я позволю себе привести следующую цитату из моей брошюры «Грозящая катастрофа и как с ней бороться», написанной в сентябре 1917 г.:

«... Попробуйте-ка подставить вместо юнкерски-капиталистического, вместо поме-щичье-капиталистического государства государство революционно-демократическое, т. е. революционно разрушающее всякие привилегии, не боящееся революционно осу­ществлять самый полный демократизм? Вы увидите, что государственно-монополистический капитализм при действительно революционно-демократическом государстве неминуемо, неизбежно означает шаг и шаги к социализму!

... Ибо социализм есть не что иное, как ближайший шаг вперед от государственно-капиталистической монополии.

...Государственно-монополистический капитализм есть полнейшая материальная подготовка социализма, есть преддверие его, есть та ступенька исторической лестницы, между которой (ступенькой) и ступенькой, называемой социализмом, ника­ких промежуточных ступеней нет» (стр. 27 и 28).

Заметьте, что это писано при Керенском, что речь идет здесь не о диктатуре проле­тариата, не о социалистическом государстве, а о «революционно-демократическом». Неужели не ясно, что, чем выше мы поднялись над этой политической ступенькой, чем полнее мы воплотили в Советах социалистическое государство и диктатуру пролета­риата, тем менее нам позволительно бояться «государственного капитализма»? Неуже­ли не ясно, что в материальном, экономическом, производственном смысле мы еще в «преддверии» социализма не находимся? И что иначе, как через это, не достигнутое еще нами, «преддверие», в дверь социализма не войдешь?

С какой стороны ни подходишь к вопросу, вывод один и тот же: рассуждение «ле­вых коммунистов» о грозящем нам будто бы «государственном капитализме» есть сплошная экономическая ошибка и явственное доказательство полного их пленения именно мелкобуржуазной идеологией.

Крайне поучительно еще следующее обстоятельство.

Когда мы спорили в ЦИК с товарищем Бухариным , он заметил между прочим: в во­просе о высоких жалованьях специалистам «мы» (очевидно: мы, «левые коммунисты») «правее Ленина», ибо никакого отступления от принципов здесь не видим, памятуя слова Маркса, что при известных условиях рабочему классу всего целесообразнее было бы «откупиться от этой банды»¹¹⁸ (именно от банды капиталистов, т. е. выкупить у буржуазии землю, фабрики, заводы и прочие средства производства).

Это чрезвычайно интересное замечание вскрывает, во-первых, что Бухарин двумя головами выше левых эсеров и анархистов, что он вовсе не безнадежно погряз во фра­зах, а, напротив, старается вдуматься в конкретные трудности перехода — мучитель­ного и тяжелого перехода — от капитализма к социализму.

Во-вторых, это замечание вскрывает еще нагляднее ошибку Бухарина.

В самом деле. Вдумайтесь в мысль Маркса.

Дело шло об Англии 70-х годов прошлого века, о кульминационном периоде домо­нополистического капитализма, о стране, в которой тогда всего меньше было военщи­ны и бюрократии, о стране, в которой тогда всего более было возможностей «мирной» победы социализма в смысле «выкупа» буржуазии рабочими. И Маркс говорил: при известных условиях рабочие вовсе не откажутся от того, чтобы буржуазию выкупить. Маркс не связывал себе — и будущим деятелям социалистической революции — рук насчет форм, приемов, способов переворота, превосходно понимая, какая масса новых проблем тогда встанет, как изменится вся обстановка в ходе переворота, как часто и сильно будет она меняться в ходе переворота.

Ну, а в Советской России, после взятия власти пролетариатом, после подавления во­енного и саботажнического сопротивления эксплуататоров, — неужели не очевидно, что некоторые условия сложились по типу тех, которые могли бы сложиться полвека тому назад в Англии, если бы она мирно стала тогда переходить к социализму? Подчи­нение капиталистов рабочим в Англии могло бы тогда быть обеспечено следующими обстоятельствами: (1) полнейшим преобладанием рабочих, пролетариев, в населении вследствие отсутствия крестьянства (в Англии в 70-х годах были признаки, позволяв­шие надеяться на чрезвычайно быстрые успехи социализма среди сельских рабочих); (2) превосходной организованностью пролетариата в профессиональных союзах (Анг­лия была тогда первою в мире страной в указанном отношении); (3) сравнительно вы­сокой культурностью пролетариата, вышколенного вековым развитием политической свободы; (4) долгой привычкой великолепно организованных капиталистов Англии — тогда они были наилучше организованными капиталистами из всех стран мира (теперь это первенство перешло к Германии) — к решению компромиссом политических и экономических вопросов. Вот в силу каких обстоятельств могла тогда явиться мысль о возможности мирного подчинения капиталистов Англии ее рабочим.

У нас это подчинение в данный момент обеспечено известными коренными посыл­ками (победой в октябре и подавлением с октября по февраль военного и саботажниче­ского сопротивления капиталистов). У нас, вместо полнейшего преобладания рабочих, пролетариев, в населении и высокой организованности их, фактором победы явилась поддержка пролетариев беднейшим и быстро разоренным крестьянством. У нас, нако­нец, нет ни высокой культурности, ни привычки к компромиссам. Если продумать эти конкретные условия, то станет ясно, что мы можем и должны добиться теперь соедине­ния приемов беспощадной расправы с капиталистами некультурными, ни на какой «государственный капитализм» не идущими, ни о каком компромиссе не помышляю­щими, продолжающими срывать спекуляцией, подкупом бедноты и пр. советские ме­роприятия, с приемами компромисса или выкупа по отношению к культурным капита­листам, идущим на «государственный капитализм», способным проводить его в жизнь, полезным для пролетариата в качестве умных и опытных организаторов крупнейших предприятий, действительно охватывающих снабжение продуктами десятков миллио­нов людей[1].

Бухарин — превосходно образованный марксист-экономист. Поэтому он вспомнил, что Маркс был глубочайше прав, когда учил рабочих важности сохранить организацию крупнейшего производства именно в интересах облегчения перехода к социализму и полной допустимости мысли о том, чтобы хорошо заплатить капиталистам, выкупить их, ежели (в виде исключения: Англия была тогда исключе­нием) обстоятельства сложатся так, что заставят капиталистов мирно подчиниться и культурно, организованно перейти к социализму на условии выкупа.

Но Бухарин впал в ошибку, ибо не вдумался в конкретное своеобразие данного мо­мента в России, — момента как раз исключительного, когда мы, пролетариат России, впереди любой Англии и любой Германии по нашему политическому строю, по силе политической власти рабочих и вместе с тем позади самого отсталого из западноевро­пейских государств по организации добропорядочного государственного капитализма, по высоте культуры, по степени подготовки к материально-производственному «введе­нию» социализма. Не ясно ли, что из этого своеобразного положения вытекает для дан­ного момента именно необходимость своеобразного «выкупа», который рабочие долж­ны предложить культурнейшим, талантливейшим, организаторски наиболее способным капиталистам, готовым идти на службу к Советской власти и добропорядочно помогать налажению крупного и крупнейшего «государственного» производства? Не ясно ли, что при таком своеобразном положении мы должны стараться избежать двоякого рода ошибок, из которых каждая по-своему мелкобуржуазна? С одной стороны, непоправи­мой ошибкой было бы объявить, что раз признано несоответствие наших экономиче­ских «сил» и силы политической, то, «следовательно», не надо было брать власть¹¹⁹. Так рассуждают «человеки в футлярах», забывающие, что «соответствия» не будет ни­когда, что его не может быть в развитии природы, как и в развитии общества, что толь­ко путем ряда попыток, — из которых каждая, отдельно взятая, будет одностороння, будет страдать известным несоответствием, — создастся цельный социализм из рево­люционного сотрудничества пролетариев всех стран.

С другой стороны, явной ошибкой было бы дать волю крикунам и фразерам, кото­рые позволяют себя увлечь «яркой» революционностью, но на выдержанную, продуманную, взвешенную, учитывающую и труднейшие переходы революционную рабо­ту не способны.

К счастью, история развития революционных партий и борьбы большевизма с ними оставила нам в наследство резко очерченные типы, из коих левые эсеры и анархисты иллюстрируют собой тип плохоньких революционеров достаточно наглядно. Они кри­чат теперь — до истерики, захлебываясь, криком кричат — против «соглашательства» «правых большевиков». Но подумать они не умеют, чем плохо было и за что по спра­ведливости осуждено историей и ходом революции «соглашательство».

Соглашательство времен Керенского отдавало власть империалистской буржуазии, а вопрос о власти есть коренной вопрос всякой революции. Соглашательство части большевиков в октябре — ноябре 1917 года либо боялось взятия власти пролетариатом, либо хотело делить власть поровну не только с «ненадежными попутчиками» вроде левых эсеров, но и с врагами, Черновцами, меньшевиками, которые неизбежно мешали бы нам в основном: в разгоне Учредилки, в беспощадном сокрушении Богаевских, в полном проведении советских учреждений, в каждой конфискации.

Теперь власть взята, удержана, укреплена в руках одной партии, партии пролетариа­та, даже без «ненадежных попутчиков». Говорить теперь о соглашательстве, когда нет и быть не может даже речи о разделе власти, об отказе от диктатуры пролетариев про­тив буржуазии, значит просто повторять, как сорока, заученные, но непонятые слова. Называть «соглашательством» то, что, придя в положение, когда мы можем и должны управлять страной, мы стараемся привлечь к себе, не жалея денег, культурнейшие из капитализмом обученных элементов, их взять на службу против мелкособственниче­ского распада, это значит вовсе не уметь думать об экономических задачах строитель­ства социализма.

И потому — как ни хорошо аттестует тов. Бухарина то обстоятельство, что он сразу «устыдился» в ЦИК той «услуги», которую оказали ему Карелины и Ге, — все же по отношению к течению «левых коммунистов» остается серьезным предосте­режением указание на их политических соратников.

Вот вам «Знамя Труда», орган левых эсеров, в № от 25 апреля 1918 г. гордо заяв­ляющее: «Нынешняя позиция нашей партии солидаризируется с другим течением в большевизме (Бухариным, Покровским и др.)». Вот вам меньшевистский «Вперед» от того же числа, содержащий, между прочим, следующий «тезис» небезызвестного меньшевика Исува:

«Чуждая с самого начала истинно пролетарского характера политика Советской власти в последнее время все более открыто вступает на путь соглашения с буржуазией и принимает явно антирабочий ха­рактер. Под флагом национализации промышленности проводится политика насаждения промышленных трестов, под флагом восстановления производительных сил страны делаются попытки уничтожения восьмичасового рабочего дня, введения сдельной заработной платы и системы Тейлора, черных списков и волчьих паспортов. Эта политика грозит лишить пролетариат его основных завоеваний в экономиче­ской области и сделать его жертвой безграничной эксплуатации со стороны буржуазии».

Не правда ли, великолепно?

Друзья Керенского, ведшие вместе с ним империалистическую войну во имя тайных договоров, обещавших аннексии русским капиталистам, коллеги Церетели, собравше­гося 11 июня обезоружить рабочих¹²⁰, Либерданы, которые власть буржуазии прикры­вали звонкими фразами, они, они изобличают Советскую власть в «соглашении с бур­жуазией», в «насаждении трестов» (т. е. именно в насаждении «государственного капи­тализма»!), в введении системы Тейлора.

Да, Исуву надо поднести медаль от большевиков, а его тезис выставить в каждом ра­бочем клубе и союзе, как образчик провокаторских речей буржуазии. Рабочие знают теперь хорошо, по опыту знают повсюду Либерданов, Церетели, Исувов, и вниматель­ное размышление о том, почему подобные лакеи буржуазии провоцируют рабочих на сопротивление системе Тейлора и «насаждению трестов», будет архиполезно для рабо­чих.

Сознательные рабочие будут вдумчиво сопоставлять «тезис» друга господ Либерданов и Церетели, Исува, с следующим тезисом «левых коммунистов»:

«Введение трудовой дисциплины, в связи с восстановлением руководительства капиталистов в про­изводстве, не может существенно увеличить производительность труда, но оно понизит классовую само­деятельность, активность и организованность пролетариата. Оно грозит закрепощением рабочего класса, возбудит недовольство как отсталых слоев, так и авангарда пролетариата. Для проведения этой системы в жизнь, при господствующей в пролетарской среде ненависти против «саботажников капиталистов», коммунистической партии пришлось бы опереться на мелкую буржуазию против рабочих и тем погубить себя, как партию пролетариата» («Коммунист» № 1, стр. 8, столб. 2).

Вот нагляднейшее доказательство того, как «левые» попали в ловушку, поддались на провокацию Исувов и других иуд капитализма. Вот — хороший урок рабочим, знаю­щим, что именно авангард пролетариата стоит за введение трудовой дисциплины, что именно мелкая буржуазия больше всего лезет из кожи для разрушения этой дисципли­ны. Такие речи, как приведенный тезис «левых», есть величайший позор и полное от­речение от коммунизма на деле, полный переход на сторону именно мелкой буржуазии.

«В связи с восстановлением руководительства капиталистов», вот какими словами думают «защищаться» «левые коммунисты». Никуда не годная защита, ибо «руководи­тельство» капиталистам дается Советской властью, во-первых, при наличности рабочих комиссаров или рабочих комитетов, следящих за каждым шагом руководителя, уча­щихся на его руководительском опыте, имеющих возможность не только обжаловать распоряжения руководителя, но сместить его через органы Советской власти. Во-вторых, «руководительство» капиталистам дается для исполнительных функций, на время работы, условия которой определены именно Советской властью и ею же отме­няются и пересматриваются. В-третьих, «руководительство» капиталистам дается Со­ветской властью не как капиталистам, а как специалистам-техникам или организаторам за высшую оплату труда. И рабочие прекрасно знают, что организаторы действительно крупных и крупнейших предприятий, трестов или других учреждений, на девяносто девять сотых принадлежат к классу капиталистов, как и первоклассные техники, — но именно их мы, пролетарская партия, должны брать в «руководители» процесса труда и организации производства, ибо иных, знающих это дело из практики, из опыта, людей нет. Ибо рабочие, вышедшие из младенческого возраста, когда их могла сбивать «ле­вая» фраза или мелкобуржуазная распущенность, идут к социализму именно через ка­питалистическое руководительство трестами, через крупнейшее машинное производст­во, через предприятия с оборотами в несколько миллионов в год, — только через такие производства и предприятия. Рабочие — не мелкие буржуа. Они не боятся крупнейше­го «государственного капитализма», они его ценят, как их, пролетарское, орудие, кото­рое их, Советская, власть употребит в дело против мелкособственнического распада и развала.

Этого не понимают лишь деклассированные и потому насквозь мелкобуржуазные интеллигенты, типом которых в группе «левых коммунистов» и в их журнале выступа­ет Осинский, когда он пишет:

«... Вся инициатива в деле организации и руководства предприятием будет принадлежать «организа­торам трестов»: ведь мы не учить их хотим, не делать их рядовыми работниками, а учиться у них» («Коммунист» № 1, стр. 14, столб. 2).

Потуги на иронию в этой фразе направлены против моих слов: «учиться социализму у организаторов трестов».

Осинскому это смешно. Он хочет организаторов трестов сделать «рядовыми работ­никами». Если бы это писал человек такого возраста, про который поэт сказал: «Пятна­дцать только лет, не более того?»... — тогда бы удивляться было нечему. Но от мар­ксиста, учившегося тому, что социализм невозможен без использования завоеваний техники и культуры, достигнутых крупнейшим капитализмом, слышать такие речи несколько странно. От марксизма тут не осталось ничего.

Нет. Коммунистами достойны называться лишь те, кто понимает, что создать или ввести социализм, не учась у организаторов треста, нельзя. Ибо социализм не есть вы­думка, а есть усвоение пролетарским авангардом, завоевавшим власть, усвоение и при­менение того, что создано трестами. Нам, партии пролетариата, неоткуда взять уменья организовать крупнейшее производство, по типу трестов, как тресты, — неоткуда, если не взять его у первоклассных специалистов капитализма.

Их нам учить нечему, если не задаваться ребяческой целью «учить» буржуазных ин­теллигентов социализму: их надо не учить, а экспроприировать (что в России достаточ­но «решительно» делается), их саботаж надо сломить, их надо, как слой или группу, подчинить Советской власти. У них же нам, — если мы коммунисты не ребяческого возраста и не ребяческого понимания, — у них нам надо учиться, и есть чему учиться, ибо опыта самостоятельной работы по налажению крупнейших, десятки миллионов населения обслуживающих, предприятий у партии пролетариата и у авангарда проле­тариата нет.

И лучшие рабочие России поняли это. Они начали учиться у капиталистов-организаторов, у инженеров-руководителей, у техников-специалистов. Они начали твердо и осторожно с более легкого, постепенно переходя к труднейшему. Если в ме­таллургии и в машиностроении дело идет медленнее, то это потому, что оно труднее. А рабочие текстили, табачники, кожевенники не боятся, как деклассированные мелко­буржуазные интеллигенты, «государственного капитализма», не боятся «учиться у ор­ганизаторов трестов». Эти рабочие в центральных руководящих учреждениях, типа «Главкожи» или «Центротекстиля», сидят рядом с капиталистами, учатся у них, нала­живают тресты, налаживают «государственный капитализм», при Советской власти яв­ляющийся преддверием социализма, условием прочной победы социализма.

Такая работа передовых рабочих России, наряду с их работой по введению трудовой дисциплины, пошла и идет, не шумно, не ярко, без звона и треска, необходимого для некоторых «левых», с громадной осторожностью и постепенностью, с учетом уроков практики. В этой тяжелой работе, работе практического ученья строить крупнейшее производство, залог того, что мы на верном пути, — залог того, что сознательные рабо­чие России ведут борьбу против мелкособственнического распада и развала, против мелкобуржуазной недисциплинированности, залог победы коммунизма.

VI

В заключение — два замечания.

Когда мы спорили с «левыми коммунистами» 4 апреля 1918 г. (см. № 1 «Комму­нист», стр. 4, примечание), я в упор поставил им вопрос: попробуйте объяснить, чем вы недовольны в железнодорожном декрете, дайте ваши исправления его. Это — ваш долг, как советских руководителей пролетариата, иначе ваши слова сводятся к фразе.

Вышел 20 апреля 1918 г. «Коммунист» № 1 — в нем ни слова о том, как бы надо, по мнению «левых коммунистов», изменить или исправить ж.-д. декрет.

Этим молчанием «левые коммунисты» осудили себя сами. Они ограничились вылаз­ками-намеками против ж.-д. декрета (стр. 8 и 16 в № 1), но ничего членораздельного на вопрос: «как же исправить декрет, если он неверен?» не дали.

Комментарии излишни. Такую «критику» ж.-д. декрета (образца нашей линии, линии твердости, линии диктатуры, линии пролетарской дисциплины) сознательные рабочие назовут либо «исувовской», либо фразой.

Крайне характерно, что у авторов тезисов нет ни звука о значении диктатуры пролетариата в эко­номической области жизни. Они говорят только «об организованности» и т. п. Но это признает и мелкий буржуа, чурающийся именно диктатуры рабочих в экономических отношениях. Пролетарский револю­ционер никогда не мог бы в такой момент «забыть» об этом «гвозде» пролетарской революции, направ­ленной против хозяйственных основ капитализма.

Другое замечание. В № 1 «Коммуниста» напечатана очень лестная для меня рецен­зия т. Бухарина на мою брошюру «Государство и революция». Но, как ни ценен мне отзыв людей вроде Бухарина, я должен по совести сказать, что характер рецензии об­наруживает печальный и знаменательный факт: Бухарин смотрит на задачи пролетар­ской диктатуры, повернувшись лицом к прошлому, а не к будущему. Бухарин заметил и подчеркнул то, что может быть общего в вопросе о государстве у пролетарского и мел­кобуржуазного революционера. Бухарин «не заметил» как раз того, что отделяет перво­го от второго.

Бухарин заметил и подчеркнул, что старый государственный аппарат надо «раз­бить», «взорвать», что буржуазию надо «додушить» и т. п. Взбесившийся мелкий бур­жуа тоже может хотеть этого. И это, в главных чертах, уже сделала революция наша с октября 1917 г. по февраль 1918 г.

Но чего не может хотеть даже самый революционный мелкий буржуа, чего хочет сознательный пролетарий, чего еще не сделала наша революция, об этом также гово­рится в моей брошюре. И об этой задаче, задаче завтрашнего дня, Бухарин промолчал.

А я тем более имею оснований об этом не молчать, что, во-первых, от коммуниста следует ждать большего внимания к задачам завтрашнего, а не вчерашнего дня, а, во-вторых, моя брошюра писана до взятия власти большевиками, когда большевиков нель­зя было угощать вульгарно-мещанским соображением: «ну, после того, как захватили власть, конечно, запели о дисциплине...»

«... Социализм будет перерастать в коммунизм... ибо люди привыкнут к соблюдению элементарных условий общественности без насилия и без подчинения» («Государство и революция», стр. 77—78 . Об «элементарных условиях» речь шла, следовательно, до взятия власти).

«... Только тогда демократия начнет отмирать...» когда «люди постепенно привыкнут к соблюдению элементарных, веками известных, тысячелетиями повторявшихся во всех прописях, правил общежития, к соблюдению их без насилия, без принуждения, без особого аппарата для принуждения, который называется государством» (там же, стр. 84 ; о «прописях» речь шла до взятия власти).

«... Высшая фаза развития коммунизма» (каждому по потребностям, каждый по спо­собностям) «предполагает и не теперешнюю производительность труда и не тепереш­него обывателя, способного зря, вроде как бурсаки у Помяловского, портить склады общественного богатства и требовать невозможного» (там же, стр. 91).

«... До тех пор, пока наступит высшая фаза коммунизма, социалисты требуют строжайшего контроля со стороны общества и со стороны государства над мерой труда и мерой потребления...» (там же) .

«... Учет и контроль — вот главное, что требуется для налажения, для правильного функционирования первой фазы коммунистического общества» (там же, стр. 95). И контроль этот надо наладить не только за «ничтожным меньшинством капиталистов, за господчиками, желающими сохранить капиталистические замашки», но и за теми из рабочих, которые «глубоко развращены капитализмом» (там же, стр. 96), и за «тунеядцами, баричами, мошенниками и тому подобными хранителями традиций капитализ­ма» (там же).

Знаменательно, что этого Бухарин не подчеркнул[2].

5. V. 1918.

Напечатано 9, 10 и 11 мая 1918 г. в газете «Правда» Печатается по тексту брошюры: Н. Ле­нин. «Главная задача наших дней», Москва, изд. «Прибой», 1918, сверенному с текстом газеты и брошюры: Н. Ленин (В. И. Улья­нов). «Старые статьи на близкие к новым темы», Москва, 1922

2-4-52

«ЭКОНОМИКА И ПОЛИТИКА В ЭПОХУ ДИКТАТУРЫ ПРОЛЕТАРИАТА

К двухлетнему юбилею Советской власти я задумал написать небольшую брошюру на тему, указанную в заглавии. Но в сутолоке повседневной работы мне не удалось до сих пор пойти дальше предварительной подготовки отдельных частей . Поэтому я ре­шил сделать опыт краткого, конспективного изложения самых существенных, на мой взгляд, мыслей по данному вопросу. Разумеется, конспективный характер изложения несет с собой много неудобств и минусов. Но, может быть, для небольшой журнальной статьи окажется тем не менее достижимой скромная цель: дать постановку вопроса и канву для обсуждения его коммунистами разных стран.

1

Теоретически не подлежит сомнению, что между капитализмом и коммунизмом ле­жит известный переходный период. Он не может не соединять в себе черты или свой­ства обоих этих укладов общественного хозяйства. Этот переходный период не может не быть периодом борьбы между умирающим капитализмом и рождающимся комму­низмом; — или иными словами: между побежденным, но не уничтоженным, капита­лизмом и родившимся, но совсем еще слабым, коммунизмом.

Не только для марксиста, но для всякого образованного человека, знакомого так или иначе с теорией развития, необходимость целой исторической эпохи, которая отличается этими чертами переходного периода, должна быть ясна сама собою. И однако все рассуждения о пере­ходе к социализму, которые мы слышим от современных представителей мелкобуржу­азной демократии (а таковыми являются, вопреки своему якобы социалистическому ярлычку, все представители II Интернационала, включая таких людей, как Макдональд и Жан Лонге, Каутский и Фридрих Адлер), отличаются полным забвением этой само­очевидной истины. Мелкобуржуазным демократам свойственно отвращение к классо­вой борьбе, мечтания о том, чтобы обойтись без нее, стремление сгладить и примирить, притупить острые углы. Поэтому такие демократы либо отмахиваются от всякого при­знания целой исторической полосы перехода от капитализма к коммунизму, либо своей задачей считают выдумку планов примирения обеих борющихся сил вместо того, что­бы руководить борьбой одной из этих сил.

В России диктатура пролетариата неизбежно должна отличаться некоторыми осо­бенностями по сравнению с передовыми странами вследствие очень большой отстало­сти и мелкобуржуазности нашей страны. Но основные силы — и основные формы об­щественного хозяйства — в России те же, как и в любой капиталистической стране, так что особенности эти могут касаться только не самого главного.

Эти основные формы общественного хозяйства: капитализм, мелкое товарное произ­водство, коммунизм. Эти основные силы: буржуазия, мелкая буржуазия (особенно кре­стьянство), пролетариат.

Экономика России в эпоху диктатуры пролетариата представляет из себя борьбу первых шагов коммунистически объединенного, — в едином масштабе громадного го­сударства, — труда с мелким товарным производством и с сохраняющимся, а равно с возрождающимся на его базе капитализмом.

Труд объединен в России коммунистически постольку, поскольку, во-первых, отме­нена частная собственность на средства производства, и поскольку, во-вторых, проле­тарская государственная власть организует в общенациональном масштабе крупное производство на государственной земле и в государственных предприятиях, распреде­ляет рабочие силы между разными отраслями хозяйства и предприятиями, распределя­ет массовые количества принадлежащих государству продуктов потребления между трудящимися.

Мы говорим о «первых шагах» коммунизма в России (как говорит это и наша пар­тийная программа, принятая в марте 1919 г.), ибо все эти условия осуществлены у нас лишь частью, или иными словами: осуществление этих условий находится лишь в на­чальной стадии. Сразу, одним революционным ударом, сделано то, что вообще можно сделать сразу: например, в первый же день диктатуры пролетариата, 26 октября 1917 г. (8 ноября 1917 г.), отменена частная собственность на землю, без вознаграждения крупных собственников, экспроприированы крупные собственники земли. В несколько месяцев экспроприированы, тоже без вознаграждения, почти все крупные капиталисты, владельцы фабрик, заводов, акционерных предприятий, банков, железных дорог и так далее. Государственная организация крупного производства в промышленности, пере­ход от «рабочего контроля» к «рабочему управлению» фабриками, заводами, железны­ми дорогами — это, в основных и главнейших чертах, уже осуществлено, но по отно­шению к земледелию это только-только начато («советские хозяйства», крупные хозяй­ства, организованные рабочим государством на государственной земле). Равным обра­зом только-только начата организация различных форм товариществ мелких земледельцев, как переход от мелкого товарного земледелия к коммунистическому. То же самое надо сказать про государственную организацию распределения продуктов взамен частной торговли, т.е. государственную заготовку и доставку хлеба в города, промышленных продуктов в де­ревню. Ниже будут приведены имеющиеся по этому вопросу статистические данные.

Крестьянское хозяйство продолжает оставаться мелким товарным производством. Здесь мы имеем чрезвычайно широкую и имеющую очень глубокие, очень прочные корни, базу капитализма. На этой базе капитализм сохраняется и возрождается вновь — в самой ожесточенной борьбе с коммунизмом. Формы этой борьбы: мешочничество и спекуляция против государственной заготовки хлеба (а равно и других продуктов), — вообще против государственного распределения продуктов.

В крестьянской стране первыми выиграли, больше всего выиграли, сразу выиграли от диктатуры пролетариата крестьяне вообще. Крестьянин голодал в России при поме­щиках и капиталистах. Крестьянин никогда еще, в течение долгих веков нашей исто­рии, не имел возможности работать на себя: он голодал, отдавая сотни миллионов пу­дов хлеба капиталистам, в города и за границу. Впервые при диктатуре пролетариата крестьянин работал на себя и питался лучше горожанина. Впервые крестьянин увидал свободу на деле: свободу есть свой хлеб, свободу от голода. Равенство при распределе­нии земли установилось, как известно, максимальное: в громадном большинстве случа­ев крестьяне делят землю «по едокам».

В этом разграничении вся суть социализма.

И неудивительно, что социалисты на словах, мелкобуржуазные демократы на деле (Мартовы и Черновы, Каутские и К⁰) этой сути социализма не понимают.

Разграничение, указанное здесь, очень трудно, ибо в живой жизни все свойства «крестьянина», как они ни различны, как они ни противоречивы, слиты в одно целое. Но все же разграничение возможно и не только возможно, но оно неизбежно вытекает из условий крестьянского хозяйства и крестьянской жизни. Крестьянина трудящегося веками угнетали помещики, капиталисты, торгаши, спекулянты и их государство, включая самые демократические буржуазные республики. Крестьянин трудящийся воспитал в себе ненависть и вражду к этим угнетателям и эксплуататорам в течение веков, а это «воспитание», данное жизнью, заставляет крестьянина искать союза с рабочим против капиталиста, против спекулянта, против торгаша. А в то же самое время экономическая обстановка, обстановка товарного хозяйства, неизбежно делает крестьянина (не всегда, но в громадном большинстве случаев) торгашом и спекулянтом.

