Обратив также внимание на эпиграфы, можно задаться вопросом: так что же такое Проективная Геометрия, к чему она и откуда берется связь с диалектикой и вообще с проблемой выживания человечности в этом мире?

Но прежде чем попытаться начать отвечать на такие очевидно непростые вопросы непростой сферы знания, предлагается ответить на простой: есть ли полная уверенность в том, что понимаемое – понято и понято правильно?

Учитывая наследие второй и третьей глав очень хотелось бы сказать – «да», но задача этих глав лишь положить начало понимания понятому, что означает – всё понятое до этого было непонятым и всё ещё остаётся таковым.

Можно лишь видимо надеяться, что в известной мере уяснен, хотя скорее всего не усвоен полностью метод познания, который образно говоря в том, чтобы уметь стоять и уметь самостоятельно ментально двигаться, что называется «на своих двоих». И для тех, кто смог вырваться из объятий культивируемого средой эмоционального пресмыкания и зависимости, должна начать открыться первая непосредственная познанная истина – истина открывшейся ментальной перспективы как результат появления горизонта для того, кто может стоять вертикально.

Впереди и вокруг – бесконечный простор нехоженого и непонятого.

Впереди и вокруг – непролазные дебри таёжной чащи мировой философии её приложений.

Впереди и вокруг – крутые склоны вершин откровений, окаймленных безднами социальных и экономических парадоксов.

А над всем тем, что впереди и вокруг НЕБО – Небо Истины.

И истина освоенного нового положения приоткрывает простую истину непонимаемой пока что Истины, которая, прежде всего в том, что простое умение самостоятельно стоять и двигаться вовсе не приближает к цели. Такое положение лишь способствует обозначению её и хотя это уже немалое завоевание, но будем помнить, что между ментальным стоянием в Истине и Полётом Духа расстояние такое же, как между человеком и Богом или человеком и червём.

И здесь можно выбирать. И пусть не пугает ни выбор, ни открывшееся взору Пространство.

Ведь это Пространство – это прежде всего Пространство-для-Игр тех, кто ещё не в состоянии творить Пространство Жизни.

Итак, не плакать и не смеяться. И остаётся иное и довольно непривычное – задуматься.

Задуматься даже на фоне того истеричного плача и ещё более истеричного смеха во всех его формах, формах создающих ткань тела современной цивилизации.

О чём речь?

В качестве примера-образа можно привести стихотворение Марины Цветаевой от 5 августа 1918 г.:

 Если душа родилась крылатой —

Что ей хоромы — и что ей хаты!

Что Чингис-Хан ей и о — Орда!

Два на миру у меня врага,

Два близнеца, неразрывно-слитых:

Голод голодных — и сытость сытых!

В лирической высокомерно-лицемерной женско-детской эмоциональности [1] переживания скрыта – хотя  и раскрыта полностью, буквально распахнута настежь сама истина исторического момента: «Два близнеца, неразрывно-слитых: Голод голодных — и сытость сытых!».

Но сама Цветаева как чуткий приемник всеобщей, пространственной мысли совершенно не понимает этого – принятого собой, и так и остаётся в объятиях чувства.

Вся «классовая правда момента» и интеллигентская пустая и лицемерно-эгоистическая «цветаевская правда» – одно, как одно суть: «голод голодных и сытость сытых». Но такое одно, которое противоположно себе, враждебно и отталкивается от себя. Ибо в этой правде и правда того, что «сытый голодного не понимает».

Такое предельно противоречивое и ничего не понимающее понимание лишь многие десятилетия спустя приведёт к окончательному выбору, выраженному в злосчастном и уже упомянутом ранее «Письме сорока двух», в котором те, кто назывались «русской художественной интеллигенцией» наконец-то окончательно выбрали для себя сытость сытых, предоставляя голод – голодным.

Так бывает всегда, когда нет необходимого понимания как необходимого основания, и когда такого нет, появляется причина и необходимость принять страшную гостью.

Прошу любить и жаловать, но не жаловаться – это Революция со всеми сопровождающими её ликами, лицами, личинами и рылами следствий.

Чувственное переживание некоторой мысли, а Цветаева именно лишь переживает и чувствует то, что необходимо понимать, есть по сути, сути формы, та же самая мысль, но мысль, прерванная в её собственном движении от себя-к-себе.

Цветаевское поэтическое чувство – это надрывное чувство ощущения разрыва того, что стало и не может не стать, вынуждено стать-и-быть порванным и лишенным жизни вместо того, чтобы быть целым и живым. В этом чувстве не меньше правды и истины, чем в самой мысли, но это пока что лишь цвет, цветок и запах будущего плода и его вкуса.

Ощутить в запахе цветка, из которого должен будет появиться плод, вкус этого плода – удел истинной гениальности, которая всегда есть синтез в едином, в том, что объединяет.

И если синтез это поэзия, то гениальность-от-поэзии – это Блок. 

Гениальный поэт А.Блок и его бессмертная поэма-частушка – «Двенадцать».

N:

Для всех кто сомневается в том, что у Истории есть цель и есть смысл, и она не есть нечто открытое [1] стихии произвола тупости двуногих недоумков пространство, а пространство открытое Творчеству Человека, можно взять поэму Блока… и вдохнуть, ощутить аромат, а вместе с этим и вкус Художественной интерпретации Истины.

И как же оказываются мелки, близоруки и ограничены в своём социальном и личностном эгоизме иные «творческие натуры», кутающиеся в свои облезлые интеллигентские шкуры:

«Любивший и ценивший Блока Зоргенфрей не принял, однако, его поэмы «Двенадцать», но и не отшатнулся от него, как, например, Анна Ахматова, отказавшаяся участвовать в вечере поэзии, где предполагалось чтение «Двенадцати». Или Зинаида Гиппиус, сказавшая, узнав, что к Блоку подселяют двух красногвардейцев:

– Жалко, что не всех двенадцать [2] ».

О, поэты-поэтессы и ваша поэтическая «любовь»…

И почему же так часто ваша любовь так походит на «любовь» по-американски тупого рекламного слогана какой-нибудь рехнувшейся евангелистской церкви: «Бог любит тебя!».

Да, неужели Бог – идиот?! У понятия «любовь» ведь есть и над- и сверхчувственная содержательность, любовь – это отношение, отношение переживания тождества, переживания единства. И не кощунство ли пытаться отождествлять Бога и убожество подобное себе – мерзкой, лживой, эгоистичной твари скандирующей: «Бог любит тебя!». 

Итак, т.н. «любовь» сатанинского сборища неисчислимых поколений имбецилов, умудрившихся освежевать барашка христианства, а из его шкуры сделать шаманский бубен поклонников мамоны…

… и Любовь как вечно-извечное, как нетленное и божественное, Любовь как Красота, Любовь как Всеобщее, как Бог…

И глядя на человечью «любовь», становится понятно почему так часто и непредсказуемо вынужден был представать Бог перед человеком не-Любовью, т.е. Прямо-Противоположным-Любви – Испепеляющим Огнём.

Пища духовная – мысль человеческая.

Но людские помыслы – пепел глупости развеваемый Историей.

Трудно дышать пеплом, ещё труднее пытаться поджечь то, что сгорело, и совершенно невозможно передать другим завещанное духом пламя, если огонь духа человеческого уже не только не находит пищи для себя, но и не ищет её.

Знать закончились нищие-жаждущие-духа, закончилось человечество и осталось просто банковская паперть тьмы убожеств нищих духом.

Но милостыни как и всех иных милостей духа более не будет, всё уже роздано и все уже получили своё заслуженное. Получили  – ибо вручили его себе лично или же лично не вручая, отбросили за ненадобностью.

Ведь когда звучит бубен, а бубен мамоны  теперь звучит круглые сутки и круглый год, уже нет не только необходимости, но даже возможности мыслить. 

Милость духа, отнятая у людей людьми в способности духа понимать себя, то есть мыслить.

В чём она, эта способность?

Она, например, в простом вопросе: неужели можно всерьез помыслить, что Октябрь Семнадцатого может быть лишь произволом как сейчас уже становится модным утверждать воли группы мелких подлых людишек, которые очевидно помешали возможному и грядущему великому благополучию Российскому?! Такое мнение, как правило, слетает с уст т.н. «интеллигенции». И это вполне объяснимо, ведь нет и во веки веков не может быть во всей Вселенной существа более ущемленного в своём благополучии, чем представитель т.н. «русской интеллигенции» [1] .

Но события, меняющие ход Истории не могут иметь свой источник в мелком, а тем более подлом, хотя и могут сопровождаться таковым, не могут, хотя бы по факту своих следствий. Ведь в следствии нет ничего такого, чего не было бы в причине.

И если всемирно-историческая значимость доступная пониманию [1] есть, и просто существует как  факт масштаба, как всемирность и простая вовлеченность в такое движение, то этот же масштаб и размах должен быть и в причине.

Где же Истина?

Но вот же Истина, вот её поэтический чарующий аромат:

«Николай Гумилев упрекал Блока за «искусственно приклеенный» конец «Двенадцати», который, по замыслу автора, должен примирить с разбоем. «Мне тоже не нравится конец «Двенадцати», – отвечал Блок. – Я хотел бы, чтобы этот конец был иной. Когда я кончил, я сам удивлялся: почему Христос? Но чем больше я вглядывался, тем яснее я видел Христа. И тогда же записал у себя: «к сожалению, Христос». Действительно, у Блока есть такие записи: «…не в том дело, что красногвардейцы «недостойны» Иисуса, который идет с ними сейчас; а в том, что именно Он идет с ними, а надо, чтобы шел Другой [2] ».

Но в Поэме все-таки остался «Христос».

Человеческая слабость не стала слабостью поэтической и творческой и Блок не изменил тому, что видел – всматриваясь и … не понимая увиденного.

 «Двенадцать» - пусть и непостижимо даже для самого Автора поэмы содержат великий и туманный символ Всеобщего, неясный символ Великой Жертвы.

К чему он? Почему Он?

Мужество человека-творца именно в этом – мужество в превозмогании, когда чувствам и естеству – больно, и может возникнуть удивление и вопрос: «почему?» и возникнет сожаление о сотворенном и жаление себя.

Блок не сожалеет, он – пишет. Пишет простыми и ясными образами-красками, пишет о том как есть, и пишет как будет:

Таким  образом,  как  считают  некоторые  ученые,  свойство  мифолого-метафорического  отражения действительности является едва ли не единственным  способом  уловить  и  содержательно  определить  объекты  высокой  степени  абстракции.  То  есть, правополушарно-метафорический,  многозначный, парадоксальный тип постижения мира позволяет сводить  воедино  научные  представления,  задавать  аналогии и ассоциации между разными системами понятий, формировать общее познавательное "поле" науки, выступая в качестве "эпистемологического доступа" к любому явлению [1] [1] .

Итак, Всеобщее предстало перед изумленным и до крайности испуганным человечьим стадом в первой четверти прошлого века необходимостью кардинальных перемен, перемен, которые навсегда, навечно отделили русских от всего иного мира, отделили и тем поименовали, выделили и обрекли быть иными.

Иные мы и непонятные в своей инаковости часто даже самим себе, ибо творимое нами кажется порой нам самим полным безумием. Но так почему-то бывает именно тогда, когда мы начинаем судить о себе по законам этого мира, когда у нас по каким-то причинам не хватает духа судить себя по своему Закону, которого мы, к сожалению нашему не понимаем, хотя и руководствуемся им и чувствуем его всем своим русским естеством.

Единый Извечный Русский Закон – Закон Справедливости, и нет, и не может быть в мире  твари более убогой, мерзкой и невыносимой даже для Земли Русской, чем русский без чувства справедливости.

Если судить существующий Мир этим Русским Законом этот мир, А РУССКИЕ вскоре ДОЛЖНЫ БУДУТ СУДИТЬ этот Мир ИМЕННО ЭТИМ ЗАКОНОМ, то этот мир есть мир абсолютной несправедливости и потому абсолютного зла.

Естественно, что этот Закон абсолютно чужд миру и потому слишком часто мы сами – носители этого закона и его выразители оказывались миру абсолютно чужими, мир никогда не понимал русских и не понимал устремленности русской Души, может быть и потому, что сама Душа Русская разрываясь в кровь терниями мира сего и потому, изнывая от нескончаемой боли, не понимала саму себя.

Трюизм – «загадочная русская душа» в этом мире несправедливости стал подобен клейму.

Бывало и так, что мы не хотели более носить клеймо, и так бывало именно тогда, когда у нас не хватает духа судить себя и судить о себе по закону Справедливости.

И поскольку мы – люди, и мы именно – в мире… то, что здесь ещё можно сказать, кроме уже сказанного о нас врагами нашими, ибо как только мы поверим сказанному о нас врагами, то становимся врагами самим себе, и нет для русских врага страшнее их самих, ибо это воистину самый непобедимый для них враг.

Мы, русские – ИНЫЕ [1] .

И само слово «русские» несёт в себе нечто до сих пор никем не объяснённое.

… Важное наблюдение Д.Хармса:

«Интересно что: немец, француз, англичанин, американец, японец, индус, еврей, даже самоед, – все это определенные существительные, как старое россиянин. Для нового времени нет существительного для русского человека. Есть слово "русский", существительное, образованное из прилагательного, да и звучит только как прилагательное. Неопределенен русский человек! Но еще менее определенен "советский житель". Как чутки слова!» [2]

 «Русские»… это надо понимать некое выражение принадлежности и принадлежности чему-то.

Но какой и чему? Национальной? Нет. Такой национальности уже нет.

Русских – НЕТ [3] .

Но Русские вопреки всему – есть.

Но тогда может быть государственной? Для всего иного мира обитатели СССР были именно – русскими.

Но СССР нет, а русские остались, и всё ещё остаются даже вопреки проводимой самой Россией государственной политике предательства всех русских и политике иных ныне «независимых стран», например, т.н. «украины» [4] .

 Д.Хармс прав в действительной, но кажущейся неопределенности понятия «русский».

Определенность понятий, выраженных существительными: «немец, француз, англичанин, американец, японец, индус, еврей» определена, как правило, именем пространства, на котором самоопределилось то или иное существительное, форма которого есть его… форма.

То есть немец – это именно немец, и англичанин это только англичанин и француз – француз и т.д. Предельно точно, хотя и тупо-тавтологично, как типичный пример абсолютно формального утверждения: «А=А».

«Русский» — субстантивированное прилагательное, то есть существительное, образованное от прилагательного. Древнерусское прилагательное русьскъ(-ыи) образовано от корня рус- с помощью суффикса -ьск-, который образовывает производные от названий местности [1] .

Итак, русский – это тот, кто от Руси, тот, кто имеет к ней некое непосредственное, но скрытое отношение.

Форма понятия «русский» странным образом глубоко содержательна, и то ли по некоей случайности просто застряла в прошлом, то ли обращена в ещё не оформленное будущее, и тогда «русские» это не форма, а не оформленное до формы содержание, незавершенность устремленная в неясное будущее.

Мы – русские и потому в отличие от всех иных,  мы определены неопределенно, определены аформально и лишены пока своей настоящей, истинной формы.

Наша форма – это наше содержание [2] . Но что это за содержание?

Русские – есть, но Руси-то нет.

Иначе говоря, «русские» – это некое движение, движение в будущее, и наш язык выявляет и схватывает, выражает это непосредственно на фоне всей иной завершенности.

Именно по этой причине, причине неукротимой подвижности и устремленности понятие «русский» уже не национальное, а некое не-полностью-оформленное-духовное.

Почему? Потому, что русскость – понятие уже давно и совершенно лишенное черт национального, русскость – понятие имперское, русскость – это то неприметное и скрытое, что позволяет России под разными формами столетиями БЫТЬ, и быть именно ИМПЕРИЕЙ.

Но в определении имперского как исключительно силового и имеющего внешнюю силу подчинять своей воле следует сразу же и окончательно уйти.

Русское имперское сознание как наиболее яркое выражение самого духа русскости – это нечто принципиально особое, а с позиций мира на своих последних имеющих место стадиях – буквально вывернутое наизнанку. Русская сила, будучи силой имперской – имеет постоянно растущую тенденцию перехода к своему противоположному, она постепенно становится абсолютно антиимперской силой, т.е. сила эта изменяется в правлении опоры не на силу как силу довлеющей и навязанной извне формы, а на силу как силу оформляющуюся, становящуюся силу мысли, знания и Духа.

Разумеется, всё перечисленное можно увидеть лишь на фоне иного качества империй и можно для этого брать буквально любую: от римской до британской и нынешней во всех смыслах воистину самой недоделанной хотя уже практически всемирной империи - «Империи Всемирной Демократии» во главе с США.

Советская Империя как особый итог указанного особого имперского становления в этом смысле – полный антипод всем известным империям.

Вероятно, нужны доказательства.

Невероятно, но их хоть пруд пруди.

Можно ли привести ещё хотя бы один исторический пример, когда из метрополии высасывались соки и силы для развития и поддержания и обеспечения имперской провинции?

Глядя на долги Советскому Союзу, которые многочисленные «советские сателлиты» [1] до сих пор не выплатили, очень трудно отрицать, что Русская Советская Империя это нечто по меркам этого насквозь торгашеского мира очень странное и малопонятное.

Ещё более непостижимым с позиций обычного понимания понятия «империя» выглядит другой широко известный факт.

Были ли во Всемирной Истории примеры, когда Центральное Имперское Государство дарило часть своей территории размером с небольшую европейскую страну другому, своей, как сейчас принято говорить со стороны самих получателей таких подарков, колонии? Речь, конечно, о полуострове Крым и подарке этой уникальной природной жемчужины т.н. «украине» «Имперской Россией» в честь 300-летия подписания договора о воссоединении [2] .

Конечно, над фактами такого рода можно сколько угодно иронизировать и издеваться, но это ни в малейшей мере не объясняет самих фактов, а наоборот пытается увести от самой возможности объяснения.

А объяснение очень простое и необычное: Русский Мир это по Замыслу Всеобщего это не мир благополучия [3] .

Русским этот смертный грех, которым страдает всё человечество и за который человечество платит страшную цену, уже не грозит, русский мир – это благодатный [4] МИР, то есть мир истинного БЛАГА ВСЕХ.

И это в отличие от любого подобного утверждения в отношении любого иного народа и его мира не формальное, это абсолютное утверждение.

Удивительный язык – язык русский! Язык потрясающей образности и силы, и нет, и не будет более такого! Есть у русских воистину духовное сокровище, сотворенное за многие века Духом Народа – это его язык. И если говорить о духовном достоянии, то это достояние не только народа нашего, но мировое и планетарное и всякий, посягающий на него становится противником Всеобщего Духа Мира [5] и Его Воли, которая является человеку непосредственностью Истории.

Всего одно слово, слово «объяснить», а какая абсолютная выразительность, глубина, насыщенность и пронзительная наглядность цели – «сделать ясным, прозрачным» и ещё… несколько десятков синонимов в качестве обертонов смыслового звучания.

Русский язык – это Имперский Язык всех, кто тяготеет к Всеобщему Духу, который из века в век творит свою Небывалую Империю.

