Третье место моей статьи, кажется, более всего вызвало  негодование т. Зиновьева. Я там говорю следующее: «Верхи нашей партии построены, примерно, так, как это было два десятка лет назад, тогда как теперь задачи партии изменились и  количественно, и качественно». Я говорю вам: сейчас вы не подпольная партия, а вы — правительство огромной страны, работающее в труднейшей внутренней обстановке, созданной годами войны,  интервенции и блокады, и в сложнейшей международной обстановке, при таких трудных условиях, в каких ни одно правительство в мире никогда не работало.

Для такой работы необходимо учесть весь партийный опыт прошлого и настоящего времени, и не только опыт  политический,— необходимо учесть опыт административный,  хозяйственный, организаторский. При этом я везде и всюду подчеркиваю жирным шрифтом партийный опыт, а вы говорите, что здесь есть меньшевистский уклон. Не понимаю, каким образом это место, где я говорю не об ослаблении и не об уничтожении политического руководства, а о возведении его на высшую ступень, можно  приводить как доказательство какого-то уклона. Послушайте:

«Не за ослабление или уничтожение политического  руководства мы боремся, а за возведение этого руководства на высшую ступень, за пополнение приобретенного в политической борьбе опыта опытом, заимствованным из непосредственного процесса труда, борьбы со стихией вещества и силы, опытом не спецов, а наших же партийных товарищей».

Вот, товарищи, точная цитата из моей статьи. Дает ли она основания причислять меня к лику неприемлющих партийную диктатуру? Я утверждаю, что ничего подобного нет. Я и в первой моей статье и в ответе т. Мартынову совершенно определенно  заявил, что я считаю, что вплоть до победы мировой революции вся государственная работа должна стоять под строжайшим  контролем партии, что только партия, только Центральный Комитет партии может быть тем последним решающим органом, который всякий вопрос, имеющий жизненное значение для нашего  государства, должен решать. Я должен сказать, что если у т. Зиновьева не нашлось лучшего аргумента против высказанного мною взгляда, как обвинение меня в уклоне к меньшевизму, то очевидно, что позиция его, как он, по-видимому, и сам это чувствовал, очень слаба.

Ведь к чему, собственно говоря, в глазах т. Зиновьева  сводится вредоносность моих заблуждений? Она сводится к тому, что, по мнению т. Зиновьева, по-видимому, надо все оставить  по-старому.

Но, товарищи, позвольте вам заметить, что вы забыли  безделицу, что по-старому оставить нельзя. Потому нельзя, что  важнейший элемент этого старого,— Владимир Ильич,— к общему нашему несчастью, на довольно значительный срок вышел из  работы. Когда нам говорят: все оставим по-старому, то я говорю, что оставить по-старому вы не можете, потому что важнейший фокус, который сосредоточивал весь опыт нашей партии и перед которым каждый готов был преклониться и оставить за ним право безапелляционно решать вопросы, т. Ленин, на долгое время  выбыл из строя. Мы знаем, что даже и ошибки Ленина, при  наличности такого его значения, когда он мог авторитетно говорить и выступать за всю партию, были приемлемы, были даже плюсом и для нас, и для нашей партии, и для нашей государственности. Но когда мне говорят, что какая бы то ни было тройка или  пятерка заменит т. Ленина и что мы «все оставляем по-старому», то я говорю: нет, товарищи, по-старому мы оставить не можем, и старого этого не будет; до того момента, пока Владимир Ильич снова не возьмет в свои руки руль государственного корабля. При наличности всего сказанного, товарищи, я, оставаясь в пределах парламентарных выражений, не могу обозначить обвинение в уклоне к меньшевизму, брошенное мне т. Зиновьевым, иначе, как панической демагогией.

 

 

Я перехожу к другой части доклада т. Зиновьева, к вопросу о внутреннем положении. Она, собственно говоря, довольно кратка и приблизительно может быть выражена так: нельзя не сознаться, что то и другое будет у нас не совсем хорошо, но в то же время надо признаться, что многое идет хорошо. Словом, все обстоит более или менее благополучно, и даже и враги наши пророчат, что мы лет пять просуществуем, продержимся,— на этом  политический доклад в этой части и кончается. Но т. Зиновьев не указал главной опасности нашего современного внутреннего положения. В чем она заключается? Главная опасность заключается в области производства, главная опасность заключается в том, что мы  тратим, расходуем, проедаем больше, чем мы производим. Вот,  товарищи, центральный пункт всей нашей внутренней политики; ют причина, из которой вытекает наш бюджетный дефицит, вытекает падение курса рубля. Все это не что иное, как финансовое  отражение этого основного факта нашей действительности. Момент производства,— добиться, чтобы мы начали больше производить, дабы начать накоплять,— вот, товарищи, основная задача новой экономической политики,— термин, который я отличаю от «нэпа», ибо «нэп» есть лишь меркантилизированное извращение новой экономической политики.

Именно против замазывания этой главной трудности,—  трудности той, что мы не смогли до сих пор, не сумели наладить производство так, чтобы производить больше, чем мы потребляем, замазывание этой трудности,— вот против чего я восставал,  полемизируя с т. Мартыновым. Тов. Мартынов, подобно другим  товарищам, чистым политикам, пугает меня внутренними политическими трудностями, он пугает меня опасностью нэпа. Я же вам говорю, товарищи, все эти опасности, наличность которых я не отрицаю, сущая чепуха по сравнению с той основной трудностью, на  которую я указал, с основной опасностью, которая состоит в том, что мы все еще не можем столько производить, сколько потребляем. Вот против этого замазывания политической замазкой той  основной хозяйственной производственной трудности, около которой, как около оси, вертится вся наша внутренняя политика,— против этого замазывания я протестовал и буду протестовать в своих  выступлениях.

В чем трудность? Трудность в том, что в стране, разоренной войной, интервенцией и блокадой, нужно помочь прежде всего крестьянину, ибо без восстановления крестьянского хозяйства мы ничего не сделаем.

Председательствующий. Ваше время истекло.  (Голоса с мест: «Просим, просим»). Сколько вам нужно для  окончания? (Красин: «15 минут»). (Голос с места: «5 минут»). Голосую: кто за 15? Кто за 5? Ввиду равенства голосов, т.  Красину дается 10 минут.

Красин. Может ли крестьянству в восстановлении его  хозяйства оказать существенную помощь советская казна? Не может. Может ли оказать существенную помощь промышленность? Не может, потому что сама промышленность идет еще на костылях. Ведь надо сказать честно правду: помочь крестьянству не из чего, а, наоборот, мы все, Красная Армия, промышленность,  государственный аппарат, сидим у крестьянства на хребте. И обесценение рубля, и падение стоимости хлеба, льна и т. д.— все это  наваливается на крестьянина. Как выйти из этой трудности,— т.  Зиновьев в своем политическом докладе не упомянул ни одним словечком... «Все помаленьку улучшается... Все как-нибудь  обойдется»,— вот все, что стало известно нам из его доклада. А я  говорю: подъем производства, настоятельная необходимость все партийные и государственные силы сконцентрировать около этого места, на проблеме производства,— вот в чем основная задача, основной вопрос нашей партии и нашего государства во  внутренней политике!

 

 

Я перехожу к обсуждению внешней политики. Можно было бы думать из доклада т. Зиновьева, что внешняя политика сводится к тому, чтобы не идти ни на какие уступки, и на все наглые  попытки буржуазии изнасиловать нас, давать сдачу. Все это  великолепно, и мы знаем, что ЦК умеет это делать превосходно, но это еще не внешняя политика.

Ведь это только чисто отрицательные моменты. В  политическом докладе надо же было выявить основные задачи внешней политики Советской власти, в чем они заключаются. Они  заключаются, во-первых, в развязывании мировой революции, во-вторых, в том, чтобы добиться максимальных условий, обеспечивающих мир, т. е. признания де-юре, и, в-третьих, в получении  экономической помощи: займов, кредитов и т. п. Мировая революция идет трудными путями, у нас нет чудодейственных средств, чтобы  развязать ее. Насколько развязывает мировую революцию наша  политика преследования попов и т. д.,— вопрос, о котором можно спорить или соглашаться. Но у нас, во всяком случае, нет магического ключика развязать ее. Но действительным способом  развязывания мировой революции и помощи ей является, по моему мнению, укрепление Советского государства, рабоче-крестьянского государства, как главного очага, как главной опоры этой мировой революции.

Таким образом, мы здесь получаем то, что и здесь наша задача совпадает с задачами внутренней политики, т. е. опять-таки  переносится в область производства. Если мы наладим минимально производство, обеспечим возможность содержания хоть небольшой, но хорошей Красной Армии, оборудованной аэропланами, минной защитой, хорошей конницей и т. д., то это будет лучшим  содействием развитию мировой революции, чем сотни великолепных  резолюций, которые можно принять на тех или иных собраниях. Несколько легкое отношение к признанию де-юре меня удивило в речи т. Зиновьева, потому что признание де-юре, поскольку оно отодвигает возможность нападения таких хищников, как Польша, Румыния и т. д., важно также для мореплавания, для торговли, для защиты материальных интересов,— это не безделица, которою можно кидаться. Но, конечно, главная цель нашей внешней  политики есть получение кредитов, которые нам нужны для  восстановления крестьянского хозяйства, для транспорта, для  промышленности и для стабилизации нашего рубля. Но не утопия, не  наивность ли ждать от наших капиталистических врагов какой-то помощи? Нет, не утопия, ибо капиталистический мир весь состоит из противоречивых интересов. И, играя умелым образом на этих интересах, мы добивались и добиваемся материальной помощи. Заключение Рапалльского договора было тоже определенным плюсом для Советской России. В целом ряде наших торговых  сделок, в нашей торговой политике мы прошибли целый ряд  блокад,— блокаду золотую, лесную, нефтяную и т. д. Мы добились большего,— добились того, что сейчас имеем уже кредиты. На 1 апреля наше лондонское общество «Аркос» 98 выдало золотых кредитов нашим органам из английских источников на 49 млн.  рублей. Из этого факта вы видите, что не утопия при определенной политике (конечно, это должна быть политика) заставить наших врагов нам определенным образом помогать. Ведется ли такая политика,— политика, которая должна быть основана на том, чтобы обострять противоречия, разжигать жадность, стравливая одних из наших врагов с другими и в междунациональном  масштабе, и в пределах одной страны, внутри определенного класса промышленников, чтобы использовывать всех их? Нет, такой  политики не ведется, и я заявляю вам, что мы не используем и  десятой доли тех реальных возможностей, которые имеются, ибо мы, в сущности говоря, не ведем определенной внешней политики. Я не могу подробно развивать здесь, за краткостью времени, основ нашей внешней политики. Основа должна быть такова: никаких принципиальных уступок, никаких уступок в области  суверенитета, в области территории, никаких уступок в области отказа от нашего законодательства. Но это уже завоеванная позиция; и в Генуе, и в Гааге эта позиция Советской России была  закреплена, поэтому я отметаю заранее всякие упреки в том, будто  советую какую-то кабалу и т. д. Об этом разговора нет. Речь идет о том, чтобы выяснить, каковы могут быть условия соглашения, на каких условиях можно получить соглашение и что мы теряем от затяжки экономического восстановления.

И вот этого-то у нас не делается. Эту задачу ЦК не ставил  никогда. Он никогда не ставил задачу выяснить, сколько мы в один год теряем в золотых рублях оттого, что наше хозяйство сейчас разрушено по сравнению с 1913 годом. Приблизительная цифра этого ежегодного убытка — 8 млрд. золотых руб., по подсчетам статистиков. При наличности того, что весь наш долг, включая претензии, может быть урегулирован в сумме, может быть, 10— 15 млрд. золотых руб., с рассрочкой платежа процентов, может быть, на 5 и даже на 10 лет, при этих условиях нам стоит  подумать, чтобы практически поставить себе задачу искать  соглашения, потому что нам до зарезу нужна помощь извне, потому что мы не можем собственными усилиями сколько-нибудь быстро  восстановить хозяйство. И, если мы будем это обещать кому-нибудь, мы будем его обманывать; мы не в состоянии без иностранной  поддержки быстро восстановить тяжелую промышленность. Не  восстанавливая ее, мы рискуем вконец погубить и в значительной степени растратить тот социальный слой, на который мы  опираемся. Еще ни в одной стране, за исключением, может быть,  Германии, не было быстрого восстановления промышленности без той или иной помощи иностранного капитала. Я вынужден кончить, вы не дали мне время развить подробно мои мысли. Я должен сказать только, что мы должны предложить Центральному  Комитету использовать все средства для ведения активной, реальной внешней политики с целью максимального использования всех тех возможностей, которые нам уже представляются. Не лобовая атака в данный момент нужна,— мы не отказываемся и от этого,— в  данный момент нам нужен известный стратегический обход, нужно известное маневренное движение, подобно тому гениальному  стратегическому маневру, который т. Ленин предпринял в 1921 году. В разговоре с т. Зиновьевым я говорил, что, может быть, в области внешней политики нам нужен своего рода «нэп» именно в том смысле, что необходимо изучение заботливое, пристальное тех возможностей, которые фактически нам представляются уже в  настоящее время за границей, без,— повторяю,— какой бы то ни было капитуляции, без намека на какую бы то ни было  капитуляцию, без намека на какую бы то ни было сдачу. Я считаю, что этот поворот во внешней политике диктуется нам как  непосредственными интересами рабочих и крестьян, которых мы  представляем, так и интересами,— и, может быть, даже в большей  степени,— мировой революции. (Аплодисменты)[1].

 

 

---

 

 

---

 

 

1-4-3

Троцкий:

«Доклад, который мне поручено сделать, имеет более директивный характер, и поэтому заранее предваряю, что не буду пытаться дать сколько-нибудь законченный отчет о работе нашей промышленности. Но вместе с тем для того, чтобы сделать те  основные выводы, которые намечены в тезисах ЦК, я должен буду обратиться к некоторым итоговым данным не в смысле  отчета за прошедший год, а в смысле опоры для директив на  будущий год. Мне придется,— я заранее опять-таки об этом  предваряю,— начать с установления некоторых элементарных  экономических положений относительно нашей, все еще так называемой «новой» экономической политики. На IV конгрессе  Коммунистического Интернационала мы рассуждали с иностранными  партиями о том, придется ли им также проходить через нэп. На это мы все, в общем и целом, солидарно отвечали: поскольку нэп есть использование рабочим государством методов, приемов и  учреждений капиталистического общества для построения или для  подхода к построению социалистического хозяйства, все рабочие  государства пройдут через подобный период, одни довольно  пространно, другие по более сокращенному учебнику. Конечно, чем культурнее, чем образованнее страна, тем более сокращенный учебник по нэпу ей понадобится.

Почему, собственно, рабочее государство оказывается  вынуждено использовать на первых своих шагах методы и учреждения капиталистического строя, рынка? Потому, что новых методов для распределения производительных сил и средств между разными отраслями хозяйства еще нет. Надо пользоваться старыми,  рыночными, пока не создали новых — централизованных, плановых, учетных. Такова общая формула новой экономической политики. Но она слишком обща, слишком «алгебраична» для того, чтобы понять ее специфический смысл в условиях Советской России.

У нас вопрос распределения сил и средств прежде всего  наталкивается на соотношение между городом и деревней. Сельское хозяйство у нас — преобладающее занятие населения. Стало быть, если в Европе рыночные отношения и учреждения будут  необходимы в течение известного периода для правильного  распределения сил и средств (правильного, поскольку вообще методы капитализма могут дать и как-никак дают известное соотношение между разными отраслями хозяйства), постольку у нас рыночные отношения должны в первую голову регулировать отношения между городом и деревней. Вот специфический характер нашего российского или нынешнего «союзного» нэпа. И нам надо себя спросить: за эти два года новой экономической политики  разрешили ли, приблизились ли мы к разрешению тех задач, во имя которых мы рыночного дьявола вызвали на свет? Да или нет?

 

 

---

 

 

«Мы восстановили рынок с его конкуренцией, сохранив в своих руках государственную власть, национализированные средства производства и монополию внешней торговли. Мы знали: нам  придется жестоко помериться силами на основе рынка с рыночными отношениями. Каким путем? Да путем рыночных же отношений, но дополняемых все более искусным, умелым, точным плановым вмешательством. Успех социализма чем будет измеряться? Ростом планового руководства на основе возрастающих материальных  ценностей. Рост нерегулированных рыночных отношений дальше  известного предела означал бы для нас опасность оказаться  захлестнутыми рынком. Вот почему в этом вопросе, мне кажется, т.Зиновьев допустил неточную формулировку, которая может привести к недоразумениям,— это по вопросу о победах наших над нэпом. Я думаю, формулировка т. Раковского более правильна, и  теоретически, и политически. Тов. Раковский сказал оппозиционерам: «вы боитесь нэпа, стихии рынка; но когда мы имеем успех в  сахарной промышленности, производим больше сахара и лучшего качества и выгодно продаем его, то этот успех на почве нэпа есть в то же время удар по нэпу». Новая экономическая политика нами установлена всерьез и надолго, но не навсегда. «Новую» политику мы завели для того, чтобы на ее основе и в значительной мере ее же методами победить ее. Как? Умело пользуясь действием  законов рынка, опираясь на эти законы, вводя в их игру аппарат  нашего государственного производства, систематически расширяя плановое начало. В конечном счете это плановое начало мы  распространим на весь рынок, тем самым поглотив и уничтожив его. Другими словами, наши успехи на основе новой экономической политики автоматически приближают ее ликвидацию, ее замену новейшей экономической политикой, которая будет  социалистической политикой. В этом смысле мы можем с полным правом  сказать, что успехи нашего государственного хозяйства будут  означать ряд побед наших над новой экономической политикой при помощи ее же собственных методов.