Приведенные нами выше статистические данные показывают наглядно разницу ме­жду крестьянином трудящимся и крестьянином спекулянтом. Вот тот крестьянин, ко­торый дал в 1918—1919 году голодным рабочим городов 40 миллионов пудов хлеба по твердым, государственным, ценам, в руки государственных органов, несмотря на все недостатки этих органов, прекрасно сознаваемые рабочим правительством, но не уст­ранимые в первый период перехода к социализму, вот этот крестьянин есть крестьянин трудящийся, полноправный товарищ социалиста-рабочего, надежнейший союзник его, родной брат в борьбе против ига капитала. А вот тот крестьянин, который продал из-под полы 40 миллионов пудов хлеба по цене вдесятеро более высокой, чем государст­венная, используя нужду и голод городского рабочего, надувая государство, усиливая и порождая всюду обман, грабеж, мошеннические проделки, вот тот крестьянин есть спе­кулянт, союзник капиталиста, есть классовый враг рабочего, есть эксплуататор. Ибо иметь излишки хлеба, собранного с общегосударственной земли при помощи орудий, в создание которых вложен так или иначе труд не только крестьянина, но и рабочего и так далее, иметь излишки хлеба и спекулировать ими, значит быть эксплуататором го­лодного рабочего.

Вы — нарушители свободы, равенства, демократии — кричат нам со всех сторон, указывая на неравенство рабочего и крестьянина в нашей Конституции, на разгон учредилки, на насильственное отобрание излишков хлеба и т. п. Мы отвечаем: не было в мире государства, которое бы так много сделало для устранения того фактического неравенства, той фактической несвободы, от которых веками страдал крестьянин труженик. Но с крестьянином спекулянтом мы ни­когда не признаем равенства, как не признаем «равенства» эксплуататора с эксплуати­руемым, сытого с голодным, «свободы» первого грабить второго. И с теми образован­ными людьми, которые не хотят понять этой разницы, мы будем обращаться как с бе­логвардейцами, хотя бы эти люди назывались демократами, социалистами, интерна­ционалистами, Каутскими, Черновыми, Мартовыми.

Социализм есть уничтожение классов. Диктатура пролетариата сделала для этого уничтожения все, что могла. Но сразу уничтожить классы нельзя.

И классы остались и останутся в течение эпохи диктатуры пролетариата. Диктату­ра будет ненужна, когда исчезнут классы. Они не исчезнут без диктатуры пролетариа­та.

Классы остались, но каждый видоизменился в эпоху диктатуры пролетариата; изме­нилось и их взаимоотношение. Классовая борьба не исчезает при диктатуре пролета­риата, а лишь принимает иные формы.

Пролетариат был при капитализме классом угнетенным, классом, лишенным всякой собственности на средства производства, классом, который один только был непосред­ственно и всецело противопоставлен буржуазии и потому один только способен был быть революционным до конца. Пролетариат стал, свергнув буржуазию и завоевав по­литическую власть, господствующим классом: он держит в руках государственную власть, он распоряжается обобществленными уже средствами производства, он руково­дит колеблющимися, промежуточными элементами и классами, он подавляет возрос­шую энергию сопротивления эксплуататоров.

Все это — особые задачи классовой борьбы, задачи, которых раньше пролетариат не ставил и не мог ставить.

Класс эксплуататоров, помещиков и капиталистов, не исчез и не может сразу исчез­нуть при диктатуре пролетариата. Эксплуататоры разбиты, но не уничтожены. У них осталась международная база, международный капитал, отделением коего они являются. У них остались частью некоторые средства производства, остались деньги, остались громадные общественные связи. Энергия сопротивления их возросла, именно вследст­вие их поражения, в сотни и в тысячи раз. «Искусство» государственного, военного, экономического управления дает им перевес очень и очень большой, так что их значе­ние несравненно больше, чем доля их в общем числе населения. Классовая борьба свергнутых эксплуататоров против победившего авангарда эксплуатируемых, т. е. про­тив пролетариата, стала неизмеримо более ожесточенной. И это не может быть иначе, если говорить о революции, если не подменять этого понятия (как делают все герои II Интернационала) реформистскими иллюзиями.

Наконец, крестьянство, как и всякая мелкая буржуазия вообще, занимает и при дик­татуре пролетариата среднее, промежуточное положение: с одной стороны, это — до­вольно значительная (а в отсталой России громадная) масса трудящихся, объединяемая общим интересом трудящихся освободиться от помещика и капиталиста; с другой сто­роны, это — обособленные мелкие хозяева, собственники и торговцы. Такое экономи­ческое положение неизбежно вызывает колебания между пролетариатом и буржуазией. А при обостренной борьбе между этими последними, при невероятно крутой ломке всех общественных отношений, при наибольшей привычке к старому, рутинному, не­изменяемому со стороны именно крестьян и мелких буржуа вообще, естественно, что мы неизбежно будем наблюдать среди них переходы от одной стороны к другой, коле­бания, повороты, неуверенность и т. д.

По отношению к этому классу — или к этим общественным элементам — задача пролетариата состоит в руководстве, в борьбе за влияние на него. Вести за собой ко­леблющихся, неустойчивых — вот что должен делать пролетариат.

Если мы сопоставим вместе все основные силы или классы и их видоизмененное диктатурой пролетариата взаимоотношение, мы увидим, какой безграничной теорети­ческой нелепостью, каким тупоумием является ходячее, мелкобуржуазное представле­ние о переходе к социализму «через демократию» вообще, которое мы видим у всех представителей II Интернационала. Унаследованный от буржуазии предрассудок на­счет безусловного, внеклассового содержания «демократии» — вот основа этой ошиб­ки. На самом же деле и демократия переходит в совершенно новую фазу при диктатуре пролетариата, и классовая борьба поднимается на более высокую ступень, подчиняя себе все и всякие формы.

Общие фразы о свободе, равенстве, демократии на деле равносильны слепому по­вторению понятий, являющихся слепком с отношений товарного производства. По­средством этих общих фраз решать конкретные задачи диктатуры пролетариата значит переходить, по всей линии, на теоретическую, принципиальную позицию буржуазии. С точки зрения пролетариата, вопрос становится только так: свобода от угнетения каким классом? равенство какого класса с каким? демократия на почве частной собственности или на базе борьбы за отмену частной собственности? и т. д.

Энгельс давно разъяснил в «Анти-Дюринге», что понятие равенства, будучи слепком с отношений товарного производства, превращается в предрассудок, если не понимать равенства в смысле уничтожения классов . Эту азбучную истину об отличии буржу­азно-демократического и социалистического понятия равенства постоянно забывают. А если не забывать ее, то становится очевидным, что пролетариат, свергнувший буржуа­зию, делает этим самый решительный шаг к уничтожению классов и что для довершения этого пролетариат должен продолжать свою классовую борьбу, используя аппарат государственной власти и применяя раз­личные приемы борьбы, влияния, воздействия по отношению к свергнутой буржуазии и по отношению к колеблющейся мелкой буржуазии[1].

30.X.1919.

«Правда» № 250 и «Известия ВЦИК» № 250, 7 ноября 1919 г

      Подпись: Н. Ленин

2-4-53

«Мы в России переживаем (третий год после сверже­ния буржуазии) первые шаги перехода от капитализма к социализму, или к низшей ста­дии коммунизма. Классы остались и останутся годами повсюду после завоевания вла­сти пролетариатом. Разве, может быть, в Англии, где нет крестьян (но все же есть мел­кие хозяйчики!), срок этот будет меньше. Уничтожить классы — значит не только про­гнать помещиков и капиталистов — это мы сравнительно легко сделали — это значит также уничтожить мелких товаропроизводителей, а их нельзя прогнать, их нельзя подавить, с ними надо ужиться, их можно (и должно) переделать, перевоспи­тать только очень длительной, медленной, осторожной организаторской работой. Они окружают пролетариат со всех сторон мелкобуржуазной стихией, пропитывают его ею, развращают его ею, вызывают постоянно внутри пролетариата рецидивы мелкобуржу­азной бесхарактерности, раздробленности, индивидуализма, переходов от увлечения к унынию. Нужна строжайшая централизация и дисциплина внутри политической партии пролетариата, чтобы этому противостоять, чтобы организаторскую роль пролетариата (а это его главная роль) проводить правильно, успешно, победоносно. Диктатура проле­тариата есть упорная борьба, кровавая и бескровная, насильственная и мирная, военная и хозяйственная, педагогическая и администраторская, против сил и традиций старого общества. Сила привычки миллионов и десятков миллионов — самая страшная сила. Без партии, железной и закаленной в борьбе, без партии, пользующейся доверием всего честного в данном классе, без партии, умеющей следить за настроением массы и влиять на него, вести успешно такую борьбу невозможно. Победить крупную централизован­ную буржуазию в тысячу раз легче, чем «победить» миллионы и миллионы мелких хо­зяйчиков, а они своей повседневной, будничной, невидной, неуловимой, разлагающей деятельностью осуществляют те самые результа­ты, которые нужны буржуазии, которые реставрируют буржуазию. Кто хоть сколько-нибудь ослабляет железную дисциплину партии пролетариата (особенно во время его диктатуры), тот фактически помогает буржуазии против пролетариата»[1].

2-4-54

«Надо постараться, чтобы с коммунистами не повторилась та же ошибка, только с другой стороны, или, вернее, — чтобы была поскорее исправлена и быстрее, безболез­неннее для организма изжита та же ошибка, только с другой стороны, делаемая «ле­выми» коммунистами. Левое доктринерство есть тоже ошибка, не только правое док­тринерство. Конечно, ошибка левого доктринерства в коммунизме является, в настоя­щий момент, в тысячу раз менее опасной и менее значительной, чем ошибка правого доктринерства (т. е. социал-шовинизма и каутскианства), но ведь это только потому так, что левый коммунизм течение совсем молодое, только-только зарождающееся. Только поэтому болезнь, при известных условиях, может быть легко излечена, и необ­ходимо приняться за ее излечение с максимальной энергией.

Старые формы лопнули, ибо оказалось, что новое содержание в них — содержание антипролетарское, реакционное — достигло непомерного развития. У нас есть теперь, с точки зрения развития международного коммунизма, такое прочное, такое сильное, такое могучее содержание работы (за Со­ветскую власть, за диктатуру пролетариата), что оно может и должно проявить себя в любой форме, и новой и старой, может и должно переродить, победить, подчинить себе все формы, не только новые, но и старые, — не для того, чтобы со старым помириться, а для того, чтобы уметь все и всяческие, новые и старые формы сделать орудием пол­ной и окончательной, решительной и бесповоротной победы коммунизма.

Коммунисты должны приложить все усилия, чтобы направить рабочее движение и общественное развитие вообще самым прямым и самым быстрым путем к всемирной победе Советской власти и диктатуре пролетариата. Это бесспорная истина. Но стоит сделать маленький шаг дальше — казалось бы, шаг в том же направлении — и истина превратится в ошибку. Стоит сказать, как говорят немецкие и английские левые ком­мунисты, что мы признаем только один, только прямой путь, что мы не допускаем ла­вирования, соглашательства, компромиссов, и это уже будет ошибкой, которая способ­на принести, частью уже принесла и приносит, серьезнейший вред коммунизму. Правое доктринерство уперлось на признании одних только старых форм и обанкротилось до конца, не заметив нового содержания. Левое доктринерство упирается на безусловном отрицании определенных старых форм, не видя, что новое содержание пробивает себе дорогу через все и всяческие формы, что наша обязанность, как коммунистов, всеми формами овладеть, научиться с максимальной быстротой дополнять одну форму дру­гой, заменять одну другой, приспособлять свою тактику ко всякой такой смене, вызы­ваемой не нашим классом или не нашими усилиями.

Всемирная революция так могуче подтолкнута и ускорена ужасами, гнусностями, мерзостями всемирной империалистской войны, безвыходностью созданного ею поло­жения, — эта революция развивается вширь и вглубь с такой превосходной быстротой, с таким великолепным богатством сменяющихся форм, с таким назидательным практическим опровержением всякого доктринерства, что имеются все основания надеяться на быстрое и полное излечение международного коммунистиче­ского движения от детской болезни «левого» коммунизма.

27. IV. 1920»[1].

2-4-55

«Если в международном отношении мы приобрели базу, покончив с целым рядом во­енных нашествий и вырвав мирные договоры с целым рядом государств, то в экономи­ческом отношении мы только теперь получаем возможность иметь хлеб для нужд рабо­чих, занятых в промышленности, хлеб для промышленности, т. е. топливо, в таких раз­мерах, чтобы начать социалистическое строительство. И тут наша главная задача, в этом самый гвоздь вопроса, тут переход, который мы несколько раз пытались делать. Я помню, что в апреле 1918 года я перед собранием ВЦИК говорил о том, что военные задачи наши как будто кончаются, что мы Россию не только убедили, не только отвое­вали ее от эксплуататоров для трудящихся, но мы теперь должны перейти к задачам, чтобы Россией управлять для хозяйственного строительства . Передышка, которую мы тогда имели, оказалась самой ничтожной. Война, которую нам навязали, начиная с чехословацкого восстания летом 1918 года , оказалась крайне свирепой. Но эту попытку мы делали несколько раз: и весной 1918 г. и, в более широком масштабе, весной ны­нешнего года, когда вопрос о трудовых армиях был практически поставлен²⁸. Теперь мы должны этот переход еще раз поставить во главу угла и напрячь все силы, чтобы его осуществить. Здесь в высшей степени важная задача всего социалистического пере­ворота, взятого с международной точки зрения, с точки зрения победы над капитализ­мом вообще. Чтобы победить капитализм вообще, надо, во-первых, победить эксплуа­таторов и отстоять власть эксплуатируемых — задача свержения эксплуататоров рево­люционными силами; во-вторых, задача созидательная — построить новые экономиче­ские отношения, показать пример того, как это делается. Эти две стороны задачи осуществ­ления социалистического переворота связаны неразрывно и отличают нашу революцию от всех предыдущих, в которых довольно было стороны разрушительной.

Если же мы второй задачи не решим, то никакие успехи, никакие победы в деле свержения эксплуататоров, в деле военного отпора международным империалистам ничего не дадут, и возврат к старому останется неизбежным. На этот счет в смысле теоретическом не может быть двух мнений. Переход здесь чрезвычайно резкий и труд­ный, требующий иных приемов, иного распределения и использования сил, иного уст­ремления внимания, психологии и т. д. Вместо методов революционного свержения эксплуататоров и отпора насильникам мы должны применить методы организаторства, строительства, мы должны проявить себя, отстоять себя перед всем миром не только, как сила, способная сопротивляться военному удушению, а как сила, способная пока­зать пример. Всегда, во всех сочинениях крупнейших социалистических писателей, можно было найти указание на эти две стороны задачи социалистической революции, которые, как две стороны задачи, относятся и к внешнему миру, к тем государствам, которые остались в руках капиталистов, так и к непролетарским массам своей собст­венной страны. Мы убедили крестьянство, что пролетариат дает ему условия существо­вания лучшие, чем давала буржуазия, убедили на практике. Когда крестьянство, хотя и недовольное большевистским режимом, тем не менее сравнило его на практике с учредиловскими, колчаковскими и другими порядками, то пришло к выводу, что большеви­ки обеспечили ему существование лучше и в военном отношении защитили его от на­силия империалистов всего мира. А между тем половина крестьянства жила под усло­виями буржуазии по-буржуазному, иначе и не могла жить. Пролетариат теперь должен разрешить вторую задачу, показать крестьянину, что он может дать ему образец и практику таких экономических отношений, которые окажутся выше тех, где каждая крестьянская семья хозяйничает по-своему. До сих пор крестьянство только в этот ста­рый порядок и верит, до сих пор его считает нормальным. Это не подлежит сомнению. Чтобы оно от нашей пропаганды переменило свое отношение к жизненным вопросам, к экономике, это — чистейшие пустяки. Оно в положении выжидательном, оно сдела­лось из нейтрально-враждебного нам нейтрально-сочувствующим нам. Оно предпочи­тает нас всякому другому правительству, видя, что рабочее, пролетарское государство, пролетарская диктатура, не есть грубое насилие, узурпация, как изображали, а есть лучший защитник крестьянства, чем колчаковцы, деникинцы и т. д.

Но этого мало, мы не сделали того главного, что нужно сделать — показать, что пролетариат восстановит крупное производство и общественное хозяйство так, чтобы перевести крестьянство на высший экономический строй. Мы должны, доказавши, что революционной организацией мы в состоянии дать отпор насилию по отношению к эксплуатируемым, то же самое доказать в другой области, создавши такой пример, ко­торый бы не убеждал словами, а показывал на деле всей громадной массе крестьян и мелкобуржуазным элементам, и остальным странам, что коммунистический строй, ук­лад, может быть создан пролетариатом, победившим в войне. Эта задача имеет всемир­ное значение. Для того, чтобы нам одержать вторую половину победы в международ­ном смысле, нужно разрешить вторую половину задачи — в деле хозяйственного строительства. Об этом мы говорили на последней партийной конференции , так что мне кажется, что здесь детально останавливаться на отдельных сторонах нет надобно­сти и возможности, эта задача охватывает все в деле хозяйственного строительства. Я кратко указал условия обеспечения хлебом рабочих, занятых в промышленности, и обеспечения промышленности топливом. Такие условия являются фундаментом, обес­печивающим возможность дальнейшей постройки. Я должен добавить, что на предстоящем съезде Советов, как вы видели из порядка дня, опубликованного в газетах, этот вопрос о хозяйственном строительстве должен явиться центральным во­просом. Весь порядок дня приспособлен к тому, чтобы все внимание и заботы всех съе­хавшихся делегатов, всей массы советских и партийных работников во всей республике сосредоточить на хозяйственной стороне, на восстановлении транспорта, промышлен­ности, на том, что названо осторожно «помощью крестьянскому хозяйству», но что оз­начает гораздо больше — целую систему, обдуманный ряд мер для того, чтобы кресть­янское хозяйство, которое будет существовать еще довольно долго, поднять на долж­ную высоту.

В связи с этим на съезде Советов поставлен доклад по электрификации России для того, чтобы единый хозяйственный план восстановления народного хозяйства, о кото­ром мы говорили, установить со стороны техники. Если не перевести Россию на иную технику, более высокую, чем прежде, не может быть речи о восстановлении народного хозяйства и о коммунизме. Коммунизм есть Советская власть плюс электрификация всей страны, ибо без электрификации поднять промышленность невозможно. Эта зада­ча длительная, не менее, как на 10 лет, при условии привлечения к этой работе массы техников, которые дадут съезду Советов целый ряд печатных документов, где разраба­тывается детально этот план²⁹. Меньше, чем через 10 лет, мы не можем осуществить основы этого плана, создать 30 крупнейших районов электрических станций, которые дали бы возможность перевести всю промышленность на современные основания. По­нятно, что без этой перестройки всей промышленности, с точки зрения условий круп­ного машинного производства, социалистическое строительство останется только сум­мой декретов, останется политической связью рабочего класса с крестьянством, оста­нется спасением крестьянства от колчаковщины, деникинщины, останется примером для всех держав мира, но не будет иметь своей основы. Коммунизм предполагает Со­ветскую власть, как политический орган, дающий возможность массе угнетенных вершить все дела, — без этого комму­низм немыслим. И во всем мире мы видим доказательство этого, потому что идея Со­ветской власти, ее программа во всем мире одерживает безусловную победу. Это мы видим из каждого эпизода борьбы против II Интернационала, который держится помо­щью полиции, попов и старых буржуазных чиновников рабочего движения.

Этим обеспечена политическая сторона, но экономическая может быть обеспечена только тогда, когда действительно в русском пролетарском государстве будут сосредо­точены все нити крупной промышленной машины, построенной на основах современ­ной техники, а это значит — электрификация, а для этого нужно понимать основные условия применения электричества и соответственно понимать и промышленность и земледелие. Задача громадная, срок для ее осуществления требуется гораздо более зна­чительный, чем тот, в течение которого мы отстояли свое существование против роен­ного нашествия. Но мы этого срока не боимся, мы считаем завоеванием то, что мы при­влекли десятки и сотни инженеров и представителей науки, пропитанных буржуазными взглядами, дали им задание реорганизации всего хозяйства, промышленности и земле­делия, вызвали в них интерес и получили множество материала, который сводится в целый ряд брошюр. Каждый район по электрификации освещен отдельной брошюрой. План электрификации Северного района готов, интересующиеся его могут получить. К съезду Советов будут изданы брошюры, посвященные каждому району и дающие весь план реорганизации. Задача в том, чтобы со всех концов, в каждой партийной ячейке, в каждом советском учреждении по этому единому плану, рассчитанному на долгий ряд лет, систематически велась работа, чтобы в недалеком будущем мы могли представить конкретно, насколько и как мы двигаемся вперед, не впадая ни в какой самообман и не скрывая трудностей, которые стоят перед нами. Эта задача единого хозяйственного плана, его осуществление во что бы то ни стало становится перед всей республикой.

Коммунистической партией в связи с этой задачей должна быть поставлена вся агита­ция, вся пропаганда и партийная работа. Об этом не раз говорено теоретически, никто против этого не спорит, но сделана из этого едва ли сотая доля того, что сделать надо.

Естественное дело, мы привыкли к периоду политической войны, мы все закалялись в политически-военной борьбе, и потому сейчас то, что сделано теперешней Советской властью, это только подход к задаче, которая требует сейчас перевести поезд на другие рельсы, а этот поезд должен тащить десятки миллионов людей. Переход такой штучки на другие рельсы, когда местами и рельс нет, требует напряженного внимания, знания и очень много настойчивости. Ввиду того, что культурный уровень крестьян и рабочей массы не соответствовал задаче, и в то же время мы, чуть ли не на 99%, привыкли к во­енно-политическим задачам, у нас получилось возрождение бюрократизма. Это всеми признано. Задача Советской власти в том, чтобы старый аппарат уничтожить целиком, как он был уничтожен в Октябре, и передать власть Советам, но мы уже в своей про­грамме признаемся, что у нас получилось возрождение бюрократизма, что экономиче­ских основ для действительного социалистического общества еще нет. Культурных ус­ловий, грамотности, вообще более высокой культуры в массе рабочих и крестьян нет. Это получилось потому, что военные задачи отвлекали все лучшее из пролетариата. Пролетариат гигантские жертвы принес для военных задач, на которые пришлось от­дать десятки миллионов крестьян, и надо было привлекать к работе пропитанные бур­жуазными взглядами элементы, так как других никаких нет. Поэтому мы и должны бы­ли сказать в программе, в таком документе, как программа партии, что бюрократизм возродился и нужна систематическая борьба против него. Понятное дело, что возро­дившийся в советских учреждениях бюрократизм не мог не оказать тлетворного влия­ния и среди партийных организаций, так как верхушки партии являются верхушками советского аппарата: это одно и то же. Значит, если мы сознали зло — старый бюрократизм, который мог проявиться в партийном аппарате, — очевидно и естествен­но, что в партийных организациях и установлены все признаки этого зла. И если это так, то этот вопрос поставлен в порядок дня съезда Советов и занял большое внимание настоящей конференции, и законным образом занял потому, что партийная болезнь, признание которой выражено в резолюциях общепартийной конференции³¹, есть не только в Москве, но она распространяется и на всю республику. Это связано с необхо­димостью вести военно-политическую работу, когда мы должны были увлечь кресть­янские массы и когда мы не могли усилить требовательность в смысле более широкого плана, связанного с развитием уровня крестьянской экономики, уровня крестьянских масс.

Вы мне позволите в заключение сказать несколько слов о том положении внутри партии, о той борьбе, о том проявлении оппозиции, с которым прекрасно знакомы при­сутствующие и которое на Московской городской и губернской конференции отняло много сил и внимания, может быть, гораздо больше, чем было бы нам всем желательно. Естественное дело, что громадный переход, сделанный сейчас при истощении сил, ко­торые были взяты республикой у пролетариата и партии за три года борьбы, поставил нас в трудное положение перед задачей, которую точно учесть не под силу. Мы долж­ны сознаться, что точного размера зла мы не знаем, что соотношений и точных группи­ровок мы не можем определить. Главное значение партийной конференции в том, что­бы вопрос поставить, чтобы существующее зло не скрывать, обратить на него внимание партии и призвать всех членов партии к работе над тем, как от этого зла избавиться. Естественное дело, и с точки зрения Центрального Комитета, и, я думаю, с точки зре­ния громадного большинства партийных товарищей, не может подлежать сомнению (насколько я знаю взгляды, от которых никто не отказывается), что, в связи с кризисом в партии, в оппозиции, существующей не только в Москве, но и во всей России, прояв­ляется очень много совершенно здорового, необходимого и неизбежного в моменты естественного роста партии и перехода от та­кого положения, когда все внимание было обращено на задачи политические и воен­ные, к положению строительства и организации, когда мы должны охватить десятки бюрократических учреждений и когда культурный уровень большинства пролетариата и крестьян не соответствует задаче. Ведь Рабоче-Крестьянская инспекция существует больше, как пожелание, ее нельзя было пустить в ход потому, что лучшие рабочие бы­ли взяты на фронт, и потому, что культурный уровень крестьянских масс не мог вы­двинуть работников в значительном масштабе.

Естественное дело, что оппозиция, которая ставит? своим лозунгом переход наибо­лее быстрый, привлечение наибольшего количества свежих и молодых сил, привлече­ние рабочих на местах на более ответственные должности, имеет за собой чрезвычайно здоровые стремления, тенденцию и программу. Ни в ЦК, ни в кругах сколько-нибудь ответственных товарищей, насколько можно было судить по тому, как они высказыва­лись, на этот счет нет двух мнений. Но нет также сомнения и в том, что наряду с этим здоровым, которое все объединяется на платформе осуществления решений конферен­ции, есть и другие начала. На всех совещаниях, также и на предварительных, которые имели состав более обычного числа настоящей конференции, вы не могли услышать двух мнений по этому вопросу. Общая программа наша должна быть осуществлена, — в этом нет сомнения, и предстоит теперь трудная работа. Конечно, здесь уже нельзя по существу дела ограничиться свержением этого противника и отпором этого противни­ка. Ведь тут перед нами та мелкобуржуазная стихия, которая в числе десятков миллио­нов нас окружает; нас меньше, нас очень мало по сравнению с этой мелкобуржуазной массой. Мы должны воспитывать эту массу, подготовлять ее, а между тем все подго­товляющие, организованные силы мы должны были бросить на другое дело, очень ин­тересное, тяжелое и очень рискованное, на дело, связанное с большими жертвами, на дело войны. Таков уже порядок этого военного дела, и от него избавиться нельзя.

И вот, в связи с этим положением, мы должны дать себе отчет в том — имеем ли мы здесь полное оздоровление партии, полную победу над бюрократизмом для постановки хозяйственного строительства на начале более правильном, для осуществления Рабоче-Крестьянской инспекции не в декретном только смысле, но действительным притяги­ванием рабочих масс? Это дело трудное, и главная задача наша должна быть, если го­ворить о партийных задачах, в том, что мы должны добиться наиболее быстрой ликви­дации так называемой линии оппозиции. Если говорить о различных взглядах, различ­ном понимании происходящего, различных программах, хотя бы даже дальнейшей дея­тельности, то ЦК должен отнестись к этому вопросу с наибольшим вниманием на всех совещаниях Политбюро и на пленумах, где существуют взгляды с различными оттен­ками. Задачу эту обеспечит дружная работа среди всей партии. Мы считаем это чрез­вычайно важным. Перед нами сейчас стоит хозяйственная работа, более трудная, чем военная, которую мы проделали энтузиазмом крестьян, потому что, несомненно, кре­стьяне предпочитали рабочее государство колчаковскому. Совсем не то теперь, когда нужно крестьянские массы перевести к строительству, для них совершенно чуждому, которое они не понимают и которому не могут верить. Эта задача требует большей сис­тематичности, большего упорства, больших организаторских способностей, а по части организаторских способностей российский человек, пожалуй, самый плохой человек. Это — самая наша слабая сторона; поэтому, если что-нибудь мешает этой работе, нам надо постараться поскорей это убрать. Оппозиция, представляющая собой переход, не­сомненно, несет в себе нечто здоровое, но когда она превращается в оппозицию для оппозиции, тогда нужно этому положить безусловно конец. Мы много потеряли време­ни на перепалки, перебранки и на склоки и должны сказать себе: «довольно!» и поста­раться на тех или иных условиях сделать работу здоровой. Сделать такие-то и такие-то уступки, лучше большие, чем меньшие, тем, кто недоволен, кто на­зывает себя оппозицией, но добиться того, чтобы работа была дружной, ибо без этого существовать в таких условиях, когда мы окружены внешними и внутренними врагами, невозможно.