РУССКОСТЬ – НАДНАЦИОНАЛЬНЫЙ ИМПЕРСКИЙ СИНТЕЗ НАЦИОНАЛЬНОГО, ЗАДАЧА КОТОРОГО НЫНЕ СТАТЬ ВСЕМИРНЫМ ДУХОВНО-ИМПЕРСКИМ СИНТЕЗОМ, КОТОРЫЙ ДОЛЖЕН ВОПЛОТИТЬСЯ В ПЛАНЕТАРНУЮ ИМПЕРИЮ ДУХА.

В этом тайна тайн русскости и скрытой сейчас имперскости сознания русского и его неумолимого притяжения к неведомому центру неизвестно чего, ибо, кажется всё уже перепробовано и ничего пока что не годится.

Иными словами, русский – тот, кто ощущает свою сопричастность неведомой и даже для него самого почти полубезумной задачи, которую никто и никогда явно не ставил. 

Не ставил ни перед отдельным человеком, который ощущает свою русскость, ни перед народом, который лишь в неясных своих глубинах скрывает странное и непонятное даже ему самому словосочетание: «народ-богоносец», да и перед самой русской империей в известных своих формах.

Может быть, и лишь в качестве исключения, самый великие и чуткие мыслители и художники Народа смогли уловить странные, но тоже нередко не очень ясные картины удивительного Русского Будущего и исключительной роли самой России в его воплощении.   

Прав был Пётр Чаадаев, когда утверждал, что:

«Россия слишком могущественна, чтобы проводить национальную политику, ее дело в мире есть политика рода человеческого… Провидение создало нас слишком великими, чтобы быть эгоистами; оно поставило нас вне интересов национальностей и поручило нам интересы человечества. Все наши мысли в жизни, в науке, искусстве должны отправляться от этого и к этому приходить, в этом наше будущее, в этом наш прогресс; мы представляем огромную непосредственность без тесной связи с прошлым мира, без какого-либо безусловного соотношения к его настоящему, в этом наша действительная логическая данность, и, если мы не поймем и не признаем этих наших основ, весь наш последующий прогресс вовеки будет лишь аномалией, анахронизмом, бессмыслицей» [1] .

Русские и Россия как наглядно показывает сама История, на текущий момент следуют туда-неизвестно-куда в поисках того-неизвестно-чего [1] .  

Отсюда и все имеющие место провалы поиска так называемой «Русской национальной идеи».

Покажем ещё пример абсолютной истины, высказав этим на первый взгляд для многих нечто странное: такой идеи [2] – НЕТ.

Русской Национальной Идеи нет, и не может быть в принципе.

Её воистину нет и быть не может в сфере всех имеющих место понятий любой социальной определенности, ибо высшими категориями социального являются категории нации и государства.

В настоящий момент Истории никто так и не смог сформулировать обособленную от всемирного, от всеобщего русскую национальную идею.

Не смог и по совершенно простой и понятной причине, причине фактического ПРИНЯТИЯ навязанной нам всем ИЗВНЕ антирусской национальной идеи – идеи т.н. «демократии».

Но идея демократии абсолютно исключает всякую русскую Идейность.

Более того, эта антирусская и антинациональная Идея закреплена в праве, т.е. конституционно  в т.н. «Основном Законе». И потому нужно впасть воистину в сказочных размером идиотизм, чтобы продолжать пытаться отыскать русскую идею в границах предложенного извечными врагами России демократического «Поля Чудес».

И разве не очевиден итог всех буратинно-медвежьих заклинаний по выращиванию спасительного для России и русских [3] «Ново-русского Чудесного Древа», например, в виде «Древа Модернизации»?

Итак, в настоящий момент существует и самым активным образом проявляет себя антирусская антинациональная идея – это идея т.н. «демократии», идея окончательного и полного нравственного и духовного удушающего истребления России и русских, но «русской национальной идеи» нет, и быть не может [4] .

О.С.: Все особенные формы религии начнут «линять», они будут сниматься и будет создана новая форма абсолютной религии?

Е.Л.: Конечно! Которая будет тождественной по содержанию с разумным познанием Абсолютного.

О.С.: То есть, это будет философия?

Е.Л.: Да! Совершенно верно. Это будет та фаза, когда не «верю, потому, что абсурдно», а «верю, потому, что понимаю»! [1]

 «… исторически не достигнуто изучение форм абсолютной истины. Не разработаны формы ее необходимых моментов! Не разработана форма религиозной истины – раз. Не разработана форма истины как красоты – два. Не разработана форма истины как мысли – три.

… Есть масса спекуляций, масса кривляний, масса недоразумений и неисчерпаемая масса непонимания этого. Потому, что, как раз не находят чистой формы всеобщего, разработанной как Мысли».

«Что же действительно нужно России? Во-первых, определиться в понимании того, что есть идея человеческого рода как мировой абсолютный процесс и, во-вторых, понять, что представляет собой Россия как момент этой абсолютной идеи человеческого рода. Все! Вот ее миссия».

Ф.Гегель действительно Провидение России.

И этот факт доказывается и обосновывается всем содержанием этой Книги.

И потому определиться и понять уже можно, как можно уже и уяснить для себя, что  Русская Идея – это выраженная именно в Мысли и строгом Знании доступная пониманию и изучению своего рода «эсхатологическая» Идея Спасения человечества как Рода, спасения-освобождения  прежде всего от самого себя – от своей животности и хищности.

Спасителем Человечества предстоит стать России, но поскольку никого спасти в действительности нельзя, так как невозможно спасти человека от самого себя и своей собственной глупости, то и спасение будет особым.

Мы – русские, как и сказано Е.Линьковым, с учетом всего имеющегося опыта, не оглядываясь ни на кого, должны практически и абсолютно реорганизовать свою собственную жизнь, сделав её такой, какая нужна именно нам.

Мы – противостояли и по настоящий момент противостоимнасквозь темным англосаксонским  устремлениям в лице США [1] построить всемирную «Империю Демократии», которая и есть истинно «Империя Зла», ибо нет зла иного, кроме зла животного обособливающего эгоизма тупых двуногих человекообразных выродков в какую бы цветасто-технологическую шкурку цивилизованности этот эгоизм ни обернуть.

И что ещё заявлять, если не только жизнь наша полная жертвенности и страдания, но даже сама наша смерть очевидная даже для нас самих, и для смертных врагов наших и всех, предавших нас, служит нашему Делу точно также, как распятие и смерть Христа-Спасителя служила Ему и Делу Пославшего Его в мир.

И Высшая Правда Наша, Истина самого существования нашего и высшая ТАЙНА РУССКАЯ ИМЕННО и ТОЛЬКО В ТОМ, что ДЕЛО ХРИСТА и ЕГО ИДЕЯ есть НАШЕ Дело и НАША Идея.

Над этой Идеей Русский Народ работал и продолжает работать тысячу лет, над этой идей мы работали  прошедшее столетие, вынашивая в себе Идею Всеобщего Блага [2] .

Именно эта Идея во всей своей необходимости и законности, но ещё очень незрелом виде проявляла себя известными революционными событиями прошлого века. Но иначе быть не могло, и основополагающая Идея Всеобщего как Идея Единства ДОЛЖНА была найти своё выражение и воплощение во что бы то ни стало.

Такова Воля, которой никто не может противостоять, и то неисчислимое горе, которое испытало человечество за последнее столетие, лишь говорит о неукротимости Высшей Воли, Воли Всеобщего Духа, ускоренно и сполна возвращающего человечеству то, что оно породило.

Ибо только страдания могут побудить погрязшие в эгоизме и тупости человеческие существа мыслить и наконец помочь двуногим осмыслить, осознать и понять причину переживаемых невзгод.

Эта причина – сам человек в его существующей форме тварности, и абсолютный апофеоз этого можно видеть сейчас. Но этот апофеоз торжества всей совокупности имеющих место форм животности является одновременно прелюдией его грядущей агонии. 

Всё перечисленное и многое-многое иное очевидно и находится словно на ладони… если видишь и понимаешь увиденное, понимая самого себя, но для духовно слепых, тупых и безумных всё так и остается безумием знакомых спекуляций на излюбленную русскую тему «народа-богоносца».

Это  получается, как  у «мартышки»,  которая  вычисления  делает,  а скрытую  суть  за  формулой  не  видит.

Но наша задача как раз в том и состоит, чтобы видеть, что скрыто за записью» [1] .

«… если бы человечество не создало мира математики, то оно никогда не смогло бы обладать НАУКОЙ. Только мир математики и позволил человечеству получить понятие «ЗАКОН», как то, над чем не властно даже ВРЕМЯ.

Это и есть ответ на наш первый вопрос: почему человечество (с необходимостью, присущей случаю) должно было придумать математику?

Не следует думать, что описанное выше принадлежит авторам: известно библейское выражение — «и это было...» В подтверждение сказанного еще раз приведем текст более чем двухсотлетней давности:

«учение о природе будет содержать науку в собственном смысле лишь в той мере, в какой может быть применена в нем математика...» (И.Кант. Соч. Т. 6. М.: Мысль, 1966. С. 55—57.)

3. Почему математика устроена аксиоматически?

Для начала приведем несколько «аксиом», которые вне геометрии принято называть «исходными правильными формулами».

Рассмотрим три выражения: 1 + 1 = 2; 1 + 1 = 1; 1 + 1 = 0.

Все три приведенные выше формулы представляют собой иллюстрацию алгоритмически неразрешенных проблем. Можно ли доказать «истинность» этих «исходных правильных формул»?

Философская наивность Д.Гильберта в попытках доказать «непротиворечивость арифметики» — естественное следствие членения наук по «факультетам».

Не менее наивно представление о выпускнике философского факультета университета, что дипломант имеет не руках удостоверение «философа».

Как математика, так и философия развиваются человечеством уже много более двух тысячелетий и имеются трудности в освоении этих двух областей.

Все три приведенные формулы мы можем привести к общему виду. Для этого заменим одинаковые выражения в левых частях буквой А. Поскольку все правые части отличаются по написанию от левой, а также друг от друга, то заменим их буквами B, C, D соответственно:

A = B;     A = C;     A = D.

Следуя за Гильбертом (но не за Брауэром и Вейлем), попробуем использовать принцип «исключенного третьего».

Относительно любой буквы справа мы можем задавать вопрос: «Есть ли она буква А “или” не-А?» Совершенно очевидно, что мы три раза получим ответ: «не-А»!

Запишем этот результат. Все формулы приобретают один и тот же вид:

А = не-А;     А = не-А;     А = не-А.

Нетрудно видеть, что ЛЮБАЯ  ИСХОДНАЯ  ПРАВИЛЬНАЯ  ФОРМУЛА, у которой правая часть от знака равенства только ПО  НАПИСАНИЮ отличается от левой части от знака равенства, в соответствии с «законом исключенного третьего» будет приведена к ПРОТИВОРЕЧИЮ.

Этот факт был всегда известен серьезным математикам, что привело к предложению О.Веблена и Дж.Юнга в их «Проективной геометрии» начала нашего века заменить математический термин «аксиома» на более подходящий термин «ПРЕДПОЛОЖЕНИЕ».

Однако, как известно тоже около двухсот лет в философии, каждому ПОЛОЖЕНИЮ соответствует некоторое ПРОТИВОПОЛОЖЕНИЕ (по-немецки первому соответствует термин «Satz», а второму «Gegensatz»), что предполагает НЕОБХОДИМОСТЬ рассматривать КАЖДОЕ положение вместе с его противоположением.

Если классические аксиомы геометрии, как систему предположений, отождествить с именами творцов математики, то мы получим СДВОЕННЫЕ геометрии: Евклидова и не-евклидова, Архимедова и не-архимедова, Дезаргова и не-дезаргова, Паскалева и не-паскалева, и т.д.

В философии за термином «КАТЕГОРИАЛЬНАЯ  ПАРА» стоит утверждение, в котором встречаются ДВА  ПРОТИВОПОЛОЖНЫХ  ПРЕДИКАТА. Именно противоположные предикаты и носят название «категориальных пар».

Первый шаг к рассмотрению «категориальных пар» в математике был совершен Н.И.Лобачевским и Я.Бойяи. Но это и был тот шаг, который демонстрирует ПЕРЕХОД от традиционной математической логики к логике диалектической. Про последнюю наговорено столько нелепостей, что о ее значении для МАТЕМАТИКИ почти ничего не известно.

Диалектическая логика — это логика, которая относится ТОЛЬКО к аксиомам или ПРЕДПОЛОЖЕНИЯМ математических теорий [1] .

Лучше всего об этом в своем философском конспекте писал Н.И.Лобачевский:

«Общая логика называется также АНАЛИТИКОЮ, равно как и прикладная логика — ДИАЛЕКТИКОЮ». (Н.И.Лобачевский. Научно-педагогическое наследие... М.: Наука, 1976. С. 581.)

В этом же конспекте он демонстрирует полное понимание различия мира математических объектов от объектов окружающего мира: он понимает, что математические следствия из математических предположений всегда были, есть и будут «истинными в математическом смысле».

Но наличие ВОЗМОЖНОГО противоречия выводов из математической теории с реальностью только указывает, что мы используем теорию за границами нами же установленных ПРЕДПОЛОЖЕНИЙ.       

Аналогичную позицию по отношению к математическим теориям занимал и Дж.К.Максвелл. Только удержание в поле зрения как положений, так и противоположений, ОБЕРЕГАЕТ наше математическое мышление от догматизма.

Здесь же и расположена область математического творчества: либо мы рассматриваем в известной области некоторое противоположение, на которое ранее не обращалось внимания, либо мы порождаем новую аксиоматическую пару, создавая новое математическое направление.

Учитывая, что в основаниях геометрии Д.Гильберта представлено всего 16 аксиом, то, рассматривая их парами, мы можем получить 216 геометрий!

Но мы до сих пор не научились «узнавать их в лицо». Здесь и случилось то, что «освоив» аксиоматический метод, некоторые «математики», как правильно заметили Н.Бурбаки в своей «Архитектуре математики», кинулись «творить». Они пишут: «Мы были свидетелями также, особенно в то время, когда аксиоматический метод только что начал развиваться, расцвета уродливых структур, ПОЛНОСТЬЮ  ЛИШЕННЫХ  ПРИЛОЖЕНИЙ». (Н.Бурбаки. Очерки по истории математики. М.: ИИЛ, 1962. С. 257.)

Основной вывод из этого раздела состоит в том, что любое высказывание, утверждение или ПОЛОЖЕНИЕ, высказанное на естественном языке, не является той ЛОГИЧЕСКОЙ  ФОРМОЙ, в которой выражается ИСТИНА. Не существует НИ  ОДНОГО  ВЫСКАЗЫВАНИЯ  («ПОЛОЖЕНИЯ»), которое может быть ФОРМОЙ выражения ИСТИНЫ.

Значительно труднее освоить ОТРИЦАНИЕ этого положения, выраженное в диалектической форме. Всякая исходная логическая форма, содержащая ПРОТИВОРЕЧИЕ, является той формой, в которой фиксируется «исходная правильная формула».

Мы это демонстрировали в виде трех формул в начале этого раздела:

1 + 1 = 2;     1 + 1 = 1;     1 + 1 = 0.

Математический СМЫСЛ этих трех утверждений весьма прост. Первая формула принадлежит арифметике. Вторая — это формула алгебры Буля, утверждающая, что «универсальное множество (обозначенное как “1”) будучи сложено с самим собой — есть то же самое универсальное множество».

Третья формула определяет сложение по модулю 2. Хотя каждая из формул приводится к виду: А = не-А, а именно таковы все «исходные правильные формулы», мы знаем, что ОДНОВРЕМЕННО должно выполняться и положение: А = А [1] .

Наличие работ с высказыванием, или положением, которое имеет вид математической аксиомы, сопровождает процесс ОСМЫСЛИВАНИЯ: «А есть В» и «В есть А» — отождествление.

Многие ли математики в то время были знакомы с возможными обобщениями N-мерных пространств, о которых пишет Г.Крон (1939 г.):

«...N-мерые пространства можно обобщать до бесконечно-мерных пространств. Кроме того, вместо использования только четырех-, пяти- и вообще целочисленно-размерных пространств можно использовать 2/3-, 4,375- или p-мерные пространства, включающие все типы сложных структур.

Эти пространства используются в исследовании более фундаментальных электродинамических явлений».

Исследование фракталей [1] стало модным лишь в последнее время, а что касается p-мерных пространств, то здесь мы имеем дело лишь с небольшим числом пионерских работ» [2] .

Поразительная щедрость духа, удивительная по красоте поляна идей, значительную часть которых мы уже со всем возможным вниманием рассмотрели ранее.

И хотя у науки действительно нет такой «картинки» как проективная  плоскость, но известным подобием проективной плоскости, как бы определенной внешней формой идеи такой формы можно считать т.н. «бутылку Клейна» [3] .

Бутылка Клейна

Любопытно то, что если бы Клейн, из бутылок которого по тополого-эсхатологическим слухам черти в аду утоляют жажду грешников, взял фамилию жены, то его по праву можно было бы называть… Гегелем [4] .

Но это, как можно понять лишь присказка, а настоящая сказка впереди [5] .

«Мы начнем рассматривать научное наследие только с XV века - с работ Николая Кузанского. Само собою разумеется, что проблема существовала и до него, так же как и после него. Но философия, которая связала понятие "УМ" ("mens") с понятием "ИЗМЕРЕНИЕ" ("mensurare") началась именно с него.

Тем не менее, именно Кант объявил, что "в каждой науке ровно столько науки, сколько в ней математики". Он обнаружил в своих антиномиях, что каждому доказанному утверждению можно сопоставить его отрицание и столь же убедительно доказывать его истинность.

Это и является историческим моментом, когда история человечества впервые встретилась с КАТЕГОРИЯМИ.

Именно поэтому одним из первых в списке находится И.Кант и его работа, посвященная всемирной истории. Здесь мы впервые встречаемся с вопросом о СУЩЕСТВОВАНИИ закона исторического развития Человечества. Кант признает, что такой закон исторического развития существует, что в религиозном сознании любой конфессии ассоциируется с существованием ЗАМЫСЛА ТВОРЦА. Конфессиональные дискуссии (вне зависимости от выбранной конфессии) на эту тему распадаются на два типа:

1) замысел творца ПОСТИЖИМ на пути научного описания Вселенной;

2) замысел творца НЕ ПОСТИЖИМ на пути научного описания Вселенной, а должен восприниматься только на уровне ВЕРЫ.

Трудности, которые встретил Кант на этом пути, в настоящее время известны как теорема Гёделя - с одной стороны, и связь и противоположенность законов эволюции неживой природы и эволюции явлений жизни - с другой. Невозможность получить в рамках единого описания Вселенной явлений Жизни и привела Канта к отдельному постулированию морального закона внутри нас.

Однако, как только Кант наткнулся на препятствие, в разных местах планеты наметились пути преодоления трудностей. За Кантом властителем дум стал Гегель, но на математическом горизонте появляется пара, представленная Н.И.Лобачевским и Я.Бойяи. К сожалению, нам мало что известно о Я.Бойяи, но мы хорошо знаем историю Н.И.Лобачевского. Совсем юный Н.И.Лобачевский пишет конспект "Начальные основания логики", аналога которому нет во всей научной литературе. Только зная этот конспект, можно понять, что дало силы молодому ученому из Казани "стоять насмерть" за свою действительно новую математическую теорию, пренебрегая авторитетом Остроградского.