Но, товарищи, дело, конечно, не в том, чтобы диалектически охарактеризовать эти победы, а в том, чтобы их фактически  одержать. В этом и состоит задача. Мыслимо ли ее разрешение? Вполне мыслимо. Обеспечена ли победа? Нет, еще не обеспечена. Начали ли мы уже побеждать? По-моему, нет. Мы подошли к такой  позиции, где можно начать побеждать, но только подошли, ибо  поскольку мы имели за предшествующий период убыток, постольку, конечно, нельзя еще говорить о том, что мы начали побеждать. Мы создали предпосылки для победы,— подъем страны. […]

Авторы брошюры спрашивают себя: «В чем наши плюсы и в чем наши минусы?». Плюсов у нас, т. е. у  государства, владеющего важнейшими отраслями промышленности, очень много, они их перечисляют: «мы имеем возможность (в  отличие от частного капитала или, вернее сказать, от  частнокапиталистического хозяйства), мы имеем возможность и практически уже начинаем вести свое хозяйство по определенному плану, зная свои производственные возможности и свои потребности». Вот чего нет при капитализме! Второе: «мы имеем некоторую возможность сознательно, в интересах всего народного хозяйства воздействовать на взаимоотношения промышленности с сельским хозяйством», заставляя поочередно то промышленность поддерживать сельское хозяйство (пока что, скажу от себя, таких опытов мало), то  сельское хозяйство дать ссуду промышленности. Но мы проводим это централизованным плановым порядком, через аппарат фиска, через государство, имея возможность производить такую  перекидку сил и средств, прежде всего средств из промышленности в сельскохозяйственный оборот, чего, конечно, в такой степени не может делать частнокапиталистический режим. Третье: «мы  можем наши государственные ресурсы сознательно распределять между различными отраслями промышленности, питая важнейшие ее отрасли и вовсе закрывая те, которые нам не нужны».  Четвертое: «внутри промышленности мы можем также сознательно  распределять свои средства между различными предприятиями»: одно закроем, другое оживет. Таких преимуществ  частнокапиталистический режим также не имеет. Пятое преимущество: «у нас имеются неизмеримо большие, чем при капитализме, возможности целесообразного согласования работы отдельных предприятий между собой». Взяли такой-то завод, отдали другому тресту,  произвели новую комбинацию, горизонтальную или вертикальную. В Америке это сложная игра оторвать предприятие, включить его в другую комбинацию, а у нас это росчерк пера. Шестой пункт очень интересный: «рабочий класс, стоя у власти, имеет  возможность, когда это вызывается классовыми интересами,  предоставлять промышленности кредит за счет рабочей платы». Другими словами, могут быть моменты, когда государство заработка не  выплачивает или платит только половину, и ты, рабочий,  кредитуешь свое государство за счет заработной платы. Это  формулировка не тред-юнионистская, это говорит  профессионалист-коммунист, социалистический государственник, не цеховик. У нас насчитывается, стало быть, шесть принципиальных преимуществ, одно другого важнее, а в результате все-таки пока терпим убытки.

 

 

---

 

 

---

 

 

 

---

 

 

 

1-4-9

Андреев:

«Я не собираюсь спорить с докладом и  положениями, которые зафиксированы в тезисах т. Троцкого, ибо не только я, но и все мы, профессионалисты, в общем и целом с этими положениями согласны. Еще тогда, когда эти тезисы были в  проекте, нами со стороны ВЦСПС были предложены поправки, и эти поправки были целиком и полностью приняты. Я хочу только  сказать несколько слов в связи с той брошюрой ЦК горнорабочих, о которой говорил вчера т. Троцкий, и в связи с этим я хочу  коснуться вопроса об общем отношении профсоюзов к тем важнейшим вопросам организации нашей промышленности, которые были затронуты в тезисах Троцкого. Тем более это необходимо сделать, чтобы партийному съезду была ясна современная позиция  профсоюзов в области организации промышленности, что в недавно закончившейся дискуссии о заработной плате со стороны  хозяйственников нередко делались утверждения, что заработная плата увеличивает себестоимость нашей продукции и что политика  профсоюзов в этом отношении недостаточно отвечает директивам  нашей партии. Прежде всего основной вопрос по организации нашей промышленности — это вопрос о производительности труда, вопрос о том, как это сказано в брошюре ЦК горняков, что благоприятные условия организации нашей государственной промышленности  состоят в том, что иногда рабочий дает в кредит государству часть его заработка на усиление развития нашей советской  промышленности. Как профсоюзы ответили на этот основной вопрос в своей политике заработной платы?

И тут, товарищи, еще в декабре прошлого года профсоюзы на своем пленуме ВЦСПС сказали: необходимо приостановить  дальнейший рост заработной платы в тех отраслях промышленности, в которых уже достигнут общий средний уровень. Эта директива была принята в декабре. Последний пленум ВЦСПС подтвердил еще раз эту директиву. Но, товарищи, означает ли это, что профсоюзы молчаливо признали чрезмерный рост заработной платы у нас в стране? Ничуть не бывало, ибо заработная плата у нас в стране сейчас все-таки равняется 50% довоенного размера, а если мы примем во внимание, что заработная плата до войны вообще не может служить каким-либо мерилом, потому что она была у нас низкая и покоилась на чудовищной эксплуатации и  неорганизованности рабочих, значит, директива о приостановке заработной платы была принята не от жира, которого якобы мы достигли в области повышения заработной платы, а профсоюзы совершенно здраво оценили ту обстановку, в которой находится сейчас  развитие нашей государственной промышленности. Эта обстановка  говорит о том, что дальнейший рост заработной платы невозможен в тех отраслях легкой индустрии, где уже достигнута более высокая заработная плата, что сейчас должен быть сделан уклон в другую сторону,— на подтягивание тех отраслей труда, которые отстали в этом отношении. Транспорт и связь до сих пор у нас дают лишь 50% заработной платы промышленных рабочих. Бюджет  транспортных работников составляется на 40% из нелегальных доходов. Что это значит: нелегальные доходы? Ответ на этот вопрос  совершенно ясен: взяточничество, которое царит у нас на транспорте. Такое положение совершенно немыслимо, потому что государство тратит больше на борьбе со взяточничеством и с хищениями  грузов, чем этого можно достичь посредством повышения заработной платы. Вы можете спросить нас, работников профдвижения: а  может быть, ваша директива, в декабре вынесенная, может быть, она никакого значения не имела в смысле приостановки дальнейшего роста заработной платы? Мы должны на этот вопрос ответить так: нет, эта директива имеет значение существенное, потому что  январь, февраль, март при заключении коллективных договоров не дают повышения тарифной ставки. Значит, эта директива  жизненная. Но одновременно с вынесением такого решения о  приостановке повышения зарплаты мы вынесли решение о том, чтобы усилить нашу работу в области поднятия производительности труда. Этим мы отвечаем на вопрос, какова позиция профсоюзов в вопросе о роли прибавочной стоимости в деле накопления  ресурсов нашей промышленности. Но эта позиция профсоюзов означает и кое-что другое. Она означает, что центр внимания профсоюзов сейчас будет направлен на то, чтобы добиться такого положения, когда бы производительность труда не распылялась. Тут мы  упираемся в вопрос о правильном хозяйствовании нашей  промышленности. Мы говорим: мы согласны увеличить производительность труда, но, товарищи хозяйственники, подтянитесь так, чтобы эта производительность рабочего не распылялась, а выявлялась в  общих результатах хозяйства. И тут, когда товарищи  хозяйственники говорят (т. Богданов говорил на пленуме ВЦСПС), что  достигнуты результаты в деле восстановления нашей  промышленности, то мы им прямо будем отвечать и отвечали на пленуме ВЦСПС: товарищи, не увлекайтесь,— лучше недооценить, чем переоценить то, что есть. Я хотел бы ответить фактически на  вопрос о концентрации нашей промышленности, этом основном  достижении в области организации хозяйства. Но как мы двигаемся здесь вперед? Мы еле-еле подвигаемся. По сравнению с прошлым годом мы ушли только на 10% вперед по всем отраслям  промышленности. Это очень медленный шаг. Загрузка наших предприятий равна только 30%. А что это означает? Это означает увеличение себестоимости продукции, увеличение расходов топлива на  единицу изготовляемых изделий. Мы знаем, что мы тратим сейчас топлива на 69% больше, чем это было в довоенное время. И тут мы должны будем целиком согласиться с положениями т.  Троцкого: как бы болезненно ни отразилась на состоянии рабочих масс концентрация производства, ее надо проводить, проводить с  величайшей осторожностью, но, вместе с тем, с величайшей  решительностью. А этого у нас было недостаточно.

 

 

 

---

 

 

 

---

 

 

 

---

 

 

 

ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ

РОССИЙСКОЙ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ (БОЛЬШЕВИКОВ)

 

1-4-А-1

 

«Переходя к вопросу о том, как же наши изделия, хорошие или нехорошие, мы передадим населению (вопрос о распределении), здесь нужно сказать, что в этом отношении обстоит очень и очень плохо. Должен сказать, что мы все большую и большую часть нашей продукции распределяем через кооперацию. Так, Уралмет распределил в ноябре 1923 года через кооперацию только 5%, а в декабре 1924 года он уже через кооперацию распределил 56%. Металлосиндикат в ноябре—9%, в этом году—19%. Но должен сказать, что как госторги, так и кооперативные организации дерут с крестьян за металл невозможно. Эта диаграмма показывает вам существующие накидки (см. диаграмму на стр. 175).

Вы видите—это по сортовому, по кровельному железу, по гвоздям и по чугунному литью. Это черное—накидка райсоюза, верхнее—накидка первичной кооперации, незаштрихованное нижнее—это основная отпускная цена, маленькое заштрихование— это стоимость перевозки. Возьмем, например, кровельное железо по Курсу. Накидка 2 р. 2 коп. на пуд. 2 р. 2 коп.—накидка райсоюза, одна, без фрахта. Первичная кооперация накидывает еще 1 р. 3 коп. Я возьму Кубань,—вот это тов. Микояну интересно; вот гвозди—накидка 2 р. 60 коп. на пуд райсоюзом, а первичная кооперация — та меньше, та всего 40 коп. на один пуд. Провоз стоит пустяки, потому что это не громоздкий товар, и тариф незначительный.

Таким образом, мы создаем для населения невозможное положение. Здесь; были очень горькие речи относительно нашей кооперации, торгующих организаций и т. д., и к этим голосам и я должен безусловно присоединить свой голос, ибо вести политику на снижение себестоимости, на снижение цен для того, чтобы потом бесхозяйственные организации требовали от крестьянина втридорога,—при таких условиях нет никакого стимула снижать цены. Это, ведь, давит и на нас: когда на заводе работает рабочий, изо всех сил старается удешевить, улучшить продукт, но знает в то же самое время, что крестьянин получит его втридорога, то у него всякий стимул, всякое желание работать пропадает. А политика цен у нас, поддержанная увязкой и связью с низовым потребителем, создает такой могучий рычаг для дальнейшего раз- вития, какого история еще не видала, именно тот рычаг, при помощи которого мы, завоевавши Советскую власть, рабочую диктатуру, создадим неслыханный рычаг спайки, увязки, смычки между рабочим, который работает у станка, и тем крестьянином, который потом будет иметь продукт его труда. И тут являются плохая, недостаточно понимающая свои задачи кооперация и торгующие органы и вбивают клин между рабочим и крестьянином.

Я должен сказать, что когда наши торгующие организации, напр., наши кооперативы, жалуются на недостаток средств и все прочее, я хотел бы спросить: оспаривают они или нет данные народного баланса, разработанные тов. Поповым? А тов. Попов как распределяет и какой дает баланс народного дохода? Он указывает, что по торговле доход составляет сейчас 21% всего национального дохода, а до войны составлял 8%, т.-е. из всего национального дохода на долю торговли оставалось до войны 8%, а сейчас берут 21%. В абсолютных цифрах—это 2.444 милл. рублей чистого народного дохода. Правда, в это входит и налог в виде акциза, около 500 милл.; остается, значит, два миллиарда, тогда как, повторяю, до войны всего только было 8%.

 

 

 

---

 

 

 

---

 

 

 

---

 

 

 

1-4-А-5

 

«Плачинда. Одним из основных и, пожалуй, наиболее существенных моментов в настоящее время в нашей кооперации является вопрос, сможем ли мы вызвать действительную активность, самодеятельность и инициативу крестьянства в области строительства, и сможем ли мы привлечь капиталы населения. Если, товарищи, отвечать на этот вопрос, то нужно сейчас прямо сказать, что он упирается на местах в поголовное недоверие крестьянства к нашей низовой, в первую очередь, кооперации и потом к кооперации второй ступени. Мы сейчас, как общее правило, наблюдаем на местах, что рост кооперативной сети уже приостановился, и вступление членов в первичные кооперативы сейчас также приостановилось, и больше того: мы имеем случаи в некоторых уездах выхода крестьян из наших кооперативных объединений, из наших товариществ, как потребительских, так и сельскохозяйственных. Это безусловно ставит под угрозу все дальнейшее развитие нашей кооперации, и поэтому, по-моему, во главу угла всей нашей работы сейчас нужно поставить именно этот момент: сможем ли мы вызвать доверие и подойти к крестьянам в этом вопросе так, чтобы они доверяли всякому нашему кооперативному мероприятию?

Чем вызвано такое недоверие? Здесь, конечно, основной вопрос заключается в том, что в последние месяцы наша кооперативная сеть, как первичная, так и второй ступени, трещала, как говорят, по всем швам: многие райсоюзы ликвидированы; на 50, а то и на 60% низовых сельскохозяйственных и потребительских товариществ ликвидировано. Причем характерно, что наряду с общими моментами, способствующими кризису, или на-ряду с общими причинами, вызвавшими кризис кооперации, мы имеем, как общее явление, безответственное поведение руководителей низовой и второй ступени кооперации, в особенности коммунистов.

Мне приходилось бывать во многих селах, присутствовать на этих ликвидационных собраниях, и крестьяне прямо заявляют: когда присылали им коммуниста, то они хотя и не знали этого товарища, но им говорили, что партия за него отвечает, потому принимайте его. Крестьяне с удовольствием этих самых товарищей принимали. А сейчас крестьяне заявляют: вы нам давали гарантию за присланного товарища, партия обещала, что партия будет отвечать, а теперь—кооператив ликвидирован, вы этого товарища снимете, в лучшем случае вынесете ему строгий выговор или порицание, редко исключите из партии, а нам oт этого сейчас ни холодно, ни жарко. Вот какие настроения нарастают на селе.

И другой момент: коммунист зачастую руководит вот этим кооперативным объединением, а чуть создается тяжелое положение, он беспечно утром является куда следует и заявляет, что сегодня он должен протестоваться на 10—12 тысяч,—пожалуйста, пролонгируйте векселя, а если не пролонгируете, я не отвечаю, должен буду допустить ликвидацию и проч. И понятно, исходя из политических соображений, ему пролонгируют, занимаются отсрочками, и все-таки, несмотря на эти пролонгации и всякие рассрочки, мы имеем кризис низовой сети.

И здесь, как вывод, я должен со всей резкостью подчеркнуть, что, во-первых, нужно указать партийным организациям четко и ясно иx место и права, в смысле руководства кооперацией, и их права и обязанности, в смысле разрешения всяких пролонгации и прочее. И второе, нужно специальным пунктом сказать в резолюции об ответственности коммунистов перед своими избирателями, об ответственности за порученное дело. Нужно дать почувствовать и коммунисту, и крестьянам-выборщикам, что выбранный коммунист перед крестьянами отвечает, и что, во-вторых, ничто не спасет его от ответственности в советском порядке. И только тогда, когда он, коммунист, будет чувствовать, что может попасть под показательный процесс, может попасть под самый настоящий прокурорский суд, мы сможем оздоровить нашу кооперацию, вызвать доверие крестьянства.

 

 

 

---

 

 

 

Эта точка зрения совершенно противоречит резолюции ЦК,— вы слышали доклад т. Рыкова, как он призывал к мобилизации бедняков и середняков против влияния кулаков в кооперации и предлагал установить закон, по которому кулаки не могут быть в правлении кооператива,—это все обострение, а не смягчение классовой борьбы. Когда мы теперь провозгласили такой лозунг, как оживление советов, то это есть не что иное, как оживление классовой борьбы, потому что в хозяйственно расслоившейся деревне оживление политической деятельности означает оживление столкновений между отдельными слоями деревни. И та пассивность, которая имелась до сих пор, объясняется прежде всего тем, что экономическое расслоение в деревне было, хотя мы его не признавали, и политическую борьбу там не развивали надлежащим темпом, низов не мобилизовали. Если повести эту линию дальше, то мы будем иметь то же, что мы имели на Кубани на последних перевыборах, по речи тов. Позерна. Процент комсомольцев в сельсоветах с 71/2% уменьшился до 1%, рабочих—с 20% до 7%. Красноармейцы, составлявшие большинство, составляют теперь только одну четверть. Крестьян, или «иногородних», как их там называют, что по кубанскому состоянию соответствует нашим середнякам, стало меньше вдвое, коммунистов стало меньше втрое, при чем, по авторитетному сообщению т. Позерна, и эти прошли не как представители партии, а как отдельные личности, в силу своих достоинств.

Кто же получил большинство? В «Правде» напечатана телеграмма об официальном докладе тов. Землячки, где сказано, что большинство получили казаки в возрасте от 40 до 60 лет. Это «старички» казацкие, отчасти лишенные в 1918 году избирательных прав, и вообще представители более зажиточного слоя. Что это показывает? Разве там нет бедноты, элемента, на который мы можем опираться? Там масса батрачества, есть деревни, где сотни батраков. Разве там нет середняцких элементов? Есть «иногородние», т.-е. крестьяне: это обычно середняцкие элементы Кубани, стоящие в оппозиции к казачьей верхушке. Но товарищи северокавказцы, очевидно, не мобилизовали их в достаточной мере, не «вносили обострения классовой борьбы в деревню». Тов. Позерн заявляет в своей речи, что так как мы—меньшинство в деревне, то и должны рассматривать себя, как «фракцию» (вместо руководства?). Но мы—меньшинство и в городском пролетариате, а сумели вести городской пролетариат за собой.

Мы—меньшинство и в деревенских низах, но от нас зависит повести за собою деревенские низы, или нет, от нашей политики. И когда тов. Позерн говорит про эти выборы, что это рост «престижа Советской власти» у местного казачьего населения, то я позволю себе не согласиться с тов. Позерном. Не радоваться нужно такому росту престижа, а это такой урок областному комитету, за который ему нужно пороть себя, а не говорить на партийной конференции устами тов. Позерна, что престиж поднялся путем таких итогов выборов. Но такое положение—это есть, ведь, практическое предвосхищение того «буферного» примечания тов. Бухарина, что не надо обострять классовой борьбы в деревне. Тогда низы остаются немобилизованными,—и кубанский результат налицо. Потому у нас две трети служащих в деревенской партийной организации, а не крестьян, что мы классовую борьбу в деревне недооценивали, что мы к ней несколько более сдержанно относились, чем следовало. Политические партии и их организации растут только на почве развертывания политической борьбы. Это особенно относится к нашей организации в деревне. Чтобы взять коренной низовой сельский элемент в партию, надо более его в ней заинтересовать. И смысл моего выступления заключается в том, чтобы сказать, что то признание деревенского нэп'а, которое мы теперь делаем, отнюдь не заключается только в том, что признанием деревенского нэп'а мы развязываем руки верхушечной буржуазии,—и кончено. Это признание не означает прекращения или ослабления борьбы против кулачества, наоборот, оно означает продолжение и усиление этой борьбы только другими методами, более соответствующими действительной сути нынешних деревенских отношений. Нужно не запрещать аренду на бумаге, когда она явно и скрыто существует в жизни, а нужно оградить интересы того крестьянина, который принужден сдавать свою землю в аренду. Нужно не объявлять батраческий труд, якобы, не существующим, а нужно дать защиту батракам,—первый шаг сделан на-днях законом, который, конечно, является еще совершенно недостаточным, зародышевым,—но дело сдвинуто. Одним словом, рецепт, который нужен, заключается в том, чтобы признание нэповского экономического развития деревни соединять с усилением общественной политической борьбы против деревенской буржуазии. […]

 

 

 

---

 

 

 

 

1-4-А-7

«Рыков . (Заключительное слово).