Несомненно, старой, мелкобуржуазной стихии, мелких хозяйчиков гораздо больше, чем нас. Они сильнее, чем социалистическое хозяйственное производство, объединен­ное на потребностях рабочих. Всякий, кто соприкасался с деревней и видел спекуляцию в городе, прекрасно понимает, что это общество, основанное на мелком хозяйственном строительстве, больше нас, поэтому тут нужна абсолютно дружная работа, и мы долж­ны ее добиться во что бы то ни стало. Когда мне приходилось наблюдать споры и борь­бу в московских организациях, приходилось наблюдать, как много прений происходило на собраниях, как много было взаимных перепалок, перестрелок, то я пришел к заклю­чению, что пора это кончить и объединиться всем на платформе конференции. Нужно сказать, что к этому мы пришли дорогой ценой. Печально было видеть, например, как на партийных собраниях часы уходили на перебранки по такому вопросу — пришел ли такой-то вовремя на собрание, выявило ли себя такое лицо так-то и так-то. Разве для этого собираются на собрания? Для этого существует известная комиссия, обсуждаю­щая, выявило ли себя лицо, представленное по списку, тем или другим образом. Но тут идет вопрос о содержании собрания. Например, возьмите такого опытного партийного товарища, как Бубнов. Я слышал его речь о платформе, выдвинутой конференцией. Эта платформа сводится к большей свободе критики. Но ведь конференция была в сентяб­ре, а теперь ноябрь. Свобода критики — прекрасная вещь, но после того, как мы все под ней подписались, не грех заняться вопросом и о содержании критики. Свободой критики нас долгое время пугали меньшевики, эсеры и прочие люди, но мы этого не испугались. Если свобода критики означает свободу защиты капитализма, то мы ее раз­давим. Мы ушли вперед. Свобода критики провозглашена, но нужно подумать о содержании кри­тики.

И тут приходится признать нечто печальное, что содержания критики не видать. Приходишь в район и думаешь — какое же содержание критики. Нельзя же при помо­щи партийных организаций победить старыми бюрократическими приемами безгра­мотность. Каким же иным способом можно прекратить бюрократизм, как не привлече­нием рабочих и крестьян? И на районных собраниях содержание критики касается ме­лочей, а о Рабоче-Крестьянской инспекции я не слыхал ни слова, ни звука. Я не слыхал, чтобы тот или другой район привлекал к этому делу рабочих или крестьян. Работа на­стоящего строительства — это есть применение критики и ее содержание. А в Москве каждое хозяйство небольшого дома, каждая крупная фабрика, каждый завод должны иметь свой опыт. Если мы хотим бороться с бюрократизмом, то мы должны привлечь к этому низы. Мы должны знать, какой опыт был на такой-то фабрике или заводе, что ими сделано было, чтобы прогнать таких-то бюрократов, какой опыт был у квартально­го хозяйства, у потребительного общества. Нужна наибольшая быстрота обращения всего хозяйственного механизма, а между тем об этом не слышишь ни звука, а пере­бранок и склок сколько угодно. Конечно, такой гигантский переворот не мог обойтись без этого сора, без этой, не всегда отличающейся чистотой, пены. Нам пора поставить вопрос не только о свободе критики, но и о ее содержании. Пора сказать, что, учитывая наш опыт, мы должны сделать целый ряд уступок, мы должны сказать себе, что в даль­нейшем мы не допустим больше ни малейшего уклонения в сторону склок. Нам нужно поставить на нашем прошлом крест и приняться за настоящее хозяйственное строи­тельство, за переделку всей партийной работы, чтобы она руководила советским хозяй­ственным строительством и практическими успехами, пропагандировала бы больше делом, чем словами. Ведь теперь ни рабочего, ни крестьянина словами вы не убедите, убедить его можно только примером. Их нужно убедить в том, что они смогут улучшить свое хозяйство без капиталистов, что для устранения кон­фликтов им не нужно ни полицейской палки, ни капиталистического голода, а нужно руководство партийных людей. Вот на эту точку зрения мы должны стать, и тогда в дальнейшем хозяйственном строительстве мы достигнем успеха, который в междуна­родном отношении доведет нашу победу уже до полного конца»[1].

Напечатано в декабре 1920 г. в брошюре «Очередные вопросы текущей работы партии», изд. Московского комитета РКП (б)

Печатается по тексту брошюры, сверенному со стенограммой

2-4-56

«Говорить после этого, что иностранцы, которые будут приписаны к определенным концессиям, нам опасны, или чтобы мы не сумели уследить за ними, смешно. Незачем было огород городить, незачем было браться управлять государством. Здесь — задача чисто организационная, на которой не стоит долго останавливаться.

Но, конечно, было бы величайшей ошибкой думать, что концессии означают мир. Ничего подобного. Концессии — это не что иное, как новая форма войны. Европа вое­вала с нами, и теперь война переходит в новую плоскость. Раньше война шла в той об­ласти, в которой империалисты были бесконечно сильнее, в области военной. Если подсчитать число пушек, пулеметов у них и у нас, число сол­дат, которое может мобилизовать наше правительство и их — мы безусловно должны были бы быть раздавлены в две недели. Однако мы в этой области устояли, и мы бе­ремся воевать дальше, переходим к войне экономической. У нас определенно говорит­ся, что рядом с концессионным куском, с концессионным квадратом будет наш квад­рат, потом опять их квадрат; мы будем учиться у них постановке образцовых предпри­ятий, ставя рядом свое. Если мы не сумеем этого, тогда не приходится ни о чем гово­рить. Оборудование по последнему слову техники в настоящий момент — задача не­легкая, и нужно этому учиться, учиться на практике, ибо никакими школами, универ­ситетами, курсами этого не достигнуть, и поэтому мы даем концессии в шахматном по­рядке: приходите и учитесь здесь же.

Экономически для нас от концессий гигантская польза. Конечно, создавая поселки, они принесут с собой капиталистические привычки, будут разлагать крестьянство. Но надо следить, надо шаг за шагом противопоставлять свое коммунистическое воздейст­вие. Это тоже своего рода война, военное состязание двух способов, двух формаций, двух хозяйств — коммунистического и капиталистического. Мы докажем, что мы сильнее. Нам говорят: «Ну, хорошо, вы устояли на внешнем фронте, начинайте стро­ить, давайте строить и посмотрим, кто победит...». Конечно, задача трудная, но мы го­ворили и говорим: «Социализм имеет силу примера». Насилие имеет свою силу по от­ношению к тем, кто хочет восстановить свою власть. Но этим и исчерпывается значе­ние насилия, а дальше уже имеет силу влияние и пример. Надо показать практически, на примере, значение коммунизма. У нас нет машин, война нас разорила, война отняла у России экономические ресурсы, но мы все-таки не боимся этого состязания, потому что оно будет выгодно для нас во всех отношениях.

Это будет война, во время которой тоже нельзя делать ни малейшей уступки. Эта война выгодна для нас во всех отношениях, выгоден и переход от старой войны к этой новой, не говоря уже о том, что имеется некоторая косвенная гарантия мира. Я говорил на том собрании, о котором так неудачно передано в «Правде», что мы сейчас перешли от войны к миру, но мы не забыли, что вернется опять война . Пока остались капитализм и социализм, они мирно жить не могут: либо тот, либо другой в конце концов победит; либо по Со­ветской республике будут петь панихиды, либо — по мировому капитализму. Это — отсрочка в войне. Капиталисты будут искать поводов, чтобы воевать. Если они примут предложение и пойдут на концессии, им будет труднее. С одной стороны, в случае вой­ны мы будем иметь наилучшие условия; с другой, не пойдут на концессии те, кто хочет воевать. Существование концессий есть экономический и политический довод против войны. Те государства, которые могли бы с нами воевать, воевать не смогут, если возь­мут концессии, это связывает. Мы настолько ценим эту связь, что не будем бояться платить, тем более, что мы платим из тех производительных средств, которых мы раз­вить не можем. За Камчатку мы платим 100 000 пудов нефти, из них взяв себе 2%, мы платим нефтью. Если мы не заплатим, мы и 2-х пудов не получим. Это цена ростовщи­ческая, да, но пока капитализм существует, ждать от него божеской цены не приходит­ся. Но выгоды несомненны. С точки зрения опасности столкновения капитализма и большевизма надо сказать, что концессии есть продолжение войны, но на другом по­прище. Придется следить за каждым шагом противника. Потребуются все средства управления, надзора, влияний, воздействия. Это то же самое есть война. Мы сражались в войне более крупной, а в этой войне мобилизуем на нее еще больше народу, чем на ту. На эту войну будет поголовно мобилизоваться всякий, кто трудится; ему будут го­ворить и пояснять: «Если капитализм делает то-то, вы, рабочие и крестьяне, свергнув капиталистов, должны делать не меньше их. Учитесь».

Я уверен, что Советская власть догонит и обгонит капиталистов и что выигрыш окажется у нас не только чисто экономический. Мы получим эти несчастные два про­цента — это очень мало, но это кое-что. Кроме того, мы получим науку, выучку: ничего не стоит никакая школа, никакой университет, если нет практического уменья. Вы уви­дите из карты, которая приложена к брошюрке, которую покажет т.Милютин, что мы даем преимущественно концессии на окраинах. В Европейской России — северные ле­са — 70 миллионов десятин. Миллионов 17 десятин назначены под концессии. Наши лесные хозяйства размежеваны в шахматном порядке: леса — в Западной Сибири, на дальнем севере. Мы ничего не можем потерять. Главные предприятия — в Западной Сибири, богатства которой необъятны. Мы не разовьем из них и одной сотой доли в десять лет. При помощи же капиталистов-иностранцев, отдавая им один рудник, мы получаем возможность разрабатывать свои рудники. Давая концессии, мы выбираем места.

Как поставить концессии с точки зрения надзора? Они попытаются разлагать наше крестьянство, наши массы. Крестьянин, как мелкий хозяйчик, по природе своей скло­нен к свободной торговле, а мы считаем это дело преступлением. Тут — дело государ­ственной борьбы. Тут-то мы и должны противопоставить два способа ведения хозяйст­ва — социалистический и капиталистический. Тут тоже война, в которой мы и должны дать решительный бой. У нас гигантский неурожай, бескормица и падеж скота и наряду с этим громадные площади земли лежат неразработанными. На днях будет издан дек­рет, чтобы изо всех сил добиться возможно полного засева и улучшения сельского хозяйства.

Далее, у нас есть один миллион десятин целины, которой мы не поднимем, так как не имеем рабочего скота, не имеем необходимых орудий, а трактором эту землю можно поднять на любую глубину. Поэтому нам выгодно эту землю сдать в аренду. Если даже мы отдадим половину, даже три четверти продуктов, то и тогда мы будем в выигрыше. Вот та политика, которая направляет наши действия, и я могу сказать, что не только экономические соображения и конъюнктура мирового хо­зяйства, но и глубокие политические соображения должны лежать в основе действия. Всякий иной подход к делу будет близоруким. Если стоит вопрос об экономической выгодности или невыгодности концессий, то экономическая выгодность бесспорна. Без концессий мы своей программы и электрификации страны выполнить не можем; без них в десять лет невозможно восстановить нашего хозяйства, а когда мы его восстано­вим, мы будем непобедимы для капитала. Концессия — это не мир с капитализмом, а война в новой плоскости. Война оружием и танками заменяется войной экономической. Правда, и она таит в себе новые трудности и новые опасности. Но я уверен, что мы из них выйдем. Я убежден, что, при такой постановке вопроса о концессиях, мы гигант­ское большинство партийных товарищей убедим легко, что концессии необходимы, а тот инстинктивный страх, о котором я говорил, есть полезный и здоровый страх, кото­рый мы превратим в движущую силу, которая даст нам более быструю победу в пред­стоящей экономической войне»[1].

Газетный отчет напечатан

7 декабря 1920 г. в «Красной Газете» №275

Впервые полностью напечатано

в 1923 г. в Собрании сочинений

Н. Ленина (В. Ульянова), том XVII

2-4-57

«Товарищи, мы пережили год исключительный, мы позволили себе роскошь дискус­сий и споров внутри нашей партии . Для партии, которая окружена врагами, могущест­веннейшими и сильнейшими врагами, объединяющими весь капиталистический мир, для партии, которая несет на себе неслыханное бремя, эта роскошь была поистине уди­вительна!

Я не знаю, как вы оцените теперь это. Вполне ли, по-вашему, соответствовала эта роскошь нашим богатствам и материальным и духовным? От вас зависит оценить это. Но во всяком случае я должен сказать одно, что здесь, на этом съезде, мы должны по­ставить своим лозунгом, своей главной целью и задачей, которую мы во что бы то ни стало должны осуществить, это — чтобы из дискуссии и споров выйти более крепкими, нежели тогда, когда мы их начали. (Аплодисменты.) Вы, товарищи, не можете не знать, что все наши враги, — а имя им легион, — во всех своих бесчисленных загра­ничных органах повторяют и развивают ту же стоустую и тысячеустую молву, которую наши буржуазные и мелкобуржуазные враги распространяют здесь, внутри Советской республики, а именно: если дискуссия — значит споры, если споры — значит раздоры, если раздоры — значит коммунисты ослабели: напирай, лови момент, пользуйся их ос­лаблением! Это сделалось лозунгом враждебного нам мира. Мы этого ни на секунду не должны забывать. Наша задача теперь показать, что, как бы в прошлом, правильно или неправильно, мы себе эту роскошь ни позволяли, но из этого положения надо выйти таким образом, чтобы из чрезвычайного обилия платформ, оттенков, оттеночков, почти что оттеночков, формулированных, продискутированных, мы на нашем партийном съезде, надлежащим образом просмотрев их, сказали себе: во всяком случае, как бы дискуссия ни проявлялась до сих пор, как бы мы между собой ни спорили, — а перед нами столько врагов, — задача диктатуры пролетариата в крестьянской стране так не­объятна, трудна, что нам мало, чтобы только формально, — уже ваше присутствие здесь, на этом съезде, доказывает, что это так, — но чтобы и не только формально ра­бота была более сплоченной, более дружной, чем прежде, чтобы не было ни малейших следов фракционности, — где и как бы она ни проявлялась до сих пор, — чтобы ни в косм случае их не осталось. Только при этом условии мы те громадные задачи, которые лежат перед нами, выполним. И я уверен, что выражу намерение и твердое решение всех вас, если скажу: с еще более прочным, еще более дружным и искренним партийным единством мы должны выйти с настоящего съезда, во всяком случае! (Аплодисменты.)»[1]

«Правда» № 52, 9 марта 1921 г.

2-4-58

«ДОКЛАД О ЗАМЕНЕ РАЗВЕРСТКИ НАТУРАЛЬНЫМ НАЛОГОМ 15 МАРТА

Товарищи, вопрос о замене разверстки налогом является прежде всего и больше все­го вопросом политическим, ибо суть этого вопроса состоит в отношении рабочего класса к крестьянству. Постановка этого вопроса означает, что мы должны отношения этих двух главных классов, борьба между которыми или соглашение между которыми определяют судьбы всей нашей революции, подвергнуть новому или, я бы сказал, по­жалуй, более осторожному и правильному дополнительному рассмотрению и извест­ному пересмотру. Мне нет надобности подробно останавливаться на вопросах о причи­нах такого пересмотра. Вы все, конечно, прекрасно знаете, какая сумма событий, осо­бенно на почве крайнего обострения нужды, вызванной войной, разорением, демобили­зацией и крайне тяжелым неурожаем, какая сумма обстоятельств сделала положение крестьянства особенно тяжелым, острым и неизбежно усилила колебание его от проле­тариата к буржуазии.

Два слова о теоретическом значении или о теоретическом подходе к этому вопросу. Нет сомнения, что социалистическую революцию в стране, где громадное большинство населения принадлежит к мелким земледельцам-производителям, возможно осущест­вить лишь путем целого ряда особых переходных мер, которые были бы совершенно ненужны в странах развитого капитализма, где наемные рабочие в промышленности и земледелии составляют громадное большинство. В странах развитого капитализма есть сложившийся в течение десятков лет класс наемных сельскохозяйственных рабо­чих. Только такой класс социально, экономически и политически может быть опорой непосредственного перехода к социализму. Только в таких странах, где этот класс дос­таточно развит, непосредственный переход от капитализма к социализму возможен и не требует особых переходных общегосударственных мер. Мы подчеркивали в целом ряде произведений, во всех наших выступлениях, во всей прессе, что в России дело об­стоит не так, что в России мы имеем меньшинство рабочих в промышленности и гро­мадное большинство мелких земледельцев. Социалистическая революция в такой стра­не может иметь окончательный успех лишь при двух условиях. Во-первых, при усло­вии поддержки ее своевременно социалистической революцией в одной или несколь­ких передовых странах. Как вы знаете, для этого условия мы очень много сделали по сравнению с прежним, но далеко недостаточно, чтобы это стало действительностью.

Другое условие, это — соглашение между осуществляющим свою диктатуру или держащим в своих руках государственную власть пролетариатом и большинством кре­стьянского населения. Соглашение, это — понятие очень широкое, которое включает в себя целый ряд мер и переходов. Здесь надо сказать, что мы должны ставить дело во всей нашей пропаганде и агитации начистоту. Люди, которые под политикой понимают мелкие приемы, сводящиеся иногда чуть ли не к обману, должны встречать в нашей среде самое решительное осуждение. Необходимо исправление их ошибок. Классы об­мануть нельзя. Мы очень много сделали за три года, чтобы политическую сознатель­ность в массах поднять. Массы из острой борьбы учились больше всего. Нам надо — согласно нашему миросозерцанию, нашему революционному опыту в течение десяти­летий, урокам нашей революции — ставить вопросы прямиком: интересы этих двух классов различны, мелкий земледелец не хочет того, чего хочет рабочий.

Мы знаем, что только соглашение с крестьянством может спасти социалистическую революцию в России, пока не наступила революция в других странах. И так, прямиком, на всех собраниях, во всей прессе и нужно говорить. Мы знаем, что это соглашение между рабочим классом и крестьянством непрочно, — чтобы выразиться мягко, не за­писывая этого слова «мягко» в протокол, — а если говорить прямо, то оно порядочно хуже. Во всяком случае мы не должны стараться прятать что-либо, а должны говорить прямиком, что крестьянство формой отношений, которая у нас с ним установилась, не­довольно, что оно этой формы отношений не хочет и дальше так существовать не бу­дет. Это бесспорно. Эта воля его выразилась определенно. Это — воля громадных масс трудящегося населения. Мы с этим должны считаться, и мы достаточно трезвые поли­тики, чтобы говорить прямо: давайте нашу политику по отношению к крестьянству пе­ресматривать. Так, как было до сих пор, — такого положения дольше удерживать нель­зя.

Мы должны сказать крестьянам: «Хотите вы назад идти, хотите вы реставрировать частную собственность и свободную торговлю целиком, — тогда это значит скатывать­ся под власть помещиков и капиталистов неминуемо и неизбежно. Целый ряд истори­ческих примеров и примеров революций это свидетельствует. Весьма небольшое рас­суждение из азбуки коммунизма, из азбуки политической экономии подтвердит неиз­бежность этого. Давайте же разбирать. Расчет ли крестьянству расходиться с пролета­риатом так, чтобы покатиться назад — и позволить стране откатываться — до власти капиталистов и помещиков, или не расчет? Рассчитывайте и давайте рассчитывать вме­сте».

И мы думаем, что если рассчитывать правильно, то при всей сознаваемой глубокой розни экономических интересов пролетариата и мелкого земледельца расчет будет в нашу пользу.

Как ни трудно наше положение в смысле ресурсов, а задача удовлетворить среднее крестьянство — должна быть разрешена. Крестьянство стало гораздо более средним, чем прежде, противоречия сгладились, земля разделена в пользование гораздо более уравнительное, кулак подрезан и в значительной части экспроприирован — в России больше, чем на Украине, в Сибири меньше. Но в общем и целом, данные стати­стики указывают совершенно бесспорно, что деревня нивелировалась, выравнилась, т. е. резкое выделение в сторону кулака и в сторону беспосевщика сгладилось. Все ста­ло ровнее, крестьянство стало в общем в положение середняка.

Можем ли мы удовлетворить это среднее крестьянство, как таковое, с его экономи­ческими особенностями, с его экономическими корнями? Если кто-либо из коммуни­стов мечтал, что в три года можно переделать экономическую базу, экономические корни мелкого земледелия, то он, конечно, был фантазер. И — нечего греха таить — таких фантазеров в нашей среде было немало. И ничего тут нет особенно худого. Отку­да же было в такой стране начать социалистическую революцию без фантазеров? Прак­тика, разумеется, показала, какую огромнейшую роль могут играть всевозможного рода опыты и начинания в области коллективного ведения земледельческого хозяйства. Но практика показала, что эти опыты, как таковые, сыграли и отрицательную роль, когда люди, полные самых добрых намерений и желаний, шли в деревню устраивать комму­ны, коллективы, не умея хозяйничать, потому что коллективного опыта у них не было. Опыт этих коллективных хозяйств только показывает пример, как не надо хозяйничать: окрестные крестьяне смеются или злобствуют.

Вы прекрасно знаете, сколько было таких примеров. Повторяю, что это неудиви­тельно, ибо дело переработки мелкого земледельца, переработки всей его психологии и навыков есть дело, требующее поколений. Решить этот вопрос по отношению к мелко­му земледельцу, оздоровить, так сказать, всю его психологию может только материаль­ная база, техника, применение тракторов и машин в земледелии в массовом масштабе, электрификация в массовом масштабе. Вот что в корне и с громадной быстротой пере­делало бы мелкого земледельца.

Если я говорю, что нужны поколения, это не значит, что нужны столетия. Вы прекрас­но понимаете, что достать тракторы, машины и электрифицировать громадную страну — такое дело может, во всяком случае, исчисляться не менее чем десятилетиями. Вот какова объективная обстановка.

Мы должны постараться удовлетворить требования крестьян, которые не удовлетво­рены, которые недовольны, и законно недовольны, и не могут быть довольны. Мы должны им сказать: «Да, такое положение не может держаться дальше». Как крестья­нина удовлетворить и что значит удовлетворить его? Откуда мы можем взять ответ на вопрос о том, как его удовлетворить? Конечно, из тех же самых требований крестьян­ства. Мы эти требования знаем. Но мы должны проверить их, просмотреть с точки зре­ния экономической науки все то, что мы знаем об экономических требованиях земле­дельца. Вникая в этот вопрос, мы скажем себе сразу: удовлетворить мелкого земле­дельца, по сути дела, можно двумя вещами. Во-первых, нужна известная свобода обо­рота, свобода для частного мелкого хозяина, а во-вторых, нужно достать товары и про­дукты. Что за свобода оборота, ежели нечего оборачивать, и свобода торговли, ежели нечем торговать! Это останется бумажкой, а классы удовлетворяются не бумажками, а материальными вещами. Эти два условия надо хорошенечко понять. О втором условии, —как нам достать товары, сумеем ли мы их достать — об этом мы будем говорить по­том. А первое условие, — свобода оборота, — на этом надо остановиться.

Что же такое свобода оборота? Свобода оборота — это есть свобода торговли, а сво­бода торговли, значит назад к капитализму. Свобода оборота и свобода торговли, это значит товарный обмен между отдельными мелкими хозяевами. Мы все, кто учился хо­тя бы азбуке марксизма, знаем, что из этого оборота и свободы торговли неизбежно вы­текает деление товаропроизводителя на владельца капитала и на владельца рабочих рук, разделение на капиталиста и на наемного рабочего, т. е. воссоздание снова капита­листического наемного рабства, которое не с неба сваливается, а вырастает во всем мире именно из товарного земледельческого хозяйства. Это мы прекрасно знаем теоретически, и в России всякий, кто присматривался к жизни и к условиям хозяйства мелкого земледельца, не может не наблюдать этого.

Спрашивается, как же так, может ли коммунистическая партия признать свободу торговли, к ней перейти? Нет ли тут непримиримых противоречий? На это надо отве­тить, что вопрос, разумеется, в практическом разрешении чрезвычайно труден. Я зара­нее предвижу и из бесед с товарищами знаю, что предварительный проект замены раз­верстки налогом, проект, который вам роздан, больше всего вопросов, законных и не­избежных, вызывает насчет того, что обмен допускается в пределах местного хозяйст­венного оборота. Это сказано в конце 8 параграфа. Что это значит, каковы этому преде­лы, как это осуществить? Если кто думает на такой вопрос получить ответ на данном съезде, тот ошибается. Ответ на этот вопрос мы получим от нашего законодательства, наша задача установить только принципиальную линию, выставить лозунг. Наша пар­тия — правительственная партия, и то постановление, которое вынесет партийный съезд, будет обязательным для всей республики, и здесь мы должны решить этот во­прос принципиально. Мы должны решить этот вопрос принципиально, оповестить об этом крестьянство, потому что посев на носу. И дальше — двинуть весь наш аппарат, все наши теоретические силы, весь наш практический опыт, чтобы посмотреть, как это сделать. Можно ли это сделать, теоретически говоря, можно ли до известной степени восстановить свободу торговли, свободу капитализма для мелких земледельцев, не подрывая этим самым корней политической власти пролетариата? Можно ли это? Можно, ибо вопрос — в мере. Если бы мы оказались в состоянии получить хотя бы не­большое количество товаров и держали бы их в руках государства, в руках имеющего политическую власть пролетариата, и могли бы пустить эти товары в оборот, — мы бы как государство к политической власти своей прибавили экономическую власть. Введение этих товаров в оборот оживит мелкое земледелие, которое сейчас страшно замерло под гнетом тяже­лых условий войны, разорения и под гнетом невозможности развернуть мелкое земле­делие. Мелкий земледелец, пока он остается мелким, должен иметь стимул, толчок, по­будитель, соответствующий его экономической базе, т. е. мелкому отдельному хозяй­ству. Тут из местной свободы оборота не выскочишь. Если этот оборот дает государст­ву в обмен на продукты промышленности известное минимальное количество хлеба, достаточное для покрытия потребностей города, фабрик, промышленности, тогда эко­номический оборот восстанавливается так, что государственная власть в руках проле­тариата остается и укрепляется. Крестьянство требует , на практике показать ему, что рабочий, держащий в своих руках фабрики, заводы, промышленность, может оборот с крестьянством поставить. И, с другой стороны, громадная земледельческая страна с плохими путями сообщения, с необъятными пространствами, различным климатом, различными сельскохозяйственными условиями и проч. неизбежно предполагает из­вестную свободу оборота местного земледелия и местной промышленности в местном масштабе. Мы в этом отношении очень много погрешили, идя слишком далеко: мы слишком далеко зашли по пути национализации торговли и промышленности, по пути закрытия местного оборота. Было ли это ошибкой? Несомненно.

В этом отношении нами было сделано много просто ошибочного, и было бы вели­чайшим преступлением здесь не видеть и не понимать того, что мы меры не соблюли, не знали, как ее соблюсти. Но тут также была и вынужденная необходимость: мы жили до сих пор в условиях такой бешеной, неслыханно тяжелой войны, когда ничего, кроме как действия по-военному, нам не оставалось и в области экономической. И чудом бы­ло, что такую войну выдержала разоренная страна, и это чудо не с небес свалилось, а оно выросло из экономических интересов рабочего класса и крестьянства, которые соз­дали это чудо своим массовым подъемом; этим чудом был создан отпор помещикам и капиталистам. Но в то же время факт несо­мненный, и его не нужно скрывать в агитации и пропаганде, что мы зашли дальше, чем это теоретически и политически было необходимо. Мы можем в порядочной степени свободный местный оборот допустить, не разрушая, а укрепляя политическую власть пролетариата. Как это сделать — это дело практики. Мое дело доказать вам, что теоре­тически это мыслимо. Пролетариату, держащему в руках государственную власть, если у него имеются какие-нибудь ресурсы, вполне возможно пустить их в оборот и достиг­нуть этим известного удовлетворения среднего крестьянина, удовлетворить его на ос­нове местного хозяйственного оборота.

Теперь несколько слов о местном хозяйственном обороте. Предварительно я должен коснуться вопроса о кооперации. Конечно, при местном хозяйственном обороте коопе­рация, которая у нас в состоянии чрезмерного задушения, нам нужна. Наша программа подчеркивает, что лучший аппарат для распределения есть оставшаяся от капитализма кооперация, что этот аппарат нужно сохранить. Это говорится в программе. Исполнили ли мы это? Очень недостаточно, а частью совсем не исполняли, опять-таки частью по ошибке, частью по военной нужде. Кооперация, выделяя элементы более хозяйствен­ные, более высокие в экономическом отношении, тем самым в политике выделяла меньшевиков и эсеров. Это химический закон, — тут ничего не поделаешь! (С м е х.) Меньшевики и эсеры, это — люди, которые сознательно или бессознательно восста­навливают капитализм и помогают Юденичам. Это тоже закон. Мы должны с ними воевать. Коли воевать, так по-военному: мы должны были защищать себя, и мы себя защитили. Но можно ли остаться непременно при теперешнем положении? Нельзя. И связывать себе этим руки будет безусловно ошибкой. Вот почему по вопросу о коопе­рации я предлагаю резолюцию, которая очень коротка, и я ее прочту:

«Ввиду того, что резолюция IX съезда РКП об отношении к кооперации вся по­строена на признании принципа разверстки, которая теперь заменяется натуральным налогом, X съезд РКП поста­новляет:

Указанную резолюцию отменить.