Но нам важен и другой факт - Лобачевский знал цену ИЗМЕРЕНИЯМ, считая, что в природе мы наблюдаем только ДВИЖЕНИЯ, а все остальные понятия (т.е. МАТЕМАТИЧЕСКИЕ) порождены нашим умом "искусственно".

Нужно обратить внимание на фундаментальный прорыв в область мира ДВИЖЕНИЙ, так как именно мир ДВИЖЕНИЙ и есть объект всех возможных научных теорий. Однако, только в виде намека можно обнаружить не просто различие, но и прямую противоположенность понятий ПРОТЯЖЕННОСТИ и ДЛИТЕЛЬНОСТИ. Это фундаментальное членение есть зародыш членения Геометрии и Гониометрии, где первая занята пространственными соотношениями, а вторая имеет дело с ВРЕМЕНЕМ [1] ».

Итак, в качестве начала ответа на поставленный выше сложный вопрос, но в особом качестве – в качестве своего рода центра, относительно которого далее будет происходить кристаллизация снежинки смысла действительно можно взять уже известное нам мнение Эммануила Канта в уже развернутом виде:

     «Вместе с тем я утверждаю, что в любом частном учении о природе можно найти науки в собственном смысле лишь столько, сколько имеется в ней математики. Ведь согласно сказанному, наука в собственном смысле, в особенности же естествознание, нуждается в чистой части, лежащей в основе эмпирической и опирающейся на априорное познание природных вещей. Познать же что-либо a priori — значит познать это на основе одной только его возможности. Но возможность определенных природных вещей не может быть познана на основе одних лишь понятий, ведь на основе их может быть, правда, познана возможность мысли (ее непротиворечивость), но не возможность объекта как природной вещи, который мог бы быть дан вне мысли (как существующий). Следовательно, чтобы познать возможность определенных природных вещей, стало быть познать их a priori, требуется еще, чтобы было дано соответствующее понятию априорное созерцание, т. е. чтобы понятие было конструировано. Но познание разумом, основанное на конструировании понятий, есть познание математическое. Следовательно, чистая философия природы вообще, т. е. такая, которая исследует лишь то, что составляет понятие природы вообще, хотя и возможна без математики, но чистое учение о природе, касающееся определенных природных вещей (учение о телах и учение о душе), возможно лишь посредством математики; и так как во всяком учении о природе имеется науки в собственном смысле лишь столько, сколько имеется в ней априорного познания, то учение о природе будет содержать науку в собственном смысле лишь в той мере, в какой может быть применена в нем математика [1] ».

Что же можно сказать о позиции И.Канта?

Прежде всего, конечно, то, что уже сказано П.Кузнецовым:

«… именно Кант объявил, что "в каждой науке ровно столько науки, сколько в ней математики". Он обнаружил в своих антиномиях, что каждому доказанному утверждению можно сопоставить его отрицание и столь же убедительно доказывать его истинность.

Это и является историческим моментом, когда история человечества впервые встретилась с КАТЕГОРИЯМИ.

Именно поэтому одним из первых в списке находится И.Кант и его работа, посвященная всемирной истории. Здесь мы впервые встречаемся с вопросом о СУЩЕСТВОВАНИИ закона исторического развития Человечества. Кант признает, что такой закон исторического развития существует, что в религиозном сознании любой конфессии ассоциируется с существованием ЗАМЫСЛА ТВОРЦА. Конфессиональные дискуссии (вне зависимости от выбранной конфессии) на эту тему распадаются на два типа:

1) замысел творца ПОСТИЖИМ на пути научного описания Вселенной;

2) замысел творца НЕ ПОСТИЖИМ на пути научного описания Вселенной, а должен восприниматься только на уровне ВЕРЫ.

Трудности, которые встретил Кант на этом пути, в настоящее время известны как теорема Гёделя - с одной стороны, и связь и противоположенность законов эволюции неживой природы и эволюции явлений жизни - с другой. Невозможность получить в рамках единого описания Вселенной явлений Жизни и привела Канта к отдельному постулированию морального закона внутри нас».

Мысли всегда предшествует замысел. Мысль – это всегда мысль замысла.

Мысль: «… учение о природе будет содержать науку в собственном смысле лишь в той мере, в какой может быть применена в нем математика» - это тоже мысль замысла, который проявляет себя всей Логикой развития познания и того, что можно назвать Наукой. Но чтобы понимать указанный Замысел и уметь мыслить его именно как становление Науки, науки-с-большой-буквы необходимо уметь отличать «Науку» от «науки».

Рассмотрение такой Логики мы, как и Побиск Георгиевич Кузнецов, начнём с Н.Кузанского, с его знаменитого «Берилла», который кстати, является по сути ни чем иным как своего рода вспомогательным инструментом для ментально подслеповатых [1] .

Именно в «Берилле» впервые со всей мыслимой отчетливостью дана простейшая математическая (геометрическая) форма понятия единства противоположного, из которой порождаются и в которую переходят противоположности.

«Интеллектуальный берилл» – это некий вспомогательный ментальный элемент, особая «косточка» или камень [2] предназначенный для того, чтобы полярную, разорванную цепь формального понимания наконец замкнуть, соединить в кольцо.

Этот камень – замыкающий в единство камень Всеобщего, в котором видимо впервые явлена попытка объединить в единство значимость количественности: «максимальное, но вместе с тем и минимальное».

Кузанский определяет совершаемое собой как «искусство» и отчасти это так и есть. Несмотря на достаточную наглядность получения математического (геометрического) Всеобщего (Единого, или как выражается Н.Кузанский: «неделимого»), привычная логика формы рушится и вместе с ней в любой момент готово рухнуть и понимание происходящего:

«Внимательно вдумайся в то, что с помощью берилла мы приходим именно к неделимому: пока максимум и минимум - две разные вещи, ты еще ничего не видел через максимум и вместе минимум, и твой максимум еще не максимум, а минимум - не минимум».

Воистину «пока максимум и минимум - две разные вещи», когда противоположное всё ещё кажется различным и невозможно объединить два полюса, то ничего невозможно увидеть и необходимо идти дальше и глубже в поисках достаточного основания для того, чтобы наряду с привычной ситуацией наличия «А» и «не-А» появилось третье, которое объединяет пару в то, что мы называем бинером.

Ф.Гегель об этом же:

«[Положение об исключенном третьем]

Определение противоположности также было превращено в положение, в так называемое положение об исключенном третьем.

Нечто есть либо А, либо не-А, третьего не дано.

Это положение означает, во-первых, что все есть нечто противоположное, нечто определенное либо как положительное, либо как отрицательное. - Это важное положение, необходимость которого состоит в том, что тождество переходит в разность, а разность - в противоположение. Однако это положение обычно понимают не в указанном смысле, а лишь в том смысле, что из всех предикатов вещи присущ либо сам данный предикат, либо его небытие. Противоположное означает здесь лишь отсутствие или, вернее, неопределенность, и положение это столь незначительно, что не стоит даже высказывать его. Если взять определения «сладкое», «зеленое», «четырехугольное» - а брать следует, мол, все предикаты - и затем говорится о духе, что он либо сладок, либо несладок, либо зеленый, либо незеленый и т. д., то это ни к чему не приводящая тривиальность. Определенность, предикат, соотносится с чем-то; нечто определено-это высказывается в положении; в нем определенность необходимо должна определить себя точнее, должна стать определенностью в себе, противоположением. Но вместо этого положение в указанном выше тривиальном смысле только переходит к небытию вообще, возвращается к неопределенности.

Положение об исключенном третьем отличается, далее, от рассмотренного выше положения о тождестве или противоречии, которое гласило: нет ничего такого, что было бы а одно и то же время А и не-А. Положение об исключенном третьем утверждает, что нет ничего такого, что не было бы ни А, ни не-А, что нет такого третьего, которое было бы безразлично к этой противоположности. В действительности же имеется в самом этом положении третье, которое безразлично к этой противоположности, а именно само А. Это А не есть ни + А, ни -А, но равным образом есть и +А, и -А. - Нечто, которое должно быть либо +А, либо не-А, соотнесено, стало быть, и с +А, и с не-А; и опять-таки утверждают, что, будучи соотнесено с А, оно не соотнесено с не-А, равно как оно не соотнесено с А, если оно соотнесено с не-А. Итак, само нечто есть то третье, которое должно было бы быть исключено. Так как противоположные определения столь же положены в нечто, как и сняты в этом полагании, то третье, имеющее здесь образ безжизненного нечто, есть, если постичь его глубже, единство рефлексии, в которое как в основание возвращается противоположение [1] ».

Своего рода «тупое проклятие» диалектики, преследующее её во все времена – это практически полное отсутствие наглядности и представимости формулируемых (оформляемых субъектом) логических форм.

Без наглядности теряется связность форм (т.е. их связи по отношению друг к другу), разрушается их иерархия и как следствие совершенно исчезает и теряется из вида логика, которой можно было бы следовать.

Но по большому счету это конечно не проблема, так как «тупое проклятие» диалектики – это всего лишь «проклятие тупых», которые диалектику не понимают, потому что не хотят понимать.

Но если всё-таки говорить о проблеме, то проблема как раз в том, что проклятие тупых действует и действует силой тупой вязкой массы, которое всегда, непременно и неуклонно стремится опустить, деформировать, исказить любое понятие до уровня своего непонимания, который она называет своим мышлением. 

И тупоумие есть ничто иное как ограниченность, то есть создаваемое субъектом в себе убожество ментального пространства не способного вместить в себя пространственность, объемность новых логических форм, которые рождаются как простое продолжение отношения формальной формы в качестве её отношения к себе самой и в себе самой, то есть  рефлексии формы и получающейся из этого нелинейности.

Формальное мышление попросту впадает в панику, ибо на его глазах совершается нечто непостижимое: «Линейное перестаёт быть собой! … Линейное становится криволинейным… Линейное замыкается…» [2]

Разве такое можно пережить? [1]

Формальная логика – это логика линейности, логика линейного определенного иерархического отношения.

Часть и целое… Большее и меньшее… Минимальное и максимальное… Меньшее – в большем… Большее – ещё в большем…

Минимальное и максимальное … – друг в друге?! Большее – в меньшем, а меньшее – в большем?

«Не может быть!

КАК ЭТО?!» [2]

А может быть вот так?

«Первое справедливо, и я считаю, что, если кто-то, желая познать максимальное, обратится к минимуму противоположного, он во всяком случае расследует все то в сокровенном, что познаваемо. Второе, о кривом и прямом, недостаточно продуманно: конечно, они противоположны, но минимум обоих - одно и то же. Возможно, Аристотель так о них говорит, чтобы извинить свое незнание относительно квадратуры круга, часто упоминающейся им. Выше было сказано, что начало не делимо никаким способом, каким деление возможно в начавшемся, так что у начавшегося, делимого на противоположности, начало таким способом не делимо и тем самым противоположности принадлежат одному общему роду. С помощью этого берилла, нашего символа, добудь себе знание о начале противоположностей, о различии и обо всем, что вокруг этого можно понять; то же самое относится вообще к познанию через посредство начала любой познаваемой вещи с ее различиями, как ты в подобном случае слышал раньше, - способ действия во всем один. Так, если захочешь по своему усмотрению дополнить и распространить Дионисия Ареопагита в том месте, где он приписывает богу множество имен, то с помощью берилла и символа дойди до начала любого имени и, постоянно водительствуемый богом, поймешь все, что только можно по-человечески сказать о нем. Ты сможешь глубже понять и причины происходящего в природе - скажем, почему возникновение одного есть гибель другого 53; рассматривая в берилл одну из противоположностей, ты видишь, что в ней заключено начало другой противоположности, например когда через максимальное и вместе минимальное тепло ты видишь, что начало тепла есть нечто не делимое никаким способом разделения тепла и отдельное от всякого тепла. В самом деле, начало не есть ничто из начавшегося; теплое имеет своим началом тепло, и теплое не может быть началом тепла: ведь нечто относящееся к тому же роду, однако не теплое я обнаруживаю в холодном. То же в отношении других противоположностей. Поскольку, таким образом, в одной из противоположных вещей заключено начало другой, все переходы в природе оказываются кругообразными и каждая пара противоположностей имеет общий субстрат» [3] .

Да, и именно так, как описано человеком, который годится очень многим нынешним великовозрастным … мыслителям с докторскими степенями по философии в пра-пра-… [1] деды, и стоит наконец задуматься о том, что неужели пять с лишним столетий так и ни чему не научили и «проклятие тупых» так и будет висеть дамокловым мечем вечного непонимания двуногими самих себя, и вечного недопонимания и искажения мыслей тех, кто подобно Николаю Кузанскому несли им из века в век понимание Истины:

«Из нашего символа тебе, конечно, уже ясно, как надо понимать, что первое - мера всего: оно есть свернутым образом все, что может быть. Это подобно тому, как максимальный и вместе минимальный угол есть действительность (actus) любого образуемого угла, не большая и не меньшая его, предшествующая всякому количеству угла: нет настолько несмышленого человека, чтобы он не видел, что простейший максимальный и вместе минимальный угол явно свертывает в себе все мыслимые углы, большие или малые, что он не больше и не меньше любого данного угла и что имя одного угла ему подходит не больше, чем имена всех и ни одного. От этого он не может именоваться ни острым, ни прямым, ни тупым углом, будучи не чем-то наподобие их, а простейшей причиной всех».

Далее приведён полный текст фрагмента работы Н.Кузанского «Берилл», с которым и предлагается ознакомиться, осмыслить, понять [2] .

Но перед этим одно существенное замечание в отношении основ принятия и понимания того, что будет представлено далее.

Суть в следующем. Дело в том, что когда недоумки нападают по каким-то поводам на тех, кто может мыслить, указанных основ ещё нет и в помине. Именно так высокомерие тупости и ограниченности преграждает путь.

Типичным примером подобного является прием, когда собственная неспособность мыслить выявляется в форме открытых нападок и обвинений в некоей «мистике». В подобном постоянно обвинялся Ф.Гегель. В этом же обвиняется и Николай Кузанский.  Подобным умственным недугом страдали и продолжают страдать очень многие. Вот пример подобного: «В этих высказываниях Николая Кузанского имеется подход к диалектике, но, не справляясь с ней, скатывается на позиции пифагорейской мистики».

Никакой мистики в настоящей диалектике – НЕТ! Есть Логика.

А вот и контекст, который поясняет, что это за высказывания:

«Математическое мышление занимает первенствующее место в теории познания Николая Кузанского. Признавая логический закон противоречия основоположением для рассудочной деятельности, он считает, что в высшей умственной области для разума (intellectus) закон противоречия уже не имеет такого значения. И математическое мышление он относит к деятельности разума. Не дискурсивное рассудочное мышление, а «интеллектуальное созерцание» (visus intellectualis) в состоянии познать связь между кривой и прямой линиями, на основе чего решается проблема квадратуры и происходит вообще измерение кривых. В своем сочинении «О совершенстве математики» («De mathematica perfections») Николай Кузанский говорит, что следует искать совершенства математики в применении к ней принципа «совпадения противоположностей» (coincidentia oppositorum).

Это совершенство математики главным образом состоит в приравнивании количества прямой и кривой.

Но эти два количества противоположны. Поэтому необходимо прибегнуть к интеллектуальному созерцанию, которое усматривает совпадение наименьшей хорды с наименьшей описанной ломаной. Вместо абстрактных понятий в математике, благодаря применению «интеллектуального созерцания», выступают очевидные конструкции, т. е. под математическими понятиями мыслятся закономерные образования, получаемые путем определенных правил. Например, «интеллектуальное созерцание» имеет своим объектом не какой-либо угол определенной величины, но «принцип углов» (principium angulorum), который охватывает все мыслимые углы, начиная с наибольшего и кончая наименьшим. В принципе угол мыслится как общее правило для всех вариаций углов. «Интеллектуальное созерцание» одновременно схватывает единство принципа и бесконечное разнообразие его проявлений.

В этих высказываниях Николая Кузанского имеется подход к диалектике, но, не справляясь с ней, скатывается на позиции пифагорейской мистики.

Николай Кузанский признавал четыре ступени познания. 1) чувственное восприятие, 2) рассудок, или дискурсивное мышление, разделяющее противоположности, 3) разум, ставящий противоположности в связь между собой и 4) мистическая интуиция, являющаяся непосредственным созерцанием совпадения противоположностей. Он подчеркивал роль чувственного опыта и математики в познании, указывая, что чувственный опыт является необходимым предварительным условием для развития высших ступеней познания.

Оценивая методологию Николая Кузанского в целом, можно сказать, что под мистической скорлупой в ней скрывалась живая творческая мысль. Отдельные высказанные им прогрессивные идеи получили развитие у последующих мыслителей [1] ».

29. Мне кажется, после этого ты обязательно должен спросить, что я считаю сущим (ens), то есть что же такое субстанция (substantia). В меру своих сил объясню, хотя все, что я собираюсь сказать, уже содержится в предыдущем. Аристотель пишет, что это старый вопрос; все испытатели истины искали разрешения этой задачи и, как он говорит, до сих пор ищут. Сам он решил, что от ее разрешения зависит всякое знание: знать «бытие тем, что было» - то есть знать, что вещь есть это вот, скажем дом, потому что это вот и есть то, что значило быть домом (quod erat esse domui), -значит прикоснуться к самой глубине познаваемого. Настойчиво ведя вокруг этого свое разыскание, проникая в высшее и низшее, он нашел, что материя не становится субстанциальной, оставаясь возможностью существования, - если бы она происходила от чего-то другого, этот ее источник был бы возможностью существования, поскольку возникает лишь могущее возникнуть, то есть возможность не происходит от возможности, и значит, материя не возникает ни из чего-то другого, ни из ничто, потому что из ничто ничего не возникает, - а потом показал, что форма тоже не возникает, ведь тогда ее возникновение должно было бы совершаться из чего-то сущего в потенции, а значит, из материи [1] . Он дает пример: не округляющаяся медь создает медный шар, а то, что всегда было шаром, вводится в материю меди. Возникает только нечто составное. Форму, актуально формирующую состав, он и называет «бытие тем, что было», а при рассмотрении ее как отделенной называет «видом» (species). Но что такое эта субстанция, названная им «бытие тем, что было», он затрудняется сказать, не зная, откуда она происходит или в чем пребывает, есть ли она единое, или бытие, или род, существует ли от идеи (idea), которая была бы самосущей субстанцией, или, может быть, выводится из материальной возможности, и если последнее, то как это делается: ведь всякое бытие из возможности должно переходить в действительность через действительное бытие. В самом деле, если действительность не будет предшествовать возможности, то как возможность перейдет в действительность? А если сущее само себя выводит в действительность, оно окажется действительным раньше, чем быть в действительности! С другой стороны, если [субстанция] заранее существует в действительности, она окажется отделенным видом, или идеей, что не похоже на правду. Поистине, отделенное оказалось бы тогда тем же, что не отделенное, поскольку никак нельзя сказать, что отделенная идея - одно, а субстанция, или «бытие тем, что было», - другое; ведь если она другое, она уже не есть <бытие тем, что было>; кроме того, если идеи отделены от ощущаемого, они должны существовать или как числа, или как отделенные величины, то есть математические формы, однако, завися от материи, своего субстрата, без которого математические вещи все-таки не имеют бытия, они уж никак не отделены, если же идеи не отделены, они не универсалии и никакой науки о них не может быть. Аристотель искуснейше рассуждал о многих подобных вещах и, по-видимому, ни на чем не мог вполне утвердиться из-за этой трудности с видами, или идеями. Сократ и в молодости, и в старости, как говорит Прокл, тоже колебался здесь, больше склоняясь все же к мнению, что хотя есть какие-то отделенные от материи субстанции, однако виды - не отделенные сущности, подобно тому как художественная идея, скажем здание, тоже не имеет отдельного от материи субстанциального бытия. Впрочем, часто его выдвигая, он всегда приходил к заключению, что этот вопрос крайне труден.