[…] Ларинское толкование сводится к тому, чтобы «улучшить» резолюцию обещанием через 10 или 15 лет экспроприировать или реквизировать все накопленное с.-х. буржуазией и предложением вызвать немедленное обострение классовой борьбы в деревне.

Тов. Ларин думает, что при помощи такого толкования резолюции можно действительно развязать нэп в деревне. Я думаю, что если бы нужно было найти оратора для произнесения речи о том, как нужно ухудшить положение в деревне, то едва ли можно было бы выбрать лучшего, чем тов. Ларин. (Голоса: «Правильно!»). Если стремиться к максимально-быстрому развитию производительных сил сельского хозяйства, производя существенные изменения в положении современной деревни, и обещать при этом реквизицию через 10 лет по отношению к сельскохозяйственной буржуазии, то не только тов. Ларин, но и вообще никто не будет накоплять в деревне. Делать такого рода дополнения и разъяснения значит аннулировать фактически всю политику Центрального Комитета в этом вопросе. Тов. Бухарин, высказываясь в защиту этого предложения и против толкования т. Ларина, был совершенно прав. Взойдя на эту трибуну, т. Ларин произнес речь, уместную, может быть, задолго до Октябрьской революции. Он, очевидно, полагает, что в классовые отношения и в классовую борьбу между различными слоями деревни существование диктатуры рабочего класса никаких изменений не внесло, и все развитие деревни при Советской власти пойдет по тем же путям и теми же методами, что и при Столыпине.

[…] Все своеобразие теперешнего положения деревни характеризуется как-раз тем, что хозяйственному подъему деревни противоречит практика отношений к растущей с.-х. буржуазии.

Это противоречие чувствует каждый и зачастую пытается обойти его совершенно «особенным» толкованием кулака. В этом отношении интересно выступление тов. Голощекина, говорившего здесь, что он считает кулаком такого человека, которого нужно давить, тогда как весь вопрос состоит в том, чтобы административными мерами не давить. В своем докладе, доказывая необходимость теперь более свободного отношения к деревне, я подчеркнул вместе с тем возможность и необходимость для нас направления всех происходящих в деревне хозяйственных процессов, в том числе и процессов, происходящих в верхушечном слое деревни, по нашему, советскому, руслу. Тов. Ленин в отношении использования частно-хозяйственного качала для целей социалистического строительства шел еще дальше. Вот, что писал он в брошюре «О продналоге»: «Кто достигнет в этой области (т.-е. в области оживления оборота земледелия и промышленности. А. Р.) наибольших результатов, хотя бы путем частнохозяйственного капитализма, хотя бы даже без кооперации, без прямого превращения этого капитализма в государственный капитализм, тот больше пользы принесет делу всероссийского социалистического строительства, чем тот, кто будет «думать» о чистоте коммунизма, писать регламенты, правила, инструкции государственному капитализму и кооперации, но практически оборота не двигать».

Вот эта последняя фраза написана специально по адресу тов. Голощекина и по адресу тов. Ларина, желающего все предвидеть на 10—15 лет вперед. У Владимира Ильича подход к использованию частного капитала гораздо более свободный, чем в нашей резолюции. Тов. Ленин далее продолжает: «Это может показаться парадоксом: «частно-хозяйственный капитализм в роли пособника социализму». Но это нисколько не парадокс, а экономически совершенно неоспоримый факт. Раз налицо мелкокрестьянская страна с особенно разоренные транспортом, выходящая из войны и блокады, руководимая политически пролетариатом, который в своих руках держит транспорт и крупную промышленность, то из этих посылок совершенно неизбежно вытекает первостепенное значение в данный момент местного оборота, во-первых, и возможность оказать содействие социализму через частно-хозяйственный капитализм». Я думаю, что приведенной цитатой недоразумение с тов. Лариным можно ликвидировать.

 

 

 

В резолюции, предлагающейся вашему вниманию, многих деталей не предусматривается, например, в отношении расширения аренды земли, сроков, условий и т. п., то же и в отношении условий найма рабочей силы в сельском хозяйстве. Все эти вопросы подлежат дальнейшей детальной разработке, здесь же следует принять только общие директивы. Во всем остальном тов. Ларин, кажется, правильно характеризовал мое предложение относительно введения в деревне действительно экономической политики, изживания методов военного коммунизма и вместе с тем ликвидации в определении категорий кулака и зажиточного. Нам необходима твердо усвоить и осуществить такую же тактику в отношении деревенской буржуазии,—независимо от того, велика ли она количественно,—что и в городе, где мы устанавливаем условия, при которых частный капитал работает легально, который мы облагаем налогами, но который преступным ни в коем случае, ни с какой стороны не является, И если тов. Голощекин предлагает установить, до каких пор надо давить кулаков...

Голощекин (с места). Это не я говорю, а деревенские коммунисты.

Рыков. Да, деревенские коммунисты, которых вы обучаете относительно того, что кулака нужно всякими способами и по всякому случаю давить, и что должен быть поставлен предел накоплению. Поэтому-то я и возражаю против предложения тов. Голощекина и говорю, что, во-первых, неправильно «давить» во что бы то ни стало и зажимать, а во-вторых, смысл резолюции нашей заключается в устранении административных препон к накоплению. Вот что должно быть объяснено каждому! Те методы по отношению к частному капиталу, которые практикуются в городе, должны быть перенесены в деревню, и там должна быть установлена законность. В отношении контроля и регулирования буржуазных процессов и использования их мы в настоящий момент имеем в десятки раз больше экономических и политических возможностей, чем было в то время, когда писал Владимир Ильич об использовании капитализма,—когда не работал транспорт, когда не было банков, когда продукция промышленности неуклонно падала. Если будут приняты решительные меры к укреплению и развитию кооперации, то восстанавливающаяся деревня, в конце-концов, войдет в общую систему всего советско-хозяйственного строительства, и мы сумеем использовать и средства, отлагающиеся в растущем слое новой буржуазии. […]

В прениях неправильно толковали мои заявления относительно торговли. Толковать так нашу торговую политику, как пытался тут один товарищ,—нельзя. В условиях свободной торговли цены определяются не только нами, а и соотношением спроса и предложения. Для того, чтобы регулировать их по-настоящему, нужно иметь в руках государства значительные товарные фонды. В этом смысле с хлебом было неблагополучно. Дальнейшая наша политика должна заключаться в стремлении к устойчивым ценам.

Этого мы должны достигать с каждым годом все более и более.

Главное препятствие на этом пути регулирования—стихийность крестьянского хозяйства и бедность нашего государства. Если бы в наших руках была значительная масса хлеба, мы цены срегулировали бы должным образом. […]

Нужно ли как-нибудь изменить нашу политику в отношении к национальной кооперации? Выступавший здесь товарищ употребил даже термин—«колониальная политика». Я думаю, что в нашел партии этот термин из оборота нужно исключить. И если уже употреблять его для сравнения, то только в том смысле, что колониальная политика, напр., Великобритании, заключается, в развитии метрополии за счет колоний, а у нас «колоний»—за счет «метрополии». (Голоса: «Правильно!» Аплодисменты). На некоторое время это является неизбежным, поскольку приходится иметь дело с окраинными национальностями, которые были обижены на протяжении длиннейшего периода истории. Более богатые части Союза должны помочь им; но тут, разумеется, есть предел. […]

Большое недоразумение вызывал тот абзац в проекте резолюции, который предусматривает недопущение в правления кооперативов явных кулаков. Здесь опять-таки начинают философствовать о кулаке и обострении борьбы с кулаком по Ларину. В резолюции нарочно приставлено к слову «кулак»—«явный», чтобы сузить круг лиц, и самое осуществление этой директивы передано кооперации. В кооперативных уставах и теперь такие ограничения имеются. Например, в потребительской кооперации не может участвовать лавочник, в кустарно-промысловой кооперации— скупщик кустарных изделий; для сельскохозяйственной кооперации можно также учесть те специальные виды деятельности, по которым нельзя допускать одних—в правление, других—вообще в с.-х. кооперацию. Допустим, что крестьянин сам занимается ссудными операциями. Можно ли пускать его в правление кредитного товарищества? По-моему, нет. Из области законодательства определение этого следует исключить целиком, предоставив непосредственно практике кооперативной работы»[1].

---

 

 

 

 

XIV съезд ВКП (б)

 

1-4-14

 

Сталин:

«Впрочем, еще одно отступление. У нас в системе нашего хозяйства имеется некоторая пестрота ­ – целых пять укладов. Есть уклад хозяйства почти что  натуральный: это ­ – такие крестьянские хозяйства, товарность продукции которых очень мала. Есть второй уклад хозяйства, уклад товарного производства, где товарность в крестьянском хозяйстве играет решающую роль. Есть третий уклад хозяйства­ – частный капитализм, который не убит, который оживился и будет до известных пределов оживляться, пока у нас. есть нэп. Четвертый уклад хозяйства, это ­ – госкапитализм. 

T.­-e. тот ­капитализм, который мы допустили и имеем возможность контролировать и  ограничивать так, как хочет этого пролетарское государство.

Наконец, пятый уклад ­ - социалистическая промышленность, т.-­e. наша гoc­промышленность, где в производстве представлены не два враждебных класса­ – пролетариат и буржуазия, а один класс – пролетариат.

­­ О6 этих пяти укладах я хотел сказать два слова,­ потому что без этих двух слов трудно будет понять ту группу цифр, которую я оглашу, и ту тенденцию, которая в развитии нашей промышленности отмечается, тем более, что об этих пяти хозяйственных укладах в системе нашего строя Ленин говорил в свое время достаточно подробно, уча нас тому, чтобы мы умели учитывать борьбу между этими укладами в нашей строительной работе.

 

 

 

 

Я хотел бы сказать два слова о гoскапитализме и о госпромышленности, ­являющейся по типу социалистической, для того, чтобы рассеять те недоразумения и ту путаницу, которую вокруг этого вопроса сложилась в партии.

Можно ли назвать нашу государственную промышленность госкапиталистической? Нельзя. Почему? Потому что госкапитализм в условиях диктатуры пролетариата есть такая организация производства, где представлены два класса: класс эксплоатирующий, владеющий средствами производства, и класс эксплоатируемый, не владеющий средствами производства. Какую бы особую форму ни имел госкапитализм, он должен быть капиталистическим по своему существу.

Ильич, когда он анализировал госкапитализм, имел в виду прежде всего концессии. Возьмем концессии и посмотрим, пре­дставлены ли тут два класса. Да, представлены. Класс капиталистов, т.­-e. концессионеров, которые эксплоатирует и временно владеют средствами производства, и класс пролетариев, который эксплоатируется концессионе­ром. Что здесь мы не имеем элементов социализма, это ясно хотя бы из того, что никто не посмеет сунуться в концессионное предприятие с кампанией о поднятии производительности труда, и6о все знают, что концессионное предприятие есть несоциалистическое, чуждое социализму предпр­иятие.

Возьмем другой тип предприятий, государственные предприятия. Являются ли они госкапиталистическими? Нет, не являются. Почему? Потому что в них представлены не два класса, а один класс, класс рабочих, который владеет орудиями и средствами производства  и который не  эксплоатируется, ибо максимум того, что получается в предприятии сверх заработной платы, идёт на дальнейшее развертывание промышленности, т.-е. на улучшение положения всего рабочего класса в целом. 

Могут сказать, что это все-таки не полный социализм если иметь ввиду те пережитки бюрократизма, которые сохранились  в управляющих органах наших предприятий. Это правильно. Но это не противоречит тому, что гoспромышленность есть по типу производство социалистическое. Есть два типа производства: капиталистический тип, в том числе и госкапиталистический, где есть два класса, где производство работает на прибыль для капиталиста и есть другой социалистический тип производства где средства производства принадлежат рабочему классу и где предприятия работают не на прибыль для чужого класса, а на расширение промышленности для рабочих в целом. Ленин так и говорил, что наши государственные предприятия суть последовательно социалистические по типу предприятия.

­ ­Тут можно было бы провести аналогию с нашим государством. Наше государство тоже называется не буржуазным, ибо оно есть по Ленину новый тип государства, тип государства пролетарского.

 

 

 

---

 

 

 

1-4-15

 

Г.Зиновьев:

«В последнее время для нас как­-то неожиданно, как  снег на голову, по выражению некоторых делегатов, обрушился спор по вопросу о госкапитализме. Ни на одной партийной конференции вы этого вопроса не обсуждали, ни на одной партийной конференции до последнего времени не 6ыло речи о том, что у кого-либо из нас в этом вопросе есть «ликвидаторство», есть «пораженчество» и проч. Многие из вас, вероятно, только в поезде, только по дороге сюда случайно узнали эту немаловажную новость Я думаю, товарищи, что в действительности, как это часто 6ывает у нас, и в этом как 6ы «академическом» споре на деле наверное за обсуждаемыми вопросами кроется что­-то весьма важное в области политики. У нас часто 6ывало так: мы спорим по вопросу о профсоюзах, о сращивании их с государством, на деле оказалось, что спорили мы о нэпе, что спорили мы о том, каковы должны быть взаимоотношения пролетариата и крестьянства.

Чтобы взять 6ыка за рога, я думаю, товарищи, необходимо прежде всего ответить тем, кто сейчас пытается представить дело так, 6удто у нас никакого госкапитализма и чуть ли­ не вообще никакого капитализма нет.

Я считаю, что в действительности здесь депо идет о попытке некоторых товарищей ­ объявить сейчас нэп социализмом. (Смех, шум.) Такая точка зрения, такая позиция представляет собой идеализацию нэпа, идеализацию капитализма (голос: «Кто так думает?».) Что нэп есть дорога к  социализму, это бесспорно, но что нэп не есть социализм, это положение мне кажется также бесспорным. голос: «Это ­ вопросы школ политграмоты» )

Так вот, товарищи, мне сдается, что именно отсюда идет этот спор. Конечно, тот, кто идеализирует нэп, не может не оспаривать формулировки Ленина в вопросе о гoскапитализме. Я вам сейчас докажу 6есспорность своего утверждения.

Вы знаете, товарищи, что тут спор идет далеко не о «терминах», как это пытаются иногда представить, извращая всю суть в постановке этого вопроса. Такому заявлению никто и не поверит. Спор идет о системе политики, об оценке структуры экономики в нашей стране.  

Каждому из нас приходилось, к сожалению, в том или ином вопросе не соглашаться с товарищем Лениным и при этом 6ыть не правым и попадать впросак. Это случилось и с тов. Бухариным по вопросу о госкапитализме. Конечно, во многих вопросах Ленин и Бухарин защищали одно и то же. Но есть такой вопрос, в котором как раз эти имена противопоставлены одно другому: это в споре о госкапитализме. Вот чего нельзя забывать и чего нельзя оспаривать никаким большинством голосов, ибо это ­ факт. В этом вопросе имена Ленина и Бухарина противопоставлены друг другу. С какого момента? Начиная со статьи Владимира Ильича «О левом ребячестве» и кончая ею последней работой о кооперации.

 

 

 

Во всех работах Владимира Ильича, в которых затрагивается эта тема, красной нитью проходит расхождение между ним и тов. Бухариным.

И вот теперь, товарищи, мы присутствуем при попытке провозгласить официальной точкой зрения партии те взгляды тов. Бухарина по вопросу о госкапитапизме, которые он разделял и разделяет сейчас и против которых в свое время решительно боролся Владимир Ильич. При чем дело идет тут не об академическом вопросе и не о термине, а о чем­-то гораздо более важном.

Я грешный человек, думаю, что дело тут идет о6 основах ленинизма.

В последнее вре­мя, товарищи, многие толкуют так, что не надо, мол, слишком много цитировать Владимира Ильича, что так начетчики только и делают, что это «ветхий завет» у нас и т. д. Так иногда говорят. И говорят еще так: зачем цитировать Ленина, у него можно найти что угодно, как у дядюшки Якова товару всякого. Мне кажется, что это абсолютно неправильно и неверно. (голоса: «Кто так говорит?».) Многие так говорят. Я думаю, товарищи, что в вопросе о госкапитализме, т.­e., по-­моему, в коренном вопросе, который у нас не со вчерашнего дня только встал, который толкует о структуре экономики нашей страны, ­ что как раз в этом основном вопросе нам нет никаких оснований в чем бы то ни было менять позицию, в чем бы то ни было «дополнять», «совершенствовать­», «улучшать», «поправлять» Ленина.

Что бесспорно в этом вопросе о госкапитализме? Бесспорно, по-моему и как будто все это признают, ­ указание Ленина на существо­вание пяти хозяйственных укладов в нашей республике: патриархального, мелкотоварного, частнохозяйственного, госкапиталистического и социалистического. Это указание Ленина вы все помните, и мы все его повторяем. Оно бесспорно.

Во-вторых, бесспорно то, что наша госпромышленность, как выразился Владимир Ильич, есть предприятия «последовательно-социалистического ти­па». Я дальше еще буду говорить о том, что отсюда отнюдь не вытекает, будто на этих предприятиях у ж е господствует полный социализм.

Что далее бесспорно? Бесспорно, по-­моему, в-третьих, то, что наиболее ясным примером госкапитализма в чистом виде Владимир Ильич считает концессии и аренду.

Вот эти три вещи бесспорны.

А что спорно или что хотят сделать спорным теперь? Спорно то, что госкапитализм будто бы сводится только к концессиям и аренде. Это поло­жение неверно. Это есть ревизия ленинизма. Это есть идеализация нэпа, идеализация капитализма. При этом забывают такую «мелочь», как свобода торговли, как существующая у нас форма распределения и потребления, как неизбежное нарастание капитализма из индивидуального крестьянского хозяйства. Вот действительно область спорная между нами.

Конечно, госкапитализм не отделен от социализма китайской стеной.

Владимир Ильич в одном месте говорит, что госкапитализм, это ­ «три четверти социализма», Поэтому надо постоянно иметь в виду и это замечание. Некоторые пытаются представить дело так, будто бы я, грешный человек, выдумал совсем недавно, что у нас преобладает система госкапитализма, что госкапитализм ­ самое характерное, самое основное в нашем строе, что такой постановки вопроса никогда не было у Владимира Ильича.

 

 

 

---

 

 

 

---

 

 

 

Товарищи, я позволю себе обратиться тут к одной статье тов. Бухарина, написанной им 8 февраля 1922 года. Накануне XI с'езда нашей партии, когда подготовлялись тезисы Ленина о профсоюзах, в специальном номере «Правды», посвященном этим тезисам, тов. Бухарин поместил статью на тему «Хозяйственные формы в Советской России». Первые же строки этой статьи говорят: «Складывающаяся у нас система хозяйственных отношений обозначается обычно термином «государственный капитализм».