Съезд поручает Центральному Комитету выработать и провести в партийном и со­ветском порядке постановления, которые бы улучшили и развили строение и деятель­ность кооперативов в согласии с программой РКП и применительно к замене разверст­ки натуральным налогом» .

Вы скажете, что это неопределенно. Да, и надо, чтобы это было до известной степе­ни неопределенно. Почему это надо? Потому что, чтобы было вполне определенно, на­до до конца знать, что мы сделаем на весь год. Кто это знает? Никто не знает и знать не может.

Но резолюция IX съезда связывает руки, она говорит: «подчинить Компроду». Компрод — прекрасное учреждение, но обязательно подчинить ему кооперацию и связы­вать себе руки, когда пересматриваешь отношения к мелким земледельцам, это — по­литически делать явную ошибку. Мы должны поручить вновь выбранному ЦК разрабо­тать и установить известные меры и изменения, проверить шаги вперед и назад, кото­рые мы проделаем, — в какой мере это надо делать, как соблюсти политические инте­ресы, насколько отпустить, чтобы было полегче, как проверить результаты опыта. Мы в этом отношении стоим, говоря теоретически, перед целым рядом переходных ступеней, переходных мер. Для нас ясно одно: резолюция IX съезда предполагала, что наше дви­жение будет идти по прямой линии. Оказалось, как оказывалось постоянно во всей ис­тории революций, что движение пошло зигзагами. Связывать руки такой резолюцией — политическая ошибка. Отменяя ее, мы говорим, что надо руководствоваться про­граммой, которая подчеркивает значение кооперативного аппарата.

Отменяя резолюцию, мы говорим: применяйтесь к замене разверстки налогом. Но когда мы это проведем? Не раньше урожая, т. е. через несколько месяцев. Одинаково это будет в разных местностях? Ни в коем случае. Центральную Россию, Украину, Сибирь шаблонизировать, подчинять извест­ному шаблону будет величайшей глупостью. Я предлагаю эту основную мысль о сво­боде местного оборота вынести в виде постановления съезда³¹. Мыслю себе, что после этого непременно будет в ближайшие дни письмо ЦК, который скажет, и, конечно, он скажет это лучше, чем я говорю это сейчас (мы найдем лучших литераторов, которые это напишут лучше): ничего не ломайте, не спешите, не мудрите наспех, поступайте так, чтобы максимально удовлетворить среднее крестьянство, не нарушая интересов пролетариата. Испытайте то, испытайте другое, изучайте практически, на опыте, потом поделитесь с нами и скажите, что вам удалось, а мы создадим специальную комиссию или даже несколько комиссий, которые собранный опыт учтут, и думаю, что привлечем для этого специально т. Преображенского, автора книги: «Бумажные деньги в эпоху пролетарской диктатуры». Этот вопрос очень важный, потому что оборот денежный, это — такая штука, которая прекрасно проверяет удовлетворительность оборота стра­ны, и когда этот оборот бывает неправильным, то получаются из денег ненужные бу­мажки. Чтобы идти потом на основании опыта, нам нужно десять раз проверить приня­тые меры.

Нам предложат вопрос и пожелают узнать: где достать товары? Ведь свобода тор­говли требует товаров, и крестьяне — очень умные люди и умеют великолепно изде­ваться. Можем ли мы теперь достать товары? Теперь сможем, потому что наше эконо­мическое положение в международном масштабе улучшилось в громадной степени. Мы боремся против международного капитала, который, увидя нашу республику, ска­зал: «Это — разбойники, крокодилы» (эти слова мне буквально переданы одной анг­лийской художницей, которая слышала это выражение от одного самого влиятельного политика) . А раз крокодилы, то их можно только презирать. И это было голосом меж­дународного капитала. Это был голос классового врага и с его точки зрения правиль­ный. Однако правильность таких заключений требует проверки на деле. Если ты — всемирная, могуще­ственная сила, всемирный капитал, если ты говоришь: «крокодил», а у тебя вся техника в руках, — то попробуй, застрели! А когда он попробовал, то вышло, что ему же от это­го больнее. Тогда капитал, который вынужден считаться с реальной политической и экономической жизнью, говорит: «Надо торговать». В этом состоит наша величайшая победа. Сейчас скажу вам, что у нас есть два предложения займа на сумму около ста миллионов золотом. Золото-то у нас есть, но золото продать нельзя, потому что это та­кая штука, которую кушать нельзя. Все так разорены, во всех странах валютные отно­шения между капиталистическими государствами перекувыркнулись от войны до неве­роятности. Кроме того, для сношения с Европой надо иметь флот, этого у нас нет. Флот в руках враждебных. С Францией мы никакого договора не заключили, она считает, что мы должны ей, значит, любой корабль — «пожалуйте, это мой». У них есть воен­ный флот, у нас нет. Вот положение, при котором мы до сих пор реализовать золото могли в маленьком, в ничтожном, ничтожном до смешного размере. Теперь есть два предложения от капиталистов-банковиков — реализовать заем на сто миллионов. Ко­нечно, этот капитал возьмет грабительские проценты. Но до сих пор они вообще не го­ворили об этом, до сих пор они говорили: «Я тебя пристрелю и даром возьму». Теперь,
так как они пристрелить не могут, они готовы торговать. Торговый договор с Америкой
и Англией теперь, можно сказать, на мази; также и концессии. Я вчера получил еще
письмо от мистера Вандерлипа, находящегося здесь, который, наряду с целым рядом жалоб, сообщает целый ряд планов относительно концессий и относительно займа. Это представитель финансового капитала самой деляческой марки, связанный с запад ными штатами Северной Америки, более враждебными Японии. Так что у нас есть экономическая возможность достать товары. Как мы сумеем это сделать, — это другой вопрос, но известная возможность есть.

Повторяю, тип экономических отношений, который вверху имеет вид блока с ино­странным капитализмом, даст возможность для пролетарской государственной власти свободного оборота с крестьянством внизу. Я знаю, — это мне уже приходилось гово­рить, — что это вызывало некоторые насмешки. В Москве есть целый слой интелли­гентски-бюрократический, который пытается создавать «общественное мнение». Он начал потешаться: «Вот так коммунизм вышел! Вроде того, как человек, у которого внизу костыли, а вместо лица сплошная перевязка, и от коммунизма остается загадоч­ная картинка». Этого рода шуточки я достаточно слыхал, но шуточки эти либо бюро­кратические, либо не серьезные ! Россия из войны вышла в таком положении, что ее со­стояние больше всего похоже на состояние человека, которого избили до полусмерти: семь лет колотили ее, и тут, дай бог, с костылями двигаться! Вот мы в каком положе­нии! Тут думать, что мы можем вылезти без костылей, — значит ничего не понимать! Пока революции нет в других странах, мы должны были бы вылезать десятилетиями, и тут не жалко сотнями миллионов, а то и миллиардами поступиться из наших необъят­ных богатств, из наших богатых источников сырья, лишь бы получить помощь крупно­го передового капитализма. Мы потом с лихвой себе вернем. Удержать же пролетар­скую власть в стране, неслыханно разоренной, с гигантским преобладанием крестьян­ства, так же разоренного, без помощи капитала, — за которую, конечно, он сдерет со­тенные проценты, — нельзя. Это надо понять. И поэтому — либо этот тип экономиче­ских отношений, либо ничего. Кто иначе ставит вопрос, тот не понимает в практиче­ской экономике абсолютно ничего и отделывается теми или иными остротами. Надо признать такой факт, как переутомление и изнеможение масс. Семь лет войны, как они должны были сказаться у нас, если четыре года войны в передовых странах до сих пор дают себя чувствовать там? !

А у нас, в нашей отсталой стране, после семилетней войны это прямо состояние из­неможения у рабочих, которые принесли неслыханные жертвы, и у массы крестьян. Это изнеможение, это со­стояние — близкое к полной невозможности работать. Тут нужна экономическая пере­дышка. Мы рассчитывали золотой фонд употребить на средства производства. Лучше всего делать машины, но, если бы мы и купили их, мы бы этим самым построили наше производство. Но для этого нужно, чтобы был рабочий, был крестьянин, который мог бы работать; но он в большинстве случаев не может работать: он истощен, он пере­утомлен. Нужно поддержать его, нужно золотой фонд бросить на предметы потребле­ния, вопреки нашей прежней программе. Прежняя наша программа была теоретически правильна, но практически несостоятельна. Я оглашу справку, которую я имею от тов. Лежавы. Из нее мы видим, что несколько сот тысяч пудов разнообразных предметов продовольствия уже куплены и в самом спешном порядке идут из Литвы, Финляндии и из Латвии. Сегодня получено известие, что в Лондоне подписана сделка на уголь в ко­личестве I8V2 миллионов пудов, который мы постановили купить, чтобы оживить про­мышленность Петрограда и текстильную. Если мы получим товары для крестьянина, это есть, конечно, нарушение программы, это есть неправильность, но нужно дать пе­редышку, потому что народ переутомлен так, что иначе он не в состоянии работать.

Должен сказать еще относительно индивидуального товарообмена. Если мы говорим о свободе оборота, то это означает индивидуальный товарообмен, т. е. значит поощрять кулаков. Как же быть? Не надо закрывать глаза на то, что замена разверстки налогом означает, что кулачество из данного строя будет вырастать еще больше, чем до сих пор. Оно будет вырастать там, где оно раньше вырастать не могло. Но не запретительными мерами нужно с этим бороться, а государственным объединением и государственными мерами сверху. Если ты можешь дать крестьянству машины, этим ты поднимешь его, и когда ты дашь машины или электрификацию, тогда десятки или сотни тысяч мелких кулаков будут убиты. Пока не можешь дать этого,  дай известное количество товара. Если товары в твоих руках — ты держишь власть, но приостановить, зарезать, отмести такую возможность — это значит отнять всякую воз­можность оборота, это значит не удовлетворить среднее крестьянство, с ним нельзя бу­дет сжиться. Крестьянство в России стало больше средним, и бояться, что обмен станет индивидуальным, нечего. Всякий что-нибудь сможет дать государству в обмен. Один сможет дать излишки хлеба, другой даст в обмен огородные продукты, третий — тру­довую повинность. В основном положение такое: мы должны экономически удовле­творить среднее крестьянство и пойти на свободу оборота, иначе сохранить власть про­летариата в России, при замедлении международной революции, нельзя, экономически нельзя. Это надо ясно сознать и нисколько не бояться об этом говорить. В проекте по­становления о замене разверстки натуральным налогом (текст вам роздан) вы увидите много несогласованности, есть противоречия, поэтому мы и написали в конце: «Съезд, одобряя в основном (слово очень многоречивое и многозначащее) внесенные ЦК поло­жения о замене разверстки натуральным налогом, поручает ЦК партии в скорейшем порядке согласовать эти положения» . Мы знаем, что они не были согласованы, мы не могли успеть этого сделать, мы не касались этой детальной работы. Детально разрабо­тает формы проведения налога в жизнь и проведет соответствующий закон ВЦИК и Совет Народных Комиссаров. Порядок был намечен такой: если вы этот проект приме­те сегодня, то это будет постановлено в первой же сессии ВЦИК, которая тоже издаст не закон, а только видоизмененное положение, затем Совнарком и Совет Труда и Обо­роны превратят его в закон, а что еще более важно, дадут практические инструкции. Важно, чтобы на местах поняли значение этого и пошли нам навстречу.

Почему нам нужно было заменить разверстку налогом? Разверстка предполагала: изъять все излишки, установить обязательную государственную монополию. Мы не могли поступить иначе, мы были в состоянии крайней нужды. Теоретически не обяза­тельно принимать, что государственная монополия есть наилучшее с точки зрения социализма. Как переходную меру в стране крестьянской, которая имеет промышленность, — а промышленность работает, — и если есть некоторое количество товаров, возможно применить систему налога и свободного оборота.

Этот самый оборот — стимул, побудитель, толчок для крестьянина. Хозяин может и должен стараться за свой собственный интерес, потому что с него не возьмут всех из­лишков, а только налог, который, по возможности, нужно будет определить заранее. Основное — чтобы был стимул, побудитель, толчок мелкому земледельцу в его хозяй­ствовании. Нам нужно строить нашу государственную экономику применительно к экономике середняка, которую мы за три года не могли переделать и еще за десять лет не переделаем.

Перед государством стояла определенная продовольственная обязанность. Поэтому наша разверстка в прошлом году была увеличена. Налог должен быть меньше. Цифры точно не определены, да их и определить нельзя. В брошюре Попова «Хлебная продук­ция Советской и федерируемых с нею республик» приведены материалы нашего Цен­трального статистического управления, дающие точные цифры и показывающие, по каким причинам понизилось сельскохозяйственное производство.

Если будет неурожай, брать излишки нельзя, потому что излишков не будет. Их пришлось бы взять изо рта крестьян. Если будет урожай, тогда все поголодают не­множко, и государство будет спасено, — либо, если не сумеем взять у людей, которые не в состоянии наесться досыта, государство погибнет. Такова задача нашей пропаган­ды среди крестьян. Если сносный урожай — излишков до полумиллиарда. Они покры­вают потребление и дают известный фонд. Все дело в том, чтобы дать крестьянам сти­мул, побудитель с точки зрения экономики. Нужно сказать мелкому хозяину: «Ты, хо­зяин, производи продукты, а государство берет минимальный налог».

Мое время истекает, я должен кончить. Я повторяю: мы не можем сейчас издать за­кон. Недостаток нашей резолюции тот, что она не слишком законодательна, — на съезде партии законов не пишут. Поэтому мы предлагаем принять резолюцию ЦК за основу и поручить ему со­гласовать ее положения. Мы текст этой резолюции отпечатаем, и работники на местах постараются согласовать и исправить ее. Согласовать до конца нельзя, это — неразре­шимая задача, потому что жизнь слишком пестра. Искать переходные меры — задача очень трудная. Не удалось быстро и прямолинейно это сделать — мы духом не упадем, мы свое возьмем. Сколько-нибудь сознательный крестьянин не может не понять, что мы, как правительство, представляем рабочий класс и тех трудящихся, с которыми мо­гут согласиться трудящиеся крестьяне (а их девять десятых), что всякий поворот назад означает возвращение к старому, царскому правительству. Это показывает кронштадт­ский опыт. Там не хотят белогвардейцев, не хотят нашей власти, — а другой власти нет, — и находятся в таком положении, которое является лучшей агитацией за нас и против всякого нового правительства. Мы имеем сейчас возможность согласиться с крестьянами, и это нужно провести практически, умело, со сметкой, гибкостью. Мы знаем аппарат Компрода, мы знаем, что это один из лучших наших аппаратов. Сравни­вая его с другими, мы видим, что это — лучший аппарат, и он должен быть сохранен, но аппарат должен быть подчинен политике. Ни к чему нам великолепнейший компродовский аппарат, если мы не сумеем наладить отношений с крестьянами. Тогда этот великолепнейший аппарат будет служить не нашему классу, а Деникину и Колчаку. Раз политика требует решительной перемены, гибкости, умелого перехода, — руководите­ли должны это понять. Твердый аппарат должен быть годен для всяких маневров. Если же твердость аппарата превращается в закостенелость, мешает поворотам, тогда борьба неизбежна. Поэтому нужно все силы употребить на то, чтобы безусловно добиться сво­его, добиться полного подчинения аппарата политике. Политика есть отношение между классами — это решает судьбу республики. Аппарат, как подсобное средство, чем тверже, тем он лучше и пригоднее для маневров. А если он не в состоя­нии этого выполнить, он ни на что не годен.

Я приглашаю вас иметь в виду основное: что разработка в деталях и толкованиях, это — работа нескольких месяцев. А сейчас нам надо иметь в виду основное: нам нуж­но, чтобы о принятом вечером же было оповещено по радио во все концы мира, что съезд правительственной партии в основном заменяет разверстку налогом, давая этим целый ряд стимулов мелкому земледельцу расширять хозяйство, увеличивать засев, что съезд, вступая на этот путь, исправляет систему отношений между пролетариатом и крестьянством и выражает уверенность, что этим путем будет достигнуто прочное от­ношение между пролетариатом и крестьянством. (Бурные аплодисменты.)[1]

«Правда» № 57 и «Известия ВЦИК» № 57, 16марта 1921 г.

2-4-59

«ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНОЕ СЛОВО ПО ДОКЛАДУ О ЗАМЕНЕ РАЗВЕРСТКИ НАТУРАЛЬНЫМ НАЛОГОМ 15 МАРТА

Товарищи, я думаю, что смогу ограничиться замечаниями довольно краткими. Пре­жде всего по вопросу о сибирских продовольственниках. Ярославский и Данишевский меня просили сделать следующее сообщение. Если Дрожжин предан суду, то это сде­лано именно для того, чтобы показать, что он не виновен. Я слышу тут замечания скеп­тические, но во всяком случае надо сказать, что это — точка зрения правильная. Наре­кания и сплетни бывают нередко, и показать таким путем их лживость — прием вполне правильный. Затем, ряд тюменских продовольственных работников был расстрелян за порки, пытки, изнасилования и другие уголовные преступления. Следовательно, в дан­ном случае никак нельзя ставить это в связь с продовольственной работой, а нужно ви­деть в этом проявление прямо уже уголовных безобразий, кои в обстановке, в которой происходит продовольственная работа, требуют кары свыше обыкновенной. Так что с этой стороны мера была применена, несомненно, правильная. Теперь я хотел бы с са­мого начала сказать несколько слов по вопросу о кооперации. Доклад тов. Цюрупы, — как он сам заявил и как мы все слышали здесь, — не был содокладом в смысле проти­вопоставления докладчику принципиально иной точки зрения. Решение ЦК о замене разверстки налогом было настолько единодушно, а, главное, мы сразу видели еще до открытия работ съезда, что на местах различные товарищи независимо от этого, на основании указаний практического опыта, пришли к тем же выводам, — что сомневаться в целесообразности и необходимости такой меры по существу нет возможности. И доклад тов. Цюрупы сводился к дополнениям и предостережениям по ряду вопросов, но не заключал в себе предложения иной политики.

Отступлением от этой общей линии в докладе тов. Цюрупы был лишь вопрос о коо­перации. Здесь тов. Цюрупа возражал против предлагаемой мной резолюции, но мне кажется, что его возражения нельзя признать убедительными. Каким образом будут развиваться отношения местного свободного хозяйственного оборота в смысле его фонда, — через кооперацию или путем воссоздания мелкой частной торговли, — мы едва ли можем сейчас окончательно установить. Этот вопрос рассмотреть надо, — это несомненно, — ив этом отношении нам предстоит внимательно присмотреться к мест­ному опыту; с этим, конечно, мы все согласимся. Я думаю, однако, что известное пре­имущество кооперации остается. Если она политически, как я уже указывал, служит местом организации, централизации, объединения элементов, политически враждебных нам, проводящих по сути дела колчаковскую и деникинскую политику, — то, конечно, кооперация по сравнению с мелкими хозяйствами, с мелкой торговлей изменяет только форму дела. Разумеется, что всякое выделение кулачества и развитие мелкобуржуазных отношений порождают соответствующие политические партии, которые в России сла­гались десятилетиями и которые нам хорошо известны. Здесь надо выбирать не между тем, давать или не давать ход этим партиям, — они неизбежно порождаются мелко­буржуазными экономическими отношениями, — а нам надо выбирать, и то лишь в из­вестной степени, только лишь между формами концентрации, объединения действий этих партий. Никак нельзя доказать, чтобы кооперация в этом отношении была хуже. Напротив, средств систематического воздействия и контроля по отношению к коопера­ции будет у коммунистов все-таки несколько больше.

Резолюция IX съезда о кооперации встретила здесь решительную защиту тов. Цюрупы и решительное возражение т. Милютина.

Тов. Цюрупа говорил, между прочим, что я сам был свидетелем той борьбы, которая шла по вопросу о кооперации до разрешения его съездом. Факт этот я должен подтвер­дить. Действительно, борьба была, и резолюция IX съезда ей положила конец в направ­лении обеспечения большего перевеса, или, вернее сказать, полнейшего перевеса, за ведомством продовольствия. Но отказываться теперь от большей свободы действий и свободы выбора политических мер в отношении кооперации из-за этого соображения было бы уже, несомненно, политически неправильно. Мне, конечно, гораздо неприят­нее, с точки зрения, скажем, председателя Совнаркома, быть обреченным наблюдать на десятке заседаний мелкую борьбу и даже склоку, чем иметь за собой в основе обяза­тельную для всех резолюцию съезда, которая кладет конец этой борьбе. Но надо счи­таться не с такого рода удобствами, а с интересами проведения определенной экономи­ческой политики. Вы все видели здесь, и большое количество записок, которое я полу­чил, — гора записок, — подтвердило это еще более наглядно, что в этом конкретном вопросе детальных трудностей при проведении этого изменения нашей политики воз­никает масса. В этом суть дела. И нет никакого сомнения, что мы сразу разрешить их не сможем. Если оставим резолюцию IX съезда о кооперации, то мы свяжем себе руки. Мы поставим себя в такое положение, что, будучи целиком подотчетны съезду и обяза­ны проводить его политику, мы отступать от буквы этой резолюции не сможем. Резо­люция постоянно напоминает про разверстку, а вы заменяете ее налогом.

В какой мере оставим мы свободу хозяйственного оборота, мы не знаем.

Что мы должны оставить до некоторой степени свободу хозяйственного оборота, это несомненно. Экономические условия этого надо учесть и проверить. Поэтому, конечно, отмена резолюции IX съезда снова приводит нас в такое положение, что вопрос, как бы закрытый до известной степени, превращается в открытый. Но это совершенно неиз­бежно. Обойти это — значит испортить в основе намеченные нами отношения эконо­мической политики, несомненно, более приемлемые для крестьян.

Что замена разверстки налогом есть экономическая политика, более приемлемая для крестьян, на этот счет, по-видимому, нет двух мнений на данном съезде, и нет вообще двух мнений среди коммунистов. Об этом же целый ряд заявлений мы имеем и от бес­партийного крестьянства. Это совершенно установлено. Ради уже одного этого нам следует пойти на такую перемену. Поэтому я резолюцию о кооперации еще раз огла­шаю: «Ввиду того, что резолюция IX съезда РКП об отношении к кооперации вся по­строена на признании принципа разверстки, которая теперь заменяется натуральным налогом, X съезд РКП постановляет:

Указанную резолюцию отменить.

Съезд поручает Центральному Комитету выработать и провести в партийном и со­ветском порядке постановления, которые бы улучшали и развивали строение и дея­тельность кооперативов в согласии с программой РКП и применительно к замене раз­верстки натуральным налогом».

Я буду предлагать съезду от имени ЦК принять первую резолюцию — предвари­тельный проект о замене разверстки налогом, — одобрить ее в основном и поручить ЦК партии согласовать, разработать и внести во ВЦИК, а также и вторую резолюцию — о кооперации.

Теперь я перехожу к замечаниям, которые здесь были сделаны. Надо сказать, что во­просов по запискам, которые мною были получены, такая масса, записки представляют такую гору, что я не только не могу перечислить те вопросы, которые они затрагивают, по вынужден совершенно отказаться от задачи сгруппировать их все полностью так, чтобы можно было по поводу них сейчас продолжать еще беседу. Я вынужден, к сожа­лению, отказаться от этого, и записки сохраню, как материал для дальнейшего обсуж­дения вопроса.

 Их, может быть, удастся более детально использовать для печати или, по крайней мере, собрать и сгруппировать так, чтобы дать сводку, детальную и в самом деле пол­ную, всем тем товарищам экономистам, администраторам и политическим руководите­лям, которые должны будут ближайшим образом заняться делом подготовки закона о замене разверстки налогом. Я могу выделить сейчас же только два основных русла и сказать несколько слов о двух основных возражениях или замечаниях, о двух основных типах или группах вопросов, которые в этих записках подняты.

Первое — это указание на технику: целый ряд многочисленных и детальных указа­ний на то, как трудно будет и как много нерешенных вопросов возникает при конкрет­ном проведении этих мероприятий в жизнь. Я уже в первом своем докладе оговорился, что такого рода указания совершенно неизбежны и что сейчас узнать сразу, как именно к решению этих трудностей мы приступим, нет никакой возможности.

Второе — общее — указание сводится уже к основам экономической политики. И то, о чем здесь многие, и даже большинство, из высказавшихся ораторов говорили в своих речах и на что указывается в поданных записках, это — неизбежное усиление мелкой буржуазии, буржуазии и капитализма. «Вы таким образом открываете настежь, — писали некоторые в своих записках, — двери для развития буржуазии, мелкой про­мышленности и для развития капиталистических отношений». По этому поводу я дол­жен сказать, товарищи, повторяя в известной степени то, что говорил в первом своем докладе: нет никакого сомнения, что переход от капитализма к социализму мыслим в различных формах, в зависимости от того, имеем ли мы в стране уже преобладание крупных капиталистических отношений или в ней преобладает мелкое хозяйство. И с этой стороны я должен заметить, что критиковали некоторые выводы из моей речи, критиковали соотношение государственного капитализма с мелким свободным оборо­том, но не критиковал никто из ораторов, и мне не подали ни одной записки (я все же прочел большинство их, а их было несколько десятков), я не видел ни одной записки, в которой критиковали бы указанные положения. Если бы мы имели государство, в кото­ром преобладает крупная промышленность, или же, скажем даже, не преобладает, но очень сильно развита, и очень развито крупное производство в земледелии, тогда пря­мой переход к коммунизму возможен. Без этого переход к коммунизму невозможен экономически. Тов. Милютин говорил здесь о том, что у нас была стройная система и что наше законодательство представляет из себя, как он выразился, до известной сте­пени стройную систему подобного перехода, которая, однако, не учитывала необходи­мости ряда уступок мелкой буржуазии. Говоря это, тов. Милютин сделал не тот вывод, который я делаю. Та стройная система, которая создавалась, она диктовалась потребно­стями, соображениями и условиями военными, а не экономическими. В тех условиях неслыханного разорения, в которых мы находились, когда мы вынуждены были после большой войны вынести ряд гражданских войн, другого выхода не было. Пожалуй, при применении определенной политики ошибки были, был целый ряд преувеличений, — это совершенно определенно надо сказать. Но в тех условиях войны, в которые мы бы­ли поставлены, в основе эта политика была правильна. Мы не имели никакой другой возможности, кроме максимального применения немедленной монополии вплоть до взятия всех излишков, хотя бы без всякой компенсации. И иначе к этой задаче мы при­ступить не могли. Это не означало стройной экономической системы. Это была мера, вызванная условиями не экономическими, а предписанная нам в значительной степени условиями военными. Что же касается соображений экономических, то здесь основное соображение сейчас, — это увеличить количество продуктов. Мы находимся в услови­ях такого обнищания, разорения, переутомления и истощения главных производитель­ных сил, крестьян и рабочих, что этому основному соображению — во что бы то ни стало увеличить количество продуктов — приходится на время подчинить все.

Меня спрашивают: в каком отношении стоит замена разверстки налогом с той по­севной кампанией, которая ведется сейчас, и товарищи в своих записках стараются вскрыть здесь ряд противоречий. Я думаю, что в основном здесь имеется экономиче­ская согласованность, а не противоречие. Посевная кампания рассчитана на ряд мер, которые максимально использовали бы все экономические возможности, чтобы увели­чить количество засева. Для этого нужно перераспределить семена, сохранить их, пере­везти. Но мы, имея даже такой скудный запас семенного фонда, не можем его перевез­ти; сплошь и рядом приходится прибегать к целому ряду мер взаимопомощи, чтобы при поразительном недостатке инвентаря уменьшить недосев, чтобы его устранить. Об этом для целого ряда губерний не приходится думать. Если беспартийный крестьянин, в очень многих случаях сам уже выставивший требование замены разверстки налогом, получая в этом стимул развития своего хозяйства на данной экономической основе, ес­ли он до весенней кампании имеет заявление со стороны государственной власти, что эта мера решена и будет проводиться, — идет ли это вразрез с общей политикой посев­ной кампании? Нет, не идет, а это есть мера, которая вносит элемент поощрения. Я знаю, будут говорить, что это очень небольшой элемент поощрения. Вопрос не так сто­ит. Если бы мы могли немедленно показать крестьянам десятки пароходов, которые идут из Англии с товарами в обмен на то, что будет собрано ими в предстоящий уро­жай, — конечно, это было бы гораздо реальнее. Но смешно было бы пытаться обмануть таким образом людей, практически знающих условия нашей торговли. Что пароходы с углем, с небольшим количеством продовольствия выходят из Англии, это мы знаем, имеем сведения об этом от тов. Красина; знаем, что до заключения торгового договора, который еще не подписан, идет торговля полулегально с отдельными торговцами, ко­торым буржуазное правительство, конечно, запретить этого не может. Пробивать брешь в том кольце экономической блокады, которым мы окружены, — дело трудное, и обещать что бы то ни было широкое мы, конечно, не можем. Во всяком случае, то, что может быть сделано, мы делаем, изменение импортного плана в этом отношении мы производим.