30. И вот мне думается, что даже если бы Аристотель открыл виды, идеи или истину о них, он все равно не смог бы постичь «бытие тем, что было», кроме как таким же образом, каким мы понимаем, что такая-то мера есть секстарий, поскольку она есть «то, что значило быть секстарием», - а именно потому, что она такова, каким государь страны установил быть секстарию, - но почему установлено так, а не иначе, мы от этого еще не знаем, разве что решительно скажем в конце концов: «Что государь пожелал, имеет силу закона». Так что я говорю вместе с премудрым [Соломоном], что нет основания для всех божиих дел, то есть нет никакого разумного основания, почему небо - небо, земля - земля и человек - человек, кроме одного: так захотел их создатель. Исследовать дальше - суета, подобная желанию, о котором говорит Аристотель, искать доказательство того первого принципа, что любая вещь или существует, или не существует. Если внимательно рассмотреть, что у всего сотворенного нет никакого другого основания его бытия, кроме того, что оно именно таким создано; что воля творящего есть последнее основание сущего; что бог творец есть простейший интеллект, творящий сам собой, так что его воля и есть не что иное, как его интеллект, или разумное основание, вернее, источник всех разумных оснований, то будет ясно, что создания его воли исходят из источника разумного основания так же, как в основании державного закона лежит только разум самодержца, а нам он кажется его волей [1] . […].

Но, замечая оком ума в нашем символе, как бы через зеркало, что неименуемая неделимость неуловима никаким именем, которое мы могли бы назвать, никаким понятием, какое мы могли бы образовать, и истиннейше видя ее в выхождении за пределы (excessu), мы не смущаемся тем, что наше Начало превосходит всякое сияние и всякий постижимый свет, как человек, обнаруживший, что сокровище его жизни неисчислимо и неисчерпаемо, веселится больше, чем когда оно может быть исчислено и прожито.

32. После этого восстановим в памяти сказанное выше о намерении (intentio), а именно что творение есть намерение создателя, и рассмотрим это намерение как истиннейшую суть вещей. Будем идти от уподобления. Когда кто-то говорит с нами, то, понимая суть речи, мы понимаем не что иное, как намерение говорящего. Точно так же, черпая чувством ощущаемые идеи, мы насколько возможно упрощаем их, чтобы интеллектом увидеть суть; но ведь приводить чувственные идеи к простоте - значит отбрасывать случайные привходящие свойства, которые не могут быть сутью, и, поднимаясь к более чистым образам, словно в речи или письме, доходить до намерения творящего интеллекта, зная, что суть вещи, содержащаяся, словно в письменах или звуках речи, в знаках и фигурах ее чувственного образа, есть намерение [божественного] интеллекта, уловив которое мы познаём эту суть и успокаиваемся. С другой стороны, обнаружение тоже имеет своей причиной намерение: так хочет себя обнаружить сам говорящий, или зиждитель-интеллект. Уловив намерение, суть его слова, мы имеем «бытие тем, что было»; и «бытие тем, что было» постигается в имеющемся у интеллекта намерении точно так же, как в завершенном здании постигается намерение строителя, существовавшее в его уме [2] ».

Предлагается самостоятельно осмыслить приведенное выше [1] , тем более практически всё то, что может быть по тем или иным причинам непонятным какому-то формальному уму мы ранее разобрали и далее вновь собрали воедино.

Обратим лишь особое внимание на самое, пожалуй, важное в текущий момент для нас, и что собственно нами уже было ранее обозначено.

Во-первых, Николай Кузанский видимо впервые в истории даёт в известной мере математический образ единства противоположного. В этом отношении именно Николая Кузанского можно считать основоположником не только формальной науки, но и истинной Науки, которая затем была явлена миру в виде Науки Логики [2] .

Во-вторых, только теперь можно правильно осмыслить сказанное Кантом:

«Следовательно, чистая философия природы вообще, т. е. такая, которая исследует лишь то, что составляет понятие природы вообще, хотя и возможна без математики, но чистое учение о природе, касающееся определенных природных вещей (учение о телах и учение о душе), возможно лишь посредством математики; и так как во всяком учении о природе имеется науки в собственном смысле лишь столько, сколько имеется в ней априорного познания, то учение о природе будет содержать науку в собственном смысле лишь в той мере, в какой может быть применена в нем математика».

Наука начинается не там, где некоторой познаваемой форме ставятся в соответствие иные известные более общие формы, относительно которых непознанное и определяется как познанное и выявленная информация об отношении форм выдаётся за знание.

Наука как Всеобщее Знание рождается лишь тогда, когда необходимым основанием любого непознанного становится всеобщее, абсолютное основание [3] .

Какая из разновидностей бесчисленного числа «наук», которые составляют несуществующую единую науку, может удовлетворить такому положению дел?

В данный момент никакая.

Отсутствует, фактически похоронен заживо или в лучшем случае являет собой нечто вроде «живого трупа», некоего жуткого зомби, единый метод Научного познания в виде диалектической философии.

В чём заключено основополагающее этого метода, его сердцевина и смысл?

Не может быть никакой науки на этапе аналитической фазы познания мира, когда мир различается и определяется. Любая форма аналитического умствования есть не более чем различающее обозначение познаваемого. В нём нет собственно знания, ибо знание синтетично по своей сути, знание – в выявлении общего, т.е. в раскрытии абсолютного основания, знание это познание закона такого основания, но не некоторого и одного из бесчисленного числа законов отношения форм. Сколько форм – столько и законов, сколько законов или какого-то их подобия – столько «наук».

Но Закон – один, как одна и едина Логика действия этого Закона.

Закон Единства Всего – это единственный Абсолютный Закон Вселенной.

Наука начинается с Него, ибо Наука – это наука Познания Всеобщего, знания Единства, которое в знании того, как происходит соединения противоположного.

Но такое движение совершенно невозможно, если нет разумения и осознания того, что есть субстанция абсолютного основания: субстанция, названная Аристотелем «бытие тем, что было», о которой по мнению Николая Кузанского Аристотель сказать что-то определенное нельзя: «… не зная, откуда она происходит или в чем пребывает, есть ли она единое, или бытие, или род, существует ли от идеи (idea), которая была бы самосущей субстанцией, или, может быть, выводится из материальной возможности, и если последнее, то как это делается: ведь всякое бытие из возможности должно переходить в действительность через действительное бытие».

Не отходя далеко от рассматриваемой темы, отметим, что на Востоке и в его Духовной Традиции такое знание существовало издревле, ибо именно оно находилось в основании того, что ныне известно под именем Йоги [1] .

N:

Не стоит слишком удивляться такому повороту, на значимых понятиях всегда со временем нарастают груды глупости, хлама и грязи.

Произнося понятие «йога», мы не говорим о многочисленных формах йоги, которые сейчас просто в буквальном смысле отданы на откуп и растерзание глупой толпе, мы говорим о сути её, о том необходимом основании, которое находится в фундаменте любой такой формы.

В основании всего явления йоги, так или иначе, и в той или иной мере находится развитие сознания.

Этимологически «йога» это «соединение», «синтез» [1] , то есть истинно познавательное действие это действие по соединению, синтезу различающегося, различного и противоположного [2] .

Формой, наиболее соответствующей высшей, единой и потому истинной йоге, является т.н. «Раджа-Йога», т.е. «царственная йога» или «йога ума», по той причине, что «раджа» это «царь», а в роли «царя» человеческого существа выступаем «ум» [3] .

Как было уже отмечено, медитация – это форма углубленного размышления то есть форма мышления. А мышление [4] – это процесс, процесс исчерпания причинности, в движении которой субъект и его «я» доходит до всеобщей, до абсолютной причины всех причин, в которой движение мысли мыслящего мысль выходит за границы определенности самого мыслящего и его мысли. Так мыслящий и его «я» становится «Я» Всеобщим, как и мыслимые им мысли.

Мысль – это мерцание, мерцающее проявление человеческого духа в  сознании человека, явление духа человека ему самому, становление человечности. Но со временем мысль-мерцание становится непрерывной мыслью-свечением, движение мысли становится движением духа, ибо мысль всегда и неизменно есть лишь следствие, причина – в порождающей это следствие причине – духе. Рожденная духом форма духа – мысль становится настолько тонкой и прозрачной, что сливается с духом. 

Так мысль, становясь абсолютной, всеобщей исчезает как мысль.

Имеющая место и полностью доминирующая духовная интроверсия [5] , соответствующая необходимому своего рода формальному этапу воплощения духовного девиза «Познай себя»,  в Новом Духовном Времени должна была быть снятой (в гегелевском смысле), что означало качественно новую форму явления духовности в мире.

Новое Духовное Время наступило в конце 19-го начале 20-го столетия, и отныне человеческий дух должен был быть явлен в самой мирской гуще, в глубинах материальности, что потребовало от носителей и выразителей духа чрезвычайных усилий и взорвало все привычные формы проявления духовности сделав их относительными.

Форма с этого момента Истории не значила уже ничего.

Так миру вначале через Е.П.Блаватскую, а затем через семью Рерихов была явлена Истина – Истина «Тайной Доктрины» [1] и Истина «Агни-Йоги». В Учении «Агни-Йоги» осуществлен синтез всех предыдущих духовных течений и практик соответствующий тому уровню, который уже может и должен быть постигнут человеком.

Ни «пробуждение кундалини», ни «открытие центров», ни даже развитие «психических сил», ибо всё указанное и многое-многое иное лишь следствия и не могут быть в настоящий момент целью жизни человеческого существа, а развитие сознания в помощи миру и тем Кто-его-Хранит, Посредниками между человечеством и  Всеобщим Духом – Логосом Планеты [2] .

«Агни-Йога» – йога, то есть познавательная практическая разумная активность в  развитии духовного сознания человека или познание Сознания Логоса [3] .   

Но синтезу может быть подвергнуто лишь то, что уже различено и поименовано, то есть формально понято. Понятно, что познание нельзя представить в виде фронта некоей «волны знания», монотонно расширяющейся в разные стороны.

Познание – противоречивый процесс, т.е. процесс выявления и разрешения противоречий как аспектов истинного в мире. С учётом иерархичности структуры противоречий познание – это неизбежно рефлективный, ступенчатый процесс, подчиненный единому ритму [4] , за одним шагом расширяющей пространственной экспансии следуют десятки тысяч шагов в простом освоении полученного знания и его формализации, которое проявляется в полной перестройке структуры основания, относительно которого был осуществлен первый шаг.

Платонов, сократов, аристотелей, т.е. мыслителей, осуществляющих познавательную экспансию – единицы, но миллионы и миллионы тех, кто лишь многие столетия спустя сможет чуть-чуть приблизиться к ним, к их уровню знания, к их умению мыслить и понимать.

Потому так сложен, так мучителен путь человечества.

Мучителен, прежде всего, для тех немногих, кто может мыслить, кто вопреки всему будет мыслить, зная, что за это их будут ненавидеть, презирать, гнать, предавать, распинать, убивать, сжигать на кострах, … а потом, после всего совершенного и в самом лучшем случае будут тупо молиться и непонимающе повторять открытые мыслителями крохи истины, так и не в силах понять произносимого собой.

Человечество должно наконец увидеть свой действительный облик, свою доминирующую духовную форму проявления в которой оно предстаёт перед Единой Жизнью, перед Космосом – Беснующегося Безобразного Чудовища [5] .

Люди обязаны узнать себя в нём, иначе это Чудовище станет… тем же Чудовищем, но жутко зловонным.

Зловонным по очень банальной причине, причине полной и окончательной дохлости.

И самое неприятное здесь в том, что как говаривало одно помеченное сверху печатью тьмы, весьма известное миру двуногое: «процесс пошёл!» [1] . 

Нет иного ЗЛА в Мире, кроме ЗЛА приходящего в мир через  существ, называющих себя «людьми».

Но необходимо двигаться к И.Канту и его оценке роли математизации мышления, и мы возвращаемся – через Николая Кузанского, который и ставит, и что для нас крайне важно, тут же решает проблему правильного мышления, используя математическую форму. И решает блестяще. И блеск этот в простоте [2] .

Истина потрясающе проста, ясна и прозрачна.

Она может некоторое время казаться иной, но истинность неизменно и обязательно проявляется через ясность, подобно тому, как Всеобщее – обязательно является [3] , и это воистину единственный критерий-качество истинного!

Но когда ясности видения нет, неизбежно возникают иные критерии истинности. 

И.Кант в «Критике чистого разума»:

 «Итак, утверждение, что рассудок может все свои априорные основоположения и даже понятия применять только эмпирически и никогда не трансцендентально, может привести к важным выводам, если оно твердо усвоено. Трансцендентальное применение понятия в любом основоположении относится к вещам вообще и самим по себе, а эмпирическое – только к явлениям, т.е. к предметам возможного опыта. Что всегда возможно только эмпирическое применение понятий – это видно из следующего. Для всякого понятия требуется, во-первых, логическая форма понятия (мышления) вообще и, во-вторых, возможность дать ему предмет, к которому оно относилось бы. Без предмета оно не имеет никакого смысла и совершенно лишено содержания, хотя и может заключать в себе логическую функцию образования понятия из случайных данных. Но предмет может быть дан понятию не иначе как в созерцании, и, хотя чистое созерцание возможно а priori до предмета, тем не менее и оно может получить свой предмет, стало быть, объективную значимость только посредством эмпирического созерцания, составляя лишь его форму. Таким образом, все понятия и вместе с ними все основоположения, хотя бы они и были вполне возможны а priori, тем не менее относятся к эмпирическим созерцаниям, т.е. к данным для возможного опыта. Без этого [условия] они не имеют никакой объективной значимости и суть лишь игра воображения или рассудка своими представлениями. В качестве примера возьмем лишь понятия математики, и прежде всего в ее чистых созерцаниях: пространство имеет три измерения, между двумя точками можно провести только одну прямую линию и т.п. Хотя все эти основоположения и представление о предмете, которым занимается эта наука, порождаются в душе совершенно а priori, тем не менее они не имели бы никакого смысла, если бы мы не могли каждый раз показать их значение на явлениях (эмпирических предметах). Вот почему необходимо сделать чувственным (sinnlich) всякое абстрактное понятие, т.е. показать соответствующий ему объект в созерцании, так как без этого понятие (как говорится) было бы бессмысленным (ohne Sinn), т.е. лишенным значения. Математика выполняет это требование, конструируя фигуру, которая есть явление, предлежащее нашим чувствам (хотя и созданное а priori). В этой науке понятие количества ищет смысл и опору в числе, а число – в показываемых нам пальцах, костяшках счетов или палочках и точках. Это понятие вместе с синтетическими основоположениями или формулами, вытекающими из него, всегда остается созданным а priori, но применение их и отношение к возможным (angebliche) предметам можно найти в конце концов только в опыте, возможность которого (что касается формы) а priori содержится в них.»

Итак, для «… всякого понятия требуется, во-первых, логическая форма понятия (мышления) вообще и, во-вторых, возможность дать ему предмет, к которому оно относилось бы. Без предмета оно не имеет никакого смысла и совершенно лишено содержания, хотя и может заключать в себе логическую функцию образования понятия из случайных данных». И Кант прав. Но прав своеобразно.

Он прав, если «созерцание» является видением.

Далее: «… В качестве примера возьмем лишь понятия математики, и прежде всего в ее чистых созерцаниях: пространство имеет три измерения, между двумя точками можно провести только одну прямую линию и т.п. Хотя все эти основоположения и представление о предмете, которым занимается эта наука, порождаются в душе совершенно а priori, тем не менее они не имели бы никакого смысла, если бы мы не могли каждый раз показать их значение на явлениях (эмпирических предметах). Вот почему необходимо сделать чувственным (sinnlich) всякое абстрактное понятие, т.е. показать соответствующий ему объект в созерцании, так как без этого понятие (как говорится) было бы бессмысленным (ohne Sinn), т.е. лишенным значения».

Обратим здесь внимание на тенденцию, на познавательный вектор который выражен в необходимости сделать чувственным всякое абстрактное понятие. Для чего? Чтобы понятие обрело значимость.

В этом и этим выявляется по сути вся проблематика вопроса неразвитости и недоразвитости мышления.

Неразвитость (недоразвитость) мышления – это, прежде всего, неразвитость его основ.

К ним относятся, во-первых, неразвитость и неустойчивость внимания, его недостаточная сила и напряженность.

Во-вторых, неразвитость и неустойчивость восприятия, его узость и неизбирательность с одной стороны, и случайность и предрассудочность – с другой.

В-третьих, неразвитость и неустойчивость представления и воображения.

«… Все люди изъясняются неизъяснимо, всяк в своих извращениях, в своем разумении, которое у каждого беспримерно и неповторимо.

… Конечно, замечательно наличествение индивидуальности. Именно она выражает всевместимость Беспредельности и сотворяет разнообразие и многообразие жизнеформ и мыслетурбий во всех Сферах Бытия и их разнообразнейшие проявления в действительности.

… Но призма индивидуального восприятия расчленяет уявленное из действительности на меры внимания ощущением, впечатлением, представлением и воображение, которые затемняются и дробятся в хаосе мыслетурбий Сознания и в уме, не организованном строгой дисциплиной. Это порождает невежество, извращающее уявление фактов реальной действительности. Невежество образуется из предрассудочных убеждений и суеверных определений.

… Поэтому ум недисциплинированный лжет сначала себе, а потом и всему миру, превращая жизнь в сплошной базар.

Но это, в общем, мало печально и много комично, хотя бы по той простой причине, что мир иллюзорен по предложению, но не по форме. Иллюзорна же и ложь. Но тотальная комичность — в неразличимости иллюзии от действительности до поры уявление источника и причины предрассудочного убеждения и суеверного определения. После станет возможным  отчленение  заблуждения от истины и обретение избирательной возможности гасить одну из сторон в Сознании: тогда водворится порядок в мире иллюзорном, и этот порядок, естественно устранит затемнение Истины.

Так будет уявлен и понят Источник Благодати, который сам в себе для себя зеркало.

… Сложность научает гибкости мышления, а преодоление сложности развивает беспримерные способности использования возможностей. Конечно, возможности обретаются в непосредственной простоте, но сама простота не будет понята, если не преодолена сложность» [1] .