Кем обозначается? Рабом божьим Зиновьевым? Нет, Лениным обозначается. Так писал т. Бухарин 8 февраля 1922 года в связи с тезисами ­Владимира Ильича о профсоюзах. Дальше Бухарин говорит: «Между тем хозяйственные отношения у нас настолько сложны, что они не укладываются в какое-­нибудь одно понятие». Он спорит против этого термина открыто.

Первые его строки начинались с констатирования факта, что складывающаяся в нашей стране система хозяйственных отношений, а не только концессии или аренда, у нас обычно обозначается термином «государственный капитализм». Это было весной 1922 года.

Вопросу о государственной промышленности тов. Бухарин посвящает в этой статье целый раздел.

Он ставит вопрос так:

«Предприятия пролетарского государства. Сюда относятся предприятия, национализированные пролетарским государством. Это ­ государственная монополия. Однако это вовсе не государственно-­капиталистическая монополия, и при государственно-капиталистической монополии собственник предприятия является буржуазия, «конституировавшаяся как государственная власть» (Маркс). У нас же собственником национализированных предприятий является рабочий класс, а так как характеристика способов производства определяется именно отношениями собственности, то совершенно ясно, что термин «государственно­-капиталистическое предприятие» отнюдь не приложим к предприятию, при надлежащему рабочему государству».

Слушайте дальше:

«С дрогой стороны, ­ говорит т. Бухарин, ­ такое предприятие ещё не является социалистической производственной единицей в строгом смысле этого слова, ибо понятие социалистического хозяйства предполагает строго проводимую планомерность всего хозяйственного процесса, тогда как у нас, в особенности при условиях новой экономической политики, момент планомерности отступает далеко на задний план перед моментом приспособлении к рыночной конъюнктуре».

Итак, Бухарин констатировал в этой статье следующее: во-первых, что у нас обычно наша система хозяйственных отношений называется «государственный капитализм». Это было при Владимире Ильиче. Во-первых, он лично не соглашается с этим. В-третьих, предприятия пролетарского государства он не считает государственно-капиталистическими, но тут же до6авляет, что они не являются социалистическими в строгом смысле этого слова. Последнее замечание очень важно, так как теперь наималейшая оговорка о том, что наши предприятия, будучи предприятиями последовательно­социалистического типа, в то же время, однако, не являются уже вполне, на все сто процентов, социалистическими, что надо видеть связь наших национализированных  предприятий со стихией рынка, с 22 миллионами индивидуальных хозяйств, ­ вызывает горячие нападки, вызывает самые тяжкие обвинения.

 

 

 

Такие указания теперь рассматривают, как вы знаете, не более не менее как «ликвидаторство», «безверие», «пораженчество» И т. д. Вот почему товарищи, я счел нужным напомнить вам об этом «ликвидаторском» заявлении самого т. Бухарина.

­Тов. Бухарин в своей статье, переходя к вопросу о предприятиях смешанного типа, пишет: «Совершенно ясно, что такого типа смешанные предприятия не являются государственно-капиталистическими предприятиями и в то же время не являются чисто пролетарскими предприятиями».

Теперь все как будто склонны признавать смешанные общества предприятиями государственно-капиталистическими. Но Бухарин оспаривал это положение. На этих Примерах вы можете видеть, кто отступает, кто путает, кто навязывает неправильную точку зрения, которая раньше была индивидуальной, но которую сейчас хотят сделать точкой зрения партии.

Тов. Ленин на ХI с'езде, через несколько дней после этой статьи т. Бухарина, говорил: «Жаль, что на с'езде нет т. Бухарина (не знаю, почему не было Бухарина, вероятно, он отсутствовал по болезни) (Бухарин: «Я был в Берлине»), хотелось мне с ним немного поспорить, но лучше подожду до следующего с'езда. По вопросу о госкапитализме наша пресса, вообще наша партия­, делает ту ошибку, что мы впадаем в интеллигентщину, в либерализм, мудрим насчет того, как понимать госкапитализм, и заглядываем в старые книги».

Тов. Ленин спорил на этом с'езде не с Бухариным, а с Преображен­ским, который в основном защищал ту же точку зрения. Этот спор достаточно всем вам известен, не буду его здесь напоминать.

Вот как обстояло дело. Вот почему приобретает такое большое значение заявление Н. И. Бухарина весной нынешнего 1925 года ­ заявление, которое, кажется, стало уже достаточно популярным из его статьи в «Красной Нови» (май 1925 г.), где он открыто говорит, что по двум вопросам из всех тех, по которым он спорил с Вл. Ильичем, он не согласен с ним до сих пор по вопросу о пролетарской культуре и по вопросу о госкаnитализме.

«Надо сказать, впрочем, ­ - продолжает тов. Бухарин, - что в вопросе о государственном капитализме Владимир Ильич сам расшифровал свою позицию в своих последних статьях о кооперации. Раньше у него, у Ленина, выходило так, что нет никакого социализма, что есть маленький островочек социализма, а все остальное ­ государствённый капитализм, и даже островочек этот затерялся».

У кого не сведены здесь концы с концами? Тов. Ленин де расшифровал, и вышло почти по Бухарину. Во­-первых, я вам читал, ч т о именно «расшифровал» Вл. Ильич. Он продолжает говорить о строе государственного капитализма. Во-вторых, если Владимир Ильич расшифровал, и так расши­фровал, что во всем будто согласился с тобой, Бухариным, то почему ты, Бухарин, заявляешь, что не согласен с ним до сих пор. Как мы можем поверить, что у Ильича якобы «выходило так, что нет никакого социализма, что есть маленький островочек социализма, а все остальное ­государственный капитализм, и даже островочек этот затерялся».

Если кто-нибудь по нынешним временам сказал бы что-либо такое про «островочек», то его не только пессимистом обложили бы, а уж не знаю, какое словечко нашли бы для него. Оказывается, Ильич был пессимистом.

 

 

 

­­ Нет совершенно иного выбора ­ тут две точки зрения: или - точка зрения Бухарина, или ­ точка зрения Ленина. Тов. Бухарин имея право защищать свою точку зрения ­ и он защищал ее. Вл. Ильич имел право крыть ­ и крыл его. Партия становилась на точку зрения В. И. Теперь, когда В. И. нет и Бухарин хочет свою точку зрения навязать партии, долг каждого из нас, здесь сидящих, тех, кто остается на позиции В. И., сказать: а вот В. И. думал так то и, по­-нашему, он был прав. Если по этому поводу будут кричать о пораженчестве, ликвидаторстве, безверии и т. д., ­ Пусть кричат сколько угодно. Не думайте, что можно кого-­либо в нашей партии этим запугать. Бросьте такие мысли, не запугаете никого. (Аплодисменты Ленинградской делегации)

Тов. Бухарин говорил в своей речи на московской конференции. если мы допустим мысль, что национализированные предприятия являются государственн­о-капиталистическими предприятиями, если мы это скажем то как мы можем повести кампанию по поднятию производительности труда?

Рабочие не станут тогда поднимать производительность труда на фабриках, которые не являются чисто-­социалистическими. Вот где действительно настоящий пессимизм. Но был еще больший пессимизм в словах нашего уважаемого председателя Алексея Ивановича Рыкова, когда он во своей речи на кpacнo-пресненском активе недавно сказал: «Я не чувствовал, к сожалению, ни на одном рабочем собрании, чтобы рабочий класс действительно осязал, что вот он дожил до того момента, когда начинают закладывать первые кирпичики нового социалистического общества» (А. И. Рык о в. Перед новыми задачами

Изд. «Московский­ Рабочий»­ 1926 г., стр. 42.) Я думаю что здесь-то и кроется пессимизм. Рабочие отлично чувствуют начало великого строительства.

Вот, говорят, есть такой провинциальный город Ленинград, в котором очень много «пораженцев». Я думаю, там вы моментально почувствовали бы, что рабочие ни капельки не сомневаются насчет того, что дожили до того момента, когда мы начинаем закладывать первые кирпичи социалистического строя».[…]

Итак, товарищи, я думаю, что бесспорным является то, что Ленин говорил о пяти укладах, и бесспорно то, что наша государственная промышленность, это ­ предприятия последовательно-­социалистического типа, но не вполне еще социалистические, как признавал это и Бухарин весной 1922 года, и, наконец, бесспорно то, что наиболее простым и ярким примером государственного капитализма в такой стране, как наша, являются концессии и аренда. Но столь же бесспорным для нас должно быть и то, что этим не исчерпывается государственный капитализм, что нельзя забывать о свободной торговле, о ее формах, о планировании и распределении, о возрастании капитализма из индивидуальных хозяйств. Нельзя забывать, что все это, поскольку оно подчинено контролю государства, ­ все это Владимир Ильич называл государственным капитализмом, называл условно, добавляя, что это ­ своеобразный государственный капитализм радикально отличающийся от государственного капитализма буржуазных стран, что он подчинен и ограничивается рабочим классом, пролетарским государством. Но вместе с тем Владимир Ильич говорил: для того, чтобы рабочие ясно видели, что капитализм у нас есть, для этого не нужно идеализировать и замазывать действительность.

 

 

 

---

 

 

 

Только так должны мы подойти к нынешним решениям». (Г.Зиновьев. Итоги XIV всесоюзной партконференции и III С'езда Советов СССР, изд. «Московский Рабочий», стр. 22-­23.)

Вот какое толкование давали мы резолюциям XIV конференции по свежим следам ее. Было ли другое тогда толкование? В том-то и дело, что было, и вот здесь начинается у нас расхождение. Другое толкование было незадолго до XIV конференции, и немедленно после неё, и во время самой XIV конференции. Другое толкование – то есть то, что мы оспариваем. Мы не оспариваем постановлений ЦК, но мы оспариваем решительно и будем до конца оспаривать другое толкование решений XIV конференции, которое мы счи­таем неправильным.

Другое толкование связано прежде всего с лозунгом «обогащайтесь».

Оно теснейшим образом связано с этим лозунгом, который был высказан, если не ошибаюсь, незадолго до конференции и который стати развивать особенно подробно после конференции. (голоса с мест: «А богатеющая деревня?») Тот, кто не понимает разницы между необходимостью богатеющей деревни и лозунгом «о6огащайтесь», тот трудно разбирается в элементарных для большевика вещах. (Аплодисменты Ленинградской делегации)

Я не буду, конeчно на с'езде раз'яснять эту разницу. Ее понять нетрудно. […]

Вслед за лозунгом «обогащайтесь» стали появляться и другие неправильные вещи рядом с ним. Вот, например, тогда же 6ыла придумана версия, что у Ленина было два стратегических плана – один в 1921 году, а другой в – 1923 году.

В «Большевике» Бухарин писал про Ленина­:

«Нам кажется, что, когда мы переходили к новой экономической политике, у тов. Ленина был при разрешении этой проблемы один стратегический план, а когда он писал свою статью о кооперации, т. е. оставлял нам последнее завещание, в смысле основ экономической политики, у него был другой стратегический план. Эти оба плана не есть абсолютная противоположность, они, конечно, связаны друг с другом.

... Этот первый стратегический план совершенно ясен. Нам нужно достигнуть социализма, т. е. планового хозяйства,- это есть наш идеал. Нам нужно сделать целый ряд уступок крестьянскому хозяйству, потому что крестьянин на нас напирает. Но мелкобуржуазная стихия - наш главный враг, мы должны ее преодолеть в союзе с крупным капиталистическим союзником - концессионным капиталом, государственным капитализмом -против мелкобуржуазной стихии. Кооперация в этом плане определяется как важнейшее звено государственного капитализма, потому что кооперация это есть такое звено, которое в первую очередь помогает капиталистическим элементам, кулацким элементам деревин. Но это не страшно. Мы припаяем эти элементы посредством кооперации к системе нашего государственного капитализма, регулируемого диктатурой пролетариата, и, таким образом, в состоянии будем, держа блок с этими капиталистическими элементами, преодолевать многочисленные миллионные атомы мелкобуржуазной стихии. Таков был этот план.

 

 

 

---

 

 

 

Председательствующий. Призываю к порядку.

Бухарин. Товарищи, я не хотел ровно никого обидеть. Это было бы смешно в такой серьезный момент... (Евдокимов: «Сказать, что обманули целую организацию. Это не обида?»). Повторяю: смешно в такой момент, придираясь к тому, что я сказал, пытаться помешать мне говорить. Это не соответствует серьезности момента, а я могу вам доказать по стенограмме речей, произнесенных на ваших районных конференциях и на гу6ернской вашей конференции, что выступавшие там ораторы определенно подчеркивали, что речь идет не о противопоставлении ими какой-­нибудь линии ЦК.

Это факт, а сейчас Вы демонстрировали своим содокладом, что вы противопоставляете свою линию линии ЦК. (Аплодисменты.) Если вы за линию ЦК, то совершенно непонятно, для чего нужен содокладчик.

Почему и для чего я все это говорю? Для того, чтобы весь с'езд и вы, товарищи из Ленинграда, поняли, что речь идет о тяжелейшем кризисе внутри нашей партии.

Итак, я говорю, что самый факт содоклада по отчету ЦК представляет собой явление громадной политической важности. У нас за последние годы были (тычки с оппозицией, но оппозиция никогда не требовала себе содоклада по отчету ЦК ЭТО показывает, насколько, действительно, сейчас остро положение и с какой большой серьезностью мы должны отнестись к той дискуссии, которая сейчас развернулась внутри нашей партии и которой сейчас охвачен XIV партийный с'езд.

­­Я должен, товарищи, сделать еще и второе замечание, касающееся различного рода практических мероприятий. которые нам предлагают. Нам говорят, что большинство ЦК повинно. в потаканий кулацким и прочим уклона­.

Прекрасно, что же вы предлагаете? Какие конкретные мероприятия? Что вы предлагаете нового в  области практических мероприятий, что вытекало бы из вашей позиции, с таким мужеством защищаемой вами?

В чем система ваших мероприятий, где они? Вот когда таким образом  поставить вопрос, мы сразу же натыкаемся на удивительное обстоятельство.

Поднят великий шум. Поставлена на ноги огромнейшая, великолепнейшая в общем организация, противопоставлены здесь, на партийном с'езде, два докладчика. А где же, спросим мы вас, ваши практические предложения по линии помощи бедноте, обуздывания кулака, по линии новых  мероприятий, ведущих к организации деревенской бедноты, или каких­-нибудь административных  или экономических мероприятий по отно­шению и против кулачества?

Мы этих практических предложений не видим, их нет. Вы подписали вместе с нами резолюции XIV партийной конференции, которые прошли единогласно.

Вы подписали вместе с нами, и резолюции октябрьского пленума, которые тоже прошли единогласно. Что могли мы предложить при зрелом обсуждении вопроса о помощи деревенской бедноте? Вы знаете, каковы главные решения, выдвинутые нами на очередь в этой области. Это ­ решения о материальном фонде для помощи бедноте, с одной стороны, о бедняцких группах в деревне с другой. А что же вы предлагаете сверх этого?

 

 

 

Впрочем, два предложения специфического свойства мы видим со стороны новой оппозиции.

Первое из них ­ в области работы комсомола и второе ­ в области регулирования состава нашей партии.

В области Комсомолка от них исходило предложение, которое гласило, что вокруг комсомола нужно создавать делегатские собрания из беспартийной середняцкой молодежи. Мы против этого возражали. (Голос  с  места: «Этого не было».) Будьте любезны выйти сюда на трибуну и сделать ваши заявления. Уверяю вас, что я не устал и вполне могу выдержать с вами словесный бой. Товарищи, такое предложение по работе комсомола, было и оно было отвергнуто большинством Центрального Комитета. Почему оно было отвергнуто? Потому, что мы считаем, что если бы мы сейчас стали организовывать середняцкую молодежь вокруг комсомола в особую организацию, хотя бы и группирующуюся вокруг комсомола, то при колоссальном росте активности крестьянства эта организация превратилась бы фактически хотим мы того или не хотим ­ в самостоятельный крестьянский середняцкий союз. А мы этого не хотим, потому что это может означать разрыв блока между рабочим классом и крестьянством, потерю пролетарского руководства. И если с этой точки зрения мы посмотрим на это упомянутое мною предложение, то, мы должны будем констатировать, что оно идет по линии капитуляции пролетариата перед мелкой буржуазией.[…]

У нас, товарищи, считали всегда основным вопросом вопрос о возможности при настоящих классовых силах при настоящих классовых сочетаниях  строить социализм в одной стране.

Какое отношение имеет этот вопрос к данному моменту? А он имеет ближайшее отношение. Товарищи, этот вопрос мы отчасти, уже дискутировали в предыдущих дискуссиях, потому что со стороны ряда товарищей, которые были в оппозиции в первой дискуссии, именно этот вопрос ставился в первую очередь. Для чего мы тогда вытащили теорию пер­манентной революции? Мы вытащили ее потому, что нам казалось, ­и я полагаю, что это совершенно правильно, ­ ошибки оппозиции таят в себе зародыш сом­нений в возможности строить социализм в нашей стране. Мы имели отрицание идеи строительства социализма вместе с крестьянством, при пролетарском руководстве им, отрицание, покоящееся на мысли, что крестьянство является абсолютным антагони­стом и даже контр­революционным «союзником» рабочего класса. При таком подходе совершенно естественно отрицать возможность строительства социализма в наше стране. Мы в этих дискуссиях вполне завоевали, мне кажется, для всей партии ясное и точное убеждение в том, что из-­за классовых различий внутри нашей страны, из-­за нашей технической отсталости мы не погибнем, что мы можем строить социализм даже на этой нищенской технической базе, что этот рост социализма будет во много раз медленнее, что мы 6yдeм­ плестись черепашьим шагом, но что все­-таки мы социализм строим и что мы его построим. По этому поводу у нас и разгорелся спор на одном из заседаний Политбюро, примерно ко времени XIV партийной конференции. Я здесь утверждаю, и это может подтвердить целый­ ряд свидетелей членов Центрального комитета, что тов. Kaмeнев, а за и тов. Зиновьев защищали на этом заседании ту позицию, что  мы не может строить до конца социализм из-за нашей технической отсталости.  Мы об этом спорили, мы из­-за этого вопроса ломали копья. Мы соглашались с ними, что гарантией от интервенции, от новой войны, от реставрации принесенной на штыках капиталистических армий, может быть только международная солидарность социалистической революции; но мы оспаривали со всей страстью выдвинутые ими положение, что мы должны погибнуть из-за нашей технической отсталости.