С точки зрения мелкого хозяина, мелкого земледельца, налог, который будет опре­делен в сумме меньшей, чем разверстка, который будет определен с большей точно­стью и который даст ему возможность больше засеивать, даст ему возможность быть уверенным, что излишки пойдут на улучшение хозяйства, — это есть линия макси­мальной поддержки старательного хозяина, что было выдвинуто и в посевной кампа­нии. Все возражения в конце концов сводятся к такому вопросу: выиграет ли больше мелкая буржуазия, экономически враждебная коммунизму, или выиграет больше круп­ная промышленность, которая представляет из себя основу перехода к социализму и которая с точки зрения состояния производительных сил, т. е. по основному критерию всего общественного развития, представляет основу социалистической хозяйственной организации, объединяя передовых промышленных рабочих, объединяя класс, осуще­ствляющий диктатуру пролетариата.

Здесь некоторые пытались сказать, или экономически вывести, что, несомненно, больше выиграет мелкая буржуазия, кустарное товарное производство, и особенно пы­тались обосновать это с точки зрения того, что именно крупная промышленность, бла­годаря концессиям, будет не социалистическая. Я думаю, что в этих рассуждениях есть основная экономическая неправильность. Если бы даже было совершенно точно дока­зано, что гораздо больше выиграет пропорционально, даже, допустим, абсолютно, мел­кая промышленность, это нисколько не опровергает ни теоретически, ни практически правильности предпринимаемых нами шагов. Вывод таков, что иной опоры для укреп­ления экономически всего нашего дела по строительству социализма быть не может. Допустим сейчас, чисто примерно, — я беру это наглядно для пояснения, — что мелкая промышленность выражается величиной 100 (будет ли это 100 миллионов трудовых единиц или 100 единиц каких-либо других, — это все равно), а крупная — цифрой 200. При­мерно допустим, что мелкая вырастает на основе капиталистической на величину 175, а крупная останется только 200. Предположим застой крупной и громадное развитие мелкой. Я думаю, даже это, худшее предположение, которое я делал, и оно означало бы для нас несомненную выгоду, потому что сейчас, как показал текущий год, как показа­ли наши условия топливные и транспортные, как показывает распределение продо­вольствия, о котором очень кстати напомнил тов. Милютин, — мы едва выдерживаем.

Здесь говорили и записками спрашивали: «Как вы удержите рабочее государство при развитии капитализма в деревне?». Это явление, которое нам угрожает, — развитие мелкого производства и мелкой буржуазии в деревнях, — это явление представляет са­мую большую угрозу.

Перейдем к концессиям. Концессии — это блок с капитализмом передовых стран. Надо природу концессий представлять себе ясно. Это — экономический союз, блок, договор с передовым финансовым капиталом, в передовых странах, договор, который даст нам небольшое увеличение продуктов, но и увеличение продуктов контрагентов. Если мы дадим руду или лес концессионеру, он возьмет громадную долю этого продук­та и нам даст небольшое долевое отчисление. Но для нас так важно увеличить количе­ство продуктов, что и небольшое отчисление есть громадный плюс для нас. Небольшое улучшение положения городских рабочих, которое при помощи концессий будет обес­печено по договору и которое заграничному капиталу не представляет ни малейшей трудности, даже оно есть плюс, есть укрепление нашей крупной промышленности. И это, благодаря экономическому влиянию, послужит для улучшения положения проле­тариата, для улучшения положения того класса, который держит в своих руках госу­дарственную власть.

И бояться того, что поднимется мелкое земледелие и мелкая промышленность в раз­мерах, которые могли бы оказаться опасными для нашей крупной промышленности, неосновательно. Для то­го чтобы промышленность поднялась, нужно для этого проявление некоторых призна­ков.

Если у нас будет неурожай (я вам уже указывал на брошюру Попова), если мы будем иметь неурожай и такие же скудные средства, как и в прошлом году, то ни о каком уменьшении кризиса и о развитии мелкой промышленности не может быть и речи: вос­становление капиталистических отношений возможно лишь при условии получения избытков сельскохозяйственной промышленности. Последнее возможно, и это очень важно, поскольку это нам дает существенный плюс. Вопрос о том, выиграет ли больше мелкое или крупное производство, есть вопрос о соединении и сочетании того исполь­зования нашего фонда и развития рынка, которого мы достигаем соглашением с капи­тализмом в связи с концессиями, и это даст нам увеличение сельскохозяйственного производства. Кто из нас использует эти средства лучше, от этого зависят и результаты. Я думаю, что если рабочий класс, имея в своих руках важнейшие отрасли крупной промышленности, сосредоточит внимание на наиболее важных из них, то он выиграет больше, чем выиграет мелкая промышленность, хотя бы пропорционально она и вырас­тала быстрее. У нас положение в текстильной промышленности было таково, что к концу 1920 года замечалось, несомненно, улучшение, но не хватило топлива, а если бы топлива у нас было достаточно, то мы получили бы до 800 миллионов аршин тканей и мы имели бы для обмена на крестьянские продукты материалы собственного производ­ства.

Но с кризисом топлива мы имеем гигантское падение производства. Если теперь и реализуется закупка угля за границей и мы через неделю или через две получим паро­ходы с этим грузом, мы все равно уже потеряли несколько недель или даже месяцев.

Всякое улучшение положения крупного производства, возможность пустить некото­рые крупные фабрики, настолько упрочивает положение пролетариата, что бояться стихии мелкой буржуазии, даже возрастающей, нечего. Не того надо боять­ся, что мелкая буржуазия и мелкий капитал вырастет. Надо бояться того, что слишком долго продолжается состояние крайнего голода, нужды, недостатка продуктов, из кото­рого вытекает уже полное обессиление пролетариата, невозможность для него противо­стоять стихии мелкобуржуазных колебаний и отчаяния. Это страшнее. При увеличении количества продуктов никакое развитие мелкой буржуазии не будет большим минусом, поскольку это дает развитие крупной промышленности, и мы должны поощрять мелкое сельское хозяйство. Все, что мы можем сделать для его поощрения, мы обязаны сде­лать. Налог — одна из скромных мер в этом отношении, но мер несомненных, которая это поощрение даст и которую принять безусловно следует. (Аплодисменты.)[1]

«Правда» № 58, 17 марта 1921 г.

2-4-60

«Мы уже неодно­кратно говорили на съезде об этом пункте, как на частных совещаниях, так и на откры­тых общих заседаниях съезда. Мне кажется, что мы уже выяснили, что защищать этот пункт ссылкой на то, что у Энгельса есть рассуждение об объединении производителей, ни в коем случае нельзя, ибо совершенно очевидно, и точная справка с соответствую­щим местом устанавливает, что у Энгельса речь идет о коммунистическом обществе, где не будет классов. Это для нас всех бесспорно. Когда в обществе не будет классов, тогда в обществе останутся только производители-работники, не будет рабочих и кре­стьян. И мы прекрасно знаем из всех произведений Маркса и Энгельса, что они точ­нейшим образом различают тот период, когда классы еще есть и когда их уже не будет. Мысли, речи и предположения об исчезновении классов до коммунизма Маркс и Эн­гельс высмеивали беспощадно и говорили, что только коммунизм есть уничтожение классов.

Мы пришли в такое положение, когда первые поставили практически вопрос об этом уничтожении классов, и в стране крестьянской остались сейчас с двумя основными классами — рабочим классом и крестьянством. Наряду с ними — целые группы остат­ков и пережитков капитализма.

Наша программа определенно говорит, что мы делаем первые шаги, что мы будем иметь целый ряд переходных ступеней. Но мы самым нагляднейшим образом в практи­ке нашей советской работы и всей истории революции постоянно видали, что давать такие теоретические определения, какие дает в данном случае оппозиция, неправильно. Мы прекрасно знаем, что у нас классы остались и останутся долго, что в стране с пре­обладающим крестьянским населением они неминуемо останутся долго, много лет. Минимальный срок, в течение которого можно было бы так наладить крупную про­мышленность, чтобы она создала фонд для подчинения себе сельского хозяйства, ис­числяется в десять лет. Этот срок — минимальный, при неслыханно благоприятных технических условиях. Мы же знаем, что мы находимся в условиях, неслыханно небла­гоприятных. План построения России на основах современной крупной промышленно­сти мы имеем, — это план электрификации, разработанный научными силами. Там ми­нимальный срок устанавливается десятилетний, если предполагать в основе условия, сколько-нибудь приближающиеся к нормальным. Но мы прекрасно знаем, что налицо их нет. Значит, десятилетие — срок для нас весьма краткий, — не к чему это и гово­рить. Мы вошли в сердцевину вопроса: возможно такое положение, что остаются клас­сы, враждебные пролетариату, поэтому практически сейчас мы и не можем создать то, о чем идет речь у Энгельса. Будет диктатура пролетариата. Потом будет бесклассовое общество.

Маркс и Энгельс беспощадно боролись с людьми, которые забывали о различии классов, говорили о производителях, о народе или о трудящихся вообще. Кто сколько-нибудь знает произведения Маркса и Энгельса, тот не может забыть, что через все эти произведения проходит высмеивание тех, кто говорит о производителях, о народе, о трудящихся вообще. Нет трудящихся вообще, или работающих вообще, а есть либо владеющий средствами производства мелкий хозяйчик, у которого вся психология и все навыки жизни капиталистические, — которые и не могут быть другими, — либо наемный рабочий, с со­вершенно иной психологией, наемный рабочий в крупной промышленности, стоящий в антагонизме, в противоречии, в борьбе с капиталистами»[1].

2-4-61

«ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ПРОЕКТ РЕЗОЛЮЦИИ X СЪЕЗДА РКП О СИНДИКАЛИСТСКОМ И АНАРХИСТСКОМ УКЛОНЕ В НАШЕЙ ПАРТИИ

За последние месяцы в рядах партии явно обнаружился синдикалистский и анархистский уклон, который требует самых решительных мер идейной борьбы, а также очистки и оздоровления партии.

Указанный уклон вызван отчасти вступлением в ряды партии бывших меньшевиков, а равно не вполне еще усвоивших коммунистическое миросозерцание рабочих и крестьян, главным же образом уклон этот вызван воздействием на пролетариат и на РКП мелкобуржуазной стихии, которая исключительно сильна в нашей стране и кото­рая неизбежно порождает колебания в сторону анархизма, особенно в моменты, когда положение масс резко ухудшилось вследствие неурожая и крайне разорительных по­ следствий войны и когда демобилизация миллионной армии выбрасывает сотни и сот­ни тысяч крестьян и рабочих, не могущих сразу найти правильных источников средств к жизни.

Наиболее законченным теоретически и наиболее оформленным выражением этого уклона {вариант: одним из наиболее законченных и т. д. выражений этого уклона) являются тезисы и другие литературные произведения группы так называемой «рабочей оппозиции». Достаточно показательным является, например, следующий ее тезис: «Организация управления народным хозяйством принадлежит всероссийскому съезду про­изводителей, объединяемых в профессиональные производственные союзы, которые избирают центральный орган, управляющий всем народным хозяйством республики».

Идеи, легшие в основу этого и многочисленных подобных заявлений, в корне непра­вильны теоретически, будучи полным разрывом с марксизмом и коммунизмом, а равно с итогами практического опыта всех полупролетарских и настоящей пролетарской ре­волюции.

Во-1-х, понятие «производитель» объединяет пролетария с полупролетарием и с мелким товаропроизводителем, отступая, таким образом, коренным образом от основ­ного понятия классовой борьбы и от основного требования точно различать классы.

Во-2-х, ставка на беспартийные массы или заигрывание с ними, которое выражено в приведенном тезисе, является не менее коренным отступлением от марксизма.

Марксизм учит — и это учение не только формально подтверждено всем Коммуни­стическим Интернационалом в решении II (1920 года) конгресса Коминтерна о роли политической партии пролетариата, но и практически подтверждено нашей революци­ей, — что только политическая партия рабочего класса, т. е. Коммунистическая партия, в состоянии объединить, воспитать, организовать такой авангард пролетариата и всей трудящейся массы, который один в состоянии противостоять неизбежным мелкобур­жуазным колебаниям этой массы, неизбежным традициям и рецидивам профессионалистской узости или профессионалистских предрассудков среди пролетариата и руко­водить всей объединенной деятельностью всего пролетариата, т. е. руководить им по­литически, а через него руководить всеми трудящимися массами. Без этого диктатура пролетариата неосуществима.

Неправильное понимание роли Коммунистической партии в ее отношении к беспар­тийному пролетариату и затем в отношении первого и второго фактора ко всей массе трудящихся является коренным теоретическим отступлением от коммунизма и уклоном в сторону синдикализма и анархизма, каковой уклон пропитывает все воззрения группы «рабочей оппозиции».

4. X съезд РКП заявляет, что он считает также в корне неправильными все попытки указанной группы и других лиц защитить свои ошибочные взгляды ссылками на § 5-ый экономической части программы РКП, посвященный роли профсоюзов. Этот параграф говорит, что «профсоюзы должны прийти к фактическому сосредоточению в своих ру­ках всего управления всем народным хозяйством, как единым хозяйственным целым» и что они «обеспечивают таким образом неразрывную связь между центральным госу­дарственным управлением, народным хозяйством и широкими массами трудящихся», «вовлекая» эти массы «в непосредственную работу по ведению хозяйства».

Предварительным условием такого положения, к которому «должны прийти» проф­союзы, программа РКП в том же самом параграфе объявляет процесс «все большего освобождения профсоюзов от цеховой узости» и охватывания ими большинства, «а по­степенно и всех поголовно» трудящихся.

Наконец, в том же самом параграфе программа РКП подчеркивает, что профсоюзы являются «уже, согласно законам РСФСР и установившейся практике, участниками всех местных и центральных органов управления промышленностью».

Вместо учета именно этого практического опыта участия в управлении, вместо дальнейшего развития этого опыта в строгом соответствии с достигнутыми успехами и исправленными ошибками, синдикалисты и анархисты ставят непосредственный ло­зунг «съездов или съезда производителей», «избирающих» органы управления хозяйст­вом. Руководящая, воспитательная, организующая роль партии по отношению к проф­союзам пролетариата, а этого последнего по отношению к полумещанским и прямо мелкобуржуазным массам трудящихся обходится и устраняется, таким образом, совер­шенно, и вместо продолжения и исправления начатой уже Советской властью практи­ческой работы строительства новых форм хозяйства получается мелкобуржуазно-анархистское разрушение этой работы, способное повести лишь к торжеству буржуаз­ной контрреволюции.

5.  Кроме теоретической неверности и в корне неправильного отношения к практическому опыту начатого Советской властью хозяйственного строительства, съезд РКП видит во взглядах указанной группы и аналогичных групп и лиц громадную политическую неправильность и непосредственную политическую опасность для самого существования диктатуры пролетариата.

В такой стране, как Россия, громадное преобладание мелкобуржуазной стихии и не­избежные, в результате войны, разорения, обнищания, эпидемии и неурожаи, крайние обострения нужды и народных бедствий порождают особенно резкие проявления коле­баний в настроениях мелкобуржуазной и полупролетарской массы. Эти колебания идут то в сторону укрепления союза этих масс с пролетариатом, то в сторону буржуазной реставрации, и весь опыт всех революций XVIII, XIX и XX веков показывает с безусловнейшей ясностью и убедительностью, что ничего иного кроме реставрации (восста­новления) власти и собственности капиталистов и помещиков от этих колебаний — при условии малейшего ослабления единства, силы, влияния революционного авангарда пролетариата — получиться не может.

Поэтому взгляды «рабочей оппозиции» и подобных ей элементов не только теорети­чески неверны, но и практически служат выражением мелкобуржуазных и анархиче­ских шатаний, практически ослабляют выдержанную руководящую линию коммуни­стической партии, практически помогают классовым врагам пролетарской революции.

6.  На основании всего этого съезд РКП, решительно отвергая указанные идеи, в которых выражается синдикалистский и анархистский уклон, признает необходимой: во-1-х, неуклонную и систематическую идейную борьбу с этими идеями; во-2-х, съезд признает пропаганду этих идей несовместимой с принадлежностью к РКП.

Поручая ЦК партии строжайшее проведение в жизнь этих своих решений, съезд ука­зывает вместе с тем, что в специальных изданиях, сборниках и т. п. может и должно быть уделено место для наиболее обстоятельного обмена мнениями членов партии по всем указанным вопросам»[1].

Впервые напечатано в 1923 г.

в Собрании сочинений Н. Ленина            

(В. Ульянова), том XVIII, ч. I

2-4-62

«ДОКЛАД О ПРОДОВОЛЬСТВЕННОМ НАЛОГЕ НА СОБРАНИИ СЕКРЕТАРЕЙ И ОТВЕТСТВЕННЫХ ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ ЯЧЕЕК РКП(б) г. МОСКВЫ И МОСКОВСКОЙ ГУБЕРНИИ 9 АПРЕЛЯ 1921 г.⁶⁵

Товарищи, по вопросу о продовольственном налоге и об изменении продовольст­венной политики, а также об экономической политике Советской власти, приходится слышать самые различные мнения, которые порождают много недоразумений. По­звольте мне, по соглашению с т. Каменевым, так разделить наши темы, что на его долю придется изложить только что вышедшие законы во всех их подробностях. Это будет тем более целесообразно, что тов. Каменев был председателем комиссии, которая была назначена сначала ЦК нашей партии, а затем подтверждена Совнаркомом и которая в целом ряде совещаний с представителями заинтересованных ведомств выработала все законы, изданные за последнее время. Последний из этих законов был издан вчера, и сегодня мы могли уже прочесть его в газетах⁶⁶. Нет сомнения, что каждый из этих за­конов вызывает целый ряд практических вопросов, и потребуется немало работы для того, чтобы все работники партии и советских учреждений на местах могли ознако­миться достаточно с этими законами и выработать правильную практику применения их на деле на местах.

Мне хотелось бы остановить ваше внимание на общем или принципиальном значе­нии всех указанных мероприятий. Каким образом объяснить, что Советская власть и диктатура пролетариата становятся на этот путь признания в той или иной мере сво­бодной торговли?

В какой мере может быть допущена свободная торговля и индивидуальное хозяйство совместно с социалистическим хозяйством? В какой мере может быть допущено это возрождение капитализма, которое может казаться неминуемым при каком бы то ни было, хотя бы ограниченном, допущении свободной торговли? Чем вызвано такое из­менение, в чем его настоящий смысл, характер и значение, и каким образом членам коммунистической партии нужно понимать это изменение? Как нужно его объяснить и как нужно смотреть на границы его применения в жизни? Вот, приблизительно, та за­дача, которую я себе ставлю.

Первый вопрос состоит в том, чем вызвано это изменение, которое многим кажется непомерно крутым и недостаточно обоснованным?

Основной и главнейшей причиной этого изменения является необыкновенно обост­рившийся кризис крестьянского хозяйства, очень тяжелое положение его, которое к весне 1921 года оказалось гораздо более тяжелым, чем можно это было предвидеть, а, с другой стороны, последствия этого положения сказались как на восстановлении нашего транспорта, так и на восстановлении нашей промышленности. Я хотел бы отметить, что когда говорят о замене разверстки продовольственным налогом, когда обсуждают зна­чение этой замены, то делают больше всего ошибок оттого, что не задают себе вопроса, в чем, собственно, этот переход состоит, от чего и к чему он ведет, этот переход? Не­обыкновенно тяжелый кризис крестьянского хозяйства, которое после всех разорений, вызванных войной, было еще добито и необыкновенно тяжелым неурожаем, и связан­ной с этим бескормицей, потому что неурожай был и на травы, и падежом скота, ослаб­ление производительных сил крестьянского хозяйства, сплошь и рядом осуждение его во многих местах прямо-таки на разорение, — вот картина крестьянского хозяйства к весне 1921 года. И тут является вопрос: в какой связи стоит этот, необыкновенно обо­стрившийся, кризис крестьянского хозяйства с той заменой разверстки, которую Совет­ская власть предприняла? Я говорю, что для того, чтобы значение этой меры понять, надо прежде всего спросить себя: от чего и к чему мы тут переходим?

Если в стране с преобладанием крестьянского населения происходит рабочая рево­люция, и фабрики, заводы и железные дороги переходят в руки рабочего класса, то в чем должна состоять сущность экономических отношений между рабочим классом и крестьянством? Очевидно, в том, что рабочие, производя на фабриках и заводах, им от­ныне принадлежащих, все необходимые для страны, а значит и для крестьянства, как большинства населения, продукты, перевозят их на своих железных дорогах, на своих речных судах, доставляя их крестьянству, получая от него все излишки из сельскохо­зяйственных продуктов. Это совершенно очевидно, и едва ли требует пояснительных объяснений. Но, когда рассуждают о продовольственном налоге, это постоянно забы­вают. А это необходимо иметь в виду, потому что для того, чтобы выяснить значение продовольственного налога, который является только переходною мерою, надо ясно понять, к чему же мы хотим прийти. И вот из приведенного мною ясно, что прийти мы хотим и должны прийти к тому, чтобы крестьянские продукты поступали рабочему го­сударству не как излишки по разверстке, и не как налог, а поступали бы в обмен на доставляемые крестьянству все необходимые ему продукты, перевозимые средствами транспорта. На этом основании хозяйство страны, перешедшей к социализму, может быть построено. Если крестьянское хозяйство может развиваться дальше, необходимо прочно обеспечить и дальнейший переход, а дальнейший переход неминуемо состоит в том, чтобы наименее выгодное и наиболее отсталое, мелкое, обособленное крестьян­ское хозяйство, постепенно объединяясь, сорганизовало общественное, крупное земле­дельческое хозяйство. Так представляли себе все это социалисты всегда. Именно так смотрит и наша коммунистическая партия. Повторяю, самый большой источник оши­бок и недоразумений состоит в том, что продовольственный налог оценивают, не учи­тывая, в чем состоит особенность тех переходных мер, которые необходимы, чтобы мы могли дойти до того, до чего можем и долж­ны дойти.

Что же такое продовольственный налог? Продовольственный налог представляет со­бою меру, в которой мы видим и кое-что от прошлого, и кое-что от будущего. Налог — это значит то, что государство берет с населения без всякого вознаграждения. Если этот налог определен приблизительно в половину того, как была определена разверстка в прошлом году, то рабочее государство для содержания Красной Армии, всей промыш­ленности, всего неземледельческого населения, для развития производства, для разви­тия сношений с заграницей, в помощи которой насчет машин и оборудования мы нуж­даемся, — рабочее государство не может обойтись одним налогом. С одной стороны, оно хочет опереться на налог, определяя его приблизительно вдвое меньше, чем была перед этим разверстка, с другой стороны, хочет опереться на обмен продуктов про­мышленности, на те или иные излишки крестьянского производства. Значит, в налоге есть частица прежней разверстки и есть частица того порядка, который один только представляется правильным, именно: обмен продуктов крупных социалистических фабрик на продукты крестьянского хозяйства через продовольственные органы госу­дарственной власти, принадлежащей рабочему классу, через кооперацию рабочих и крестьян.

Почему, спрашивается, вынуждены мы прибегать к мере, в которой частичка при­надлежит прошлому и только частичка ставится на правильные рельсы, причем мы да­леко не уверены, удастся ли нам на правильные рельсы поставить сразу и значительна ли будет эта часть, которую мы на правильные рельсы поставим? Почему мы вынужде­ны прибегать к мере столь половинчатой, почему в нашей продовольственной и эконо­мической политике мы должны рассчитывать на такие меры? Чем вызвана эта мера? Конечно, всякий знает, что она вызвана не каким-то предпочтением Советской власти к той или иной политике. Она вызвана крайней нуждой, безвыходным положением. Вы знаете, что, в течение нескольких лет после победы рабочей революции в России, нам пришлось после империалистической войны выдержать войну граждан­скую, и теперь можно сказать без преувеличений, что среди всех стран, которые были втянуты в империалистическую войну, даже из тех, которые больше всего пострадали от нее, потому что она происходила на их территории, все-таки нет ни одной, которая пострадала бы так, как Россия, потому что, после четырехлетней империалистической войны, мы вынесли три года гражданской войны, которая, в смысле разорения, унич­тожения, ухудшения условий производства, была гораздо хуже, чем война внешняя, потому что война эта была в центре государства. Это отчаянное разорение представля­ет из себя основную причину того, почему мы вначале, в эпоху войны, особенно, когда гражданская война отрезала хлебные районы, как Сибирь, Кавказ и всю Украину, а также отрезала и снабжение углем и нефтью и сократила возможность подвоза осталь­ного топлива, — почему мы, будучи в осажденной крепости, не могли продержаться иначе, как применением разверстки, т. е. взять все излишки у крестьян, какие только имеются, взять иногда даже не только излишки, а и кое-что необходимое крестьянину, лишь бы сохранить способной к борьбе армию и не дать промышленности развалиться совсем. В течение гражданской войны эта задача была необыкновенно трудной, а если взять оценку ее другими партиями, то она всеми объявлялась задачей неразрешимой. Взять меньшевиков и эсеров, т. е. партию мелкой буржуазии и партию кулаков. Эти партии больше всего кричали в течение самых острых моментов гражданской войны, что большевики затеяли дело сумасбродное, что удержаться в гражданской войне, ко­гда на помощь белогвардейцам пришли все державы, нельзя. В самом деле, задача была чрезвычайно трудная, требовавшая напряжения всех сил, и была успешно выполнена только потому, что те жертвы, которые вынесли за это время рабочий класс и крестьян­ство, были, можно сказать, сверхъестественными. Никогда такого недоедания, такого голода, как в течение первых лет своей диктатуры, рабочий класс не испытывал. И понятно, что для решения этой задачи не было никаких возмож­ностей, кроме разверстки, в смысле взятия всех излишков и части необходимого кре­стьянину. «Ты тоже поголодай, но мы все вместе отстоим свое дело и прогоним Дени­кина и Врангеля», — никакого другого решения нельзя было себе представить.

Не в том дело, что была экономическая система, экономический план политики, что он был принят при возможности сделать выбор между той и другой системой. Этого не было. Восстановить промышленность, когда не было обеспечено минимально ни про­довольствие, ни топливо, нельзя было и думать. Только сохранить остатки промыш­ленности, чтобы не совсем разбежались рабочие, иметь армию — вот задача, которую мы себе ставили, и нельзя было решить ее никак иначе, как разверсткой без вознаграж­дения, потому что бумажные деньги, конечно, не вознаграждение. Никакого другого выхода у нас не было. Вот от чего мы ушли, а к чему переходим, я вам уже сказал. Как этот переход осуществить — вот для этого и является такая мера, как налог. Если бы восстановление нашей промышленности удалось поставить быстрее, то, может быть, при условии лучшего урожая, мы могли бы перейти к обмену продуктов промышлен­ности на продукты сельского хозяйства скорее.

Многие из вас, вероятно, помнят, как на IX съезде партии мы ставили вопрос о пере­ходе на хозяйственный фронт. Все внимание тогда было уделено этому вопросу. Мы рассчитывали тогда, что от войны мы избавились: ведь мы сделали тогда буржуазной Польше неслыханно выгодное для нее предложение мирных условий. Как вы знаете, мир оказался сорванным, последовала польская война и ее продолжение — Врангель и др. Период от IX до X съезда был почти весь заполнен войной; вы знаете, что мы лишь в самое последнее время подписали окончательный мир с поляками и несколько дней тому назад мирное соглашение с турками, которое одно только избавляет нас от вечных войн на Кавказе. Только теперь мы заключили торговый договор с Англией, имеющий всемирное значение, только теперь Англия вынуждена была вступить в торговые сношения с нами; Америка, например, до сих пор отказыва­ется от этого. Вот вам представление о том, с каким трудом мы вылезли из этой войны. Если бы мы могли предположения IX съезда партии тогда же осуществить, то мы мог­ли бы, конечно, гораздо больше дать продуктов.

У меня сегодня был тов. Королев из Иваново-Вознесенска, из нашей наиболее про­мышленной, пролетарской, красной губернии. Он привел цифры и факты. В первый год работало не более шести фабрик и ни одна не работала сплошь даже месяц. Это была полная остановка промышленности. За этот же минувший год первый раз пущены два­дцать две фабрики, которые работали без перерыва по нескольку месяцев, некоторые по полгода. Задание-план был определен в 150 миллионов аршин, по цифрам, которые относятся к самому последнему времени, они произвели 117 миллионов, топлива же они получили лишь половину того, что было назначено. Вот как сорвались, и не только в иваново-вознесенском масштабе, но в масштабе всероссийском. Это было связано в значительной степени с подрывом крестьянского хозяйства, с падежом скота, с невоз­можностью подвезти достаточное количество дров к станциям и пристаням. Иваново-вознесенцы получили из-за этого меньше дров, меньше торфа, меньше нефти. И явля­ется чудом, что они топлива получили только половину, а программу выполнили на 117 миллионов из 150 миллионов. Они увеличили производительность труда и произвели передвижение рабочих на лучшие фабрики, отчего и получили большой процент выхо­да. Вот вам пример, близкий и точный, который показывает, в какое положение мы по­пали. Вся программа на мануфактуру на IX съезде партии определялась в 600 с лишком миллионов, мы теперь и трети не выполнили, потому что Иваново-Вознесенская губер­ния оказалась лучшей, но и она дает только 117 миллионов. Вы можете себе предста­вить многомиллионную Россию и эти 117 миллионов аршин мануфактуры. Это — нищета. Восстановление промышленности задержалось в таких громадных размерах, что к весне 1921 года восстановление ее казалось совершенно не­мыслимым. Нам нужна была громадная армия, и она была доведена до многомиллион­ного состава; демобилизовать ее быстро зимой, вследствие разрухи транспорта, было чрезвычайно трудно. Нам удалось все это ценой неслыханного напряжения.