Человеку необходима ясность, прежде всего ясность мышления, которая и есть основное условие самого существования способности видения в ментальном пространстве. Достижение видения и ясности мышления, которая собственно и есть содержание известного понятия просветление, можно обрести на пути медитации как углубленного размышления.

Следует отметить, что всё, что предлагается к осознанию и пониманию в Книге исчерпывается рекомендациями данными в Источнике, который уже не раз нами использовался:

«… Средство по достижению просветления одно — углубленное размышление. Способы различны. Но в каждом конкретном случае средство используется вплоть до достижения цели, то есть размышление должно быть систематическим, ежедневным, без резкого изменения способа, но с постепенным углублением его, пока вспышка Огня Светом белым не озарит ум.

Монада – эманация и отражение лишь Точки или Логоса в проявленном Мире – как вершина проявленного равнобедренного Треугольника, становится «Отцом». Левая сторона или линия есть Диада, «Матерь», рассматриваемая, как зло или противодействующий принцип [1] ; правая сторона во всех Космогониях являет «Сына», «Мужа своей Матери», будучи единым с вершиною; линия основания есть мировой план производящей Природы и объединяет на феноменальном плане Отца-Матерь-Сына, так же как они были объединены в вершине в сверхчувственном Мире [2] . В силу мистической трансмутации они стали Четверицею – Треугольник стал Квадратом.

Это трансцендентальное применение геометрии к космической и божественной теогонии – Альфы и Омеги мистического представления – было изуродовано после Пифагора Аристотелем. Исключив Точку и Круг и, не приняв в соображение Вершину, он умалил метафизическую ценность идеи и, таким образом, ограничил величественную доктрину простой Троичностью – линией, поверхностью и телом. Его современные наследники, играющие в идеализм, истолковали эти три геометрические фигуры, как Пространство, Силу и Материю – «потенциальности взаимодействующего Единства». Материалистическая наука, воспринимая лишь линию основания проявленного Треугольника – план Материи – толкует это практически, как (Отец) – Материя, (Матерь) – Материя, (Сын) – Материя и теоретически, как Материя, Сила и Корреляция. [3] ».

Итак, интересно, каково же соотношение математики (арифметики) и геометрии? [4]

«Платоновский идеализм возник в результате того, что процедуру идеализации как способа образования научных (и прежде всего математических) понятий Платон смог впервые осознать, допустив существование некоторого идеального мира, мира чистых идей. Как отмечает А. Сабо, понимание чисел как идеальных образований послужило логико-теоретической базой для дальнейшего развития греческой математики. …

Касаясь платоновского обоснования математики, Аристотель высказывает два разных и, на первый взгляд, трудно совместимых утверждения: во-первых, он подчеркивает, что числа у Платона суть идеи (т. е. принадлежат к сфере идеального бытия); а во-вторых, он неоднократно заявляет, что предмет математических наук составляют некоторые «промежуточные вещи»[19], находящиеся как бы между сферами идеального и эмпирического бытия.

С другой стороны, как мы помним, и сам Платон помещает математику посредине — между «мнением», имеющим свой источник в чувственном восприятии, и высшей формой знания — философией, или диалектикой. Но, может быть, никакого противоречия не будет в сообщениях Аристотеля, если предположить, что Платон и его последователи вовсе не отождествляли понятие числа и «математического объекта»? Но тогда — что же такое «математические объекты», или, иначе говоря, «промежуточные вещи»? Тот же Аристотель дает некоторое указание, в каком направлении следует искать ответ на этот вопрос. «Что же касается тех, — говорит он, имея в виду Платона и его учеников, — кто принимает идеи... они образуют геометрические величины из материи и числа (из двойки – линии, из тройки — можно сказать — плоскости, из четверки — твердые тела...)»[20]. Легко видеть, что здесь выявляется разный способ бытия чисел и геометрических величин; оказывается, последние образуются, по Платону, 13 чисел (которые суть идеальные образования) плюс некоторая материя,— вот почему они и могут быть квалифицированы как промежуточные вещи. Арифметика, стало быть, оперирует с числами, а геометрия — с линиями, плоскостями, объемами, из которых она конструирует фигуры (окружности, треугольники, четырехугольники, шары, кубы) и их элементы (радиусы, углы, диагонали и пр.). Не случайно Платон ставит арифметику по логико-онтологическому рангу выше геометрии: число, которое она изучает, элементарнее и в этом смысле «чище», идеальнее, чем «промежуточные» объекты геометрии.

В связи с этим интересными являются мысли Гайденко П.П. в его книге «Научная рациональность и философский разум», которые непосредственно касаются рассматриваемой в текущий момент темы [1] .

«… чтобы появилась математика как теоретическая система, какой мы ее обнаруживаем у Евклида, должно было сперва возникнуть учение о числе как начале мира, и это учение сыграло роль посредника между древней восточной математикой как собранием образцов для решения отдельных практических задач и древнегреческой математикой как системой положений, строго связанных между собой с помощью системы доказательства.

Пифагорейцы сосредоточили внимание на том открытом ими факте, что числа могут вступать между собой в некоторые отношения и эти числовые связи и отношения выражают собой существенные закономерности природных явлений и процессов. Согласно Филолаю, «все познаваемое имеет число. Ибо без последнего невозможно ничего ни понять, ни познать». […]

Так, от Аристотеля мы получаем свидетельство, что пифагорейцы не проводили принципиального различия между числами и вещами. […] Согласно Аристотелю, пифагорейцы не ставят вопроса о способе существования числа, т.е. о его онтологическом статусе, а потому у них «чувственные сущности состоят из этого числа»[8], а это, в свою очередь, возможно лишь при условии, если числа имеют пространственную величину[9]. […]

Не вдаваясь детально в анализ пифагорейского учения о числе, пространстве, точке, фигуре и т. д., мы можем только высказать предположение, что приведенное свидетельство Аристотеля указывает скорее на то, что эти исходные понятия пифагорейской математики не были еще логически и онтологически отрефлектированы, нежели на то, что пифагорейцы сознательно и обоснованно отождествляли числа с телесными вещами или «составляли» вещи из чисел» [2] .

По мнению Гайденко П.П начальным «толчком к рефлексии по поводу основных понятий математики» стало явление несоизмеримости [3] .

Вторым «толчком к размышлению о логических основаниях научных понятий» стали «апорий Зенона Элейского[13], впервые выявившего противоречия, связанные с понятиями прерывности и непрерывности (первое в истории науки открытие парадоксов бесконечности)» [4] .

Итак, первая форма математики в виде «арифмогеометрии» пифагорейцев в силу обнаружения наличия отношений,  которые невозможно выразить «числами» (т.е. целыми положительными числами) возникла тенденция к геометризации математики и выявлению существа природы отношений чувственных явлений, и их понятий, в которых эти явления выражены. 

Следующий шаг был сделан Демокритом:

«Демокрит отличает объекты, постигаемые мышлением, от тех, которые даны в чувственном восприятии; только изучая первые, мы можем познать истину (таковы, согласно учению Демокрита, атомы и пустота); что же касается того, что дано нам в чувственном восприятии, то Демокрит относит это к сфере «мнения», а не истинного знания.

[…]… закрепленное Демокритом различение «истины» и «мнения» толкало к дальнейшему исследованию познавательного процесса, переключая тем самым внимание с предмета познания на само познание.

В выяснении этой стороны дела большую роль сыграла философия Платона» [1] .

Дальнейшее потребует и особого внимания и соответствующего ему качества восприятия:

«Размышляя о том, когда и почему у людей возникает надобность в научном исследовании того или иного явления, Платон приходит к следующему выводу: если чувственное восприятие не дает нам определенного и недвусмысленного указания, что такое находящийся перед нами предмет, то возникает необходимость обратиться к мышлению. Таким путем возникает наука [2] . Приведем это рассуждение Платона ввиду его существенного значения для нашей темы.

«Кое-что в наших восприятиях не побуждает наше мышление к дальнейшему исследованию, потому что достаточно определяется самим ощущением; но кое-что решительно требует такого исследования, поскольку ощущение не дает ничего надежного... Не побуждает к исследованию то, что не вызывает одновременно противоположного ощущения, а то, что вызывает такое, я считаю побуждающим к исследованию...»[14]. Разъясняя сказанное, Платон замечает, что «ощущение, назначенное определять жесткость, вынуждено приняться и за определение мягкости и потому извещает душу, что одна и та же вещь ощущается им и как жесткая, и как мягкая... Тоже самое и при ощущении легкого и тяжелого...»[15]. Таким образом, ощущение дает одновременно противоположные сведения. Поэтому необходимо ввести меру, с помощью которой мышление могло бы определять степень жесткости или мягкости, легкости или тяжести вещи, не прибегая уже к одному только свидетельству ощущения. Субъективный критерий должен быть заменен объективным, и здесь в дело должно вступить мышление.

Согласно Платону, переход от восприятия, ощущения к мышлению предполагает весьма серьезную операцию, которая на языке платоновской философии носит название перехода от становления к бытию. Становление, согласно Платону, это то, что неуловимо, не поддается твердой фиксации, что ускользает, меняется на глазах, предстает «то как мягкое, то как жесткое», о чем, стало быть, невозможно высказать что-либо определенное. Для того чтобы стало возможным остановить этот поток, выделить в нем нечто одно, отличить его от другого, измерить его в каком-либо отношении, необходима какая-то другая реальность, которая была бы условием возможности осуществления этих операций. Эту-то реальность Платон называет бытием. Следуя логике Платона, можно сказать, что при переходе от становления к бытию первым рождается число как средство упорядочения и удержания чего-то постоянного. Число, таким образом, есть посредник между сферами становления и бытия, оно служит связующим веном между ними, или, как бы мы сейчас сказали, оно есть наилучший путь от восприятия и ощущения к мышлению, наилучший путь к научному познанию. Важнейшая особенность числа — это его идеальность, в силу которой «его можно только мыслить»16. Как в арифметике число, так в геометрии точка, линия, плоскость и т. д. представляют собой, по Платону, идеальные образования, а не явления самой эмпирической реальности, а поэму все они вводят человека в сферу, которая постигается мышлением, т. е., на языке Платона, в сферу истинного бытия. «Вот ты и видишь, мой друг,— констатирует Сократ,— что нам и в самом деле необходима эта наука, раз оказывается, что она заставляет душу пользоваться самим мышлением ради самой истины... Приходилось ли тебе наблюдать, как люди с природными способностями к счету бывают восприимчивы, можно сказать, ко всем наукам?»[17]»

Прервем это важное повествование и внимательно всмотримся в содержание. 

Непосредственность ощущения и чувств как начальный этап познания являют субъекту непосредственную диалектику становления, как своего рода первично познаваемой противоречивости. Непосредственное в силу включенности и ещё отсутствия отрыва субъекта от потока бытия – истинно именно потому что – бытийно противоречиво.

Субъект начинающий познавать мир познаёт его не в отрыве от бытия, но именно как само бытие, которое в конце концов оформляется системой образов мифа. Бытия, как бытия оторванного, обособленного от всеобщего бытия, бытия как понятия ещё нет. Отрицание отсутствия обособленного бытия и отрыв от единого всеобщего бытия на уровне чувственного порождает субъективное бытие, как бытиё субъективного внутреннего пространства, которое возникает на заре становления мышления, как отрицание самого становления. Становление развиваясь, развиваясь в себе, отрицает себя, вступая с собой в рефлексию движения формирования субъективного пространства, пространства ментального.

Продолжим.

«Согласно Платону, математика служит подготовкой мышления к постижению истинного бытия, которое осуществляется с помощью науки — диалектики, стоящей выше математики. Математическое мышление находится посредине между «мнением», опирающимся на чувственное восприятие, и диалектикой — высшей наукой. Платон впервые пришел к мысли, что число имеет другой онтологический статус, чем чувственные вещи: оно является идеальным образованием. Поэтому после Платона стало уже невозможным говорить о том, что вещи «состоят» из чисел; эти реалии теперь оказались размещенными как бы в разных «мирах»: мире идеальном и мире эмпирическом».

Вещи действительно не «состоят» из чисел, Платон прав, но отсюда вовсе не следует, что неправ Пифагор: вещи и есть числа [1] .

N:

Мечтатели, сибиллы и пророки

Дорогами, запретными для мысли,

Проникли - вне сознания - далеко,

Туда, где светят царственные числа.

Предчувствие разоблачает тайны,

Проводником нелицемерным светит:

Едва откроется намек случайный,

Объемлет нас непересказный трепет.

Вам поклоняюсь, вас желаю, числа!

Свободные, бесплотные, как тени,

Вы радугой связующей повисли

К раздумиям с вершины вдохновенья! [1]

«Если говорить более точно, то пифагорейцы видели сущность явлений в числе и числовых отношениях. В их объяснении природы числу отводилась роль начала начал. Пифагорейцы считали, что все тела состоят из фундаментальных частиц, «единиц бытия», которые в тех или иных комбинациях соответствуют различным геометрическим фигурам. В сумме эти единицы представляют материальный объект. Число было материей и формой Вселенной. Отсюда и основной тезис учения пифагорейцев: «Все вещи суть числа». А поскольку число выражало «сущность» всего, то объяснять явления следовало только с помощью чисел.

Учение пифагорейцев может показаться нам странным, потому что для нас числа — абстрактные понятия, а вещи — физические, или материальные, объекты. Привычное нам понятие числа возникло в результате абстрагирования — а ранним пифагорейцам эта абстракция была чужда. Для них числа были точками или частицами. Говоря о треугольных, квадратных, пятиугольных и других числах, которые мы сегодня называем фигурными, пифагорейцы имели в виду наборы точек, камешков, или других мелких предметов, расположенных в форме треугольников, квадратов и других геометрических фигур (рис. 1.1 — 1.4).

Рис. 1.1-1.2 Треугольные и квадратные числа

Рис. 1.3-1.4 Пятиугольные и шестиугольные числа

Хотя дошедшие до нас фрагменты исторических документов не позволяют установить точную хронологию событий, не вызывает сомнения, что пифагорейцы, развив и усовершенствовав свои учения, начали рассматривать числа как абстрактные понятия, а объекты — как конкретные реализации чисел. Именно в смысле такого более позднего различия, по-видимому, надлежит понимать высказывание знаменитого пифагорейца V в. до н. э. Филолая: «Если бы ни число и его природа, ничто существующее нельзя было бы постичь ни само по себе, ни в его отношении к другим вещам... Мощь чисел проявляется, как нетрудно заметить... во всех деяниях и помыслах людей, во всех ремеслах и музыке [1] ».

Число суть предельно-абстрактная единичная форма чего-либо, неважно чего, но форма, одновременно являющаяся трансформой. Смысл предыдущих четырёх слов скорее всего не будет понятен, но к пониманию необходимо стремиться.

Отношение форм-чисел есть отношение форм мира, в которых (формах) осуществляется дискретизация ранее непрерывного и единого. Единство данное в непосредственном – в чувствах и ощущениях, единство первичной невыявленной множественности чувственного выявляется – оформляется в множественности форм которые субъект начинает различать и отличать друг от друга.

Но истина не в «едином» и не «множественном», она в том, что остаётся неизменным-абсолютным, т.е. трансформальным, находящимся за пределами всех форм, в том числе и аформальных.

«Может быть, теперь вы лучше подготовлены понять трудность, с которой нам приходится сталкиваться. Современная наука наш лучший союзник. Несмотря на это, обычно эта самая наука употребляется, как оружие, чтобы разбить ею наши головы. Во всяком случае, вы должны запомнить:

Что бы ни было предпослано невежеством, гордостью или фанатизмом с целью противоречия, но Эзотерическая Космология может доказать, что она нераздельно связана, как с философией, так и с современной наукою. Боги и Монады древних – от Пифагора до Лейбница – и Атомы настоящих материалистических школ (в том виде, как они заимствованы ими из теорий древних греческих атомистов) являются лишь составной величиной или величиной, развивающейся подобно человеческому строению, которое начинает с тела и кончает Духом. В Оккультной Науке они могут быть изучаемы отдельно, но они никогда не будут поняты, если не будут рассматриваться в их взаимных соотношениях на протяжении их жизненного цикла и как Общемировое Единство во время Пралай.

Ла-Плюшь обнаруживает искренность, но дает слабое представление о своих философских способностях, высказывая свои личные взгляды на Монаду или Математическую Точку. Он говорит:

«Одной точки достаточно, чтобы воспламенить все школы в мире. Но какая нужда человеку знать эту точку, раз создание такой малой сущности вне его сил? A fortiori, философия действует против вероятия, когда от этой точки, поглощающей и расстраивающей все ее размышления, она полагает перейти к зарождению мира.»

Философия, однако, никогда не смогла бы оформить свое понятие логического, всемирного и абсолютного Божества, если бы она не имела Математической Точки внутри Круга, на которой базировать свои рассуждения. Лишь эта проявленная Точка, утерянная для наших чувств после ее прегенетического появления в бесконечности и непостижимости Круга, делает возможным примирение между философией и теологией – при условии, что последняя отставит свои грубо-материалистические догмы. И потому, что христианская теология так немудро отвергла Монаду Пифагора и его геометрические фигуры, она породила своего самосотворенного, человекоподобного и личного Бога, чудовищную Голову, откуда вытекают, как две реки, догмы Спасения и Проклятия. […]

… «Иерограмма внутри Круга или Равнобедренный Треугольник» никогда не означал «иллюстрацию единства божественного Естества»; ибо это было символизировано планом бесконечного Круга. В действительности же это означало троичную, соравную Природу первой дифференцированной Субстанции или единосущность (проявленных) Духа, Материи и Вселенной – их «Сына» – который происходит от Точки, истинного Эзотерического Логоса или Монады Пифагора. Ибо Монас по-гречески в его первоначальном смысле означает «Единство». Те, кто не могут уловить разницу между Монадою – Универсальной Единицею – и Монадами или проявленным Единством, так же как и между Логосом вечно-сокрытым и Логосом проявленным или Словом, никогда не должны вдаваться в философию, не говоря уже об Эзотерических Учениях. Бесполезно напоминать образованному читателю о Тезисе Канта для обнаруживания его второй «Антиномии» [1] . Те, кто читали и поняли, ясно увидят линию, которую мы проводим между абсолютно идеальной Вселенной и невидимым, хотя и проявленным Космосом. Наши Боги и Монады не есть Элементы самой пространственности, но лишь те, принадлежащие к невидимой Реальности, которая есть основа проявленного Космоса. Ни Эзотерическая Философия, ни Кант, не говоря уже о Лейбнице, никогда не допустили бы, что пространственность может состоять из простых частей или частей, не имеющих протяженности. Но философы-теологи никогда не поймут этого. Круг и Точка – последняя отступает в первый и сливается с ним после выявления первых трех Точек и объединения их тремя линиями, образовав, таким образом, первое нуменальное основание Второго Треугольника в Проявленном Мире – всегда являлись непреодолимым препятствием для теологических полетов в догматические эмпиреи. На основании авторитета этого архаического символа личный Бог, Создатель и Отец всего, становится третьестепенной эманацией; Сефира является четвертой в нисходящем порядке и помещается по левую сторону от Эйн-Софа в каббалистическом Древе Жизни. Потому Монада разжалована в Носителя – до степени «Трона»!!!