 

 

 

Мы считали, что это есть попытка стащить нас назад, на рельсы, которые мы уже прошли (голоса: «Правильно!»), на точку зрения, которую партия уже преодолела. Я должен сказать, что вся партия и весь партийный с'езд не могут сейчас удовлетвориться общими криками:

«А что это такое! Строительство социализма в одной стране, это ­ нацио­нальная ограниченность!» ­ и проч. Извольте расчленить, товарищи, этот вопрос. Он не стоит так просто, как думают некоторые простачки, как многим это кажется. Он стоит гораздо сложнее. Вопрос о невозможности социалистического строительства в одной стране, понимаемый как отсутствие гарантии этого строительства из­-за военно-интервенционной опасности, это ­ одно дело. А совсем, совсем другое дело, если ряд товарищей ставит вопрос таким образом, что мы не сможем справиться с трудностями строительного периода потому, что у нас отсталая техника, потому, что у нас отсталая экономика, потому, что у нас такое сочетание классовых сил, когда подавляющее большинство состоит из крестьянства. Вот в чем разница. ­Вот как стоял действительно вопрос. И этою нельзя никоим о6pa­зом затушевывать. А тов. Зиновьев, который написал книгу «Основы ленинизма» этот вопрос затушевывает, потому что у нею расчленения этого вопроса совершенно нет. А спор именно и был в этом расчленении. Если тов. Зиновьев действительно хотел «по чести» эту проблему разобрать, ­ а писал он книгу в высокой степени полемическую, а вовсе не академическую, и я абсолютно не делаю ему в этом никакого упрека, ­ то он должен был разобрать эти две струи, эти две отчетливо формулированные точки зрения, и не запутывать здесь публику. Я основываюсь на фактах и документах, а не на рассуждениях. Я основываюсь на факте спора, который был у нас в Политбюро, на тех поправках, которые внесли я и тов. Сталин и за которые мы боролись по этому вопросу. Так обстояло дело. […]

Теперь, после этого, на мой взгляд, основною вопроса ­ о возмож­ности строительства социализма в нашей стране ­ я перехожу к другому вопросу, к вопросу о нэпе. Тов. Зиновьев говорил здесь, потрясая изо всех сил рукой, что мы об'явим священную войну тем, которые отождествляют нэп с социализмом. Но мы не видим таких дураков. Я, по крайней мере, не встречал ни одного заявления, высказанного в литературе, на митингах, где кто-­нибудь отождествлял бы социализм и нэп. Кто сделал такие заявления? Это ведь вздор какой-­то.

Вы об'явили священную борьбу тем кто думает, что у нас кругом социализм, куда ни плюнь. Очень хорошо. Такую священную войну мы охотно поддержим. Но где вы нашли таких дураков, которые бы говорили, что у нас, куда ни плюнь, везде социализм? Я таких не знаю. Если здесь назовут документы на этот счет, а не просто будут оперировать одними словами, тогда можно спорить. Сейчас же это спор беспредметный. Вообще у тов. Зиновьева в его реферате есть два метода: притворяться, что «они» одни защищают всем известные вещи, и притворяться, что другие думают не то, что они думают. Тов. Зиновьев выходит на трибуну и говорит: мы об'являем священную войну тем, кто смешивает нэп с социализмом. Очень хорошо. Мы будем делать то же. Мы тоже буде­ бороться с теми, кто считает, что у нас кругом социализм, везде и всюду. Но когда вы просовываете пальчик и, указуя этим пальчиком, хотите, сказать или заподозрить или бросить тень по существу на определенных лиц, вы попадаете этим пальцем в небо. (С м е х. А п л о д и с м е н т ы.)

Позвольте сказать, какое у нас действительно есть различие. У нас есть различие, которое можно формулировать таким образом: у тов. Зиновьева и его ближайших друзей нэп трактуется почти исключительно как отступление. Я это утверждаю и могу доказать в любом месте, в любое время. У тов. Зиновьева везде, где говорится о нэпе речь идет об отступлении. Перелистывая книгу «Ленинизм», мы читаем: стр. 223 ­ отступление, стр. 226 ­ отступление, стр. 255 ­ отступление.

 

 

 

В качестве всеобщей формулы, которой он охватывает нэп, он употребляет следующее выражение: «Нэп есть самое широкое отступательное движение ленинизма». Правда, это не совсем понятно ни с точки зрения смысла, ни с точки зрения русского языка. Все­-таки речь идет об отступательном движении ленинизма, которым характеризуется нэп. А рассматривал ли тов. Ленин нэп только как отступление? Тов. Ленин рассматривал нэп как большой стратегический маневр, который включает в себя элемент отступления ­ раз, переорганизацию рядов ­ два, наступление перестроенным фронтом ­ три. (г о л о с а: «Правильно!». А п л о д и с м е н ты.)

Если вы обязательно хотите, чтобы каждое слово подтверждалось цитатами Ильича, я могу привести эти цитаты. А в период Генуи не заявлял ли Ильич, что наступление приостанавливается? (г о л о с а: «Заявлял».) Вы говорите: только отступление. А мы говорим: отступление, переорганизация и наступление. (Е в д о к и м о в  с  м е с т а: «И мы так ставим вопрос».) Так заставьте своего дорогого вождя, тов.Зиновьева, вставить это в свою книжку. (Смех, аплодисменты) Теперь я вас спрашиваю: а имеет ли этакая трактовка Зиновьевым нэпа связь с его неверием в возможность строительства социализма при нашей технической отсталости? Ясно. Международная революция затянулась. Мы отступаем, ну, и отступаем бесконечно. Отсюда эта замечательная идея навела на смертный грех и тов. Залуцкогo: раз международной революции нет, она затянулась, ­ - что осталось делать?

Ясное дело, остается одно ­ перерождаться. И, конечно, раз все люди смертны, все доступны перерождению, то этому перерождению доступен и Центральный Комитет. (Смех.) Тов. Залуцкий так и брякнул.

Вот как обстоит вопрос о нэпе.

Если на партийный с'езд решаются приходить и говорить: «Долой, ату тех людей, которые считают нэп социализмом, ­ - пожалуйста, все вам 100 % (как вы часто любите выражаться), все 100% нашего согласия. А если 6удете говорить, что нэп есть только отступление, то извините. Мы считаем, что мы ленинскую точку зрения защищаем, а не вы. Вы должны были зачеркнуть У Ленина несколько слов, что отступление приостановлено и т.д.

Зачеркнуть, как это делает тов. Зиновьев в своей книжке... (Шум.) Я знаю, что вы умеете кричать, вы доказали это блестяща. (Аплодисменты.)

Вот, товарищи, как обстоит вопрос о нэпе. Если бы вы мне показали, что на какой­ни6удь странице есть одно затерявшееся об этом словцо, это ничуть вас не спасет, потому что в решающих местах, когда вы трактуете­ основы нэпа, у вас этого нет.

В связи с э­тим вопросом встает и другой вопрос, пресловутый вопрос о государственном капитализме. Я не могу обойти молчанием этого вопроса. Тут, товарищи, производят совершенно определенную стратегическую диверсию. Диверсия эта заключается в том, что они хотят сбить партийный с'езд и с6ивают его с обсуждения вопроса так, как он стоит теперь, на вопрос, как он встал в 1921 году. Я не отрицаю цитат из «Красной Нови», пускай ,все товарищи признают, что в этом вопросе я ошибался, мне не привыкать стать. (Смех.) Но, товарищи, совсем плохо и никуда негодно, когда этой маской стараются заслонить вопрос, который является самым существенным вопросом текущего момента. Вы меня извините, но я обязан партийному с'езду сказать всю правду. В заявлении, которое здесь делает тов. Зиновьев, он говорит: «Мы вместе с товарищем Лениным утверждали, что наша государственная промышленность есть промышленность последовательно-социалистического типа». В декларации ленинградской конференции, обращенной к московской конференции, говорится: мы считаем вместе с тов. Лениным, что наши государственные предприятия суть предприятия последовательно-социалистического типа. И московской конференции бросается обвинение, которое гласит, что вздорным является обвинение, будто некоторые из ленинградских руководителей подходили ­ вопросу иначе. Я берусь за руководителей и смотрю, что они говорят; беру тов. Залуцкогo, особенно интересного по последовательности своих мыслей. Он не верит в наше строительство, он считает, что мы перерождаемся, и соответствующим образом оценивает... (Ш у м.) Тов. Бакаев, вы очень храбрый человек, я это знаю, вы очень шумели в Баумановском районе.

 

 

 

Я беру брошюру тов. Залуцкого и читаю:

«Мы делаем только первые шаги к подходу превращения современного переходного предприятия «социалистического типа», но работающего еще на началах «государственного капитализма», в подлинно-социалистическое предприятие... То, что мы имеем сейчас в основном, пока есть то, что В. И. Ленин называл государственным капитализмом»... […]

Что же, эта формулировка есть то же самое, что «предприятия последовательно-социалистическогo типа», или нет? Ну, товарищи, у вас здесь никакого выхода нет, потому что тов. Залуцкий сам сознался в своей ошибке.[…] Тов. Залуцкий писал:

«...После того, кoгдa я увидел в «Правде» целый ряд статей по этому вопросу, мне стала ясной неудачность отдельных моих формулировок. И я признаю их ошибочность». (Залуцкий ­ «Ленинградская Правда» от 13/ХII) .

Крыть-то вам уж нечем. Неудачность вашей позиции заключается в том, что вы теперь от прежней формулировки отказались и приняли формулировку: «последовательно-­социалистические предприятия», т.­e. сдали всю свою позицию целиком,  а потом приходите и говорите с невинным видом, что вы ничего плохого не говорили и ни от чего не отступили.

Если вы говорите, что вы ни от чего не отступили, то зачем тов. Залуцкий говорит, что он признал какую-то ошибку? А если он признaл ошибку, то будьте любезны сказать, что вы отступили.

Вот как обстоит вопрос относительно тов. 3алуцкого.

Я перехожу теперь к тов.Зиновьеву, который здесь говорил, что «мы» - де все за формулу: «последовательно-­социалистические предприятия». Тут я прежде всего обнаруживаю, что у тов. Зиновьева в его книге «Ленинизм» в главе о госпромышленности ничего о последовательно-социалистическом типе наших госпредприятий нет. Почему такой фокус случился? В «Истории

РКП» нет крестьянства, а тут нет предприятий последовательно-­социалистического типа. Почему тов. Зиновьев претендует на стопроцентный ленинизм, а в своей книге скрывает от партии мнение  Ленина? Мне кажется, что так обращаться с Лениным ­– немножечко бесцеремонно. Можно цитаты надергать как угодно, но это не значит обращаться с ними так, как это подобает.

Главное место у тов.Зиновьева которое гласит о государственных предприятиях, изложено следующим образом:

«Разве даже в современных наших государственных трестах, в их операциях, в их системе работы, в их окружении и т.д. и даже в нашей современной кооперации нет элементов капитализма? Разве рабочие, крестьяне, народ не видят, не чувствуют этого?  Разве не почувствуют рабочие всей фальши, если мы будем преподносить им сладенькие фразы о том, что это и есть социализм?» 

 

 

 

(Зиновьев. «Ленинизм», стр. 254.)

Так гласит главное место книги тов. Зиновьева насчет нашего государственного капитализма. Разумеется, у нас элементы капитализма есть всюду, и никто этого отрицать не будет. Напрасно т.Зиновьев вытаскивал здесь мою старую статью в доказательство того, что я тогда был умнее, а теперь перестал будто бы понимать. Я напомню лишь о моей другой, недавней, статье – об Устрялове, где я к этому вопросу подошел.

Я перейду к разбору этой цитаты. Решающего места о последовательно­ социалистических предприятиях  нет, и тут опять тов. Зиновьев, очевидно, был голоден и скушал его. А затем следующее место: «сладенькая фраза о том, что , «это» - «­социализм». Выходит, что Ленин занимался «сладенькими фразами» Тут ничего понять нельзя.

Затем я считаю себя обязанным вскрыть уже совершенно недопустимую вещь, которую проделал тов.Зиновьев. Тов. Зиновьев ссылается в своей книжке на резолюцию ХI с'езда о профсоюзах. Тов. Зиновьев прямо говорит, - и заметьте, каким назидательным тоном, тоном не допускающим возражений, стопроцентно назидательным тоном.

«Без иллюзий, без самообмана! Госкапитализм назовемте гocкапитализмом. В резолюции Ленина «Роль и задачи профсоюзов в условиях новой экономической политики», принятой ХI с'ез­дом РКП (1922 г.), мы находим специальный параграф (­ §2), который так и озаглавлен: «Государственный капитализм в пролетарском государстве и профсоюзы». Это есть решение с'езда партии. Остаться в вопросе о госкапитализме полностью на точке зрения Ленина – значит звать пролетарский авангард к тому, чтобы неустанной работой превратить госкапитализм с растущими элементами социализма в подлинный социализм, значит будить его бдительность, значит вести его от низшей ступени к высшей» (Зиновьев. «Ленинизм», стр. 258.)

 Что эта цитата утверждает? В этой цитате Зиновьев по сути дела говорит, будто в резолюции о профсоюзах Ленин прямо заявлял, что наши предприятия ­ государственно-капиталистические предприятия­, весь строй тоже госкапиталистический, и будто всякий, кто против этого протестует, отходит от ленинизма.

Я вначале, когда прочел, подумал: действительно -­ странное дело. Полез в протоколы с'езда. Оказалось, что... гм... произошла небольшая «передвижка». Я беру это место и читаю так, как оно есть: «§2. «Государственный капитализм в пролетарском государстве и профсоюзы». Это заглавие параграфа. А дальше идёт:

 «Пролетарское государство, не изменяя своей сущности, может допускать свободу торговли и развитие капитализма лишь до известной меры и только при условии государственного регулирования (надзора, контроля, определения форм; порядка и т. д.) частной торговли и частнохозяйственного капитализма. Успех такого регулирования зависит от госвласти, но ещё больше от степени зрелости пролетариата и трудящихся масс вообще, затем от уровня культуры и т.д. Но даже при полном успехе такого регулирования противоположность классовых интересов труда и капитала остаётся безусловно.   Поэтому одной из самых главных задач профсоюза является всесторонняя и всемерная защита классовых интересов пролетариата и борьба его с капитализмом».

(Резолюции и постановления XI с'езда РКП (6), стр. 486: «Государственный капитализм в пролетарском государстве и профсоюзы», ­ §2.)

 

 

 

Я спрашиваю вас, где здесь ответ на вопрос, что такое наши государственные предприятия? Этого что-то нет. Почему этого нет?  Потому что дальше следует еще параграф, название которого гласит: «Государственные предприятия переводимые на так называемый хозяйственный расчет, и профсоюзы».  Вы понимаете в чем дело? У Ленина здесь дано перечисление: вот капиталистические хозяйственные предприятия, - в отношении их позиция должна быть такая-то; вот государственные предприятия, - позиция такая-то; вот другие предприятия, - позиция профсоюзов должна быть такая-то. А тов. Зиновьеву кто­-нибудь из секретарей нарезал цитат и не посмотрел, что дальше следует. А он эту цитату ­ бабах! (Смех.) Мы полагаем, что если серьезно относиться к Ленину и серьезно относиться к тем резолюциям, которые   Ленин писал, то нужно хотя бы мельком эти резолюции перечесть. Если бы тов. Зиновьев прочитал эту резолюцию и увидел бы, что за этим параграфом следует другой, тогда он не попал бы в эту скверную историю. Ведь не могу же я предположить, что он сознательно это сделал или что он резолюцию читал и ее не понял. Получ­ается только один вывод: что он резолюции не читал. Поэтому мы должны прямо сказать: не читал Ленина ­ не излагай его идей другим!

­Теперь, товарищи, как дальше обстоит дело с тов. Зиновьевым? Тов. Зиновьев в главных местах своей книги не изложил мнения Ленина о последовательно-социалистических предприятиях, в других главных местах своей книги просто неловко обошелся, мягко выражаясь, с резолюциями XI с'езда партии; и напрасно он теперь стал в грозную позу и кричит: если вы отказываетесь от этих неправильно сформулированных цитат из Ленина, то вы тащите партию назад.

Никуда это не годится, ничего из этого не выходит!

Дело, однако, не только в литературных произведениях и учебниках, которые в учобе партии и ее воспитании играют, однако, большую роль. Дело идет и о некоторых партийных документах. Вот у нас тезисы о молодежи, которые были написаны мною. Там был следующий пункт:

«Совершенно не случай­но... что остатки разбитых революцией партий... рисуют наши социалистические по своему т­ипу госпредприятия как просто капитализм или ту или иную форму государственного капитализма»... [Тезисы Бухарина о молодежи к XIV с'езду РКП(б).]

Тов. Зиновьев два битых часа боролся, чтобы мы вычеркнули «либо ту, либо иную форму государственного капитализма». Почему? Потому что он считал, что госкапитализм в буржуазном смысле слова для наших предприятий не годится, а «госкапитализм при пролетарской диктату­ре», о которой не написано учебников для наших школ, этот госкапитализм и есть наши предприятия; поэтому он смертельно боролся против этой формулировки и голосовал против нее.

А потом сюда выходит и говорит, что мы всегда были в том согласны, что наши госпредприятия являются социалистическими. Так ведь играть нельзя.

Это несерьезно. Мы можем иметь серьезные разногласия, можем ошибаться, будем ошибаться, но нужно все­-таки передавать правильно то, что пишет Ленин, правильно цитировать, правильно передавать мысль противника и сознаваться в том, что сам говорил ранее.

 

 

 

---

 

 

 

---

 

 

 

 

1-4-22

Крупская:

«Товарищи, последние две недели каждый из  членов партии чувствовал себя чрезвычайно тяжело. У каждого члена партии являлось опасение, что авторитет нашей партии может быть поколеблен. Товарищи, наша партия пользуется исключительным авторитетом. Но этот авторитет покоится не на внешней дисциплине, он покоится на том, что вся партия убеждена в том, что линия которую берет партия, правильна и что никакой другой линии взято быть не может.

В прежние времена наша партия складывалась в борьбе с меньшевизмом и эсерством, в спорах с ними у членов партии складывалось убеждение, что именно большевистская линия ­ наиболее правильная линия. Теперь, товарищи, мы живем в других условиях. Нам нужно как-то иначе вырабатывать коллективное мнение партии. Большинство товарищей работает в очень разных условиях и разных областях работы, и поэтому они видят действительность С несколько разных точек зрения. Надо как-то дать возможность этим точкам зрения выявиться. Это необходимо не только для отдельных членов партии, это необходимо для правильного нащупывания партийной линии. […]

Позвольте, товарищи, перейти к тому, что составляет п­редмет спора. […]

Из лозунга т. Бухарина «обогащайтесь», который давал неправильный классовый подход к вопросам деревни, вытекало другое. Вытекала неправильная оценка нэпа. Стали толковать нэп очень расширительно. Влади­мир Ильич определил нэп, как капиталистические отношения, которые мы допускаем в нашу хозяйственную жизнь на известных условиях. Мы можем допустить капиталистические отношения потому, что пролетариат завоевал ряд командных высот. В руках пролетариата находятся и законодательство, и пресса, и могущественная организация рабочего класса, и такие командные высоты, как монополия внешней торговли и т. д. Нэп является в сущности капитализмом, допускаемым на известных условиях, капитализмом, который держит на цепи пролетарское государство.