Вот то положение, которое создалось. А какой выход, как не тот, что понизить раз­верстку до последних пределов, взять 240 миллионов пудов хлеба, вместо 423. Это тот минимум, который необходимо собрать при среднем урожае, при котором мы можем кормиться едва-едва. Для того, чтобы этим не ограничиться, надо дать возможность крестьянскому хозяйству подняться. Теперь нужны меры. Наилучшей мерой, конечно, явилось бы восстановление крупной промышленности. Разумеется, это явилось бы са­мой лучшей, единственной экономически-правильной мерой — усилить производство фабрик и дать больше продуктов, которые необходимы крестьянину, не только ману­фактуры, которая нужна работнику и его семье, но и машин, орудий, хотя бы простей­ших, в которых крестьянин нуждается до последней степени. Но то, что произошло с мануфактурой, произошло и с металлической промышленностью. Таково оказалось наше положение. Промышленность восстановить после IX съезда не удалось, потому что обрушился год войны, и недостаток топливного снабжения, и недостаток транспор­тами крестьянское хозяйство ослаблено до последних пределов. Какие меры могут быть приняты для того, чтобы дать максимальную помощь крестьянскому хозяйству? Нет других мер, как понизить разверстку, перевести в налог, который при среднем урожае определен в 240 миллионов, при неурожае, может быть, еще меньше, чтобы крестьянин знал, что он должен отдать известную сумму, определенную в наименьшем размере, мог с наибольшей ревностностью обратить весь труд на производство, чтобы все остальные продукты могли дать ему то, что ему нужно, чтобы могли дать возмож­ность крестьянскому хозяйству улучшиться не только на счет промышленности — это было бы правильнее всего, это было бы самым рациональным, но на это не хватит сил. Налог определен в размере наименьшем, и применение его на местах уже даст восстановление мелкой промышленности, ибо мы не можем наладить крупную промышленность в тот срок, в который нам бы хотелось. Это уже доказано иваново-вознесенской программой, кото­рая дала наилучшую долю того, что мы наметили. Нужно ждать еще год, пока запасы топлива будут настолько достаточны, чтобы обеспечить производство на всех фабри­ках. Хорошо, если мы сможем это сделать в год, а то, может быть, и в два. Можем ли мы обеспечить крестьянина? Если бы урожай оказался хорошим, это было бы возмож­но.

На съезде партии, когда решался вопрос о продналоге, была роздана брошюра руко­водителя нашего Центрального статистического управления, тов. Попова, о хлебном производстве России. Эта брошюра на днях в дополненном виде выйдет в свет, и всем надо с ней ознакомиться. Она дает представление о хлебном производстве, она рассчи­тана на основании данных той переписи, которую мы произвели и которая дала точные цифры всего населения и приблизительно определила размеры хозяйств. В ней указано, что при урожае в сорок пудов с десятины крестьянское хозяйство могло бы на тепе­решней территории Советской России дать 500 миллионов пудов излишков. Мы бы то­гда полностью покрыли потребность городского населения — 350 миллионов пудов — и имели бы запас для заграничной торговли и для улучшения крестьянского хозяйства. Неурожай был так велик, что в среднем мы имели не больше двадцати восьми пудов с десятины. Получился дефицит. Если считать, как считает статистика, что необходимо восемнадцать пудов на душу, то надо с каждой души взять три пуда и осудить на из­вестное недоедание каждого крестьянина, чтобы обеспечить полуголодное существо­вание армии и рабочих промышленности. Вот при таком положении у нас не оказалось иного выхода, как максимально понизить разверстку и перевести ее в налог. Надо приложить все силы и заботы к улучшению мелкого крестьянского хозяйства. Дать ему мануфактуры, машин и других изделий с крупных фабрик, мы этой задачи решить не могли, между тем решить ее нужно немед­ленно, и решать ее приходится при помощи мелкой промышленности. Первый год про­ведения новой меры уже должен дать результаты.

Теперь, почему на крестьянское хозяйство обращается больше всего внимания? По­тому, что только оттуда мы можем получить необходимые нам продовольствие и топ­ливо. Рабочий класс, если он хочет правильно вести хозяйство, как господствующий класс, как класс, который осуществляет свою диктатуру, должен сказать: вот где оказа­лось самое слабое место, — в кризисе крестьянского хозяйства; это нужно исправить, чтобы еще раз взяться за восстановление крупной промышленности и добиться того, чтобы в том же иваново-вознесенском районе работали не двадцать две фабрики, а все семьдесят. Тогда эта крупная фабричная мануфактура покроет потребности всего насе­ления и тогда у крестьянского населения продукты будут браться не в виде налога, а в виде обмена на те продукты промышленности, которые ему будет давать рабочий класс. Вот тот переход, который мы переживаем, когда нужно разделить нужду и го­лод, чтобы ценой недоедания всех были спасены те, без которых нельзя держать ни ос­татка фабрик, ни железных дорог, ни армии, чтобы оказывать сопротивление белогвар­дейцам.

Нашу разверстку так поносили меньшевики, которые говорили, что Советская власть ничего не дала населению кроме разверстки, нужды и разрушения, что после восста­новления частичного мира, после окончания гражданской войны оказалось невозмож­ным в скором времени восстановить нашу промышленность. Но ведь даже в самых бо­гатых странах годами исчисляется то время, в которое можно восстановить промыш­ленность. Даже такая богатая страна, как Франция, должна потратить много времени на восстановление своей промышленности, а ведь Франция не так пострадала от этой войны, как постра­дали мы, ибо разрушение там коснулось лишь небольшой части страны. Нужно удив­ляться, что мы в первый год неполного мира добились, например, того, что в Иваново-Вознесенске было пущено двадцать две фабрики из семидесяти и выработано 117 мил­лионов из 150 миллионов. Разверстка в свое время была неизбежна, а теперь нам необ­ходимо было изменить продовольственную политику, т. е. от разверстки перейти к на­логу. Это, несомненно, улучшит положение крестьянина, это, несомненно, даст ему возможность рассчитывать точнее, определеннее и увереннее на то, что все те свобод­ные излишки хлеба, которые у него будут, он сможет пускать в обмен хотя бы на пред­меты местной кустарной промышленности. Вот почему такая экономическая политика Советской власти является необходимой.

Теперь, в заключение, я хочу остановиться на вопросе, как эта политика примирима с точки зрения коммунизма и как выходит то, что коммунистическая Советская власть способствует развитию свободной торговли. Хорошо ли это с точки зрения коммуниз­ма? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно внимательно присмотреться к тем измене­ниям, которые произошли в крестьянском хозяйстве. Сначала положение было таково, что мы видели напор всего крестьянства против власти помещиков. Против помещиков шли одинаково и бедняки и кулаки, хотя, конечно, с разными намерениями: кулаки шли с целью отобрать землю у помещика и развить на ней свое хозяйство. Вот тогда и обнаружились между кулаками и беднотой различные интересы и стремления. На Ук­раине эта рознь интересов и сейчас видна с гораздо большей ясностью, чем у нас. Бед­нота непосредственно этот переход земли от помещиков могла использовать очень ма­ло, ибо у нее не было для этого ни материалов, ни орудий. И вот мы видим, что беднота организуется, чтобы не дать кулакам захватить отобранные земли. Советская власть оказывает помощь возникшим комитетам бедноты у нас и «комнезаможам» на Украине⁶⁷. Что же получилось в результате?

В результате получилось, что преобладающим элементом в деревне явились середняки. Мы знаем это из статистики, а всякий, живущий в деревне, знает это из своих наблюде­ний. Меньше стало крайностей в сторону кулачества, меньше в сторону нищеты, и большинство населения стало приближаться к середняцкому. Если нам нужно поднять производительность нашего крестьянского хозяйства, то мы должны считаться, в пер­вую очередь, с середняком. Коммунистической партии и пришлось сообразно с этим строить свою политику.

Раз деревня стала середняцкой, то нужно помочь середняку поднять хозяйство и, кроме того, к нему нужно предъявить те требования, которые мы предъявляем к рабо­чему. На последнем съезде партии главным вопросом являлась продовольственная пропаганда: все силы на хозяйственный фронт, поднять производительность труда и увеличить количество продуктов. Без выполнения этих задач никакое движение вперед невозможно. Если мы это говорим по отношению к рабочим, то мы должны сказать то же и по отношению к крестьянству. С крестьянина государство возьмет определенный налог, но взамен потребует, чтобы по уплате налога он свое хозяйство расширил, зная, что от него больше ничего не возьмут и что у него останется весь излишек для развития хозяйства. Значит, изменение в политике по отношению к крестьянству объясняется тем, что изменилось положение самого крестьянства. Деревня стала более середняцкая, и для поднятия производительных сил мы должны с этим считаться.

Я затем еще напомню, что мне приходилось в 1918 году, после заключения Брест­ского мира⁶⁸, спорить с группой так называемых «левых коммунистов»*. Кто был тогда в партии, помнит, как опасались некоторые коммунисты, что заключение Брестского мира подорвет всякую коммунистическую политику. Между прочим, в споре с этими товарищами я говорил: государственный капитализм у нас в России не страшен, он был бы шагом вперед. Это показалось очень странным: как это так — в Советской социалистической республике государственный капитализм был бы шагом вперед? И я, отвечая на это, говорил: присмотритесь внимательно, что мы наблюдаем в России, с точки зрения действительных экономических отношений? Мы наблюдаем по меньшей мере пять различных систем или укладов, или экономических порядков, и, считая снизу доверху, они оказываются следующими: первое — патриархальное хозяйство, это когда крестьянское хозяйство работает только на себя или если находится в состоянии коче­вом или полукочевом, а таких у нас сколько угодно; второе — мелкое товарное хозяй­ство, когда оно сбывает продукты на рынок; третье — капиталистическое, — это появ­ление капиталистов, небольшого частнохозяйственного капитала; четвертое — госу­дарственный капитализм, и пятое — социализм. И, если присмотреться, мы должны сказать, что и сейчас в экономической системе, в экономическом строе России мы все эти отношения видим. Мы ни в коем случае не можем забывать того, что мы часто на­блюдаем — социалистического отношения рабочих на принадлежащих государству фабриках, где рабочие сами собирают топливо, сырье и продукты или когда рабочие стараются распределять правильно продукты промышленности среди крестьянства, до­возят их средствами транспорта. Это есть социализм. Но рядом с ним существует мел­кое хозяйство, которое сплошь и рядом существует независимо от него. Почему оно может существовать независимо от него? Потому, что крупная промышленность не восстановлена, потому, что социалистические фабрики могут получить, быть может, только десятую долю того, что они должны получать; и, поскольку они не получают, оно остается независимым от социалистических фабрик. Неимоверное разорение стра­ны, недостаток топлива, сырья и транспорта приводят к тому, что мелкое производство существует отдельно от социализма. И я говорю : при таких условиях государственный капитализм — что это такое? — Это будет объединение мелкого производства. Капитал объединяет мелкое производство, капитал вырастает из мелкого производства. На этот счет нечего закрывать глаза. Конечно, свобода торговли означает рост капитализма; из этого никак вывернуться нельзя, и, кто вздумает вывертываться и отмахиваться, тот только тешит себя словами. Если есть мелкое хозяйство, если есть свобода обмена — появляется капитализм. Но страшен ли этот капитализм нам, если мы имеем в руках фабрики, заводы, транспорт и заграничную торговлю? И вот я говорил тогда, буду по­вторять теперь и считаю, что это неопровержимо, что этот капитализм нам не страшен. Таким капитализмом являются концессии.

Мы усиленно стремимся заключать концессии, но, к сожалению, до сих пор ни од­ной не заключили. Но все-таки теперь мы ближе к ним, чем были несколько месяцев тому назад, когда в последний раз беседовали о концессиях. Что такое концессия с точ­ки зрения экономических отношений? Это есть государственный капитализм. Совет­ская власть заключает договор с капиталистом. По этому договору ему предоставляется известное количество предметов: сырье, рудники, промыслы, горная руда или, как в одном из последних проектов концессий, особый завод даже (проект концессии швед­ского предприятия на подшипники). Социалистическая государственная власть отдает капиталисту принадлежащие ей средства производства: заводы, материалы, рудники; капиталист работает, как контрагент, как арендатор на социалистические средства про­изводства, и получает на свой капитал прибыль, отдавая социалистическому государст­ву часть продуктов.

Почему это нам нужно до зарезу? Потому, что мы сейчас же получаем увеличение количества продуктов, а это нам нужно, сами мы не в силах этого сделать. И вот полу­чается государственный капитализм. Страшен ли он нам? Не страшен, потому что мы будем определять, в какой мере мы концессии раздаем. Скажем, концессия на нефть. Это даст нам сразу миллионы пудов керосина, больше, чем мы сами произведем.

Это нам выгодно, потому что крестьянин будет нам излишки своего хлеба давать за этот керосин, а не за бумажные деньги, и мы сейчас же будем иметь возможность вне­сти улучшение в положение всей страны. Вот почему тот капитализм, который неиз­бежно будет вырастать из свободной торговли, нам не страшен. Он будет являться ре­зультатом развития оборота, результатом обмена промышленных продуктов, хотя бы мелкой промышленности на продукты земледельческие.

Из сегодняшнего закона вы узнаете, что рабочим предоставлено в некоторых отрас­лях промышленности, в виде натуральной премии, получать известную часть продук­тов, производимых на их фабриках, для обмена на хлеб. Так, текстильные рабочие бу­дут получать при условии покрытия государственной потребности часть мануфактуры себе и сами обменивать ее на хлеб. Это нужно для того, чтобы быстрее улучшить по­ложение рабочих и положение крестьян. В общегосударственном масштабе мы это сде­лать не могли бы, а надо это сделать во что бы то ни стало. Вот почему мы нисколько не закрываем глаз на то, что свобода торговли означает в известной мере развитие ка­питализма, и говорим: этот капитализм будет под контролем, под надзором государст­ва. Если рабочее государство приобрело в свои руки фабрики, заводы и железные доро­ги, нам не страшен этот капитализм. Это даст нам улучшение хозяйственного оборота между крестьянскими продуктами и соседними кустарями, которые, хотя и не так уж много возместят потребность крестьянина в продуктах промышленности, но все же в известной степени возместят; все же крестьянское хозяйство улучшится по сравнению с прежним, а нам улучшить его надо до зарезу. И пускай мелкая промышленность разо­вьется до известной степени, пускай разовьется государственный капитализм — это не страшно Советской власти; она должна смотреть на вещи прямо, называя своими име­нами, но она должна контролировать это, определять меру этого.

Концессии не страшны, если мы отдаем концессионерам несколько заводов, сохра­няя большинство за нами; это не страшно. Конечно, совершенно нелепо было бы, если бы Советская власть большую часть того, что ей принадлежит, раздала бы в концессии; тогда бы вышла не концессия, а возвращение к капитализму. Концессии не страшны, пока мы держим в руках все государственные предприятия и взвешиваем точно и строго, какие и на каких условиях мы можем отдать концессии и в каких размерах. Капитализм, который растет таким образом, находится под контролем, учетом, а государственная власть остается в руках рабочего класса и рабочего государства. Как тот капитал, который будет в виде концессий, так и тот, который будет расти неизбежно через кооперативы, через свободу торговли, нам не страшны; мы должны стремиться к развитию и улучшению положе­ния крестьянства; мы должны напрячь все усилия, чтобы это было в интересах рабоче­го класса. Все, что можно сделать для улучшения крестьянского хозяйства, для разви­тия местного оборота, в то же время рассчитывая общегосударственное хозяйство так, чтобы крупная социалистическая промышленность восстанавливалась быстрее, чем до сих пор, — все это при помощи концессий мы сделаем раньше, чем без концессий; при помощи отдохнувшего и оправившегося крестьянского хозяйства мы сделаем раньше, чем при абсолютной нужде, которая была в крестьянском хозяйстве до сих пор.

Вот что я имел сказать по вопросу, как нужно, с точки зрения коммунистической, оценивать эту политику, почему она была необходима, почему она при правильном применении даст нам немедленное и, во всяком случае, более быстрое улучшение, чем если бы она не была применена»[1].

«Правда» №№ 81, 82 и 83; 15, 16 и 17 апреля 1921 г.

2-4-63

«О продовольственном налоге

(Значение новой политики и ее условия)

В.И. Ленин (1921)

ВМЕСТО ВВЕДЕНИЯ.

Вопрос о продналоге вызывает в настоящее время особенно много внимания, обсуждения, споров. Вполне понятно, ибо это действительно один из главных вопросов политики при данных условиях.

Обсуждение носит характер немного сутолочный. Этим грехом, по причинам слишком понятным, страдаем мы все. Тем более полезной будет попытка подойти к этому вопросу не с его "злободневной", а с его общепринципиальной стороны. Иными словами: взглянуть на общий, коренной фон той картины, на которой теперь мы чертим узор определенных практических мероприятий политики данного дня.

Чтобы сделать такую попытку, я позволю себе привести длинную выписку из моей брошюры: "Главная задача наших дней. - О "левом" ребячестве и о мелко-буржуазности". Эта брошюра вышла в издании Петроградского Совдепа в 1918 г. и содержит в себе, во-1-х, газетную статью от 11 марта 1918 года по поводу Брестского мира, во-2-х, полемику с тогдашней группой левых коммунистов, помеченную 5 мая 1918 г. Полемика теперь не нужна, и я ее выкидываю. Оставляю то, что относится к рассуждениям о "государственном капитализме" и об основных элементах нашей современной, переходной от капитализма к социализму, экономики.

Вот что я писал тогда:

О СОВРЕМЕННОЙ ЭКОНОМИКЕ РОССИИ.

(Из брошюры 1918 года.)

..."Государственный капитализм был бы шагом вперед против теперешнего положения дел в нашей советской республике. Если бы, примерно, через полгода у нас установился государственный капитализм, это было бы громадным успехом и вернейшей гарантией того, что через год у нас окончательно упрочится и непобедимым станет социализм.

Я воображаю себе, с каким благородным негодованием отшатнется кое-кто от этих слов... Как? В советской социалистической республике переход к государственному капитализму был бы шагом вперед?.. Это ли не измена социализму?

Именно на этом пункте надо подробнее остановиться.

Во-первых, надо разобрать, каков именно тот переход от капитализма к социализму, который дает нам право и основание называться социалистической республикой Советов.

Во-вторых, надо обнаружить ошибку тех, кто не видит мелко-буржуазных экономических условий и мелко-буржуазной стихии, как главного врага социализма у нас.

В-третьих, надо хорошенько понять значение советского государства в его экономическом отличии от буржуазного государства.

Рассмотрим все эти три обстоятельства.

Не было еще, кажется, такого человека, который, задаваясь вопросом об экономике России, отрицал переходный характер этой экономики. Ни один коммунист не отрицал, кажется, и того, что выражение "Социалистическая Советская Республика" означает решимость Советской власти осуществить переход к социализму, а вовсе не признание данных экономических порядков социалистическими.

Но что же значит слово переход? Не означает ли оно, в применении к экономике, что в данном строе есть элементы, частички, кусочки капитализма и социализма? Всякий признает, что да. Но не всякий, признавая это, размышляет о том, каковы же именно элементы различных общественно-экономических укладов, имеющиеся налицо в России. А в этом весь гвоздь вопроса.

Перечислим эти элементы:

1) патриархальное, т.-е. в значительной степени натуральное, крестьянское хозяйство;

2) мелкое товарное производство (сюда относится большинство крестьян из тех, кто продает хлеб);

3) частно-хозяйственный капитализм;

4) государственный капитализм;

5) социализм.

Россия так велика и так пестра, что все эти различные типы общественно-экономического уклада переплетаются в ней. Своеобразие положения именно в этом.

Спрашивается, какие же элементы преобладают? Ясное дело, что в мелко-крестьянской среде преобладает, и не может не преобладать, мелко-буржуазная стихия: большинство, и громадное большинство, земледельцев - мелкие товарные производители. Оболочку государственного капитализма (хлебная монополия, подконтрольные предприниматели и торговцы, буржуазные кооператоры) разрывают у нас то здесь, то там спекулянты, и главным предметом спекуляции является хлеб.

Главная борьба развертывается именно в этой области. Между кем и кем идет эта борьба, если говорить в терминах экономических категорий вроде "государственный капитализм"? Между четвертой и пятой ступенями в том порядке, как я их перечислил сейчас? Конечно, нет. Не государственный капитализм борется здесь с социализмом, а мелкая буржуазия плюс частно-хозяйственный капитализм борются вместе, заодно и против государственного капитализма, и против социализма. Мелкая буржуазия сопротивляется против всякого государственного вмешательства, учета и контроля как государственно-капиталистического, так и государственно-социалистического. Это - совершенно непререкаемый факт действительности, в непонимании которого и лежит корень целого ряда экономических ошибок. Спекулянт, мародер торговли, срыватель монополии, - вот наш главный "внутренний" враг, враг экономических мероприятий Советской власти. Если 125 лет тому назад французским мелким буржуа, самым ярким и самым искренним революционерам, было еще извинительно стремление победить спекулянта казнями отдельных, немногих "избранных" и громами деклараций, то теперь чисто-французское отношение к вопросу у каких-нибудь левых эс-эров возбуждает в каждом сознательном революционере только отвращение или брезгливость. Мы прекрасно знаем, что экономическая основа спекуляции есть мелко-собственнический, необычайно широкий на Руси, слой и частно-хозяйственный капитализм, который в каждом мелком буржуа имеет своего агента. Мы знаем, что миллионы щупальцев этой мелко-буржуазной гидры охватывают то здесь, то там отдельные прослойки рабочих, что спекуляция вместо государственной монополии врывается во все поры нашей общественно-экономической жизни.

Кто не видит этого, тот как раз своей слепотой и обнаруживает свою плененность мелко-буржуазными предрассудками.

Мелкий буржуа имеет запас деньжонок, несколько тысяч, накопленных "правдами" и, особенно, неправдами во время войны. Таков экономический тип, характерный как основа спекуляции и частно-хозяйственного капитализма. Деньги, это - свидетельство на получение общественного богатства, и многомиллионный слой мелких собственников, крепко держа это свидетельство, прячет его от "государства", ни в какой социализм и коммунизм не веря, "отсиживаясь" от пролетарской бури. Либо мы подчиним своему контролю и учету этого мелкого буржуа (мы сможем это сделать, если сорганизуем бедноту, т.-е. большинство населения или полупролетариев, вокруг сознательного пролетарского авангарда), либо он скинет нашу, рабочую, власть неизбежно и неминуемо, как скидывали революцию Наполеоны и Кавеньяки, именно на этой мелко-собственнической почве и произрастающие. Так стоит вопрос. Только так стоит вопрос.

Мелкий буржуа, хранящий тысчонки, - враг государственного капитализма, и эти тысчонки он желает реализовать непременно для себя, против бедноты, против всякого общегосударственного контроля, а сумма тысчонок дает многомиллиардную базу спекуляции, срывающей наше социалистическое строительство. Допустим, что известное число рабочих дает в несколько дней сумму ценностей, выражаемую цифрою 1.000. Допустим, далее, что 200 из этой суммы пропадает у нас вследствие мелкой спекуляции, всяческого хищения и мелко-собственнического "обхода" советских декретов и советских распорядков. Всякий сознательный рабочий скажет: если бы я мог дать 300 из тысячи, ценою создания большего порядка и организации, я бы охотно отдал триста вместо двухсот, ибо при Советской власти уменьшить потом эту "дань", скажем, до ста или до пятидесяти будет совсем легкой задачей, раз порядок и организация будут налажены, раз мелко-собственнический срыв всякой государственной монополии будет окончательно сломлен.

Этим простым цифровым примером, который умышленно упрощен до последней степени для популярного изложения, - поясняется соотношение теперешнего положения государственного капитализма и социализма. У рабочих в руках власть в государстве, у них полнейшая юридическая возможность "взять" всю тысячу, т.-е. ни копейки не отдать без социалистического назначения. Эта юридическая возможность, опирающаяся на фактический переход власти к рабочим, есть элемент социализма. Но многими путями мелко-собственническая и частно-капиталистическая стихия подрывает юридическое положение, протаскивает спекуляцию, срывает выполнение советских декретов. Государственный капитализм был бы гигантским шагом вперед, даже если бы (и я нарочно взял такой цифровой пример, чтобы резко показать это) мы заплатили больше, чем теперь, ибо заплатить "за науку" стоит, ибо это полезно для рабочих, ибо победа над беспорядком, разрухой, расхлябанностью важнее всего, ибо продолжение мелко-собственнической анархии есть самая большая, самая грозная опасность, которая погубит нас (если мы не победим ее) безусловно, тогда как уплата большей дани государственному капитализму не только не погубит нас, а выведет вернейшим путем к социализму. Рабочий класс, научившийся тому, как отстоять государственный порядок против мелко-собственнической анархичности, научившийся тому, как наладить крупную общегосударственную организацию производства на государственно-капиталистических началах, будет иметь тогда, - извините за выражение, - все козыри в руках, и упрочение социализма будет обеспечено.

Государственный капитализм экономически несравненно выше, чем наша теперешняя экономика, это - во-первых.

Во-вторых, в нем нет для Советской власти ничего страшного, ибо советское государство есть государство, в котором обеспечена власть рабочих и бедноты.

* * *

Чтобы еще более разъяснить вопрос, приведем прежде всего конкретнейший пример государственного капитализма. Всем известно, каков этот пример: Германия. Здесь мы имеем "последнее слово" современной крупно-капиталистической техники и планомерной организации, подчиненной юнкерско-буржуазному империализму. Откиньте подчеркнутые слова, поставьте на место государства военного, юнкерского, буржуазного, империалистского тоже, государство, но государство иного социального типа, иного классового содержания, государство советское, т.-е. пролетарское, и вы получите всю ту сумму условий, которую дает социализм.

Социализм немыслим без крупно-капиталистической техники, построенной по последнему слову новейшей науки, без планомерной государственной организации, подчиняющей десятки миллионов людей строжайшему соблюдению единой нормы в деле производства и распределения продуктов. Об этом мы, марксисты, всегда говорили, и с людьми, которые даже этого не поняли (анархисты и добрая половина левых эсэров), не стоит тратить даже и двух секунд на разговор.

Социализм немыслим вместе с тем без господства пролетариата в государстве: это тоже азбука. История (от которой никто, кроме разве меньшевистских тупиц первого ранга, не ждал, чтобы она гладко, спокойно, легко и просто дала "цельный" социализм) пошла так своеобразно, что родила к 1918 году две разрозненные половинки социализма, друг подле друга точно два будущих цыпленка, под одной скорлупой международного империализма. Германия и Россия воплотили в себе в 1918 году всего нагляднее материальное осуществление экономических производственных, общественно-хозяйственных, с одной стороны, и политических условий социализма - с другой стороны.

Победоносная пролетарская революция в Германии сразу, с громадной легкостью, разбила бы всяческую скорлупу империализма (сделанную, к сожалению, из лучшей стали и потому не разбивающуюся от усилий всякого цыпленка), осуществила бы победу мирового социализма наверняка, без трудностей или с ничтожными трудностями, - конечно, если масштаб "трудного" брать всемирно-исторический, а не обывательски-кружковый.

Если в Германии революция еще медлит "разродиться", наша задача - учиться государственному капитализму немцев, всеми силами перенимать его, не жалеть диктаторских приемов для того, чтобы ускорить это перенимание западничества варварской Русью, не останавливаясь перед варварскими средствами борьбы против варварства. Если есть люди среди анархистов и левых эс-эров (я нечаянно вспомнил речи Карелина и Ге в Ц. И. К.), которые способны по-карелински рассуждать, что, де, не пристало нам, революционерам, "учиться" у немецкого империализма, то надо сказать одно: погибла бы безнадежно (и вполне заслуженно) революция, берущая всерьез таких людей.

В России преобладает сейчас как раз мелко-буржуазный капитализм, от которого и к государственному крупному капитализму, и к социализму ведет одна и та же дорога, ведет путь через одну и ту же промежуточную станцию, называемую "общенародный учет и контроль над производством и распределением продуктов". Кто этого не понимает, тот делает непростительную экономическую ошибку, либо не зная фактов действительности, не видя того, что есть, не умея смотреть правде в лицо, либо ограничиваясь абстрактным противоположением "капитализма" "социализму" и не вникая в конкретные формы и ступени этого перехода сейчас у нас.

В скобках будь сказано: это та же самая теоретическая ошибка, которая сбила с толку лучших из людей лагеря "Новой Жизни" и "Вперед": худшие и средние из них, по тупости и бесхарактерности, плетутся в хвосте буржуазии, запуганные ею; лучшие не поняли, что о целом периоде перехода от капитализма к социализму учителя социализма говорили не зря и подчеркивали не напрасно "долгие муки родов" нового общества, при чем это новое общество опять-таки есть абстракция, которая воплотиться в жизнь не может иначе, как через ряд разнообразных, несовершенных конкретных попыток создать то или иное социалистическое государство.

Именно потому, что от теперешнего экономического положения России нельзя итти вперед, не проходя через то, что обще и государственному капитализму, и социализму (всенародный учет и контроль), пугать других и самих себя "эволюцией в сторону государственного капитализма" есть сплошная теоретическая нелепость. Это значит как раз растекаться мыслью "в сторону" от действительной дороги "эволюции", не понимать этой дороги; на практике же это равносильно тому, чтобы тянуть назад к мелко-собственническому капитализму.