Монада – эманация и отражение лишь Точки или Логоса в проявленном Мире – как вершина проявленного равнобедренного Треугольника, становится «Отцом». Левая сторона или линия есть Диада, «Матерь», рассматриваемая, как зло или противодействующий принцип [1] ; правая сторона во всех Космогониях являет «Сына», «Мужа своей Матери», будучи единым с вершиною; линия основания есть мировой план производящей Природы и объединяет на феноменальном плане Отца-Матерь-Сына, так же как они были объединены в вершине в сверхчувственном Мире [2] . В силу мистической трансмутации они стали Четверицею – Треугольник стал Квадратом.

Это трансцендентальное применение геометрии к космической и божественной теогонии – Альфы и Омеги мистического представления – было изуродовано после Пифагора Аристотелем. Исключив Точку и Круг и, не приняв в соображение Вершину, он умалил метафизическую ценность идеи и, таким образом, ограничил величественную доктрину простой Троичностью – линией, поверхностью и телом. Его современные наследники, играющие в идеализм, истолковали эти три геометрические фигуры, как Пространство, Силу и Материю – «потенциальности взаимодействующего Единства». Материалистическая наука, воспринимая лишь линию основания проявленного Треугольника – план Материи – толкует это практически, как (Отец) – Материя, (Матерь) – Материя, (Сын) – Материя и теоретически, как Материя, Сила и Корреляция. [3] ».

Итак, интересно, каково же соотношение математики (арифметики) и геометрии? [4]

«Платоновский идеализм возник в результате того, что процедуру идеализации как способа образования научных (и прежде всего математических) понятий Платон смог впервые осознать, допустив существование некоторого идеального мира, мира чистых идей. Как отмечает А. Сабо, понимание чисел как идеальных образований послужило логико-теоретической базой для дальнейшего развития греческой математики. …

Касаясь платоновского обоснования математики, Аристотель высказывает два разных и, на первый взгляд, трудно совместимых утверждения: во-первых, он подчеркивает, что числа у Платона суть идеи (т. е. принадлежат к сфере идеального бытия); а во-вторых, он неоднократно заявляет, что предмет математических наук составляют некоторые «промежуточные вещи»[19], находящиеся как бы между сферами идеального и эмпирического бытия.

С другой стороны, как мы помним, и сам Платон помещает математику посредине — между «мнением», имеющим свой источник в чувственном восприятии, и высшей формой знания — философией, или диалектикой. Но, может быть, никакого противоречия не будет в сообщениях Аристотеля, если предположить, что Платон и его последователи вовсе не отождествляли понятие числа и «математического объекта»? Но тогда — что же такое «математические объекты», или, иначе говоря, «промежуточные вещи»? Тот же Аристотель дает некоторое указание, в каком направлении следует искать ответ на этот вопрос. «Что же касается тех, — говорит он, имея в виду Платона и его учеников, — кто принимает идеи... они образуют геометрические величины из материи и числа (из двойки – линии, из тройки — можно сказать — плоскости, из четверки — твердые тела...)»[20]. Легко видеть, что здесь выявляется разный способ бытия чисел и геометрических величин; оказывается, последние образуются, по Платону, 13 чисел (которые суть идеальные образования) плюс некоторая материя,— вот почему они и могут быть квалифицированы как промежуточные вещи. Арифметика, стало быть, оперирует с числами, а геометрия — с линиями, плоскостями, объемами, из которых она конструирует фигуры (окружности, треугольники, четырехугольники, шары, кубы) и их элементы (радиусы, углы, диагонали и пр.). Не случайно Платон ставит арифметику по логико-онтологическому рангу выше геометрии: число, которое она изучает, элементарнее и в этом смысле «чище», идеальнее, чем «промежуточные» объекты геометрии.

[…] Итак, Платон рассматривает пространство как предпосылку существования геометрических объектов, как то «начало», которого сами геометры «не знают» и потому должны постулировать его свойства в качестве недоказуемых первых положений своей науки.

Именно пространство и есть «материя», путем соединения которой с числами образуются, по Платону, геометрические объекты. Однако сама эта «материя» — особого рода; не случайно Платон помещает пространство посредине — между чувственными вещами и чисто логическими идеальными образованиями. Впоследствии в неоплатонизме возникает понятие, хорошо передающее этот «промежуточный» характер пространства: оно было названо «умной (или умопостигаемой — в отличие от чувственной) материей». Эту способность, с помощью которой постигается этот род бытия и которую Платон назвал «незаконным умозаключением» (может быть, лучше было бы сказать — незаконным умозрением), неоплатоник Прокл в своем «Комментарии к «Началам» Евклида» именует воображением, фантазией. Воображение — это и не логическое мышление, и не чувственное восприятие, хотя оно имеет общие черты и с первым, и со вторым (что и зафиксировал Платон).

Геометрические объекты, следовательно, тоже рассматриваются Платоном и его последователями как некоторые «гибриды»: в них чисто идеальное (число, числовое отношение) оказывается «сращенным» с «умопостигаемой материей» — пространством. Движение точки, с помощью которой образуется линия (ибо и сама точка, как то, что «не имеет частей», не есть эмпирический объект), происходит, согласно Платону, не в чувственном мире, а как бы в некоторой идеализованной чувственности — в воображении» [1] .

Очень важный момент. Момент появления понятия «воображение»…

Что такое воображение в качестве формы можно узнать из любого словаря или энциклопедии. Мы же для того, чтобы узнать, что такое воображение-по-сути воспользуемся ресурсами языка, ибо слово в русском языке это всегда образ.

Во-ображение это действие порождения некоторого образа.

Причем субъект в таком действии одновременно являет собой как бы два лица – он есть тот, кто рождает образ, он же есть и тот, кто рождается образом.

И он же – и третье лицо, которое соединяет этих двух, объединяет и движет ими, и является тем, что есть мысль (мыслеформа) образа.

Кроме того некоторый образ рождается одновременно с пространством образа, ибо образ суть пространство образа, форма триединства сочетающихся мер напряжения, вибрации и ритма универсальной субстанции из которой строится всё – это субстанция пространства. И воистину по этой причине любая форма пуста, так как образ-форма есть только пространство – пустое пространство напряжения, вибрации, ритма.

«Геометрические объекты» мира – это не только некие «чисто геометрические» «умопостигаемые» формы созданного самим субъектом внутреннего мира, в котором осуществляется во-ображение форм и их жизнь.

Движение абстракции форм есть движение самого ума, ибо формы, тем более предельно-абстрактные формы форм сами по себе мертвы.

Умопостигающее бесконечное иерархическое во-ображение Пространства разворачивающее себя – собой через себя и есть мышление. 

Субъект мысли – пространство, пространство же – и объект, и субъект-объект, и субъект-объект-субъект… и т.д., но всё суть – лишь формы, даже если это формы того, что не может иметь никаких форм.

Таким образом, завершая слово предоставленное Гайденко П.П. и с учетом введенных ранее и водимых далее уточнений соглашаемся с ним в выводах [1] :

«Подводя итог нашему анализу платоновского обоснования математики и науки вообще, можно сделать следующие выводы.

Во-первых, Платон считает математику образцом науки как таковой; правда, она уступает высшему знанию, которое Платон называет диалектикой; это выражается, в частности, в том, что математика нуждается в некоторых предпосылках — допущениях, которые ею самой принимаются, но внутри нее доказаны быть не могут.

Во-вторых, математика оперирует с идеальными объектами [2] , или, как мы сегодня сказали бы, создает идеализации, и в этом — основа строгости ее выводов и определенности ее понятий.

В-третьих, математические науки имеют дело с идеализациями, так сказать, разной степени строгости и логической чистоты: арифметика — с числами, образованиями идеальными (логическими), геометрия — с пространственными фигурами, образованиями промежуточными, для конструирования которых приходится как бы придавать идеям-числам пространственный облик, что и выполняет особая способность — воображение [3] ».

Далее вполне можно было бы позволить себе согласиться и с итоговым мнением о том, что: «Именно философская рефлексия об основных понятиях античной науки, прежде всего математики, таких как число, геометрическая фигура, пространство и т.д., существенно содействовала превращению научного мышления в систематическое, содействовала возникновению единой связной системы доказательств, которой отличается теоретическое знание», но … если бы были примеры такой рефлексии и сама рефлексия была рефлексией не просто формально-философской, но, как указывает Платон – диалектической.

Впрочем, то, что можно было бы назвать «примером» в известном роде, действительно существует, но существует настолько изолированно и обособленно, и в качестве примера уникально, что такой пример воистину беспримерен, беспримерен как беспримерно мужество мысли в среде тотального немыслия и ограниченности.

Речь о выдающемся, гениальном мыслителе, философе, корифее и мастере диалектического мышления Алексее Фёдоровиче Лосеве.

На текущий момент складывается такое впечатление, что все иные философы  делают вид, что в мире нет, и вовсе никогда не было никакого Лосева и всего того, что написано им.

N:

И, глядя на такую картину маслом можно было бы сказать, что это странно, нелепо, но в действительности ничего странного нет.

Есть ограниченность, есть продажность, есть конъюнктурность и обычное мелкое торгашество торгашей от философии и философского рынка, есть один континуальный пример отсутствия способности мыслить, и тихой радости в отношения воцарившегося плюрализма горбатости-и-тотальности «нового мышления», для которого и подвиг, и предательство равноценны, ибо являют собой абстрактную «свободу выбора» и «демократии».

Но как бы возвышенно не поименовало себя скотство, оно так и останется ублюдочностью и скотством и ничем иным быть не может [1] .

Планета – уже корчится, бьётся в конвульсиях от вездесущего, повсеместного – всеобщего человеческого скотства.

И в основе любой формы такого скотства – скотство мысли, которое правильнее было бы назвать скотством немыслия.

Мы же – должны развивать и совершенствовать мысль и потому вновь поднимаем вопрос о философии и её методе, но уже применительно так сказать к математизации философского знания.

Трудно в отношении  метода философии сказать лучше, чем уже сказано Ф.Гегелем:

«Чистая математика также имеет свой метод, который подходит для ее абстрактных предметов и для количественного определения, единственно в котором она их рассматривает. Главное об этом методе и вообще о подчиненном характере той научности, которая возможна в математике, я высказал в предисловии к "Феноменологии духа", но он будет рассмотрен нами более подробно в рамках самой логики. Спиноза, Вольф и другие впали в соблазн применить этот метод также и к философии и сделать внешнее движение лишенного понятия количества движением понятия, что само по себе противоречиво. До сих пор философия еще не нашла своего метода. Она смотрела с завистью на системное построение математики и, как мы сказали, заимствовала у нее ее метод или обходилась методом тех наук, которые представляют собой лишь смесь данного материала, исходящих из опыта положений и мыслей, или выходила из затруднения тем, что просто отбрасывала всякий метод. Но раскрытие того, что единственно только и может быть истинным методом философской науки, составляет предмет самой логики, ибо метод есть осознание формы внутреннего самодвижения ее содержания. В "Феноменологии духа" я дал образчик этого метода применительно к более конкретному предмету, к сознанию (позднее же – применительно и к другим конкретным предметам и соотвественно частям философии). Там я показал формы сознания, каждая из которых при своей реализации разрешает (auflost) в то же время самое себя, имеет своим результатом свое собственное отрицание, - и тем самым перешла в некоторую более высокую форму. Единственное, что нужно для научного прогресса (Fortgang) и к совершенно простому пониманию чего следует главным образом стремиться, - это познание логического положения о том, что отрицательное равным образом и положительно или, иначе говоря, противоречащее себе не переходит в нуль, в абстрактное ничто, а по существу лишь в отрицание своего особенного содержания, или, другими словами, такое отрицание есть не отрицание всего, а отрицание определенной вещи, которая разрешает самое себя, стало быть, такое отрицание есть определенное отрицание и, следовательно, результат содержит по существу то, из чего он вытекает; это есть, собственно говоря, тавтология, ибо в противном случае он был бы чем-то непосредственным, а не результатом. Так как то, что получается в качестве результата, отрицание, есть определенное отрицание, то оно имеет некоторое содержание. Оно новое понятие, но более высокое, более богатое понятие, чем предыдущее, ибо оно обогатилось его отрицанием или противоположностью; оно, стало быть, содержит предыдущее понятие, но содержит больше, чем только его, и есть единство его и его противоположности. - Таким путем должна вообще образоваться система понятий, - и в неудержимом, чистом, ничего не принимающем в себя извне движении получить свое завершение [1] ».

И, по всей видимости, нет ничего более наглядно и просто показывающего указанное движение «получить своё завершение», чем линейное числовое пространство, то есть пространство числовой оси.

Прежде чем начать обосновывать утверждение о том, что именно линейное числовое пространство является самой доступной формой иллюстрации «неудержимого, чистого, ничего не принимающего в себя извне движения получить свое завершение» подведем под это утверждение необходимое основание. 

В общем, если изложить кратко то, что будет показано по раскрываемой нами теме далее до конца данной главы, то это будет следующие и уже известные нам ключевые тезисы:

1.  «Развитие познания субъектом мира подчиняется внутренней логике, которая едина не только для всех без исключения определенных (конечных) форм, но и форм неопределенных, т.е. аформальных. Эта логика всегда выявляется и проявляется в форме движения к  необходимому основанию, так как является в сути своей движением этого основания. Субъект раскрывает свою объективность, выявляясь необходимым основанием движения перехода, взаимного проникновения и слияния субъекта и объекта в Едином. Единое – это  и есть необходимое основание. 

Первоначально, в истоке – это логика отношений форм, которая схватывается формальной логикой. Эта логика поляризации и обособления субъекта и объекта, «я» и «не-я».

Логика поляризации как логика отрицания продолжается в дальнейшем обособлении, в его углублении, на этот раз обособлении от обособления, т.е. становится отрицанием отрицания и формальная логика обретает черты логики  синтеза. Так субъект и объект достигают пика, и далее продолжением начатого движения аналитическое движение через само себя становится движением синтетическим.

В восходящей ветви цикла развития логика форм и формальных отношений сменяется  логикой отношений форм аформальных, которая находит саму себя в абсолютном основании и его собственных формах. Логика развития математического знания не является исключением. Математика развивается в направлении всё более полного выявления своего основания – формального и аформального (абсолютного)».

2. «Поскольку мыслящей является именно Эпоха, Эпоха как Всеобщее на определенной фазе развития, то  спекулятивное мышление – в истинном гегелевском смысле – должно проявлять себя и в иных сферах мышления, в том числе, например, математической.

Иными словами, у диалектического метода, который был явлен в немецкой классической философии,должны существовать соответствующие математические формы-приложения».

К приведенному можно добавить, что эти математические формы были обнаружены и подвергнуты исследованию лишь одним  человеком Алексеем Фёдоровичем Лосевым [1] .

Лишь Всеобщее – являясь Законом для особенного и единичного – мыслит, потому что мыслит истинно.

Будем об этом помнить постоянно.

Будем стремится внимать этому и ежесекундно это понимать.

Но почему постоянно об этом приходится говорить?

N:

Потому что необходимо осознанно и непрерывно преодолевать затуманивание сознания формами. Потому что Всеобщее предстаёт перед человеком миром неисчислимых кишащих, сталкивающихся и уничтожающихся форм, миром, в котором человеческий ум может преимущественно и до определенной поры обнаружить и видеть лишь различное, отличающееся, противоречащее друг другу, конфликтующее, уничтожающее друг друга. Окружающий человека мир и сам человек это воплощенное насилие форм друг над другом, подчас совершенно безобразное и отвратительное.

Что есть это «Всеобщее»?

Всеобщее и есть то, что ведёт во времени и сводит временем воедино и приводит к единому основанию всё различное, отличающееся, противоречащее друг другу, конфликтующее, уничтожающее и подавляющее друг друга.

Образно говоря, мы, созерцая существующий сейчас мир  со всей мыслимой отчетливостью, можем видеть неприятную изнанку Единства, а в настоящий момент просто невыносимо отвратительные образы необходимого основания грядущего Единства, того, благодаря чему это Единое, Всеобщее осуществляется и может существовать.

Зло опирается на Благо. Упорядоченность и структурность космоса существует на основании бурлящего и лишенного структурности хаоса.

Благо находит своё необходимое основание в том, что люди называют «злом». Если уничтожить т.н. «зло», а это означает ни что иное как уничтожение всех форм, всех и всякого рода границ обособления, отличия, различия, противоположения мир станет абсолютной пустыней.

Но дурость, любая дурость, включая и русскую – упряма, потому что фантастически тупа.

Что же думает Эпоха о самой себе сейчас?

Очевидно, ответить на такой вопрос может лишь сама Эпоха.

Но Эпохи говорят чрезвычайно редко и это не случайно.

Кроме того Эпохи, если говорят, то они именно говорят, а не-орут-визжат-вопят-или-воют.

Нет ни малейшего смысла искать саму возможность услышать ответ Эпохи ни на многочисленных телевизионных «ток-шоу», ни «ток-шоу» парламентских, ни в мнениях «экспертного сообщества», ни в футурологических опусах, ни во взглядах политиков, ни в неисчислимых сетевых комментариях «блогеров» [1] , скрытых под масками сетевых кличек-ников ...

Всё то, что сейчас выступает от имени грядущего единства мира «на фундаментальных человеческих ценностях», например, на незыблемой основе «демократии и свободы» разрушает и уничтожает мир и преданно служит силам хаоса.

И до полного краха осталось совсем чуть-чуть.

Когда в очередной, уже третий раз [2] за последнюю четверть века грядущее уже просто невыносимо «светлое демократическое завтра» насаждается воздушными ударами авиации западных общечеловеков по остальной, конечно же, нецивилизованной человечьей цивилизации, которая, по мнению большинства западоидов должна исчезнуть и быть замененной единообразием ублюдочности т.н. «демократии».

Насаждаются, разумеется, весьма аргументировано и убедительно – крылатыми ракетами и высокоточным оружием, тем, что кажется убедительным именно для тупых хомо-демократикус, которых может убеждать лишь сила открытого насилия. И глядя на эту воистину безрадостную картину, уже можно констатировать, что человечество, наконец, достигло пика своего тупоумия и готово к окончательной расплате за него. Как говорится настало время собирать то, что сеяли, настало время собирать… урожай.

Но есть ещё один и видимо самый убедительный способ вразумления непоправимо тупых – силой природных сил.  Всеобщее – это ведь не только человек и человеческое, это также и всё иное, что имеет место на нашей планете. И Япония уже ощутила, как проявляют себя силы природы.

У недоделанной планетарной Империи Зла – США есть «Непотопляемый восточный авианосец», как когда-то очень поэтично именовали Японию те, кто подверг её атомной бомбардировке, и этот авианосец оказывается, может легко пойти на дно [3] ; и это очень наглядно продемонстрировано было всемирному двуногому человечьему стаду [4] .

Дабы перейти сразу и непосредственно к теме попробуем задать один достаточно странный математический вопрос и ответить на него.

У нас есть некоторое «А» и это «А»=0/0, чему равно «А»?

Известно, что данное отношение как принято говорить «неопределенно». Но что значит «неопределенно»?

Начнём, помня о трансформальных основах любого понятия.