Такое понимание нэпа всегда было у партийных товарищей. Но вот после лозунга т. Бухарина началось другое толкование нэпа. Я совершенно согласна, когда говорят, что надо расширить нэп на деревню, потому что в деревне до сих пор еще много пережитков военного коммунизма. Но надо расширять на деревню именно нэп, т.е. капиталистические отношения, которые ограничиваются и нашим законодательством, и определенной организацией и которые держатся на цепи. А когда у нас толкуют таким образом расширение нэпа на деревню, что нельзя отстаивать интересы батрака, то это называется не нэп, а капиталистические отношения, ничем не ограниченные.

И вот против неправильного понимания нэпа и выступал ряд товарищей, и я в том числе.

Стали у нас говорить и о другом, о том, что надо нэп распространить на нашу внешнюю торговлю. Мелкий хозяйчик, крестьянин, свободно торгующий своим хлебом, он, конечно, рассматривает монополию внешней торговли как нечто стесняющее его права. И вот, товарищи, мы, присутствовали, при том, как на пленум ЦК представлены были тезисы т. Стецкого, которые ослабляли, по существу дела, монополию внешней торговли. ЦК снял эти тезисы и линию взял другую, линию правильную, на с6лижение Внешторга и Bнутритopгa. Но самая возможность хоть малейшего прорыва нашей командной высоты ­ монополии внешней торговли, внушала, конечно, определенные опасения и желание, чтобы линия партии в смысле определения того, что такое нэп, была вполне ясно высказана. Поэтому, товарищи, вы видите, что нельзя было не говорить о лозунге т. Бухарина, хотя он от него и отрекся.

 

 

 

Теперь я остановлюсь на другом ­ на тех разногласиях, которые были у т. Бухарина с т. Лениным.

В четвертом «Ленинском сборнике» вы найдете две записочки, которые передал т. Бухарин в Институт Ленина. В этих двух записочках, которыми обменялись Владимир Ильич и т. Бухарин на заседании Политбюро, видно очень яркое различие в их подходе к оценке текущего момента.

Владимир Ильич в записке т. Бухарину так характеризует наш современный строй: «Это ­ капитализм плюс социализм». Что отвечает на это тов. Буха­рин? Тов. Бухарин говорит: «Вы злоупотребляете словом «капитализм», надо говорить о социалистической диктатуре пролетариата». Конечно, тов. Бухарин не мог отрицать, что в нашем строе есть элементы от старого капитализма, и тут интересны эти записки, главным образом, по своему методу подхода. Как мы должны переходить от капитализма к социализму?

­Только путем того, что капиталистические отношения будут преобразовываться и перерастать в социалистические. И Владимир Ильич считал всегда нужным вот эту сторону дела -­ нео6ходимость преодоления капиталистических элементов нашего хозяйства ­ выдвигать на первый план. Говорить о нашей социалистической диктатуре ­ - это значит говорить то, что все знают, то, что добыто борьбой; но если не говорить при этом об элементах капитализма, которые остались в нашем хозяйстве, ­ - это значит замалчивать основную трудность, ту трудность, которую надо преодолеть в борьбе за социализм. И как раз к этому же моменту (мы это тоже видим в IV сбор­нике) относятся разговоры Владимира Ильича с тов. Лежавой, как раз по вопросу о кооперации. Именно тогда, перед Х с'ездом (к этому времени относятся эти записки), Владимир Ильич старался нащупать ту хозяйствен­ную форму, через которую будет итти перерастание капиталистических отношений в социалистические. Он уже тогда видел в кооперации именно тот путь, который даст нам возможность от капитализма перейти к социализму, преобразовать все наши отношения. И в своей брошюре «О прод­налоге», относящейся к 1921 году, Владимир Ильич с особенною настойчивостью вскрывает эту роль кооперации. В этой брошюре он не только говорит о концессиях, он говорит е этой брошюре чрезвычайно много и о кооперации. Что он там говорит о кооперации? он говорит: кооперация мелких хозяйчиков, это ­ - кооперативный капитализм, но на известной стадии развития этот «кооперативный капитализм» перерастает в нечто другое по существу дела, перерастает в социалистические отношения. Когда от мелкого производства кооперация переходит к крупному производству, этот процесс и совершается. И эту самую мысль Владимир Ильич повторяет и в своей статье «О кооперации». Только цели брошюр «О продналоге» и «О кооперации» ­ - различны. Цель брошюры «О продналоге» была ­ - доказать, обосновать необходимость новой экономической политики, необходимость итти именно этим путем, а цепь брошюры и цель статьи «О коопера­ции», написанной в ­1923 году, была другая ­ подчеркнуть, что мы обращаем недостаточное внимание на это. И вот, когда тов. Бухарин начинает утверждать, что у Владимира Ильича был не один, а два стратегических плана, он очень ошибается. Его точка зрения вульгарно излагалась на московской партконференции в таком виде: Владимир Ильич расходился с Бухариным.

Он уточнял свои определения и уточнил их до того, что его точка зрения совпала с бухаринской. Это не точная цитата, но смысл одной из реч­ей был именно таков. Ну, хорошо, скажем, какая беда в том, что мы будем говорить о социалистической диктатуре пролетариата, не упоминая, не подчеркивая опасности капитализма, не подчеркивая необходимости энер­гичной борьбы за то, чтобы капиталистические формы перерастали в социалистические? Какая в этом беда? Не на каждом же шагу употреблять слово «капитализм», тыкать в глаза капиталистическими отношениями.

 

 

 

Беда в этом та, что, говоря о социалистической диктатуре пролетариата, не упоминая о капиталистических отношениях, мы идеализируем наш строй­

­Вы знаете, что успехи нашей промышленности всем нам немножко вскружили голову. Каждый из нас не только радовался этим успехам промышленности, но каждого из нас охватил своеобразный партийный шовинизм: вот как мы великолепно растем, вот как мы великолепно побеждаем!

И вот это утверждение тов. Бухарина о двух планах Владимира Ильича и замалчивание известных капиталистических отношений ­ оно совпало с этим общим увлечением. Это стало увлечением не только тов. Бухарина, но и общим. Мы все переоценивали с чувством гордости наши успехи на экономическом фронте. А результат? Результат ­ потеря известной трезвости мысли в этом направлении. Хозяйственные органы у нас просчитались. В какую сторону они просчитались? Они переоценили нашу возможность регулировать рынок; они недооценили, просмотрели некоторые факты. […]

Крупская. Я хотела еще остановиться на следующем. Мне кажется, мы недостаточно обращаем внимания на одну сторону. В статье Владимира Ильича «О кооперации» центр внимания направляется на культурную pa6­оту, на то, чтобы в кооперации принимала действительное ­участие широкая масса населения. Вопрос об участии масс населения в борьбе и строительстве социализма является основным вопросом нашей партии. Мы знаем, что когда­-то у Маркса с Лассалем были расхождения именно по этому вопросу. Именно Маркс выдвигал на первый план необходимость вовлечения широких масс в борьбу за социализм. И традиции нашей партии все таковы, что борьба масс у нас всегда выдвигалась на первый план. Особенность учения Владимира Ильича заключается в том, что он этот принцип применял не только ко всей борьбе в старой форме, но и к той новой борьбе, которая выражается в строи­тельстве социализма. Его план строительства Советской власти, все его высказывания подчеркивали необходимость вовлечения масс в эту работу. «Социализм живой, это ­ - создание самих народных масс», ­- говорил он. И вот мне кажется, что мы теперь этот вопрос отодвигаем несколько на задний план. Тов. Бухарин, например, в своей, получившей такое большое распространение, брошюре «Путь к социализму» говорит, что классовая борьба у нас теперь выражается в классовом законодательстве, системе налогового обло­жения, мероприятиях на помощь бедноте и т. д. Это, конечно, правильно, но, наряду с ­этим необходимо было сказать о том, как же массы должны принимать участие в этой борьбе. […] Одна из основных задач нэпа ­ путем поднятия промышленности воссоздать, собрать воедино, сплотить пролетариат. И я думаю, что то, что мы наблюдаем сейчас, что является результатом новой экономической политики, ­ это «собирание» пролетариата, поднятие его активности. Это ­ факт громадной важности, это факт, который позволяет нам в дальнейшем гораздо легче нащупывать правильную, партийно-­выдержанную коммунистическую линию.

[…] С абстрактно­-политической точки зрения наша госпромышлен­ность, конечно, ­ социалистическая, но если мы будем говорить, обращаясь к массам, без всяких оговорок, что она социалистическая, и как раз будем говорить этим кадрам, вновь вступающим, то может создаться впечатление что мы считаем нашу госпромышленность идеалом, что больше бороться не за что, что мы не призываем этих вновь вливающихся рабочих вместе со старыми кадрами работать над тем, чтобы нашу госпромышленность сделать до конца социалистической. […]

 

 

 

---

 

 

 

 

1-4-23

---

 

 

 

 

1-4-25

---

 

 

 

---

 

 

 

1-4-29

Сокольников:

«Товарищи, тот ряд вопросов, который всплыл теперь на с'ездовской дискуссии, для очень многих представляется рядом вопросов новых и плохо освещенных, мало разработанных в предс'ездовской дискуссии.

Это так в действительности и обстоит. В самом деле, до с'езда вопросы, которые мы теперь здесь обсуждаем, никакому обстоятельному и детальному обсуждению в организациях партии не подвергались, и мне ка­ется, что это обстоятельство, конечно, затрудняет нам работу на с'езде. Это о6стоятель­ство, во всяком ­случае, показывает, что, когда меньшинство ЦК обвиняют в том, что оно ответственно за вынесение этих вопросов на расширенное обсуждение, это неправильно. Я должен сказать со всей определенностью и решительностью, что никакою намерения вынести эти вопросы на расширенное обсуждение на с'езде у нас в действительности и не было. Обсуждение на с­'езде, ­ как нам говорят, -­ возникло вследствие того, что ряд спорных вопросов обсуждался в ленинградской организации. Но, я думаю, всякому из нас должно быть понятно, что обсуждение этих вопросов в ленинградской организации ни в какой степени еще само по себе не может предрешить вынесение этих вопросов на партс'езд. Неужели, в самом деле, наш ЦК мог чувствовать себя поколебленным этим обсуждением вопросов в ленинградской организации? Я думаю, что ЦК нашей партии может вполне спокойно отнестись к тому, что одна из организаций, хотя бы и крупнейшая, критикует тот или другой пункт политики ЦК партии. Положение в действительности изменилось только тогда, когда по докладу членов Политбюро ЦК на московской конференции была вынесена резолюция, которая ряд других чл­енов Политбюро ЦК пост­авила в такое положение, как будто они находятся вне рядов ленинизма.

После того, как по докладу члена Политбюро и членов ЦК выносится резолюция московской конференции о том, что определенные взгляды составляют ­ - вы хорошо знаете эти термины ­ - ликвидаторство, пораженчество, аксельродовщину и т. д., ­ после этого действительно этой резолюцией поко­леблено было то единство большевиков, которое мы соблюдали, которое мы хотели полностью соблюдать на нашем партс'езде.

Товарищи, я думаю, всякий понимает всю непропорциональность и всю несоизмеримость между такими фактами, как выступление нескольких товарищей в Ленинграде в защиту своей точки зрения и выступление московской партконференции с резолюцией, которая представляла собой ­ - всякий это понял - не выступление того или другого отдельного оратора, а выступление самого ЦК перед с'ездом. Я думаю, что защититься от того, что говорилось на ленинградской конференции, можно было речами на московской конференции, статьями в прессе и т. д. Но нужно ли было выступление ЦК, который поставил себя в положение стороны, об'являющей часть своих членов и часть членов Политбюро виновными в таких грехах, как пораженчество, ликвидаторство, безверие и т. д.? Резолюция московской парткон­ференции принята была с ведома ответственейших членов Политбюро и ЦК.

Именно она проводила черту между ленинцами, и по обе стороны этой черты оказались противоставленными члены Политбюро и ЦК. И из этого вытекло обсуждение вопроса на партс'езде и содоклад.

 

 

 

­Теперь, хотя нашей партии и с'езду приходится обсуждать эти вопросы, повторяю, в обстановке, которая не­ соответствует той, которая нужна была бы для полной проработки этих вопросов, все же, конечно, теперь нужно попытаться хотя бы в основном  уяснить эти разногласия.

Это делалось здесь, на с'езде. Что касается меня, то я хотел бы ограничить свою задачу выяснением, прежде всего, того, в какой связи эти спорные вопросы находятся с нашей хозяйственной практикой.

Действительно ли спор, который здесь ведется, не имеет никакого практического значения? Имеет. Речь, очевидно. идет не о том, как здесь предлагали понимать некоторые товарищи, что здесь, на с'езде, выступающие должны предлагать конкретные мероприятия по советской линии. Не так это делается. Мы должны наметить на с'езде основную линию, исходною позицию, а дальше уже будем развивать ее по советской и партийной линии.

Эту основную линию, связанную с практическими задачами, нужно наметить. Я думаю, что под псевдонимами тех вопросов, которые здесь обсуждались, в действительности обсуждается или подготовляется о6суждение трех основных вопросов экономического и вместе с тем и политического порядка.

Эти три вопроса суть следующие: степень зрелости социалистических элементов в нашем хозяйстве, ­ - раз. Это есть один из основных вопросов, и при различной оценке степени этой зрелости социалистических элементов даны разные практические линии в хозяйстве и политике. Второй вопрос, ­ - какой сдвиг в отношениях между городом и деревней несет растущая дифе­ренциация, растущее расслоение в деревне. Того, что это расслоение идет, теперь уже никто не отрицает. (Голос: «Когда это отрицали?») Об это­ же был спор; во всяком случае в вопросе о пределах этой диференциации, о характере ее и до сих пор у нас полной ясности нет.

Третий вопрос, это ­ вопрос о том, как установятся отношения между советским хозяйством и внешним рынком. Это третий вопрос, в который упирается сейчас наше хозяйство.

Первый вопрос, ­ о степени зрелости социалистических элементов в нашем хозяйстве, т.е. вопрос, который имеет для нас огромное значение, обсуждается под псевдонимом вопроса о госкапитализме и социализме.

Постановка вопроса о госкапитализме и социализме была дана в спорах между Бухариным и Лениным. Тов. Бухарин сформулировал свою точку зрения совершенно отчетливо. (Голос: «Нам это известно!») То, что я процитирую вы не слышали. Тов. Бухарин свою точку зрения сформулировал так, что он отрицал... (г о л о с: «Когда формулировал?») Я читаю: «Николай Бухарин. «Экономика переходного периода», госиздат, Москва, 1920.

Я беру именно теоретический труд Бухарина: в нем формулировка его наиболее продумана.

 «Так как государственный капитализм есть сращение буржуазного государства с капиталистическими трестами, то очевидно, что не может быть и речи о каком бы то ни было «государственном капитализме» при диктатуре пролетариата, которая принципиально исключает такого рода возможность». (Н. Бухарин «Экономика переходного периода». Часть 1.)

 

 

 

Вот постановка вопроса. Тов. Бухарин исключает всякую возможность государственного капитализма при диктатуре пролетариата вообще. Я думаю, что действительно мы зря даже спорили бы по этому вопросу, если бы у нас были сомнения в вопросе, может пи вообще быть государственный капитализм­ при диктатуре пролетариата или не может быть. Точка зрения тов. Бухарина состояла и состоит в том, что государственный капитализм немыслим вообще при диктатуре пролетариата.

Я позволю себе теперь процитировать еще десять строчек из одной работы тов. Ленина и больше по этому вопросу цитатами вас утомлять не буду.

Тов. Ленин В своей статье «О левом ребячестве и мелкобуржуазности» вопрос этот ставил таким образом:

«Чтобы еще более разъяснить вопрос, приведем прежде всего конкретнейший пример государственного капитализма. Всем известно, каков этот пример: Германия. Здесь мы имеем "последнее слово" современной крупно-капиталистической техники и планомерной организации, подчиненной юнкерско-буржуазному империализму. Откиньте подчеркнутые слова, поставьте на     место государства военного, юнкерского, буржуазного, империалистского тоже государство, но государство иного социального типа, иного классового содержания, государство советское, т.-е. пролетарское, и вы получите всю ту сумму условий, которую дает социализм».

Тов. Ленин в этой же статье приводит ряд примеров государственного капитализма: хлебная монополия, подконтрольная торговля, буржуазные кооператоры.

Как обстоит депо теперь у нас? Для того, чтобы отдать себе отчет в том, с какими элементами в хозяйстве мы имеем дело, нельзя, конечно, ограничиваться отсылкой нас только к промышленности. Мы имеем на ряду с промышленностью сферу государственного хозяйства, далеко не покрывающуюся термином «промышленность»: железные дороги, внешняя торговля, внутренняя торговля, кредитная система.

И вот, я спрашиваю вас: с того момента, как железные дороги, бывшие госудаpcтвeнным предприятием при царе, переходят в руки новой власти, рабочей власти, ­ что, с этого момента железные дороги в самом деле становятся социалистически организованной хозяйственной единицей? Нет. Даны лишь условия для развития социализма, как пишет т. Ленин. И я думаю ­ ­это нужно подчеркнуть со всей силой, ­ что никому из нас не может, как кажется, представиться возможным утверждать, что, оставляя в стороне же­лезные дороги, которые были государственным предприятием и до нашей революции... (голос с места: «Kaкого государства?».) Царского государства тов. Ленин пишет: пример ­ германия. Поставьте на место юнкерского, буржуазного, империалистского государства, государство другого типа  и вы будете иметь сумму условий, которая дает социализм. Вы будете иметь предприятия, которые принадлежат государству, и так как это государство - рабочее государство, то этим обеспечен социалистический тип предприятия, т.­е. даны условия для безболезненного, мирного, без новой революции, без новой борьбы за власть развития к социализму. И по Ленину точно так же, как буржуазная революция перерастает в социалистическую революцию, точно так же частный капитализм через государственный капитализм, при условии диктатуры пролетариата, перерастает в социализм. И мы находимся в этом процессе перерастания, постепенного отмирания капиталистических элемен­тов и усиления элементов социалистических. Не может быть сомнения в том, что хотя бы один завод сейчас у нас может быть назван полностью социали­стически организованным. Имеются ли у нас такие предприятия, которые будто бы уже сейчас полностью социалистические? Нет, даже в промышленности. (голос с места: «А железные дороги куда вы отнесете? к госкапитализму?») Но я беру не только область промышленности, я спра­шиваю вас всех: как организована наша внешняя торговля? Наша внешняя торговля ведется как государственно­- капиталистическое предприятие. Так же точно, по характеристике тов. Ленина, хлебная монополия 1918 года была го­сударственно-­капиталистическим предприятием. Наши внутренние торговые о6щества так же ­ - государственно­-капиталистические предприятия. И я должен сказать, товарищи, что государственный банк является точно так же государстве­нно­-капиталистическим предприятием. Наша денежная система? Наша денежная система основана на том, что в советском хозяйстве, в условиях строящегося социализма, взята денежная система, проникнутая принципами капиталистической экономики. И задача и тут состоит­ во всех этих отраслях ­ в том, чтобы в условиях диктатуры пролетариата организо­вать хозяйство таким образом, что6ы  происходило увеличение социалисти­ческих элементов, происходило строительство социализма. Это все элемен­тарно. Нужно только удивляться, как у нас по этому вопросу возникает дискуссия.