Дабы читатель убедился, что "высокая" оценка государственного капитализма дается мной вовсе не теперь только, а давалась и до взятия власти большевиками, я позволю себе привести следующую цитату из моей брошюры "Грозящая катастрофа и как с ней бороться", написанной в сентябре 1917 г.:

..."Попробуйте подставить вместо юнкерско-капиталистического, вместо помещичье-капиталистического государства, государство революционно-демократическое, т.-е. революционно разрушающее всякие привилегии, не боящееся революционно осуществлять самый полный демократизм. Вы увидите, что государственно-монополистический капитализм при действительно революционно-демократическом государстве неминуемо, неизбежно означает шаг к социализму.

..."Ибо социализм есть не что иное, как ближайший шаг вперед от государственно-капиталистической монополии.

..."Государственно-монополистический капитализм есть полнейшая материальная подготовка социализма, есть преддверие его, есть та ступенька исторической лестницы, между которой (ступенькой) и ступенькой, называемой социализмом, никаких промежуточных ступеней нет" (стр. 27 и 28).

Заметьте, что это писано при Керенском, что речь идет здесь не о диктатуре пролетариата, не о социалистическом государстве, а о "революционно-демократическом". Неужели не ясно, что чем выше мы поднялись над этой политической ступенькой, чем полнее мы воплотили в советах социалистическое государство и диктатуру пролетариата, тем менее нам позволительно бояться "государственного капитализма"? Неужели не ясно, что в материальном, экономическом, производственном смысле мы еще в "преддверии" социализма не находимся? И что иначе, как через это, не достигнутое еще нами, "преддверие", в дверь социализма не войдешь?

* * *

Крайне поучительно еще следующее обстоятельство.

Когда мы спорили в Ц. И. К. с товарищем Бухариным, он заметил между прочим: в вопросе о высоких жалованьях специалистам "мы" "правее Ленина", ибо никакого отступления от принципов здесь не видим, памятуя слова Маркса, что при известных условиях рабочему классу всего целесообразнее было бы "откупиться от этой банды" (именно от банды капиталистов, т.-е. выкупить у буржуазии землю, фабрики, заводы и прочие средства производства).

Это чрезвычайно интересное замечание.

Вдумайтесь в мысль Маркса.

Дело шло об Англии 70-х годов прошлого века, о кульминационном периоде домонополистического капитализма, о стране, в которой тогда всего меньше было военщины и бюрократии, о стране, в которой тогда всего более было возможностей "мирной" победы социализма в смысле "выкупа" буржуазии рабочими. И Маркс говорил: при известных условиях рабочие вовсе не откажутся от того, чтобы буржуазию выкупить. Маркс не связывал себе - и будущим деятелям социалистической революции - рук на счет форм, приемов, способов переворота, превосходно понимая, какая масса новых проблем тогда встанет, как изменится вся обстановка в ходе переворота, как часто и сильно будет она меняться в ходе переворота.

Ну, а у Советской России после взятия власти пролетариатом, после подавления военного и саботажнического сопротивления эксплоататоров неужели не очевидно, что некоторые условия сложились по типу тех, которые могли бы сложиться полвека тому назад в Англии, если бы она мирно стала тогда переходить к социализму? Подчинение капиталистов рабочим в Англии могло бы тогда быть обеспечено следующими обстоятельствами: 1) полнейшим преобладанием рабочих, пролетариев в населении вследствие отсутствия крестьянства (в Англии в 70-х годах были признаки, позволявшие надеяться на чрезвычайно быстрые успехи социализма среди сельских рабочих); 2) превосходной организованностью пролетариата в профессиональных союзах (Англия была тогда первою в мире страной в указанном отношении); 3) сравнительно высокой культурностью пролетариата, вышколенного вековым развитием политической свободы; 4) долгой привычкой великолепно организованных капиталистов Англии - тогда они были наилучше организованными капиталистами из всех стран мира (теперь это первенство перешло к Германии) - к решению компромиссом политических и экономических вопросов. Вот в силу каких обстоятельств могла тогда явиться мысль о возможности мирного подчинения капиталистов Англии ее рабочим.

У нас это подчинение в данный момент обеспечено известными конкретными посылками (победой в октябре и подавлением с октября по февраль военного и саботажнического сопротивления капиталистов). У нас, вместо полнейшего преобладания рабочих, пролетариев в населении и высокой организованности их, фактором победы явилась поддержка пролетариев беднейшим и быстро разоренным крестьянством. У нас, наконец, нет ни высокой культурности, ни привычки к компромиссам. Если продумать эти конкретные условия, то станет ясно, что мы можем и должны добиться теперь соединения приемов беспощадной расправы с капиталистами некультурными, ни на какой "государственный капитализм" не идущими, ни о каком компромиссе не помышляющими, продолжающими срывать спекуляцией, подкупом бедноты и пр. советские мероприятия, с приемами компромисса или выкупа по отношению к культурным капиталистам, идущим на "государственный капитализм", способным проводить его в жизнь, полезным для пролетариата в качестве умных и опытных организаторов крупнейших предприятий, действительно охватывающих снабжение продуктами десятки миллионов людей.

Бухарин - превосходно образованный марксист-экономист. Поэтому он вспомнил, что Маркс был глубочайше прав, когда учил рабочих важности сохранить организацию крупнейшего производства именно в интересах облегчения перехода к социализму и полной допустимости мысли о том, чтобы хорошо заплатить капиталистам, выкупить их, ежели (в виде исключения: Англия была тогда исключением) обстоятельства сложатся так, что заставят капиталистов мирно подчиниться и культурно, организованно перейти к социализму на условии выкупа.

Но Бухарин впал в ошибку, ибо не вдумался в конкретное своеобразие данного момента в России, момента как раз исключительного, когда мы, пролетариат России, впереди любой Англии и любой Германии по нашему политическому строю, по силе политической власти рабочих и вместе с тем позади самого отсталого из западно-европейских государств по организации добропорядочного государственного капитализма, по высоте культуры, по степени подготовки к материально-производственному "введению" социализма. Не ясно ли, что из этого своеобразного положения вытекает для данного момента именно необходимость своеобразного "выкупа", который рабочие должны предложить культурнейшим, талантливейшим, организаторски наиболее способным капиталистам, готовым итти на службу к Советской власти и добропорядочно помогать организации крупного и крупнейшего "государственного" производства? Не ясно ли, что при таком своеобразном положении мы должны стараться избежать двоякого рода ошибок, из которых каждая по своему мелко-буржуазна? С одной стороны, непоправимой ошибкой было бы объявить, что раз признано несоответствие наших экономических "сил" и силы политической, то, "следовательно", не надо было брать власти. Так рассуждают "человеки в футлярах", забывающие, что "соответствия" не будет никогда, что его не может быть в развитии общества, как и в развитии природы, что только путем ряда попыток, из которых каждая, отдельно взятая, будет односторонняя, будет страдать известным несоответствием, - создается победоносный социализм из революционного сотрудничества пролетариев всех стран.

С другой стороны, явной ошибкой было бы дать волю крикунам и фразерам, которые позволяют себя увлечь "яркой" революционностью, но на выдержанную, продуманную, взвешенную, учитывающую и труднейшие переходы, революционную работу не способны.

К счастью, история развития революционных партий и борьбы большевизма с ними оставила нам в наследство резко очерченные типы, из коих левые эсэры и анархисты иллюстрируют собой тип плохеньких революционеров достаточно наглядно. Они кричат теперь - до истерики захлебываясь криком, кричат против "соглашательства" "правых большевиков". Но подумать они не умеют, чем плохо было и за что по справедливости осуждено историей и ходом революции "соглашательство".

Соглашательство времен Керенского отдавало власть империалистской буржуазии, а вопрос о власти есть коренной вопрос всякой революции. Соглашательство части большевиков в октябре-ноябре 1917 года либо боялось взятия власти пролетариатом, либо хотело делить власть поровну не только с "ненадежными попутчиками" вроде левых эсэров, но и с врагами, черновцами, меньшевиками, которые неизбежно мешали бы нам в основном, в разгоне Учредилки, в беспощадном сокрушении Богаевских, в полном проведении советских учреждений, в каждой конфискации.

Теперь власть взята, удержана, укреплена в руках одной партии, партии пролетариата, даже без "ненадежных попутчиков". Говорить теперь о соглашательстве, когда быть не может даже речь о разделе власти, об отказе от диктатуры пролетариев против буржуазии, значит просто повторять, как сорока, заученные, но не понятые слова. Называть "соглашательством" то, что, придя в положение, когда мы можем и должны управлять страной, мы стараемся привлечь к себе, не жалея денег, культурнейшие из обученных капитализмом элементов, их взять на службу против мелко-собственнического распада, это значит вовсе не уметь думать об экономических задачах строительства социализма"...

О ПРОДНАЛОГЕ, О СВОБОДЕ ТОРГОВЛИ, О КОНЦЕССИЯХ.

В приведенных рассуждениях 1918 года есть ряд ошибок насчет сроков. Сроки оказались дольше, чем предполагалось тогда. Это не удивительно. Но основные элементы нашей экономики остались те же. Крестьянская "беднота" (пролетарии и полупролетарии) превратилась, в очень большом числе случаев, в середняков. От этого мелко-собственническая, мелко-буржуазная "стихия" усилилась. А гражданская война 1918-1920 годов чрезвычайно усилила разорение страны, задержала восстановление производительных сил ее, обескровила больше всего именно пролетариат. К этому прибавился неурожай 1920 года, бескормица, падеж скота, что еще сильнее задержало восстановление транспорта и промышленности, отразившись, например, на подвозе крестьянскими лошадьми дров, нашего главного топлива.

В итоге политическая обстановка к весне 1921 года сложилась так, что немедленные, самые решительные, самые экстренные меры для улучшения положения крестьянства и подъема его производительных сил стали неотложно необходимы.

Почему именно крестьянства, а не рабочих?

Потому, что для улучшения положения рабочих нужны хлеб и топливо. Сейчас "задержка" самая большая - с точки зрения всего государственного хозяйства - именно из-за этого. А увеличить производство и сбор хлеба, заготовку и доставку топлива нельзя иначе, как улучшив положение крестьянства, подняв его производительные силы. Начать надо с крестьянства. Кто не понимает этого, кто склонен усматривать в этом выдвигании крестьян на первое место "отречение" или подобие отречения от диктатуры пролетариата, тот просто не вдумывается в дело, отдает себя во власть фразе. Диктатура пролетариата есть руководство политикой со стороны пролетариата. Пролетариат, как руководящий, как господствующий класс, должен уметь направить политику так, чтобы решить в первую голову самую неотложную, самую "больную" задачу. Неотложнее всего теперь меры, способные поднять производительные силы крестьянского хозяйства немедленно. Только через это можно добиться и улучшения положения рабочих, и укрепления союза рабочих с крестьянством, укрепления диктатуры пролетариата. Тот пролетарий или представитель пролетариата, который захотел бы не через это пойти к улучшению положения рабочих, оказался бы на деле пособником белогвардейцев и капиталистов. Ибо итти не через это значит: цеховые интересы рабочих поставить выше классовых интересов, значит: интересам непосредственной, минутной, частичной выгоды рабочих принести в жертву интересы всего рабочего класса, его диктатуры, его союза с крестьянством против помещиков и капиталистов, его руководящей роли в борьбе за освобождение труда от ига капитала.

Итак: в первую голову нужны немедленные и серьезные меры для поднятия производительных сил крестьянства.

Сделать это нельзя без серьезных изменений продовольственной политики. Таковым изменением явилась замена разверстки продналогом, связанная со свободой торговли после уплаты налога, по крайней мере в местном хозяйственном обороте.

В чем сущность замены разверстки продналогом?

На этот счет очень распространены неправильные представления. Неправильность проистекает большей частью от того, что не вникают в сущность перехода, не спрашивают себя, от чего к чему ведет данный переход. Представляют себе дело так, как будто бы переход был от коммунизма вообще к буржуазности вообще. Против этой ошибки приходится неизбежно указывать на то, что говорилось в мае 1918 года.

Продналог есть одна из форм перехода от своеобразного "военного коммунизма", вынужденного крайней нуждой, разорением и войной, к правильному социалистическому продуктообмену. А этот последний, в свою очередь, есть одна из форм перехода от социализма с особенностями, вызванными преобладанием мелкого крестьянства в населении, к коммунизму.

Своеобразный "военный коммунизм" состоял в том, что мы фактически брали от крестьян все излишки и даже иногда не излишки, а часть необходимого для крестьянина продовольствия, брали для покрытия расходов на армию и на содержание рабочих. Брали большей частью в долг, за бумажные деньги. Иначе победить помещиков и капиталистов в разоренной мелко-крестьянской стране мы не могли. И тот факт, что мы победили (вопреки поддержке наших эксплоататоров могущественнейшими державами мира), показывает не только, на какие чудеса героизма способны рабочие и крестьяне в борьбе за свое освобождение. Этот факт показывает также, какую роль лакеев буржуазии играли на деле меньшевики, эс-эры, Каутский и К⁰, когда они ставили нам в вину этот "военный коммунизм". Его надо поставить нам в заслугу.

Но не менее необходимо знать настоящую меру этой заслуги. "Военный коммунизм" был вынужден войной и разорением. Он не был и не мог быть отвечающей хозяйственным задачам пролетариата политикой. Он был временной мерой. Правильной политикой пролетариата, осуществляющего свою диктатуру в мелко-крестьянской стране, является обмен хлеба на продукты промышленности, необходимые крестьянину. Только такая продовольственная политика отвечает задачам пролетариата, только она способна укрепить основы социализма и привести к его полной победе.

Продналог есть переход к ней. Мы все еще так разорены, так придавлены гнетом войны (бывшей вчера и могущей вспыхнуть благодаря алчности и злобе капиталистов завтра), что не можем дать крестьянину за весь нужный нам хлеб продукты промышленности. Зная это, мы вводим продналог, т.-е. минимально необходимое (для армии и для рабочих) количество хлеба берем как налог, а остальное будем обменивать на продукты промышленности.

При этом надо еще не забывать следующее. Нужда и разорение таковы, что восстановить сразу крупное, фабричное, государственное, социалистическое производство мы не можем. Для этого нужны крупные запасы хлеба и топлива в центрах крупной промышленности, нужна замена изношенных машин новыми и т.п. Мы на опыте убедились, что этого нельзя сделать сразу, и мы знаем, что после разорительной империалистской войны даже самые богатые и передовые страны лишь в течение известного, довольно долгого, ряда лет смогут решить такую задачу. Значит, необходимо в известной мере помогать восстановлению мелкой промышленности, которая не требует машин, не требует ни государственных, ни крупных запасов сырья, топлива, продовольствия, - которая может немедленно оказать известную помощь крестьянскому хозяйству и поднять его производительные силы.

Что же из этого получается?

Получается на основе известной (хотя бы только местной) свободы торговли возрождение мелкой буржуазии и капитализма. Это несомненно. Закрывать глаза на это смешно.

Спрашивается, необходимо ли это? Можно ли оправдать это? Не опасно ли это?

Вопросов подобного рода задается много, и в большинстве случаев они обнаруживают только наивность (выражаясь мягко) задающего такие вопросы.

Взгляните на то, как я в мае 1918 года определял наличные в нашей экономике элементы (составные части) разных общественно-экономических укладов. Оспорить то, что налицо имеются все эти пять ступеней или составные части всех этих пяти укладов, от патриархального, т.-е. полудикого, до социалистического, никому не удастся. Что в мелко-крестьянской стороне преобладает "уклад" мелко-крестьянский, т.-е. частью патриархальный, частью мелко-буржуазный, это само собой очевидно. Развитие мелкого хозяйства есть развитие мелко-буржуазное, есть развитие капиталистическое, раз имеется обмен: это бесспорная истина, азбучная истина политической экономии, подтверждаемая к тому же повседневным опытом и наблюдением даже обывательским.

Какую же политику может повести социалистический пролетариат перед лицом такой экономической действительности? Дать мелкому крестьянину все потребные ему продукты из производства крупной социалистической фабрики в обмен на хлеб и сырье. Это была бы самая желательная, самая "правильная" политика, - мы ее и начинали. Но мы не можем дать всех продуктов, далеко не можем и не очень скоро сможем - по крайней мере, до тех пор не сможем, пока не закончим хотя бы первой очереди работ по электрификации всей страны.

Как же быть?

Либо пытаться запретить, запереть совершенно всякое развитие частного, негосударственного обмена, т.-е. торговли, т.-е. капитализма, неизбежное при существовании миллионов мелких производителей. Такая политика была бы глупостью и самоубийством той партии, которая испробовала бы ее. Глупостью, ибо эта политика экономически невозможна; самоубийством, ибо партии, пробующие подобную политику, терпят неминуемо крах. Нечего греха таить, кое-кто из коммунистов "помышлением, словом и делом" грешил, впадая именно в такую политику. Постараемся от этих ошибок исправиться. Непременно надо от них исправиться, иначе совсем плохо будет.

Либо (последняя возможная и единственно разумная политика) не пытаться запретить или запереть развитие капитализма, а стараться направить его в русло государственного капитализма. Это экономически возможно, ибо государственный капитализм есть на-лицо - в той или иной форме, в той или иной степени - всюду, где есть элементы свободной торговли и капитализма вообще.

Возможно ли сочетание, соединение, совмещение советского государства, диктатуры пролетариата с государственным капитализмом?

Конечно, возможно. Это я и доказывал в мае 1918 года. Это я, надеюсь, и доказал в мае 1918 года. Мало того: я доказал тогда же, что государственный капитализм есть шаг вперед по сравнению с мелко-собственнической (и мелко-патриархальной, и мелко-буржуазной) стихией. Тьму ошибок делают, сопоставляя или сравнивая государственный капитализм только с социализмом, тогда как в данной политико-экономической обстановке обязательно сравнивать государственный капитализм и с мелко-буржуазным производством.

Весь вопрос - как теоретический, так и практический - состоит в том, чтобы найти правильные способы того, как именно следует направить неизбежное (до известной степени и на известный срок) развитие капитализма в русло государственного капитализма, какими условиями обставить это, как обеспечить превращение в недалеком будущем государственного капитализма в социализм.

Чтобы подойти к разрешению этого вопроса, надо, прежде всего, возможно более отчетливо представить себе, чем на практике будет и может быть государственный капитализм внутри нашей советской системы, в рамках нашего советского государства.

Самый простой случай или пример того, как Советская власть направляет развитие капитализма в русло государственного капитализма, как она "насаждает" государственный капитализм, - это - концессии. Теперь у нас все согласны, что концессии необходимы, но не все размышляют о том, каково значение концессий. Что такое концессии при советской системе, с точки зрения общественно-экономических укладов и их соотношения? Это - договор, блок, союз советской, т.-е. пролетарской, государственной власти с государственным капитализмом против мелко-собственнической (патриархальной и мелко-буржуазной) стихии. Концессионер, это - капиталист. Он ведет дело капиталистически, ради прибыли, он соглашается на договор с пролетарской властью ради получения экстренной прибыли, сверх обычной или ради получения такого сырья, которое иначе достать ему невозможно или крайне трудно. Советская власть получает выгоду в виде развития производительных сил, увеличения количества продуктов немедленно или в кратчайший срок. Мы имеем, скажем, сотню таких-то промыслов, рудников, лесных участков. Мы можем разрабатывать не все - не хватает машин, продовольствия, транспорта. Мы плохо разрабатываем по тем же причинам остальные участки. Из-за плохой и недостаточной разработки крупных предприятий проистекает усиление мелко-собственнической стихии во всех ее проявлениях: ослабление окрестного (а затем и всего) крестьянского хозяйства, подрыв его производительных сил, упадок доверия его к Советской власти, хищения и массовая мелкая (самая опасная) спекуляция и т.п. "Насаждая" государственный капитализм в виде концессий, Советская власть усиливает крупное производство против мелкого, передовое против отсталого, машинное против ручного, увеличивает количество продуктов крупной индустрии в своих руках (долевое отчисление), усиливает государственно-упорядоченные экономические отношения в противовес мелко-буржуазно-анархическим. В меру и осторожно проведенная, концессионная политика, несомненно, поможет нам улучшить быстро (до известной, небольшой, степени) состояние производства, положение рабочих и крестьян, - конечно, ценой известных жертв, отдачи капиталисту десятков и десятков миллионов пудов ценнейших продуктов. Определение той меры и тех условий, при которых концессии выгодны и не опасны нам, зависит от соотношения сил, решается борьбой, ибо концессия тоже есть вид борьбы, продолжение классовой борьбы в иной форме, а никоим образом не замена классовой борьбы классовым миром. Способы борьбы покажет практика.

Государственный капитализм в виде концессий является, по сравнению с другими формами государственного капитализма внутри советской системы, едва ли не самой простой, отчетливой, ясной, точно-очерченной. Мы имеем здесь прямо формальный, письменный договор с наиболее культурным, передовым, западно-европейским, капитализмом. Мы точно знаем свои выгоды и свои потери, свои права и свои обязанности, мы точно знаем тот срок, на который сдаем концессию, знаем условия досрочного выкупа, если договор предусматривает право досрочного выкупа. Мы платим известную "дань" всемирному капитализму, "откупаемся" от него в таких-то отношениях, получая немедленно определенную меру упрочения положения Советской власти, улучшения условий нашего хозяйствования. Вся трудность задачи, по отношению к концессиям, сводится к тому, чтобы все обдумать и взвесить при заключении концессионного договора, а затем уметь следить за его исполнением. Трудности тут, несомненно, есть, и ошибки тут, вероятно, на первое время неизбежны, но трудности, это - наименьшие по сравнению с другими задачами социальной революции и, в частности, по сравнению с другими формами развития, допущения, насаждения государственного капитализма.

Самая важная задача всех партийных и советских работников, в связи с введением продналога, - суметь применить принципы, начала, основы "концессионной" (т.-е. подобной "концессионному" государственному капитализму) политики к остальным формам капитализма, свободной торговли, местного оборота и т.п.

Возьмем кооперацию. Не даром декрет о продналоге вызвал немедленно пересмотр положения о кооперации и известное расширение ее "свободы" и ее прав. Кооперация есть тоже вид государственного капитализма, но менее простой, менее отчетливо-очерченный, более запутанный и потому ставящий перед нашей властью на практике большие трудности. Кооперация мелких товаропроизводителей (о ней, а не о рабочей кооперации идет здесь речь, как о преобладающем, о типичном в мелко-крестьянской стране) неизбежно порождает мелко-буржуазные, капиталистические отношения, содействует их развитию, выдвигает на первый план капиталистиков, им дает наибольшую выгоду. Это не может быть иначе, раз есть на-лицо преобладание мелких хозяйчиков и возможность, а равно необходимость, обмена. Свобода и права кооперации, при данных условиях России, означают свободу и права капитализму. Закрывать глаза на эту очевидную истину было бы глупостью или преступлением.

Но "кооперативный" капитализм в отличие от частнохозяйственного капитализма является, при Советской власти, разновидностью государственного капитализма и, в качестве такового, он нам выгоден и полезен сейчас, - разумеется, в известной мере. Поскольку продналог означает свободу продажи остальных (не взимаемых в виде налога) излишков, постольку нам необходимо приложить усилия, чтобы это развитие капитализма - ибо свобода продажи, свобода торговли есть развитие капитализма - направить в русло кооперативного капитализма. Кооперативный капитализм похож на государственный в том отношении, что облегчает учет, контроль, надзор, договорные отношения между государством (советским в данном случае) и капиталистом. Кооперация, как форма торговли, выгоднее и полезнее, чем частная торговля, не только по указанным причинам, но и потому, что она облегчает объединение, организацию миллионов населения, затем всего населения поголовно, а это обстоятельство, в свою очередь, есть гигантский плюс с точки зрения дальнейшего перехода от государственного капитализма к социализму.

Сравним концессии и кооперацию, как формы государственного капитализма. Концессия базируется на крупной машинной промышленности, кооперация - на мелкой, ручной, частью даже патриархальной. Концессия касается одного капиталиста или одной фирмы, одного синдиката, картеля, треста в каждом отдельном концессионном договоре. Кооперация охватывает многие тысячи, даже миллионы мелких хозяев. Концессия допускает и даже предполагает точный договор и точный срок. Кооперация не допускает ни вполне точного договора, ни вполне точного срока. Отменить закон о кооперации гораздо легче, чем порвать договор о концессии, но разрыв договора означает сразу, просто, немедленно разрыв фактических отношений экономического союза или экономического "сожительства" с капиталистом, тогда как никакая отмена закона о кооперации, никакие законы вообще не только сразу не разорвут фактического "сожительства" Советской власти с мелкими капиталистиками, но и вообще не в состоянии разорвать фактических экономических отношений. За концессионером "уследить" легко, за кооператорами - трудно. Переход от концессии к социализму есть переход от одной формы крупного производства к другой форме крупного производства. Переход от кооперации мелких хозяйчиков к социализму есть переход от мелкого производства к крупному, т.-е. переход более сложный, но зато способный охватить, в случае успеха, более широкие массы населения, способный вырвать более глубокие и более живучие корни старых, досоциалистических, даже докапиталистических отношений, наиболее упорных в смысле сопротивления всякой "новизне". Политика концессий, в случае успеха, даст нам небольшое число образцовых - по сравнению с нашими - крупных предприятий, стоящих на уровне современного передового капитализма; через несколько десятков лет эти предприятия перейдут целиком к нам. Политика кооперативная, в случае успеха, даст нам подъем мелкого хозяйства и облегчение его перехода, в неопределенный срок, к крупному производству на началах добровольного объединения.

Возьмем третий вид государственного капитализма. Государство привлекает капиталиста, как торговца, платя ему определенный комиссионный процент за продажу государственных продуктов и за скупку продуктов мелкого производителя. Четвертый вид: государство сдает в аренду предпринимателю-капиталисту принадлежащее государству заведение или промысел, или участок леса, земли и т. п., при чем арендный договор похож более всего на договор концессионный. Об этих двух последних видах государственного капитализма у нас совсем не говорят, совсем не думают, совсем их не замечают. Но происходит это не потому, чтобы мы были сильны и умны, а потому, что мы слабы и глупы. Мы боимся посмотреть прямо в лицо "низкой истине" и слишком часто отдаем себя во власть "нас возвышающему обману". Мы постоянно сбиваемся на то, что "мы" переходим от капитализма к социализму, забывая точно, отчетливо представить себе, кто именно это "мы". Перечень всех - непременно всех без изъятия - составных частей, всех разнородных укладов общественного хозяйства в нашей экономике, данный мной в статье 5.V.1918, необходимо иметь перед глазами, чтобы это отчетливое представление не забывалось. "Мы", авангард, передовой отряд пролетариата, переходим непосредственно к социализму, но передовой отряд есть лишь небольшая часть всего пролетариата, который, в свою очередь, есть лишь небольшая часть всей массы населения. И чтобы "мы" могли успешно решить задачу нашего непосредственного перехода к социализму, для этого надо понять, какие посредствующие пути, приемы, средства, пособия нужны для перехода докапиталистических отношений к социализму. В этом весь гвоздь.

Посмотрите на карту Р. С. Ф. С. Р. К северу от Вологды, к юго-востоку от Ростова н/Д и от Саратова, к югу от Оренбурга и от Омска, к северу от Томска идут необъятнейшие пространства, на которых уместились бы десятки громадных культурных государств. И на всех этих пространствах царит патриархальщина, полудикость и самая настоящая дикость. А в крестьянских захолустьях всей остальной России? Везде, где десятки верст проселка - вернее: десятки верст бездорожья - отделяют деревню от железных дорог, то есть от материальной связи с культурой, с капитализмом, с крупной промышленностью, с большим городом? Разве не преобладает везде в этих местах тоже патриархальщина, обломовщина, полудикость?

Мыслимо ли осуществление непосредственного перехода от этого, преобладающего в России, состояния к социализму? Да, мыслимо до известной степени, но лишь при одном условии, которое мы знаем теперь, благодаря одной громадной и завершенной научной работе, точно. Это условие - электрификация. Если мы построим десятки районных электрических станций (мы знаем теперь, где и как их построить можно и должно), если мы проведем энергию от них в каждое село, если мы добудем достаточное количество электромоторов и других машин, тогда не потребуется переходных ступеней, посредствующих звеньев от патриархальщины к социализму или почти не потребуется. Но мы прекрасно знаем, что это "одно" условие требует, по меньшей мере, десяти лет только для работ первой очереди, а сокращение этого срока мыслимо, в свою очередь, лишь в случае победы пролетарской революции в таких странах, как Англия, Германия, Америка.

На ближайшие годы надо уметь думать о посредствующих звеньях, способных облегчить переход от патриархальщины, от мелкого производства к социализму. "Мы" часто сбиваемся все еще на рассуждение: "капитализм есть зло, социализм есть благо". Но это рассуждение неправильно, ибо забывает всю совокупность наличных общественно-экономических укладов, выхватывая только два из них.