Можно представить себе отношение 0/0 также и в виде произведения 0 и ∞. Кроме того, как принято говорить интуитивнопонятно, что «А» может быть любым числом, т.е. любым действительным или комплексным числом.

Действительно:

«А»=0/0=0 x с/0,

где «с» есть любое отрицательное (положительное) действительное и (или) комплексное число и также «0».

То есть наше «А» может принимать любые значения из указанного диапазона, или не принимать никаких и не быть вообще значением. Оно может быть непрерывным, а может и не быть таковым. «А» также может принимать не только некоторое одно значение. Это может быть также любая комбинация из любого числа значений, любая возможная числовая форма.   

По-видимому, таково содержание и смысл понятия «неопределенность» [1] .

Но, кажется, мы уже знакомы с такого рода понятиями, и если понятие «определенность» является определенным в силу своей формальности как ограниченности, то понятие «неопределенность» является простым аформальным и трансформальным понятием.

Что такое Абсолют? Как это понятие может быть выражено математически?

Абсолют содержательно-семантически есть ВСЁ и НИЧТО. Одновременно.

Наш математический абсолют – это наше «А» равное отношению 0/0, которое непрерывно (или прерывисто) пробегает с бесконечной (или конечной; а также конечно-бесконечной и бесконечно-конечной) скоростью всё числовое пространство, образуя какие-либо формы или не образуя никаких.

Итак, абсолютное математическое основание это трансформальное «НИЧТО - ВСЁ» которое можно символически выразить отношением (произведением) 0 на ∞.

Символ произведения (синтеза) указанных символов:  .

«Бесконечно-большое-в-бесконечно-малом»… [1]

Причём каждое из составляющих этого трансформального понятия также трансформально, т.е. является собой в той же мере, в какой является своей противоположностью, образуя этим Единое.  

Иными словами это символ «абсолютного совпадения противоположного», о котором Николай Кузанский говорит следующее:

«Так, логическое и вообще всякое философское исследование еще не достигает созерцания. Как охотничья собака, идя по следу, может пользоваться свойственным ей разумом (discursu) и таким образом достигает, наконец искомого,— так им пользуется на свой лад каждое живое существо (почему мудрейший Филон, как сообщает блаженный Иероним в “Знаменитых мужах”, и говорит, что всем животным присущ разум) (27), и так человек пользуется логикой. Ведь, по словам Альгазеля, “логика нам дана от природы, это свойство разума”. Действительно, разумное живое существо пользуется умозаключением. Умозаключение исследует и выстраивает цепочку мыслей. Мысль (discursus) необходимо ограничена от одной границы до другой, а то, что противоположно друг другу, мы называем противоречивым. Дискурсивный разум (гаtioni discurrenti) мыслит в границах противоположного и раздельного. В сфере этого разума пределы разобщены; например, в понятии круга — которое состоит в том, что линии от центра до окружности равны,— центр не может совпасть с окружностью. Только в области интеллекта, видящего число свернутым в единстве, линию — в точке, круг — в центре, умозрение без рассуждений постигает совпадение единства и множества, точки и линии, центра и окружности; это ты мог видеть по книжкам “Предположений”, где кроме того я показал, что бог превосходит совпадение противоположностей (contradictoriorum), ибо он, по Дионисию, противоположность противоположному (oppositorum oppositio) (28)» [2] .

Мы уже знакомы с самоподобными структурами – фракталами.

Ведем понятие трансформального фрактала, т.е. самоподобной трансформальной пространственной структуры [3] (по крайней мере смысл-форма этого понятия будет ясен из последующих рисунков):

На первый взгляд никакой фрактальности пока что не видно. Представим, что у нас есть в наличии особые средства – особые, почти чудесные приборы, один – микроскоп с бесконечным увеличением, второй макроскоп с бесконечным уменьшением.

Применим эти средства. Наведем на точку «0» микроскоп (круг – поле зрения прибора):

Далее аналогичное проделаем с нашим макроскопом:

Сравнивая две картины, отметим, что никаких отличий между наблюдаемыми картинами геометрического микромира и макромира  нет.

Почему? И что мы видим? Что означают понятия «бесконечное увеличение» или «бесконечное уменьшение» в том смысле отношений, которые для конечных величин было бы обозначено понятием «количественный»? Иными словами, бесконечно большое (малое), насколько оно бесконечно?

Дело в том, что поскольку наш сверхмикроскоп в буквальном смысле позволяет заглянуть внутрь точки, мы видим её в форме фрагмента окружности бесконечного радиуса, т.е. фрагмента прямой, но обратим внимание, что эта прямая не имеет никакого отношения к нашей исходной прямой. Это – внутреннее пространство точек, из которых состоит наша исходная прямая.

Когда мы используем иной, противоположный по действию прибор, который позволяет увидеть всю нашу прямую в виде целого и единого – точки, то есть, как бы свернуть её, обозрев её извне, из бесконечности, то прямая преврашается в точку и эта точка принадлежит прямой надпространства состоящей из бесконечного числа линейных пространств подобных тому, которое мы исследуем.

Кроме того, отметим, что можно бесконечное число раз осуществлять такие операции в обоих направлениях, но результат не изменится.

Интересно, что используемое нами понятие «бесконечное» в трансформально-количественном смысле означает такое преобразование пространства, в котором бесконечное, т.е. бесконечно малое и бесконечно большое становится определенным, то есть конечным.

Трансформальное преобразование или трансформальное определение переводит (преобразует) точки – в прямые и прямые – в точки, рассматривая и «точки» и «прямые» в непосредственной порождающей связи друг друга (Вспоминаем Н.Кузанского и его «Ученое незнание»: «Только в области интеллекта, видящего число свернутым в единстве, линию — в точке, круг — в центре, умозрение без рассуждений постигает совпадение единства и множества, точки и линии, центра и окружности»).  

Теперь, по-видимому, должно стать совершенно понятным, что означает понятие «трансформальный фрактал» как трансформальное пространство, в данном случае линейное.

Применим логику трансформального отношения: символическое выражение абсолютной неопределенности «0/0» которое и есть своего рода математический абсолют, опирается в своём существовании на свою противоположность, т.е. абсолютную определенность. Какую?

Если хотя бы слегка напрячься и помыслить – то это основание есть не что иное, как всем известная числовая прямая.

Иначе:

Очевидно, что рефлексивное отношение абсолютной неопределенности порождает, т.е. имеет в своём основании отношение абсолютной определенности, которое как можно догадаться является числовой континуальной дискретностью.

Трансформа «А», которое выражает отношение абсолютного отношения имеет своим основание числовую форму континуума линейного геометрического пространства.

Таково к слову точное и абсолютное определение того, что в формальной логике и соответственно в существующей аналитической математике в целом не имеет [1] своего определения – числа.

Число суть форма рефлексии трансформального нуля (т-нуль)

Ноль же (т-нуль) – есть имя символа тождества, единства [математических] – абсолютного бытия и небытия (ничто) [2] .

Ноль таким образом есть одновременно:

А) «0» (формальный ноль) формальная числовая форма (точка) формального числа, которое есть простое не-число, как общее формальное отрицание-основание;

Б) «а-0» - (аформальный ноль) [3] являющий собой своё-иное формального ноля или бесконечную прямую как форму пространства кольца, которое эта прямая порождает;

В) «т-нуль» - трансформальный ноль.

Числа как числовые формы выражают формальную (или аформальную и трансформальную в зависимости от способности видения) структуру математического абсолюта. В этом смысле Пифагор действительно прав: всё в мире и сам человек действительно есть число, если понимать число в качестве абстрактного выражения трансформальной формы.

Глядя на числовую прямую, на все безграничное множество действительных чисел, на причудливые отношения которые существуют между числами, каждый может обнаружить и увидеть содержательность (как абстрактное выражение структурности) того, что обычно обозначают понятием «Абсолют» [1] .

Ибо: «Как вверху – так и внизу»…

Конечно, наш «Абсолют» чисто математический, т.е. абстрактный, и к тому же так сказать чисто учебный, ибо в действительности  ограничивает «абсолютность» оставляя её в границах линейности [2] , но (с учетом данного замечания!) и он сохраняет все существенные черты «Абсолютного» как некоторого  родового, такого, что проявляет себя в качестве трансформального.

Но трансформа в общем случае есть самопорождающее движения Логики и Субстанциональности Духа, то есть движения жизни самой человеческой сущности – внутреннего человека доступного пониманию человека внешнего.

Когда для некоторого единичного сознания, в котором отразилось Всеобщее, наступает момент необходимости собирать воедино всё то, что ранее было разобрано (различено), то это означает начало долгого пути возвращения туда, откуда ищущий человеческий дух изошел.

Формальная логика является логикой выражения уже пройденного, пройденного и формально осмысленного пути анализа, т.е. различения, разъятия, расчленения, обособления, разделения.

Чем же отличается дорога возвращения – путь синтеза, от дороги странствий – пути анализа?

В сущности, ничем, кроме понимания, что всё то, что принималось ранее за формы, все то, что принималось за конечное, безусловно являясь этими конечными формами, одновременно является и трансформальным, и это последнее – трансформа – а не форма, является истинной сущностью различенного и обособленного, т.е. в конечном счете понятого.

Отдельное, обособленное, разъятое, оформленное являясь собой являются (точнее, конечно же, а о-существляются [3] ) в себе самом противоположным себе, ибо опираются и порождаются тем, что есть их сущность и основание.

Когда человеческое существо утверждает и определяет что-то, то такое действие не может не быть действием отрицания, то есть прежде всего это существо в основание утверждаемого кладёт отрицание утверждаемого им, а затем определяя (проводя систему границ) в положенной основе получает соответствующую утверждению форму. Такого рода основание утверждаемого как необходимое основание может быть формальным и потому ограниченным и условным, зависимым от формы, но может быть и абсолютным, безусловным и соответствующим понятию заявляемой к существованию формы.

Например, «конечное» для формального ума суть – только конечное, т.е. такое, что отрицает противоположное конечному [1] и никак с ним не связано, и формально абсолютно свободно от него.

«Конечное» же для биполярного мышления, т.е. мышления собирающего воедино, мышления осуществляющего синтез определенно, конечно ПОТОМУ, что бесконечно и внутри себя в качестве своего необходимого основания содержит своё-иное – бесконечное – являясь им и проявляясь им именно как конечным.

По существу операция превращения, преобразования формы в трансформу удивительно проста и продуктивна, так как позволяет познать такие глубины и такие высоты, которые совершенно недоступны и совершенно неподвластны формальному уму, ибо совершенно непредставимы им, вплоть до отсутствия самой возможности представления о представлении об их существовании.

Некоторая форма, некоторое конечное, формально понятное и привычное содержит в себе нечто такое, что не вмещается в сознание и может вызвать и вызывает удивление.

И математика, история развития математического знания, которое есть знание о математических формах и математическом аформальном, даёт богатый материал подобного.

Не будем далеко ходить, но прежде чем начать двигаться в указанном направлении скажем о цели.

Целью не является полное и в какой-либо мере систематическое раскрытие темы диалектики математики и трансформальной математики, но лишь в выявлении, обозначении и выделении своего рода транспространственного направления в котором развивалась, развивается и далее должна будет развиваться сама математика, чтобы достичь своего необходимого основания [2] , чтобы стать универсальной синтетической наукой, единой Наукой познания мира. 

Целью является выработка и наработка комплекса базовых математических образов, которые помогут понять (т.е. наглядно ментально увидеть) содержание используемых трансформальных (диалектических) понятий.

Итак, прежде всего, ясно обозначим предмет и сферу наших исследований в данной и Пятой Главе:

Предметом нашего внимания должны стать формальные математические формы, отношение которых – т.е. их рефлексия – рождает аформальные отношения и соответствующие этим отношениям аформальные формы. История такого превращения и время осуществления последнего должны нам показать соответствие – идейную инвариантность математических идей становления аформального философским идеям того же периода времени.

Мы постоянно используем понятие «форма». Но что же такое «форма»?

Поразмыслим вновь об уже, кажется, хорошо известном стараясь добраться до необходимого основания, на сей раз, последовательно, и даже так сказать в обход, т.е. всячески избегая прямого диалектического познавательного действия-прыжка бинеризации [1] .  

Иными словами, на этот раз мы пойдём не так как действовали ране и всегда действовали русские былинные богатыри – напролом, то есть «дорогой прямохожей-прямоезжей», а … своего рода формально-россудочно, подвергая последовательной аформальной формализации то, что ранее не имело и не могло иметь соответствующей формы.

Итак, на вопрос «для чего необходимо углубляться в аформальную содержательность понятия «форма»?» можно ответить так: нас интересует, какие именно формально-аформальные формы принимает аформальное содержательное как необходимое основание в процессе своего перехода, превращения в форму.

А можно ответить и в форме встречного  вопроса, который освещает самую суть того, что нам предстоит сделать: «Как выглядит аформальное, какова форма того, что  формы не имеет?»

Нас, конечно же, интересует прежде всего понятие «форма» в философском плане, но обращая внимание на философскую формы понятия «форма» и на то, как многообразно и неоднозначно трактуется семантическое и символическое значение и смысл понятия «форма-в-философии», будем понимать нашу более чем нетривиальную задачу – осуществить последовательно-философское осмысление данного понятия доведя его до совершенной математической простоты.

И дабы точнее определить сферу предстоящего действия мысли следующий наводящий вопрос: почему мы определяем, произносим уравнение «y=x²» как «игрек равно икс квадрат», а  и «y=x³» как «игрек равно икс куб»?

Какое отношения имеют геометрические фигуры «квадрата» и «куба» к математическому уравнению?

«Форма в философии - (forma, μορφή) — понятие, игравшее в философии большую роль и обозначающее некоторую противоположность содержанию и субстанции. Значение понятия Ф. в различных философских дисциплинах — напр. в метафизике, логике, эстетике, этике — различное. В древней философии понятие Ф. имело значение действующей силы, того, что действительно существует, в противоположность явлению; такое значение понятия Ф. имело у Платона и в особенности у Аристотеля. Ф. делает материю, которая сама по себе есть лишь στερησις (лишение), предметом. Ф. есть внутреннее начало, приводящее предмет к его совершенству; поэтому-то Аристотель и Бога называет чистой формой, чистой деятельностью. Схоластическая философия понимает Ф. в значении, которое ей дал Аристотель; реалисты, впрочем, ипостасировали Ф. и понимали ее в значении Платоновской идеи. Бекон под Ф. разумел не что иное, как закон природы. Совершенно иное значение понятию Ф. дал Кант, который Ф. отождествлял с субъективной закономерностью. […]

В логике Ф. противополагается содержанию познания. Из этого противоположения возникла формальная логика, которая считает возможным рассматривать мышление и его элементы независимо от того, что в них мыслится. Расцвета своего формальная логика, видящая свой источник (без достаточного основания) в Аристотеле, достигла в схоластике… […]. Невозможность отделить Ф. мысли от ее содержания создало теорию познания, которая смотрит на законы мышления и на его Ф. с более широкой и правильной точки зрения, стараясь выяснить как психологическое, так и объективное значение мышления в его целом составе. […]. [1] »

… Обратим Внимание (ОВ):

- Понимание понятия «форма» в философских дисциплинах существенно различается…

- Форма как «внутреннее начало» и потому Бог как «чистая форма»…

- Форма как идея…

- Форма как закон «природы»…

- Формальная логика в которой форма противополагается содержанию…

- Форма мысли и содержание мысли и невозможность отделения одной от другой создало теорию познания…

«ФО́РМА (лат. forma) – способ организации и способ существования предмета, процесса, явления. Уже начиная с Платона в философии подчеркивается устойчивость Ф. по сравнению с веществ. содержанием и ее активность. В философии нового времени и особенно у Канта было показано не только онтологическое, но и гносеологическое значение категории Ф. как фактора организации процесса познания. У Гегеля важную роль играло различение внешней и внутренней Ф. [2] ».

(…ОВ):

- Кантовское понимание формы…

- Гегелевская трактовка формы и форма внутренняя и внешняя…

- Форма как структура…

«СОДЕРЖАНИЕ И ФОРМА – филос. категории, во взаимосвязи которых содержание, будучи определяющей стороной целого, представляет единство всех составных элементов объекта, его свойств, внутр. процессов, связей, противоречий и тенденций, а форма есть способ существования и выражения содержания. Термин «форма» употребляется также для обозначения внутр. организации содержания и связан, т. о., с понятием структуры. (…ОВ:)

- Форма как внутренняя организация содержания и связи и способ существования и выражения содержания…

Отношение С. и ф. характеризуется единством, доходящим до их перехода друг в друга, однако это единство является относительным. Во взаимоотношении С. и ф. содержание представляет подвижную, динамичную сторону целого, а форма охватывает систему устойчивых связей предмета. Возникающее в ходе развития несоответствие С. и ф. в конечном счёте разрешается «сбрасыванием» старой и возникновением новой формы, адекватной развившемуся содержанию [1] . (ОВ:)

- «Диалектика формы и содержания» и их «диалектическое соответствие» друг другу…

Категории С. и ф. появляются в др.-греч. философии: первую развитую концепцию формы создала др.-греч. атомистика, в которой форма выражала одну из важнейших определённостей атомов и означала пространственно организованную структуру тела. (ОВ:)

- Форма – как пространственно-организационная структура тела, которая берет своё начало в атомистической концепции древнегреческой философии…

В истории философии в качестве категории содержания выступало понятие «материя», означающее вещественное первоначало — сохраняющийся субстрат (основу) всех изменений. У Платона понятие формы обозначало реальную определённость тела как некоей целостности, обладающей самостоятельным, независимым от мира природных вещей существованием. (ОВ:)

- Марксизм и «углубление» в нём гегелевского понятия «содержания» и «материального субстрата»; отныне субстрат не более чем процесс взаимодействия «элементов субстрата» [1]  

(…ОВ:)

«ФОРМА (лат. forma) — внешнее очертание, фигура, наружность, образ, а также план, модель, штамп. В философии данное понятие использовалось Цицероном и Августином в смысле вид (более узкий класс в рамках более широкого класса — рода). Понятие «Ф.» Платон употреблял в том же смысле, что и понятие «идея», «эйдос», для обозначения всеобщего, неизменного и подлинно сущего, являющегося прообразом индивидуальных и изменчивых явлений. Аристотель утверждал, что всякая конкретная вещь состоит из материи и Ф., причем последняя является как активным фактором, благодаря которому вещь становится существующей (causa formalis), так и целью процесса становления (causa finalis). A.M.C. Боэций и средневековые философы употребляли понятие «Ф.» в аристотелевском смысле составляющей бытия (causa formalis). Согласно Фоме Аквинскому, Бог есть чистая Ф., сущность и существование вещей возникают из Ф., душа есть Ф. тела, чистые духовные субстанции — это отделенные от материи Ф. (…ОВ:)

- Вновь платоновская форма как идея и эйдос…

- Аристотель и его форма в качестве «causa finalis» («формальной причины»); т.е. того, что «определяет материю и придает ей совершенство «целевой (конечной) причины»…

- Фома Аквинский и его понимание формы как «чистой сущности» («душа есть форма  тела»)…