 

 

 

Но если отрицать вообще возможность государственного капитализма при диктатуре­ пролетариата, если отрицать то, что установление диктатуры пролетариата и захват власти вовсе не означают тем самым коренной перестройки всей экономики, а означают только переход собственности к новому государству, в руки другого класса и обеспечение условий для социалистического хозяйства, ­ если это понять, тогда нам становится ясно, что нужен целый ряд лет на то, чтобы постепенно государственно-­капиталистическая организация перерастала в социалистическую, чтобы элементы частного капитализма отпадали. Нам говорят, что мы должны дать отчет рабочему в том, что представляет из себя та фабрика, на которой он работает. Она представляет собой фабрику государственную принадлежащую рабочему государ­ству, которое строит социализм. Мы можем сказать, что этот тип отношений является типом отношений социалистических; а насколько этот тип развернул свои возможности, насколько достигнута действительно социалистическая «сущность», ­ вот это совершенно другой вопрос.

Я должен обратить ваше внимание на то, что когда говорят о нашей социалистической промышленности, то забывают иногда одно: мы должны рассматривать эту социалистическую промышленность не в статическом, неподвижном виде ­ или когда мы подходим к отдельному предприятию, мы должны брать это предприятие не как остановившееся, мы должны брать его топь ко на ходу, т.­е. в процессе производства и воспроизводства. Но в процессе воспроизводства принимает участие не только государство, но и частный капитал. Наша социалистическая промышленность обеспечивает себе возможность воспроизводства в настоящее время при условии участия частного капитала в этом воспроизводстве, потому что реализация продукции идет в настоящее время в значительной мере через частный капитал, и если бы мы попробовали выкинуть этот частный капитал из процесса воспроизводства, то мы имели бы обнаружение того, в какой степени в настоящее время мы имеем в лице частного капитала чужеродные капиталистические элементы, участвующие в хозяйственном процессе. И вся наша система хозяйства, поскольку она связана с товарным хозяйством, поскольку она связана с системой кредита, поскольку она насквозь проникнута денежными отношения, она связана с этими элементами товарного капиталистического хозяйства.

И поэтому я должен сказать, что если бы мы в самом деле сделали те практические выводы, которые вытекают из неправильного анализа структуры нашего хозяйства, данного тов. Бухариным, то мы наделали бы, грубейших ошибок. Я спрашиваю вас: разве не ясно всякому, что те вовсе не малы­ уроны, которые мы потерпели на хозяйственном фронте, нач­иная с этой осени, ­ что все эти уроны идут как раз по линии переоценки социалистиче­ской зрелости, переоценки возможностей для нас, для государственного хозяйства руководить всем народным хозяйством уже теперь? Именно по этой линии идут наши затруднения, именно от этого мы имели ряд частных кризисов, которые нас бьют и продолжают бить теперь. И было бы по меньшей мере странно, если бы мы в самом деле стали на такую точку зрения, которая неизбежно вытекает из неправильного анализа структуры нашего хозяйства, которая подводила бы теоретический фундамент под эти ошибки как раз тогда,  когда мы на практике убедились, как нас бьют эти ошибки.

Ошибочность планов хлебозаготовок, ошибочность экспертно-импортных планов, которая теперь уже привела к сокращению кредитных планов и к пересмотру плана развертывания нашей промышленности и в очень значительных размерах и к сокращению плана капитальных затрат нашей промышленности ­ отчего все это произошло? Это произошло от того, что мы переоценили наличные возможности твердого планового руководства, то мы переоценили значение своих планов, что мы хотели продиктовать ­такие планы хозяйства, которые благодаря огромным силам элементов товарно­анархических, элементов мелкокапиталистического характера в нашем хозяйстве оказались невыполнимыми. И опыт этой осени, и те затруднения, которые мы прошли, и те, которые мы сейчас имеем, - они говорят нам только одно: не переоценивайте зрелости социалистических элемен­тов в вашем хозяйстве, понимайте, в какой обстановке вы действуете.

 

 

 

(голос с места: «Наркомфин­ в первую очередь».) Понимайте, какая хозяйственная машина находится ваших руках. Я не буду с вами вступать в полемику по вопросу о Наркомфин (голос с места: «Довоенная заработная плата».) Позвольте говорить перед вами в качестве члена ЦК, а по вопросу о зарплате я буду говорить особо. Политика, кот­орая велась в области финансов, не была лично моей политикой,­ это была политика Центрального Комитета нашей партии, а те разногласия, которые были, - о них я скажу.

Я очень опасаюсь,­ - должен это прямо сказать,­-  что то что тов. Ленин назвал «левым ребячеством» и «мелкобуржуазной фразой», что этот порядок идей воскрешается теперь тов. Бухариным. Это воскресение «левого ре6ячества» может нанести нашему хозяйству серьезные удары.

Из той оценки структуры хозяйства, которую дает тов. Бухарин, все эти опасности совершенно реально могут вытекать. Я считаю, что опыт этой осени предупреждает нас об обратном. Ясность  в данный момент, когда мы вынуждены итти на сокращение развертывания промышленности (и я думаю, что мы при всем напряжении наших сил будем иметь в этом деле в дальнейшем значительные трудности), особенно необходима, и в этот момент невозможно ставить вопрос так, что наша промышленность, как социалистическая промышленность, будет нами вестись вне зависимости от товарной капиталистической обстановки, которая диктует нам масштаб и пределы развертывания. (голос: «Кто так "ставит вопрос?») Есть логика в по­становке вопросов, которая приводит к определенным последствиям. Моисеенко: «Выдумываете»). Почему спорил тов. Ленин с Бухариным? Тоже потому, что это был не какой-нибудь абстрактный вопрос, а вопрос, увязанный тесным образом с конкретной хозяйственн­ой практикой.

Перехожу к другому вопросу­ – о том, какое значение имеет в отношениях между городом и деревней идущий вперед процесс диференциации деревни. Совершенно ясно, что после решений XIV партконференции ­ - и чем дальше, тем больше­ – мы будем иметь увеличение хозяйственного веса деревенской верхушки. Я не хочу сейчас входить в спор о том, какие цифры ЦСУ правильны, ­- те ли, которые были опубликованы вначале, или те, которые были опубликованы потом. Я думаю, во всяком случае ­ - и это было подтверждено пару дней тому назад в статье тов. Микояна - бесспорно то, что чем дальше, тем больше экономический вес этой деревенской верхушки будет возрастать. Но тогда ведь из этого вытекает то, что если по линии нашего политического союза рабочих города и бедноты мы имеем перед собой в деревне середняков, то по мере роста экономического веса верхушки по линии экономической связи между нашим хозяйством и крестьянским хозяйством будет возрастать экономическая смычка по другому направлению.

И это о6стоятельство представляет собою новый элемент. Не видеть этого, закрывать на это глаза было бы совершенно невозможно. Это обозначает именно то, что после XIV партконференции, после того, как деревенское хозяйство по линии частного мелкого хозяйства начинает расти, верхушка середняцких хозяйств начинает тяготеть и смыкаться с той группой, которую мы теперь называем кулацкой. Когда мы говорим о союзе с середняком (я ни на минуту не подвергаю сомнению необходимость этого союза), мы должны учесть это основное обстоятельство, что наша ставка на середняка никак не может быть спутана со ставкой на середняцкую верхушку. Если для нас до последнего времени не имел значения анализ различных слоев среди середняцких хозяйств, то теперь этот анализ для нас приобретает очень большое значение. В каких вопросах мы должны свою политику особенно тщательно ориентировать именно в связи с этими изменениями в строении середняцкого крестьянства? Это, например, ­ - вопрос о политике хлебных цен. За какую политику хлебных цен мы стоим? Вы знаете, что в прошлом году, осенью прошлого года, было колебание от политики низких лим­итов к политике высоких хлебных цен. Затем весной мы имели крестьянское недовольство по поводу чрезмерно высоких хлебных цен, и совершенно оче­видно, что когда мы теперь намечаем свою политику хлебных цен, то эта политика будет зависеть от того, интересы каких слоев середняцкого крестьянства мы будем учитывать в большей или меньшей мере.

 

 

 

Позвольте привести еще другой при мер, как раз из о6ласти, которая меня более близко касается, в которую я 6ыл в разногласии с нашим Центральным Комитетом, ­ вопрос о перестройке сельскохозяйственного налога.

Этот вопрос был снят весной прошлого года. Почему? Потому что в этом вопросе у нас были колебания, в этом вопросе была неясность.

Что же было основой этих оттяжек, этих отсрочек? В основе было именно то, что перестройка сельскохозяйственного налога предполагалась и и в настоящее время разра6атывается так, что обложение для зажиточных хозяйств должно возрасти. Но я повторяю, товарищи, что это не вышло в течение года. Позвольте мне остаться при твердом убеждении, что это было не случайно, что действительно мы здесь имели сопротивление, которое шло из деревни, сопротивление, которое мы пока что не сумели преодолеть.

И таким образом мы в деле сельскохозяйственного обложения в текущем году не помогли себе тем, что6ы, увеличивая обложение более мощных групп, осенью этого года обеспечивать выталкивание хлеба на рынок из тех хозяйств, которые в самом деле запасами этого хлеба обладают.

Тов. Бухарин говорил о том, что он сам признал свою ошибку, что он отказался от лозунга «обогащайтесь», ­ я должен все-­таки вам сказать, что дело не так просто обстояло. Тов. Бухарин вовсе не сам признался в своей ошибке, тов. Бухарин сделал эта после постановления пленума ЦК. После постановления пленума ан должен был это сделать. Но я не думаю, что здесь для нас интересна ошибка тов. Бухарина, я не думаю привязываться по этому вопросу к тов. Бухарину, а важно то, какие силы могли заставить Бухарина вытолкнуть из себя этот лозунг. Центральный Комитет заставил ею взять назад этот лозунг. А силой, которая заставила тов. Бухарина выбросить этот лозунг, был напор сил, которые являются силами, нам враждебными (голоса: «Чепуха!»), т.­е. силами мелкою частного хозяйства.

Мы должны безусловно считаться, ­ - я думаю, что по этому вопросу никаких сомнений не может быть, ­ - с враждебными нам классами, но не настолько, чтобы их лозунги делать своими лозунгами. Лозунг «кооперируй­тесь» и лозунг «обогащайтесь», это ­ два лозунга противоположных. В этом нет никакого сомнения не може­т быть. Когда мы подходим к оценке положения деревни, то, как и в городе по отношению к промышленности, мы должны ответить на вопрос относительно зрелости кооперативных элементов, и та предпосылка, из которой мы должны исходить ­- признание ­очень неприятных вещей -­ состоит в том, что в деревне сейчас развитие капиталисти­ческих отношений и развитие товарных отношений идет еще гораздо более быстрым темпом, чем развитие кооперации. Мы имеем в виду усилить кооперацию, довести кооперативные организации, по крайней мере, до того, чтобы преодолевать элементы развивающегося частного капитализма. Ну, а что сейчас в деревне преобладает? Прео6ладает именно элемент усиления частнокапиталистических отношений. И поэтому, если здесь тов. Сталин ставил вопрос о том, в какую сторону направить главный огонь, то я думаю, что нужно ставить вопрос не о том, в какое из партийных течений и оттенков мнений надо направлять огонь, а нужно ставить вопрос о том, по какой классовой линии мы направляем огонь. И совершенно ясно, что в условиях укрепления этих капиталистических слоев и роста буржуазной верхушки в деревне наш огонь политически должен быть сосредоточен против этой верхушки. Мы не можем экономически помешать ей развиваться в данное время, хотя мы о6язаны ограничить это развитие. Я думаю, что есть возможность ограничения этого развития, но политически мы должны, по мере того как этот рост в деревне идет, закреплять свои позиции. (Голос с места: «Чтобы разжигалась классовая борьба?) Нет, проведение выборной кампании в деревне, это есть метод борьбы с буржуазными элементами в деревне. (голос с места: «Америку открыл, это детям можно говорить».) Если вы сами знаете этот пример, то не спрашивайте меня. А я спрашиваю: как вы думаете проводить эту политическую кампанию, и под каким лозунгом вы ее будете проводить?

 

 

 

Голос с места: Союз бедняка с середняком, ­ вот лозунг.

Сокольников. Если вы не сумеете совершенно точно определить линию, по которой направляете главный огонь, то вы политической кампании никакой в деревне не проведете. Я думаю, что тов. Бухарин  слишком легко отнесся к вопросам которые возникают из диференциации  в деревне.

Во всяком случае, основным фактом нашей экономики в деревне является именно этот рост буржуазных отношений в деревне, и против этого мы должны сосредоточить  свой огонь. Никто не предлагает возвращаться ни к сниманию крыш у кулаков, ни к комбедам, ни к раскулачиванию, - это пустяки. Никто это не предлагает. А вот, между прочим, давайте сельскохозяйственный налог исправим. Давайте сделаем себе из  сельскохозяйственного налога орудие ограничения роста кулацких и зажиточных элементов в деревне. (Голоса: «Правильно!») Вы что, не против этого? А я констатирую, что мы с этим делом запоздали на целый год.

Наконец, третий вопрос, - вопрос, который был здесь поставлен уже на самом партийном съезде тов. Сталиным Это – вопрос о нашем хозяйстве и его взаимоотношениях с мировым рынком.

Тов. Сталин сказал, что тут две генеральные линии, и он сформулировал эти две генеральные линии следующим образом:

«Есть две генеральные линии: одна исходит из того, что наша страна должна остаться еще долго страной аграрной, должна вывозить сельскохозяйственные продукты и привозить оборудование, что на этом надо стоять и по этому пути развиваться и впредь. Эта линия требует, по сути дела, свертывания нашей индустрии. Эта линия ведёт к тому, что наша страна никогда, или почти никогда, не смогла бы по настоящему индустриализоваться; наша страна из экономически самостоятельной единицы, опирающейся на внутренний рынок, должна была бы объективно превратиться в придаток общекапиталистической системы. Эта линия означает отход от задач нашего строительства. Это – не наша линия.   

Есть и другая генеральная линия, исходящая из того, что мы должны приложить все силы к тому, чтобы сделать нашу страну, пока есть капиталистическое окружение, страной экономически самостоятельной, базирующейся на внутреннем рынке, страной, которая послужит рычагом для притягивания к себе всех других стран, понемногу отпадающих от капитализма и вливающихся в русло социалистического хозяйства. Эта линия требует максимального развертывания нашей промышленности, однако в меру и в соответствии с теми ресурсами, которые у нас есть».

Голоса. Правильно!

Сокольников. Что мы должны развертывать нашу промышленность максимально и в соответствии и с теми ресурсами которые у нас есть, это совершенно бесспорно. Нам нужен максимально возможный быстрый рост промышленности. Но вот что спорно: каков путь наиболее быстрого развертывания нашей промышленности? Мы должны поставить этот вопрос перед съездом во весь рост. Какой путь наиболее быстрого поднятия нашей промышленности, отставшей в последние годы  от того темпа подъема техники, который идёт за границей? Я отвечу на это, что есть два пути, которые позволяют   нам пойти более быстрым темпом развертывания и переоборудования нашей промышленности. Первый путь, практически для нас исключенный, состоял бы в привлечении долгосрочных заграничных займов, которые дали бы нам средства, чтобы ввести необходимое оборудование. (Голоса: «Да ведь не дают их») И ввезя оборудование, легко было бы на основе переоборудовать и развернуть нашу промышленность (Голоса: «Кто этот путь не знает? Это не новость!»)  Но, поскольку этого нет, остается  другой путь, это – путь развертывания нашего экспорта, который может быть в ближайшие годы только сельскохозяйственным экспортом: (Голос: «Это по Шанину?»)  

 

 

 

Это, товарищи, не по Шанину, это означает, что только на пути развития сельскохозяйственного экспорта мы можем в ближайшие годы получить такие платежные средства за границей, которые позволят финансировать ввоз оборудования, оборудования, а также сырья для нашей промышленности и позволяет произвести переоборудование и развертывание, если мы в самом деле хотим равняться по темпу и масштабу заграничной промышленности.

Но тогда совершенно неправ тов. Сталин, когда он противопоставляет программу развертывания нашей промышленности программе ввоза оборудования из-за границы. В самом деле, наша промышленность могла бы пострадать только в том случае, если бы мы пошли слишком далеко в отношении ввоза готовых товаров из-за границы. Вот это означало бы сужение возможности работы нашей промышленности. О том, чтобы вообще не пускать в страну ни одного пуда заграничных товаров, об этом никто не думает. Нужно исключить возможность на этот счет лжетолкований. Их  сколько угодно, но наш Центральный Комитет признавал, и это не возбуждало сомнений еще совсем недавно, что в интересах борьбы с товарным голодом в самый острый момент мы в известных, очень ограниченных размерах некоторый ввоз товаров считали необходимым. Итак, нужно поставить вопрос: какое же противоречие заключается в программе увеличения сельскохозяйственного экспорта для ввоза предметов оборудования с программой развертывания промышленности? Никакого. И поэтому, когда тов. Сталин намечал эти две генеральные линии, то он впал в несомненное заблуждение,  потому что он должен был иначе сформулировать эта две линии, должен был говорить не о ввозе оборудования, а должен был говорить о ввозе готовых товаров. Тогда, может быть, вышло бы противопоставление, а так как его не вышло. Но позвольте еще  несколько детальнее  остановиться на том, о чем очень кратко говорил тов. Сталин, ибо повторяю, что при всей важности этого вопроса и его значении он опять-таки в предсъездовской дискуссии не дебатировался. Тов. Сталин говорил, что, пока есть капиталистическое окружение, наша страна должна быть экономически самостоятельной.  

Конечно, мы должны стремиться к тому, чтобы поставить и укреплять те отрасли промышленности, которые могут быть поставлены в нашей стране. Но здесь встает и другой вопрос: на что мы берем курс? Возьмем ли курс на развитие наших внешних торговых сношений? Считаем ли мы, что не можем и не сможем провести быстрое развитие всего хозяйства страны иначе, как в теснейшей связи с мировым рынком, или нет? Вот вопрос, который имеет  огромнейшее значение для всей хозяйственной политики. И когда тов. Сталин указывает, - и я должен сказать, что он абсолютно здесь прав, и что мне это положение приходилось  защищать неоднократно в больших спорах с нашими товарищами, которые недооценивали это, - когда тов. Сталин говорит, что в течении ряда лет сельское хозяйство будет развиваться  быстрее, чем промышленность, не потому, что мы не хотим развивать нашу промышленность быстрее, мы все хотели бы ее развивать возможно быстрее, а потому, что сельское хозяйство может развиваться при условии вложения в него гораздо меньших средств, чем в промышленность, то это бесспорно.  