Капитализм есть зло по отношению к социализму. Капитализм есть благо по отношению к средневековью, по отношению к мелкому производству, по отношению к связанному с распыленностью мелких производителей бюрократизму. Поскольку мы еще не в силах осуществить непосредственный переход от мелкого производства к социализму, постольку капитализм неизбежен в известной мере, как стихийный продукт мелкого производства и обмена, и постольку мы должны использовать капитализм (в особенности направляя его в русло государственного капитализма), как посредствующее звено между мелким производством и социализмом, как средство, путь, прием, способ повышения производительных сил.

Возьмите вопрос о бюрократизме и взгляните на него с экономической стороны. 5 мая 1918 года бюрократизм в поле нашего зрения не стоит. Через полгода после октябрьской революции, после того, как мы разбили старый бюрократический аппарат сверху до низу, мы еще не ощущаем этого зла.

Проходит еще год. На VIII съезде Р. К. П. 18-23 марта 1919 г. принимается новая программа партии, и в этой программе мы говорим прямо, не боясь признать зла, а желая раскрыть его, разоблачить, выставить на позор, вызвать мысль и волю, энергию, действие для борьбы со злом мы говорим о "частичном возрождении бюрократизма внутри советского строя".

Прошло еще два года. Весной 1921 года, после VIII съезда Советов, обсуждавшего (дек. 1920 г.) вопрос о бюрократизме, после X съезда Р. К. П. (март 1921 г.), подводившего итоги спорам, теснейше связанным с анализом бюрократизма, мы видим это зло еще яснее, еще отчетливее, еще грознее перед собой. Каковы экономические корни бюрократизма? Главным образом эти корни двоякие: с одной стороны, развитая буржуазия именно против революционного движения рабочих (частью и крестьян) нуждается в бюрократическом аппарате, в первую голову военном, затем судейском и т.д. Этого у нас нет. Суды у нас классовые, против буржуазии. Армия у нас классовая, против буржуазии. Бюрократизм не в армии, а в обслуживающих ее учреждениях. У нас другой экономический корень бюрократизма: раздробленность, распыленность мелкого производителя; его нищета, некультурность, бездорожье, неграмотность, отсутствие оборота между земледелием и промышленностью, отсутствие связи и взаимодействия между ними. В громадной степени, это - результат гражданской войны. Когда нас блокировали, осадили со всех сторон, отрезали от всего мира, затем от хлебного юга, от Сибири, от угля, мы не могли восстанавливать промышленность. Мы должны были не остановиться перед "военным коммунизмом", не испугаться самой отчаянной крайности: вытерпим полуголодное и хуже, чем полуголодное, существование, но отстоим во что бы то ни стало, несмотря на самое неслыханное разорение и отсутствие оборота, отстоим рабоче-крестьянскую власть. И мы не дали себя запугать тем, чем запуганы были эс-эры и меньшевики (шедшие фактически за буржуазией в большей мере из страха, из запуганности). Но то, что было условием победы в блокированной стране, в осажденной крепости, обнаружило свою отрицательную сторону как раз к весне 1921 года, когда были окончательно выгнаны последние белогвардейские войска с территории Р. С. Ф. С. Р. "Запереть" всякий оборот в осажденной крепости можно и должно; при особом героизме масс это можно перенести три года. После этого разорение мелкого производителя еще усилилось, восстановление крупной промышленности еще оттянулось, отсрочилось. Бюрократизм, как наследие "осады", как надстройка над распыленностью и придавленностью мелкого производителя, обнаружил себя вполне.

Надо уметь признать зло безбоязненно, чтобы тверже повести борьбу с ним, чтобы начать еще и еще раз с начала - нам придется много еще раз, во всех областях нашего строительства начинать повторно сначала, исправляя недоделанное, выбирая разные пути подхода к задаче. Обнаружилась отсрочка восстановления крупной промышленности, обнаружилась невыносимость "запертого" оборота промышленности с земледелием, - значит, надо налечь на более доступное: восстановление мелкой промышленности. Помочь делу с этой стороны, подпереть этот бок полуразваленного войной и блокадой строения. Всячески и во что бы то ни стало развить оборот, не боясь капитализма, ибо рамки для него поставлены у нас (экспроприацией помещиков и буржуазии в экономике, рабоче-крестьянской властью в политике) достаточно узкие, достаточно "умеренные". Такова основная мысль продналога, таково его экономическое значение.

Все работники, партийные и советские, должны направить все усилия, все внимание, чтобы создать, вызвать большую инициативу мест - губерний; еще больше уездов; еще больше волостей и селений, - в деле хозяйственного строительства именно с точки зрения поднятия немедленно, хотя бы и "малыми" средствами, в малых размерах, крестьянского хозяйства, помощи ему развитием мелкой, окрестной, промышленности. Общегосударственный единый хозяйственный план требует того, чтобы центром внимания и забот, центром "ударных" работ стало именно это. Известное улучшение, достигнутое здесь, ближе всего к "фундаменту", самому широкому и самому глубокому, позволит перейти в кратчайший срок к более энергичному и более успешному восстановлению крупной промышленности.

Продовольственный работник знал до сих пор одну основную директиву: собери 100% разверстки. Теперь директива иная: собери 100% налога в кратчайший срок; затем собери еще 100% обменом на продукты крупной и мелкой промышленности. Тот, кто соберет 75% налога и 75% (из второй сотни) обменом на продукты крупной и мелкой промышленности, сделает более полезное государственное дело, чем тот, кто соберет 100% налога и 55% (из второй сотни) обменом. Задача продовольственника усложняется. С одной стороны, это - задача фискальная. Собери налог как можно быстрее, как можно рациональнее. С другой стороны, это - задача общеэкономическая. Постарайся так направить кооперацию, так пособить мелкой промышленности, так развить инициативу, почин, на местах, чтобы увеличился и упрочился оборот земледелия и промышленности. Мы еще очень и очень плохо умеем это делать; доказательство - бюрократизм. Нам надо не бояться признать, что тут еще многому можно и должно поучиться у капиталиста. Сравним по губерниям, по уездам, по волостям, по селам итоги практического опыта; в одном месте частные капиталисты и капиталистики достигли того-то. Их прибыль, приблизительно, такая-то. Это - дань, плата, которую мы отдали "за науку". За науку заплатить не жалко, лишь бы ученье шло толком. А вот в соседнем месте путем кооперативным достигнуто то-то. Прибыль кооператоров такая-то. А в третьем месте чисто государственным, чисто коммунистическим путем достигли того-то (этот третий случай будет в данное время редким исключением).

Задача должна состоять в том, чтобы каждый областной хозяйственный центр, каждое губернское экономическое совещание при исполкоме немедленно поставило, как первоочередное дело, организацию тотчас же различного рода опытов или систем "оборота" насчет тех излишков, которые остаются после уплаты продналога. Через несколько месяцев надо иметь практические результаты, чтобы сравнивать и изучать их. Местная или привозная соль; керосин из центра; кустарная древообрабатывающая промышленность; ремесло, на местном сырье дающее некоторые, хотя бы не очень важные, но необходимые и полезные для крестьянина, продукты; "зеленый уголь" (использование местных водных сил небольшого значения для электрификации) и так далее и тому подобное - все должно быть пущено в ход для того, чтобы оживить оборот промышленности и земледелия во что бы то ни стало. Кто достигнет в этой области наибольших результатов, хотя бы путем частно-хозяйственного капитализма, хотя бы даже без кооперации, без прямого превращения этого капитализма в государственный капитализм, тот больше пользы принесет делу всероссийского социалистического строительства, чем тот, кто будет "думать" о чистоте коммунизма, писать регламенты, правила, инструкции государственному капитализму и кооперации, но практически оборота не двигать.

Это может показаться парадоксом: частно-хозяйственный капитализм в роли пособника социализму?

Но это нисколько не парадокс, а экономически совершенно неоспоримый факт. Раз налицо мелко-крестьянская страна с особенно разоренным транспортом, выходящая из войны и блокады, руководимая политически пролетариатом, который в своих руках держит транспорт и крупную промышленность, то из этих посылок совершенно неизбежно вытекает первостепенное значение в данный момент местного оборота, во-первых, и возможность оказать содействие социализму через частно-хозяйственный капитализм (не говоря уже о государственном), во-вторых.

Поменьше спора о словах. Мы еще до сих пор безмерно много грешим по этой части. Побольше разнообразия в практическом опыте и побольше изучения его. Бывают условия, когда образцовая постановка местной работы, даже в самом небольшом масштабе, имеет более важное государственное значение, чем многие отрасли центральной государственной работы. И у нас как раз в данный момент, по отношению к крестьянскому хозяйству вообще и обмену излишков с.-х. производства на продукты промышленности в особенности, условия именно таковы. Образцовая постановка дела, в указанном отношении, хотя бы для одной волости, имеет более крупное общегосударственное значение, чем "образцовое" улучшение центрального аппарата того или иного наркомата. Ибо центральный аппарат у нас за три с половиной года настолько уже сложился, что успел приобрести известную вредную косность; мы его не можем значительно и быстро улучшить, мы не знаем, как это сделать. Помощь ему для более радикального улучшения, для нового притока свежих сил, для успешной борьбы с бюрократизмом, для преодоления вредной косности должна итти с мест, с низов, с образцовой постановки небольшого "целого", но именно "целого", т.-е. не одного хозяйства, не одной отрасли хозяйства, не одного предприятия, а суммы всех хозяйственных отношений, суммы всего хозяйственного оборота, хотя бы небольшой местности.

Те из нас, кто осужден на то, чтобы остаться на центральной работе, будут продолжать дело улучшения аппарата и чистки его от бюрократизма, хотя бы в скромных, непосредственно доступных размерах. Но главная помощь в этом отношении идет и придет с мест. На местах у нас, в общем, стоит дело лучше, - насколько я могу обозревать - чем в центре, да и это и понятно, ибо зло бюрократизма естественно концентрируется в центре; Москва не может не быть в этом отношении худшим городом и вообще наихудшим "местом" в республике. На местах уклонения от среднего есть в обе стороны; уклонения в худшую сторону реже, чем уклонения в лучшую. Уклонения в худшую сторону, это - злоупотребления примазавшихся к коммунистам старых чиновников, помещиков, буржуа и прочей сволочи, которая иногда совершает отвратительные бесчинства и безобразия, надругательства над крестьянством. Тут нужна чистка террористическая: суд на месте и расстрел безоговорочно. Пускай Мартовы, Черновы и беспартийные мещане, подобные им, бьют себя в грудь и восклицают "хвалю, тебя, господи, за то, что я не похож "них", что я не признавал и не признаю террора". Эти дурачки "не признают террора", ибо они выбрали себе роль лакействующих пособников белогвардейщины по части одурачивания рабочих и крестьян. Эс-эры и меньшевики "не признают террора", ибо они исполняют свою роль подведения масс под флагом "социализма" под белогвардейский террор. Это доказала керенщина и корниловщина в России, колчаковщина в Сибири, меньшевизм в Грузии, это доказали герои Второго Интернационала и Интернационала "два с половиной" в Финляндии, Венгрии, Австрии, Германии, Италии, Англии и т.д. Пускай лакействующие пособники белогвардейского террора восхваляют себя за отрицание ими всякого террора. А мы будем говорить тяжелую, но несомненную правду: в странах, переживающих неслыханный кризис, распад старых связей, обострение классовой борьбы после империалистской войны 1914-1918 годов, - таковы все страны мира, - без террора обойтись нельзя, вопреки лицемерам и фразерам. Либо белогвардейский, буржуазный террор американского, английского (Ирландия), итальянского (фачисты), германского, венгерского и других фасонов, либо красный, пролетарский террор. Середины нет, "третьего" нет и быть не может.

Уклонения в лучшую сторону: успешная борьба с бюрократизмом, внимательнейшее отношение к нуждам рабочих и крестьян, заботливейшее поднятие хозяйства, повышение производительности труда, развитие местного оборота между земледелием и промышленностью. Эти уклонения в лучшую сторону, хотя и чаще, чем уклонения в худшую, но все же редки. Однако они есть. Выработка новых молодых, свежих коммунистических сил, закаленных гражданской войной и лишениями, идет повсюду на местах. Мы все еще делаем далеко и далеко недостаточно для систематической и неуклонной передвижки этих сил снизу наверх. Это возможно и необходимо делать шире и настойчивее. Некоторых работников можно и должно снимать с центральной работы и ставить на местную: в качестве руководителей уездов и волостей, создавая там образцовую постановку всей хозяйственной работы в целом, они принесут громадную пользу и сделают общегосударственное дело более важное, чем иная центральная функция. Ибо образцовая постановка дела послужит рассадником работников и примером для подражания, который перенять будет уже сравнительно не трудно, а мы сумеем из центра помочь тому, чтобы "перенимание" образцового примера шло широко повсюду и становилось обязательным.

Дело развития "оборота" между земледелием и промышленностью, на счет излишков после уплаты продналога и насчет мелкой, преимущественно кустарной промышленности, требует по самому своему существу самостоятельной, сведущей, умной инициативы мест, а потому образцовая постановка уездной и волостной работы приобретает, в настоящий момент, совершенно исключительную важность с общегосударственной точки зрения. В военном деле, например, во время последней польской войны мы не боялись отступать от бюрократической иерархии, не боялись "понижать в чинах", перемещать членов Р. В. С. Респ. (с оставлением в этой высокой, центральной должности) на низшие места. Почему бы теперь не переместить некоторых членов В. Ц. И. К. или членов коллегий или других высокопоставленных товарищей на работу даже уездную, даже волостную? Не настолько же мы в самом деле "обюрократились", чтобы "смущаться" этим. И найдутся у нас десятки центральных работников, которые охотно пойдут на это. А дело хозяйственного строительства всей республики выиграет от этого чрезвычайно, и образцовые волости или образцовые уезды сыграют не только крупную, но прямо решающую, историческую роль.

Между прочим. Как мелкое, но имеющее все же значение обстоятельство, надо отметить необходимую перемену в принципиальной постановке вопроса о борьбе с спекуляцией. "Правильную" торговлю, не уклоняющуюся от государственного контроля, мы должны поддержать, нам выгодно ее развить. А спекуляцию нельзя отличить от "правильной" торговли, если понимать спекуляцию в смысле политико-экономическом. Свобода торговли есть капитализм, капитализм есть спекуляция, закрывать глаза на это смешно.

Как же быть? Объявить спекуляцию безнаказанной?

Нет. Надо пересмотреть и переработать все законы о спекуляции, объявив наказуемым (и преследуя фактически с тройной против прежнего строгостью) всякое хищение и всякое уклонение, прямое или косвенное, открытое или прикрытое, от государственного контроля, надзора, учета. Именно такой постановкой вопроса (в С. Н. К. уже начата работа, т.-е. Совнаркомом уже предписано начать работу, по пересмотру законов о спекуляции) мы и добьемся того, чтобы направить неизбежное, в известной мере, и необходимое нам развитие капитализма в русло государственного капитализма.

ПОЛИТИЧЕСКИЕ ИТОГИ И ВЫВОДЫ.

Мне осталось еще коснуться хотя бы вкратце политической обстановки, как она сложилась и видоизменилась в связи с обрисованной выше экономикой.

Уже сказано, что основные черты нашей экономики в 1921 году те же самые, какие были в 1918 г. Весна 1921-го года принесла - главным образом, в силу неурожая и падежа скота - крайнее обострение в положении крестьянства, и без того чрезвычайно тяжелом вследствие войны и блокады. Результатом обострения явились политические колебания, составляющие, вообще говоря, самое "натуру" мелкого производителя. Самым ярким выражением этих колебаний был Кронштадтский мятеж.

Характернее всего в кронштадтских событиях именно колебания мелко-буржуазной стихии. Вполне оформленного, ясного, определенного очень мало. Туманные лозунги "свободы", "свободы торговли", "раскрепощения", "советов без большевиков", или перевыбора советов, или избавления от "партийной диктатуры" и так далее и тому подобное. И меньшевики и эс-эры объявляют кронштадтское движение "своим". Виктор Чернов посылает гонца в Кронштадт, за "Учредилку" голосует в Кронштадте, по предложению этого гонца, меньшевик Вальк, один из кронштадтских вождей. Вся белогвардейщина мобилизуется "за Кронштадт" моментально, с быстротой, можно сказать, радиотелеграфической. Белогвардейские военспецы в Кронштадте, ряд спецов, а не один Козловский, разрабатывают план десанта в Ораниенбаум, план, испугавший колеблющуюся меньшевистски-эс-эровски-беспартийную массу. Свыше полусотни заграничных белогвардейских русских газет развивают бешеную по энергии кампанию "за Кронштадт". Крупные банки, все силы финансового капитала открывают сборы на помощь Кронштадту. Умный вождь буржуазии и помещиков, кадет Милюков, терпеливо разъясняет дурачку Виктору Чернову прямо (а сидящим в Питерской тюрьме по их связи с Кронштадтом меньшевикам Дану и Рожкову косвенно), что не к чему торопиться с Учредилкой, что можно и должно высказаться за Советскую власть - только без большевиков.

Конечно, нетрудно быть умнее таких самовлюбленных дурачков, как Чернов, герой мелко-буржуазной фразы, или как Мартов, рыцарь подделанного "под марксизм" мещанского реформизма. Не в том собственно и дело, что Милюков, как личность, умнее, а в том, что партийный вождь крупной буржуазии яснее видит, лучше понимает классовую суть дела и политические взаимоотношения в силу своего классового положения, чем вожди мелкой буржуазии, Черновы и Мартовы. Ибо буржуазия есть действительно классовая сила, которая при капитализме господствует неизбежно, и в монархии и в самой что ни на есть демократической республике, пользуясь также неизбежно поддержкой всемирной буржуазии. А мелкая буржуазия, то есть все герои Второго Интернационала и Интернационала "два с половиной", не может быть ни чем иным, по экономической сути дела, как выражением классового бессилия, - отсюда колебания, фраза, беспомощность. В 1789 году мелкие буржуа могли еще быть великими революционерами; в 1848 году они были смешны и жалки; в 1917-1921 годах они - отвратительные пособники реакции, прямые лакеи ее, по их действительной роли, все равно, зовут ли их Черновыми и Мартовыми, или Каутскими, Макдональдами, и так далее и тому подобное.

Когда Мартов в своем берлинском журнале заявляет, будто Кронштадт не только проводил меньшевистские лозунги, но и дал доказательство того, что возможно противобольшевистское движение, не служащее целиком белогвардейщине, капиталистам и помещикам, то это именно образец самовлюбленного мещанского Нарциса. Давайте попросту закроем глаза на тот факт, что все настоящие белогвардейцы приветствовали кронштадтцев и собирали через банки фонды в помощь Кронштадту! Милюков прав против Черновых и Мартовых, ибо дает действительную тактику действительной белогвардейской силы, силы капиталистов и помещиков: давайте поддерживать кого-угодно, какую угодно Советскую власть, лишь бы свергнуть большевиков, лишь бы осуществить передвижку власти! Все равно, вправо или влево, к меньшевикам или к анархистам, лишь бы передвижку власти от большевиков; а остальное, - остальное "мы", Милюковы, "мы", капиталисты и помещики, "сами" сделаем; анархистиков, Черновых, Мартовых мы шлепками прогоним, как делали в Сибири по отношению к Чернову и Майскому, как делали в Венгрии по отношению к венгерским Черновым и Мартовым, как делали в Германии по отношению к Каутскому, в Вене по отношению к Фр. Адлерам и К╟. Этих мещанских Нарцисов, меньшевиков, эс-эров, беспартийных, настоящая деловая буржуазия сотнями одурачивала и прогоняла во всех революциях десятки раз во всех странах. Это доказано историей. Это проверено фактами. Нарцисы будут болтать. Милюковы и белогвардейщина будут дело делать.

"Лишь бы передвижка власти от большевиков, все равно, немного вправо или немного влево, а остальное приложится", в этом Милюков совершенно прав. Это - классовая истина, подтвержденная всей историей революций всех стран всей многовековой эпохи новой истории, после средневековья. Распыленного мелкого производителя, крестьянина, объединяет, экономически и политически, либо буржуазия (так бывало всегда при капитализме, во всех странах, во всех революциях нового времени, так будет всегда при капитализме), либо пролетариат (так бывало, в зачаточной форме, при высшем развитии некоторых из самых великих революций в новой истории, на самое короткое время; так было в России 1917-1921 годов в более развитой форме). О "третьем" пути, о "третьей силе" могут болтать и мечтать только самовлюбленные Нарцисы.

С величайшим трудом, в отчаянной борьбе выработали большевики способный управлять авангард пролетариата, создали и отстояли диктатуру пролетариата, и соотношение классовых сил в России стало яснее ясного, после проверки опытом, практикой четырех лет. Стальной и закаленный авангард единственного революционного класса, мелко-буржуазная колеблющаяся стихия, притаившиеся за-границей и имеющие поддержку всемирной буржуазии Милюковы, капиталисты, помещики. Дело яснее ясного. Всякую "передвижку власти" используют и могут использовать только они.

В приведенной брошюрке 1918 года говорилось об этом прямо: "главный враг" - "мелко-буржуазная стихия". "Либо мы подчиним ее своему контролю и учету, либо она скинет рабочую власть неизбежно и неминуемо, как скидывали революцию Наполеоны и Кавеньяки, именно на этой мелко-собственнической почве и произрастающие. Так стоит вопрос. Только так стоит вопрос". (Из брошюры 5 мая 1918 г., см. выше.)

Наша сила - полная ясность и трезвость учета всех наличных классовых величин, и русских и международных, а затем проистекающая отсюда железная энергия, твердость, решительность и беззаветность борьбы. Врагов у нас много, но они разъединены, или не знают, чего хотят (как все мелкие буржуа, все Мартовы и Черновы, все беспартийные, все анархисты). А мы объединены - прямо меж собой и косвенно с пролетариями всех стран; мы знаем, чего мы хотим. И потому мы непобедимы в мировом масштабе, хотя этим нисколько не исключается возможность поражения отдельных пролетарских революций на то или другое время.

Мелко-буржуазная стихия не даром называется стихией, ибо это действительно нечто наиболее бесформенное, неопределенное, бессознательное. Нарцисы мелкой буржуазии думают, что "всеобщее голосование" уничтожает натуру мелкого производителя при капитализме, но на самом деле оно помогает буржуазии, при помощи церкви, печати, учительства, полиции, военщины, экономического гнета в тысячах форм, помогает ей подчинять себе распыленных мелких производителей. Разорение, нужда, тяжесть положения вызывает колебания; сегодня за буржуазию, завтра за пролетариат. Только закаленный авангард пролетариата способен устоять и противостоять колебаниям.

Весенние события 1921 года показали еще и еще раз роль эс-эров и меньшевиков: они помогают колеблющейся мелко-буржуазной стихии отшатнуться от большевиков, совершить "передвижку власти" в пользу капиталистов и помещиков. Меньшевики и эсэры научились теперь перекрашиваться в "беспартийных". Это доказано вполне. И только дураки могут теперь не видеть этого, не понимать, что нам нельзя давать себя одурачивать. Беспартийные конференции не фетиш. Они ценны, если можно сближаться с массой, еще не затронутой, со слоями трудящихся миллионов, вне политики стоящих, но они вредны, если дают платформу меньшевикам и эсэрам, перекрашенным в "беспартийных". Такие люди помогают мятежам, помогают белогвардейщине. Меньшевикам и эсэрам, как открытым, так и перекрашенным в беспартийных, место в тюрьме (или в заграничных журналах, рядом с белогвардейцами; мы охотно пустили Мартова заграницу), но не на беспартийной конференции. Можно и должно найти другие способы проверки настроения масс, сближения с ними. Пусть едет за границу тот, кто желает поиграть в парламентаризм, в Учредилки, в беспартийные конференции, отправляйтесь туда, к Мартову, милости просим, испытайте прелесть "демократии", расспросите врангелевских солдат про эту прелесть, сделайте одолжение. А нам не до игры в "оппозиции" на "конференциях". Мы окружены всемирной буржуазией, караулящей каждую минуту колебания, чтобы вернуть "своих", чтобы восстановить помещиков и буржуазию. Мы будем держать меньшевиков и эсэров, все равно как открытых, так и перекрашенных в "беспартийных", в тюрьме.

Мы будем всеми способами завязывать более тесные связи с незатронутой политикою массой трудящихся - кроме тех способов, которые дают простор меньшевикам и социалистам-революционерам; дают простор колебаниям, выгодным для Милюкова. Мы будем в особенности усердно двигать на советскую работу сотни и сотни беспартийных, настоящих беспартийных из массы, из рядовых рабочих и крестьян, а не тех, кто "перекрасился" в беспартийные, чтобы читать по шпаргалке меньшевистские и эс-эровские наказы, столь выгодные для Милюкова. У нас работают сотни и тысячи беспартийных, из них десятки на важнейших и ответственных постах. Больше проверки их работы. Больше выдвигать для новой проверки тысячи и тысячи рядовых трудящихся, испытывать их, систематически и неуклонно, сотнями, передвигать на высшие посты, на основании проверки опытом. Коммунисты у нас до сих пор еще мало умеют понять свою настоящую задачу управления: не "самим" стараться "все" делать, надрываясь и не успевая, берясь за 20 дел и не кончая ни одного, а проверять работу десятков и сотен помощников, налаживать проверку их работы снизу, т.-е. настоящей массой; направлять работу и учиться у тех, у кого есть знания (спецы) и опыт налаживания крупного хозяйства (капиталисты). Умный коммунист не боится учиться у военспеца, хотя 9/10 военспецов способны на измену при каждом случае. Умный коммунист не побоится учиться у капиталиста (все равно, будет ли этот капиталист крупным капиталистом-концессионером, или торговцем-комиссионером, или мелким капиталистиком-кооператором и т.п.), хотя капиталист не лучше военспеца. Научились в Красной армии ловить изменников военспецов, выделять честных и добросовестных, использовывать в общем и целом тысячи и десятки тысяч военспецов. Учимся делать то же (в своеобразной форме) с инженерами, учителями - хотя делаем это много хуже, чем в Красной армии (там Деникин и Колчак хорошо нас подгоняли, заставляли учиться поскорее, поусерднее, потолковее). Научимся делать то же (опять-таки в своеобразной форме) с комиссионерами-торговцами, с скупщиками, работающими на государство, с кооператорами-капиталистиками, с концессионерами-предпринимателями и т. д.

Массе рабочих и крестьян нужно немедленное улучшение их положения. Поставив на полезную работу новые силы, в том числе беспартийных, мы этого достигнем. Продналог и ряд связанных с ним мероприятий этому поможет. Экономический корень неизбежных колебаний мелкого производителя мы этим подрежем. А с политическими колебаниями, полезными только Милюкову, мы будем бороться беспощадно. Колеблющихся много. Нас мало. Колеблющиеся разъединены. Мы объединены. Колеблющиеся экономически несамостоятельны. Пролетариат экономически самостоятелен. Колеблющиеся не знают, чего они хотят: и хочется, и колется, и Милюков не велит. А мы знаем, чего мы хотим.

И потому мы победим.

Заключение.

Подведем итоги.

Продналог есть переход от военного коммунизма к правильному социалистическому продуктообмену.

Крайнее разорение, обостренное неурожаем 1920 года, сделало этот переход неотложно необходимым в силу невозможности быстро восстановить крупную промышленность.

Отсюда: в первую голову улучшить положение крестьян. Средство: продналог, развитие оборота земледелия с промышленностью, развитие мелкой промышленности.

Оборот есть свобода торговли, есть капитализм. Он нам полезен в той мере, в которой поможет бороться с распыленностью мелкого производителя, а до известной степени с бюрократизмом. Меру установит практика, опыт. Страшного для пролетарской власти тут ничего нет, пока пролетариат твердо держит власть в своих руках, твердо держит в своих руках транспорт и крупную промышленность.

Борьбу с спекуляцией надо превратить в борьбу с хищениями и с уклонениями от государственного надзора, учета, контроля. Таким контролем мы направляем неизбежный в известной мере и необходимый нам капитализм в русло государственного капитализма.

Всестороннее, всемерное, во что бы то ни стало развитие инициативы, почина, самостоятельности мест в деле поощрения оборота земледелия с промышленностью. Изучение практического опыта в этом отношении. Возможно большее его разнообразие.

Помощь мелкой промышленности, обслуживающей крестьянское земледелие и помогающей ему подняться; помощь ей, до известной степени, и раздачей государственного сырья. Преступнее всего - оставлять сырье необработанным.

Не бояться "ученья" коммунистов у буржуазных спецов, в том числе и у торговцев, и у капиталистиков-кооператоров, и у капиталистов. Учиться у них по форме иначе, а по сути дела так же, как учились и научились у военспецов. Результаты "науки" проверять только практическим опытом: сделай лучше, чем сделали рядом буржуазные спецы, сумей добиться и так и этак подъема земледелия, подъема промышленности, развития оборота земледелия с промышленностью. Не скупись платить "за науку": за науку заплатить дорого не жалко, лишь бы ученье шло толком.

Всячески помогать массе трудящихся, сближаться с ней, выдвигать из нее сотни и тысячи работников беспартийных на хозяйственную работу. А переодетых в модный, кронштадтски-беспартийный наряд меньшевиков и эс-эров держать бережливо в тюрьме, или отправлять в Берлин к Мартову для свободного использования всех прелестей чистой демократии, для свободного обмена мыслями с Черновым, с Милюковым, с грузинскими меньшевиками».

21 апреля 1921 г.»[1]