С изменением учений о бытии и познании изменялось и значение понятия «Ф.». У И. Канта Ф. созерцания (пространство и время) и мышления (категории) означают уже не объективные условия бытия, а необходимые условия опыта и познания, лежащие в самом человеческом разуме. (…ОВ:)

- кантовское понимание формы уже не как «объективных условий бытия», но как «необходимых условий познания»…

По Г.В.Ф. Гегелю, отношение между Ф. и содержанием есть взаимоотношение диалектических противоположностей, т.е. их взаимопревращение. Диалектический материализм утверждал единство Ф. и содержания, доходящее до их перехода друг в друга, и вместе с тем подчеркивал относительность этого единства. […](…ОВ:)

-  Вновь Гегель и его интерпретация в виде «диалектический материализма» с утверждением «единства формы и содержания» и их переходом друг в друга…

Логическая Ф. — это способ связи содержательных частей рассуждения (доказательства, вывода и т.п.) в логике. В соответствии с основным принципом логики правильность рассуждения зависит только от его Ф. и не зависит от содержания. Само название «формальная логика», данное логике Кантом, подчеркивает, что она интересуется только Ф. рассуждения. Предпринимавшиеся Кантом, Гегелем и его многочисленными последователями попытки построить наряду с формальной некую содержательную логику (трансцендентальную, диалектическую и т.п.) ни к чему конкретному, восходящему к реальной практике мышления не привели» [1] . (…ОВ:)

- Весьма примечательное и совершенно голословное суждение, являющееся следствием вызывающей тупости и общей неспособности мыслить; можно, разумеется, отметить и уже знакомое нам имя породившее этот «источник знанья»…

«ФОРМА (лат. forma) – прежде всего внешнее очертание, наружный вид предмета, внешнее выражение какого-либо содержания (см. Гештальт), а также и внутреннее строение, структура, определенный и определяющий порядок предмета или порядок протекания процесса в отличие от его «аморфного» материала (материи), содержания или содержимого. С этим различием связано философское понятие формы, играющее важную роль в логике, теории познания, онтологии, этике, эстетике, философии природы и истории (см. Формальный, Формализм, Морфология). Понятие «форма» употреблялось Платоном в том же смысле, что и понятие «идея», «эйдос», для обозначения всеобщего, неизменного и подлинно сущего, являющегося прообразом изменчивых и индивидуальных явлений. Аристотель считал, что всякая конкретная вещь состоит из материи и формы, причем форма является как активным фактором, благодаря которому вещь становится действительной (causa fotmalis), так и целью процесса становления (causa finalis). Этот гилеморфизм был заимствован и развит в средние века и в Новое время, в особенности схоластическими системами. Согласно Фоме Аквинскому, сущность и существование вещей возникают из формы, душа есть форма тела, чистые духовные субстанции суть отделенные от материи формы, а Бог – чистая форма (actus purus). По мере того как новая философия отходила от объективного учения о бытии, изменялись место и значение понятия формы. Так, формы созерцания (пространство и время) и мышления (категории) у Канта означают уже не объективные условия бытия, а необходимые условия опыта и познания, лежащие в человеческом разуме. […] [2] ».

(…ОВ:)

- вновь видим уже знакомые нам платоновские и аристотелевские концепции «формы», которые у Фомы Аквинского превращаются в «чистую духовную субстанцию» и «Бога» как «чистую форму»…

- вновь кантовская интерпретация «формы» и она потребует углубленного рассмотрения…

Что же мы видим?

Выделим важнейшие направления:

1. Аристотелевская и платоновская трактовки формы…

2. Кантовское понимание формы…

3. Гегелевская трактовка формы и форма «внутренняя» и «внешняя»…

4. Марксистская трактовка формы…

В которых форма выступает как:

- идея, «эйдос»…

- закон «природы»…

- «внутреннее начало» и Бог как «чистая форма», «чистая сущность» («душа есть форма  тела»)…

- структура, пространственно-организационная структура тела, которая берет своё начало в атомистической концепции древнегреческой философии…

- внутренняя организация содержания и связи и способ существования и выражения содержания…

Постараемся вместить всё представленное многообразие понимания формы и, не теряя его (ибо мы ещё к нему вернёмся), одновременно ответим на вопрос: «Что есть «форма» в непосредственно-чувственном отношении?»

Форма выявляется, появляется и является тем, что позволяет различать, познавать мир, выделять в нём отличное, различающееся, неоднородное, противопоставленное, противоположное.

Каким образом? Почему? 

Очевидно [1] , прежде всего потому, что некоторой определенной формой является сам познающий.

Всеобщее и Абсолютное не являются определенной формой, как и не являются вообще и абсолютно формой, но и это отрицающее явление – явление неявления как формы аформального,  того, что формы не имеет должно находить свою основу, и оно находит её в самом себе, своим отношением к себе самому – в самом себе.

Определенность порождается отношением неопределенного к себе. Определенность суть – некоторое значение отношения, но не статичного, а подвижного, бесконечного неостановимого отношения движения аформального к своей форме, и формы к своему аформальному как единого движения.

Именно «форма» является наиболее общей философской категорией, ибо «форма» это и логическая форма самого понятия – любого понятия, любой категории.

Само понятие «понятия» появляется именно как форма, как определенность появления некоторой «границы» в том что «границы» не имеет, как впрочем, и не имеет  «отсутствия границы».

Форма – это трансформа. Но лишь потому, что трансформа – это форма.

Итак, «форма» как понятие, как некий основополагающий символ основания познания появляется как  дуализм раздвоения Единого  Познающего в самом себе и всё более глубокого его противопоставления-в-себе, которое постепенно и наиболее полно оформлялось в античной противопоставленности  т.н. «идеалистического» и т.н. «материалистического» видение мира.

Аристотель первый дал определенную – структурированную форму как систему категорий.

Её нельзя назвать полностью формальной, то есть строго соответствующей формальной логике. Именно определенность как необходимость выявления границ и отношений этих границ диктовала доминирующую познавательную логическую форму:

«Мыслители античности в поисках первоначала бытия столкнулись с трудностями не только определения его оснований, но и с проблемой, как выразить эти основания.

По Гераклиту, мир - это "река, в которую нельзя войти дважды". Поскольку в этом мире все течет и изменяется, все одноразово и неповторимо, то в этом мире вечного становления познающей мысли не за что зацепиться. В этих условиях мысль познающего реальность мира лишена своей отправной точки отсчета. Ей остается только фантазировать.

В своих взглядах на мир Парменид придерживается прямо противоположного принципа. Подлинное бытие мира предельно устойчиво, непоколебимо и абсолютно монолитно. Мир Парменида "подобный цельной массе хорошо закругленного шара". Такое бытие недоступно чувственному восприятию. Его можно только мыслить. Но, оказывается, и мыслить нельзя, ибо мысль "скользит по этому шару", не находя опоры, точки отсчета для его познания.

Мысль познающего оказалась в тупике. Гераклитовское единичное непознаваемо, ибо оно преходяще. Но непознаваемо и парменидовское общее, ибо оно лишено квантования.

Первый шаг на пути выхода из тупика сделал Демокрит. Создав атомистическую картину мира, Демокрит как бы снял крайние позиции. Он продемонстрировал абсолютную изменчивость мира вещей и абсолютную неизменчивость мира элементов, из которых состоят вещи мира.

Атомы вечны и неизменны, а вещи мира, как комбинации взаимодействующих атомов, изменчивы, преходящи. По Демокриту, мир предметной реальности, да и сам мир в целом есть следствие комбинации движущихся атомов. Поэтому "одни миры гибнут, другие возникают, и наш мир - один из многих", но сохраняет свою вечность атом как начало и конец всего сущего.

Попытка Демокрита снять крайности гераклитовской и парменидовской позиции имела свое продолжение. Ее заметил и оценил первый историк философии, энциклопедист античности Аристотель. Осуществив анализ философского наследия и отдав должное прошлому, Аристотель разрабатывает свою онтологическую концепцию. Особое место в ней принадлежит учению о категориях.

В трактате "Категории" он предлагает найти нечто такое, где одновременно присутствует неизменная самотождественность подлинного бытия и обособленность конкретного бытия преходящих вещей. Аристотель ставит перед собой задачу построить такую систему категорий, которая способна "схватить" то, что находится посередине между бытием и небытием, то, что выступает как потенциально возможное.

Возможное нельзя считать существующим, но ему нельзя отказать и в определенной форме предсуществования. Возможное принципиально отличается от того, что не может быть никогда, ни при каких условиях.

В процессе развития на поле сущего (бытия вообще) прорисовываются первые демаркационные линии, не только обеспечивающие разграничение, но и устанавливающие определенность данной вещи, ее отличие от других вещей. Имя этой определенности - сущность [1] ».

Остановимся и отметим кое-что важное.

Можно заметить две очевидности.

Во-первых, изменчивость и текучесть мира, как и его неизменность, являются двуединым принципом его осуществления и существования. Без одного нет другого. Но для этого необходимо понимание того, что познающий субъект имеет дело с единым трансформальным понятием (бинером).

Такого понимания не было у Аристотеля.

Такого понимания нет и у самих Авторов учебника. Но при желании на уровне всеобщего можно увидеть процесс становления такого понимания. Аристотель является началом такого становления. Кант его завершает.

Расчленение единого на пару противоположностей обозначает границы, в которых будет осуществлено развитие понятия как движения от себя к себе, в данном случае это понятие «форма». Единичное в таком движении станет общим, а общее – единичным.

Во-вторых, что авторы используют в своём учебнике очень интересный, очень необычный и более чем уместный термин «квантование».

Категориальная структура, как и система понятий (и в формальном и аформальном смысле)  действительно есть своего рода квантовый [2] мир смысла и значений отношения Всеобщего к Себе Самому в Самом Себе.

Бытие как континуум (непрерывность), бытие как трансформальное находит своё необходимое основание в квантованной структуре-системе отношений форм, в том числе и форм аформальных.

Благодаря категориям, единичное обретает свою определенность и обусловленность, вырастая из бытия сущего.

Таких "разграничительных линий" у Аристотеля десять. Это сущность, качество и количество, отношение, место и время, положение и обладание, действие и страдание.

Становление единичной реальности есть ее выделение из нерасчлененыого бытия чистой возможности и обособления ее как самостоятельной реальности. Эта реальность отличается качеством и количеством, местом и временем своего существования, положением в пространстве и характером отношения к миру. Либо эта реальность выступает как активное начало, либо она проявляется как страдающее состояние, как объект восприятия внешнего воздействия.

Благодаря категориям ("разграничительным линиям"), единичная реальность, получив определенность, обретает статус собственного имени. Она становится конкретным бытием, имеющим свою сущность.

Все десять категорий имеют свою онтологическую укорененность в том смысле, что они имеют свое объективное содержание.

Смысл онтологического понимания категорий заключается в том, что они составляют особую часть объективной реальности. По Аристотелю, категории - это компоненты "активной формы", обеспечивающие формообразование пассивной "материи". Знающий категории может проследить процесс расчленения сущего бытия до конкретного, исследовать развитие от чистой возможности до сущности, отделить сущность от всего мнимого и иллюзорного.

Для обеспечения категориального анализа, выявления в объективной реальности "демаркационных линий" бытия Аристотель разрабатывает учение о познании. Основу этого учения составляют три гносеологических принципа.

Во-первых, многообразие единичных сущностей предполагает их причастность к единому бытию.

Во-вторых, путь познания - это движение от конкретного бытия к его истокам.

В-третьих, знание конкретного бытия обеспечивается через призму основных категорий.

Применяя категориальный анализ, исследователь получает возможность объединять рассматриваемые объекты в группы и классы. Это позволяет рассматривать сходные в том или ином отношении объекты, исследовать один объект и знание о нем экстраполировать на все родственные объекты.

Если учесть, что античность проходит свое становление и развивается в границах парадигмы космоцентризма, ориентированной на феноменальный уровень освоения природы и человека, то установка на онтологическую укорененность категорий безусловно имела свое основание. Но космоцентризм вытесняется геоцентризмом, чтобы уступить место антропоцентризму эпохи Возрождения. Тот в свою очередь открывает дорогу Новому времени, где парадигма противостояния "Я" и "не-Я" формирует принципиально новый взгляд на познание мира и человека, на роль и место категорий.

Если, по Аристотелю, категории в силу онтологической укорененности способны выполнять аналитическую функцию, обеспечивая познающему субъекту возможность проследить квантование чистого бытия до уровня конкретного бытия, доступного познанию, то, по Канту, категории выполняют синтетическую функцию [1] ».

Здесь мы вновь сделаем остановку.

В анализе всегда присутствует синтез.

Самостоятельное оформление движения содержания – это форма; форма – это трансформа понятия «содержание».  Само познающее аналитическое действие является накоплением, формированием всё более укрепляющего основания того, что станет синтезом. Потому анализ, основу которого заложил Аристотель, и вся последующая эпоха аналитической формализации является становлением синтеза, который как собственно синтез выходит на поверхность мыслью И.Канта и кульминирует Ф.Гегелем.

«С помощью категорий человеческий рассудок осуществляет синтез. Он объединяет разрозненные чувственные восприятия в систематизированные целостные комплексы. Упорядоченный чувственный опыт становится предметом суждений, располагающих априорно синтетическим характером. Категории выступают как априорные (доопытные) формы рассудка. Они не выводятся из опыта, но применимы к опыту. Они являются исходным условием рассудочного познания. Таким образом, категория, по Канту, не аристотелевское средство анализа исследуемой реальности, а инструмент упорядочения информации о мире на феноменальном уровне. Поскольку в этом процессе познания замешан априорный опыт, то Кант формальной логике противопоставляет трансцендентальную логику рассудка, ориентированного на синтез информации чувственного восприятия.

Как полагает И. Кант, в процессе познания принимают участие два компонента: чувственный опыт и рассудочное мышление. Второй компонент оснащен категориями.

[…]… кантовские категории, в отличие от аристотелевских, являются не категориями бытия, а категориями рассудка. Определенность, обусловленность и целостность мира не открываются усилиями нашего сознания, а привносятся в мир деятельностью нашего сознания. Сознание познающего субъекта воспринимает информацию о мире и упорядочивает ее с помощью категорий.

Но категории не только обеспечивают единство исследуемого объекта, его определенность, обусловленность, целостность, но и задают законы природы. Не открывают законы развития природы, а приписывают ей каноны, задают целесообразность. Само бытие должно сообразовываться с ними.

Эта тенденция подчинения (зависимости) бытия от категорий нашла свое продолжение в философии Гегеля…» [1]

Тупой человеческой массе – слепому безумно-слабоумному орудию сил тьмы – ибо нет никакого иного зла, кроме зла которое несёт миру человек и человечность как форма проявления антидуховного принципа – принципа формы, впереди ещё предстоит немалая работа.  

Сейчас эта работа уже наглядна и хорошо видна.

Для тех, кто не слеп. Но таких – ничтожно, исчезающе мало.

Что есть формальное понимание?

Вот яркий и лежащий прямо на поверхности пример обучение такому:

«…кантовские категории, в отличие от аристотелевских, являются не категориями бытия, а категориями рассудка. Определенность, обусловленность и целостность мира не открываются усилиями нашего сознания, а привносятся в мир деятельностью нашего сознания. Сознание познающего субъекта воспринимает информацию о мире и упорядочивает ее с помощью категорий.

Но категории не только обеспечивают единство исследуемого объекта, его определенность, обусловленность, целостность, но и задают законы природы. Не открывают законы развития природы, а приписывают ей каноны, задают целесообразность. Само бытие должно сообразовываться с ними.

Эта тенденция подчинения (зависимости) бытия от категорий нашла свое продолжение в философии Гегеля…».

Но где же здесь основополагающая диалектическая идея, идея тождества бытия и мышления, идея отсутствия разделения познающего субъекта и познаваемого объекта [1] ?

Непосредственно чувственное ещё лишено разделения познающего и познаваемого, и можно утверждать что абсолютно не озабочено поиском первопричин и первооснов.

Но всегда будем помнить о мере. И так даже для активного и живого животного сознания казалось бы полностью лишенного каких-либо следов рассудочности всё же указанное разделение существует. В понятном для человека смысле его нет лишь для новорожденного (младенческого) человеческого сознания, которое только-только начало познавать мир.

Отсутствующий, т.е. полностью несформированный экран сознания, эфемерный, тонкий и призрачный, сотканный из переплетений врожденных простейших чувств и переживаний связывает воедино «я» и «не-я» одновременно являясь мерой их обособленности друг от друга. «Я» ещё фактически нет, так как «я» есть мера связи-обособления с «не-я», какова эта связь – таково и «я», и «не-я».

Разделенность бытия и мышления, первичность бытия или первичность мышления, единство того и другого… все эти вопросы возникают и являются спорными лишь для формального, рассудочного [1] ума.

Продолжим.

«В основу своей философской системы Гегель закладывает единство бытия и мышления. Это единство он называет Абсолютной идеей, или Абсолютным духом. Поскольку Гегель исходит из тождества бытия и мышления, постольку логика превращается в онтологию и выступает как наука о взаимосвязи мышления и бытия.

Будучи одновременно и субъектом, и объектом развития, Абсолютная идея выступает сначала в своем логически чистом виде. Она еще не несет на себе ни печати природного бытия, ни его чувственного восприятия. Она есть выражение чистой неопределенности. Ее первоначальный статус - "ничто". Но это ничто, благодаря становлению, предстает уже как "наличное бытие", как первая определенность, как конкретное "качество", антитезой которому выступает "количество", а синтезом - "мера".

Наличное бытие, как сложившееся единство качества и количества, через меру находит свое первоначальное выражение в "сущности конкретного бытия", антитезой которому выступает "явление", а синтезом - "действительность".

Из этой диалектической "игры" немецкого мыслителя следует вывод о том, что категории имеют жизненную силу. Более того, они задают энергетический потенциал конкретному бытию. В своей онтологической укорененности категории не просто "разграничительные линии" Аристотеля, инструмент упорядочения опыта И. Канта, а своеобразная "матрица" развернутого состояния бытия [2] . […]».

Теперь в качестве резюме представленного выше предварительного материала необходимого нам для ответа на поставленные вопросы, предоставим слово самому Ф.Гегелю:

«Кантовскую антиномию конечности или бесконечности мира в пространстве и времени мы подробнее рассмотрим ниже, когда будем рассматривать понятие количественной бесконечности. - Указанная простая, тривиальная диалектика основана на отстаивании противоположности между бытием и ничто. Невозможность начала мира или чего бы то ни было доказывается следующим образом.

Нет ничего такого, что могло бы иметь начало, ни поскольку нечто есть, ни поскольку его нет; в самом деле, поскольку оно есть, оно уже не начинается, а поскольку его нет, оно также не начинается. - Если бы мир или нечто имели начало, то он имел бы начало в ничто, но в ничто нет начала или, иначе говоря, ничто не есть начало, ведь начало заключает в себе некое бытие, а ничто не содержит никакого бытия. Ничто - это только ничто. В основании, причине и т. д. - если так определяют ничто, - содержится некое утверждение, бытие. На этом же основании нечто не может и прекратиться. Ибо в таком случае бытие должно было бы содержать ничто, но бытие - это только бытие, а не своя противоположность.