Наше сельское хозяйство, в противоположность промышленности, сравнительно высоко организованной, погрязает в средневековьи, а подъем сельского сельского хозяйства может идти даже без дальнейшего переоборудования основным капиталом. Вот это есть один из ключей к действительному хозяйственному плану нашей страны.  То обстоятельство, что сельское хозяйство будет расти быстрее, чем промышленность, как это признал тов. Сталин, означает несоответствие между продукцией сельского хозяйства и промышленностью в пределах внутреннего рынка. Я спрашиваю вас: в чем же выход? При условии, если продукция сельского хозяйства будет преобладать, выход заключается в том, чтобы выйти на внешний рынок, и проблема этого выхода на внешний рынок будет иметь для нас все большее и большее значение. Для чего же мы выйдем с этой растущей продукцией сельского хозяйства на внешний рынок? В основе для чего, каков наш план?   Конечно, мы будем выходить на внешний рынок прежде всего для того, чтобы ввозить необходимое для промышленности оборудование и нехватающее сырье.

 

 

 

Тов. Сталин исключает это и формулирует:

«Одна линия исходит из того, что наша страна должна остаться еще долго страной аграрной, должна вывозить сельскохозяйственные продукты и привозить оборудование» 

Он считает, что это не наша линия.

Это – линия нашей страны, по этой линии она пойдет, это подтверждает сам тов. Сталин, указывая на то, что сельское хозяйство будет расти быстрее чем промышленность, указывая на несоответствие продукции города и деревни. Но в этих условиях мы будем связаны с внешним рынком, от него мы оторваться не можем. И если мы не хотим погрязнуть в самодовольстве в нашей деревянной стране, если хотим превратиться в такую страну, которая в своем развитии не будет отставать от капиталистических стран, то нам не избежать ввоза оборудования за счет сельскохозяйственной продукции. По мнению тов. Сталина, это представляет не нашу линию. Я цитирую совершенно точно то, что сказано у тов. Сталина (Голос: «Недоразумение».)  

Я считаю характеристику  двух линий, данную тов. Сталиным, неправильной и констатирую, что она вносит неясность и противоречия. Нам в этом вопросе необходима ясность. (Голос: «Для кого неясно?»)

Я должен теперь перейти в вопросу, который затрогивался здесь и другими товарищами… (Шум…), именно к вопросам организационного руководства в нашей партии, и думаю, что эти вопросы стоят в самой тесной взаимосвязи с вопросами нашей хозяйственной политики. Я подхожу к этим организационным вопросам, прежде всего, с этой стороны.  

С величайшим сожалением, но я должен сказать нашему партийному съезду следующее: на том подъеме, который у нас идет более быстрым темпом при более тяжелой нагрузке всего хозяйства, вырастает для нас не только удовлетворение по поводу успехов, гораздо больше вырастает сложность решения всех задач. Вместе с тем в каждой отрасли хозяйства, становящейся более полнокровной, создаются свои собственные интересы, которыми она начинает жить. Поэтому разнобой в нашем хозяйственном руководстве усиливается; никогда еще в такой мере, как в последние месяцы, не было таких столкновений, противоречий, когда попеременно та или другая хозяйственная задача выдвигается, где каждая область, каждая отрасль работы пытается толкать хозяйственный руль максимально в свою сторону.

(Голос: «Это уже паника»)          

И потому пред нами становится задача достижения наибольшей твердости в этом хозяйственном руководстве. Это твердое хозяйственное руководство в последние месяцы  разбивается тем, что у нас нет в достаточной степени согласованного и твердого партийного руководства. Так обстоит дело. (Шум. Голоса: «Ларчик просто открывается. Теперь понятно.») Хозяйство не развивается стихийно, а развивается под руководством основных органов, и мы будем иметь в области хозяйственного руководства противоречия и неясности, мы будем иметь раздробленное хозяйственное руководство, если мы своего партийного руководства не организуем в достаточной мере. Ия должен сказать… (Шум. Голоса: «Что вы предлагаете?»), что та оценка борьбы   в нашей партийной верхушке , которую я позволяю себе дать, высказывая на съезде свое убеждение, состоит в том, что по отношению к меньшинству Политбюро, по отношению к Каменеву и Зиновьеву, велась линия, которую я считал неправильной, - линия, которая имела своим естественным завершением отсечение Каменева и Зиновьева (Шум. Голоса: «Факты!»)   Товарищи, если вам нужно, я приведу вам факты. Голоса: «Пожалуйста, факты, факты, факты!») Товарищи, позвольте вам  назвать один факт, который лично для меня имел решающее значение. Для меня этот факт состоял в том, что очень скоро после XIII съезда партии, без всяких поводов к этому со стороны  Каменева и Зиновьева, тов. Сталин напечатал сделанным им на курсах секретарей укомов доклад, в котором он выступил впервые – этого у нас никогда не бывало – против Каменева и Зиновьева в печати. (Шум. Моисеенко с места: «Что там было напечатано, я не знаю».)

 

 

 

Далее, я начал свой доклад с факта, резолюции московской конференции, который я считаю достаточно красноречивым и который относится к самому последнему времени. Я говорю со всей ответственностью и отвечаю за правильность своих слов. Мы никакого обострения  борьбы на XIV съезде не предполагали. Наоборот, резолюция московской партийной конференции, которая была принята  после того, как  была редактирована большинством членов Политбюро, представляет попытку внесения раскола в руководящее ленинское ядро. (Голоса с мест: «Правильно решение!» «А факты? Дайте факты насчет отсечения!» Шум.) Когда резолюция московской партийной конференции. (Голоса с мест: «Да вы факты дайте!»),  когда в резолюции московской конференции разногласия характеризуются таким образом, то это и есть бесспорное доказательство курса на отсечение меньшинства. Позвольте напомнить, с каких вы пор стали бросаться такими обвинительными словами, как ликвидаторство, пораженчество, аксельродовщина. (Голоса с мест: «Это старое!» Факты давайте! Раз нет фактов – кончено! Обиженные! Они поздно вспомнили!» Шум.) Я  повторяю, что не представляют себе ЦК ленинской партии без Каменева и Зиновьева. (Шум. Аплодисменты ленинградской делегации.) Да, я не представляю себе ленинского Политбюро ЦК без Каменева и Зиновьева. И когда я сказал это на широком совещании членов ЦК, то мне было брошено обвинение, которое сегодня повторили, что я выдвигаю для Каменева и Зиновьева какую-то монополию на представительство ленинизма. (Голос места: Так оно и есть!»)   Неправда, я не выдвигаю ее, но, товарищи, я говорил и то же самое повторяю здесь: если товарищи хотят т.т. Каменева и Зиновьева сохранить на руководящей работе, они должны не давать возможности тем, которые ведут борьбу с Каменевым и Зиновьевым, доводить дело до того, чтобы эти товарищи оказались для партии бесполезными (Сильный шум), чтобы партия не могла опереться на них, как на свою политическую силу. (Голоса с мест: « Но при условии дисциплины! А что Каменев сказал в заключительном слове?»)  Мы – дисциплинированные члены партии, не хуже, чем вы. Меня на эту трибуну поставило сознание необходимости сказать съезду свое мнение. Я выступил, говоря свое мнение, и я вправе быть выслушанным. Одно из двух, в самом деле, давайте решать.

Нам нужно обязательно обеспечить единство руководства, обязательно нужно. Если вы считаете, что Каменев и Зиновьев для этого не годятся, необходимо их участие, - скажите это. Если считаете… (Шум и крики: «А Сталин? А Сталин должен быть в Политбюро?») Товарищи, позвольте мне сказать вам несколько слов о тов. Сталине.

Голоса с мест. А ну, ну. Просим, просим. […]

Сокольников. […] Я думаю, что мы напрасно делаем из вопроса о том, кто должен быть генеральным секретарем нашей партии, и нужен ли вообще пост генерального секретаря, вопрос, который мог бы нас раскалывать. Такой вопрос не может, товарищи нас раскалывать. Я никого не предлагаю, я считаю, что если при тов. Ленине у нас было так организовано руководство партией, что дирижером работы было Политбюро Центрального Комитета, то есть мы имеем все основания вернуться к этому порядку. (Голоса: «И сейчас это есть».) Нет, товарищи, сейчас по существу это не так. (Голоса: «А большинство Политбюро?») Ворошилов: «Расскажите это нам».)   Да, это очень большой вопрос, разрешите, я расскажу.

Товарищи, поскольку генеральный секретарь партии, с одной стороны, является членом Политбюро, а с другой стороны, руководителем Секретариата, то, совершенно независимо от личности тов. Сталина, создается такое положение, когда любое расхождение в Полибюро, возникающее по любому  политическому вопросу, получает свое отражение на организационной работе, потому что в действительности один из членов Политбюро, являясь генеральным секретарем, т.-е. руководя всей организационной работой, оказывается в таком положении, что любое его разногласие по любому вопросу в Политбюро может получить немедленно то или иное выражение по линии организационных мероприятий.[…]

 

 

 

---

 

 

 

---

 

 

 

---

 

 

 

Пролетариат в целом еще не видит этой опасности, хотя она очень реальна.

Тем более опасна политика, которой придерживаются наши «вожди»...

В погоне за развитием производительных сил во что бы то ни стало они (т.е. ЦК) развязывают рост частнокапиталистических отношений, ничего этому росту не противопоставляя. Бухарин выбрасывает лозунг «Крестьяне, о6огащайтесь». Кулачество растет, крепнет, а они этого не видят или даже скрывают, затушевывают. Строят мещанское государство, то, что Ленин называл «царством крестьянской ограниченности», а они называют строительством социализма.

Умные сменовеховцы, вроде Устрялова, лучше, чем наши «вожди» и «теоретики», учитывают о6становку. Они видят слабость наших верхов и, оказывая давление на госаппарат и некоторые слои в партии, помогают им, толкая революцию к Термидору.

В Москве громадный слой государственных чиновников, масса новой и старой буржуазии. Все это давит на нашу партию, создает в ней о6щественное мнение. Не мы ведем за собою чиновничество, а оно вместе с 6уржуазией определяет наше сознание, ­ служит проводником в партию устряловской идеологии и политики.

В такой обстановке ЦК не в силах управлять госаппаратом. Госаппарат пленил ЦК, давит на него и диктует ему свою политику.

Мелкобуржуазная Москва не может предохранить партию от этого напора, а пролетарская ленинградская организация изолируется от партии.

На нас нажимают, притесняют по всем линиям ­ и по партийной, и по хозяйственной, и по комсомольской.

С Ленинградом не считаются, превращают его в провинцию».

­- Но разве руководители партии не видят опасностей, вытекающих из обрисованного положения? ­ задал я вопрос.

­- В том-то и дело, что не видят. Да и кто из них может видеть?

Молотов, что ли? Конечно, он хороший парень, но в вожди-­то он не годится.

Он сидит, как раздатчик 6лaгодати, и раздает «эполеты», ­ кому секретаря гy6кома, кому предгубисполкома и т. п. Его слушают, ему хлопают; докладывают, что все обстоит 6лaгополучно, ­ ну, он и доволен.

Или Николай Иванович? Возьми его книжку «Экономика переходного периода», что он в ней дал? Все на смарку пошло. Или его книжку о диалектическом­ материализме, в которой он показал, что совершенно не пони­мает диалектики. 06ычно Н. И. считают добродушным. На самом деле он страшно честолю6ив. Этим об'ясняется и его плодовитость. Вз6редет ему в голову «идейка», ну, и пойдет валять, глядишь ­ книга.

Сталин это, ­ конечно, большой человек, большой ум, хороший организатор, но его ум не аналитический, а схематический. Вопросы прошлого он разберет великолепно, так что всем ясно станет. Но перспективы ему не уловить. Он к этому не привык.

 

 

 

---

 

 

 

---

 

 

 

Я зачитываю здесь один отрывок, он, мне кажется, является совершенно правильным:

«Но свергнуть власть 6уржуазии и поставить власть пролетариата в одной стране еще не значит обеспечить полную победу социализма. Главная задача социализма­ организация социалистического производства о­стается еще впереди. Можно ли разрешить эту задачу, можно ли добиться окончательной победы социализма в одной стране, без совместных усилий про­летариев нескольких передовых стран? Нет, невозможно. Для свержения буржуазии достаточно усилий одной страны, ­ об этом говорит нам история нашей революции. Для окончательной победы социализма, для организации социалистического производства (обратите внимание, для организации социалистического производства ­ Г.3.) усилий одной страны, особенно такой крестьянской страны, как Россия, уже недостаточно, для этого необходимы усилия пролетариев нескольких передовых стран. Поэтому развитие и поддержка революции в других странах является существенной задачей победившей революции. Поэтому революция победившей страны должна рассматривать себя не как самодовлеющую величину, а как под­спорье, как средство для ускорения победы пролетариата в других странах».

­Вот, товарищи, согласны ли вы с этим отрывком, согласны ли с такой постановкой вопроса?

Голос. Нет.

Зиновьев. А я согласен. Я еще раз прочитаю этот отрывок, потому что он действительно в высшей степени важен. (Вторично читает.)

Голоса. А статья «О кооперации», 23 года?

Зиновьев. Мне здесь указывают на статью о кооперации, написанную в 23 году. Очевидна, предполагают, что статья о кооперации 23 года написана после этого отрывка, который я зачитал. Но тут вы попадаете впросак: нет, этот отрывок написан после статьи «О кооперации», он написан в 24 году, позвольте удовлетворить ваше любопытство, он написан Сталиным (Сталин: «О Ленине и ле­нинизме», 1924 г., стр. 60).

Он написан тов. Сталиным в его основной работе, пользующейся очень большой популярностью: «О Ленине и ленинизме».

Вот постановка вопроса, которая в 24 году 6ыла а6солютно бесспорна среди ленинцев; ­ я тут подписываюсь под каждой строчкой. Эта вещь писана тогда, когда никто еще не мудрил, когда никто из этого не пытался в этой области создавать «новые», фракционные вопросы, когда все добросовестно пытались излагать то, чему учил нас здесь Владимир Ильич, когда мы пытались верно толковать и излагать основы ленинизма, ­ тогда мы при­ходили к тем выводам, которые для всех нас были приемлемы. Теперь я спрошу вас: какая цена тому, что приводят нигде не записанные разговоры в Политбюро о том, что я­ де ссылался на нашу техническую отсталость.

Я думаю, что в таких основных вопросах мы должны о6рашаться к основным источникам, -  к Марксу, к Ленину. Мне даже пришлось в своей книжке в этом месте для вящей убедительности цитировать «Аз6уку коммунизма». И если вы хотите, то проверьте и вы убедитесь, что «Аз6ука Коммунизма» тоже так ставила вопрос.

 

 

 

А вы посмотрите, до чего, например, договорился тов. Яковлев на последней курской губпартконференции.

«Можем ли мы в одной стране ­- спрашивает он, ­ 6удучи окружены со всех сторон капиталистическими врагами, можем ли мы в таких условиях в одной стране построить социализм?» И отвечает:

«На основе всего сказанного мы в праве сказать, что мы не только строим социализм, но что мы, несмотря на то, что мы пока­ что одни, что мы пока единственная в мире советская страна, советское государство, ­ мы этот социализм построим» («Курская Правда», №279 от 8 дека6ря 1925 г.).

Разве это ленинская постановка вопроса, разве зде­сь не отдает душком национальной ограниченности?

Вот почему я думаю, что если 6ы не 6ыло нарочитого желания изо6ражать нас такими маловерными людьми, которые не хотят строить социализм, которые не понимают, что мы находимся в полосе социалистического строи­тельства, мы должны 6ыли 6ы сойтись на формулировке тов. Сталина, которую я вам ­здесь прочитал.

­Но теперь усилия целого ряда товарищей с большим успехом запутали этот вопрос. И если есть теперь какой­ни6удь вопрос, неясный для широких рядов нашей партии, то именно этот. У нас есть резолюция XIV партийной конференции, компромиссная в этом смысле, но все­-таки компромисс этот был достигнут именно на почве той резолюции, автором основного проекта который являюсь я. В целом мы сошлись на компромиссе, на котором мы стоим и сейчас.

Вот почему, если вы хотите знать подлинную постановку вопроса относительно строительства социализма в одной стране, то она дана вам одним из авторитетнейших товарищей, который излагал вам основы ленинизма

Само собой разумеется, что это вопрос не только литературный, не только формулировки. Он потому приобретает громадную важность, что врезался во всю сумму вопросов: он врезался в вопрос о «новой школе молодых профессоров», которые пытаются преподносить что угодно, но не большевизм, он врезался в вопрос о крестьянстве, он врезался в вопрос о дальнейшей судьбе нэпа, о дальнейшем строительстве нашего социалистического строя, ­ вот почему он приобрел громадное значение.

И, наконец, из нападений, которые сделал для меня т. Бухарин, я хотел остановиться на двух моментах.

Первое: он цитировал фразу из «Ленинизма» относительно моей октя6рьской оши6ки,­ будто бы я пытался ее смазать. Но он промолчал о том, что там же я ссылаюсь на свою статью «Ленинизм и троцкизм», в которой вся первая глава на нескольких страницах в самых ярких выражениях трактует о громадности этой оши6ки. Тов. Бухарин не упомянул о том, что, открывая IV конгресс Коминтерна, я говорил о том же, он не привел ряда других моих заявлений, настолько увесистых, что тогда даже говорили: не надо так много об этом писать. Можно говорит, что угодно, но обвинять меня в том, что я когда­ни6удь пытался преуменьшить свою оши6ку или смазать ее, ­ совершенно невозможно.

­ О госкапитализме.

 

 

 

­Наконец, тов. Бухарин говорил о якобы допущенном мною некрасивом приеме: будто 6ы я неправильно изложил в своей книге резолюцию XI с'езда партии о профсоюзах; он даже пытался представить дело так, 6удто бы я даже не читал Ленина, и т. д. Не знаю, товарищи, много ли найдется людей в этом зале, которые, несмотря на разгар полемики, поверили бы, что я не читал Ленина. Думаю, что и сам Бухарин в это не особенно верит!

Но как начинается эта резолюция? Ее открывают следующие три пункта: нэп и профсоюзы, государственный капитализм в пролетарском государстве и профсоюзы; государственные предприятия, переводимые на так называемый хозрасчет, и профсоюзы.

Все эти три пункта по мысли Владимира Ильича, ­ необходимое введение к оценке нэпа и общих задач профсоюзов в период нэпа.

­И когда я останавливался на опровержении того, будто бы Ленин никогда не говорил о госкапитализме, как о системе, будто бы он допускал госкапитализм только как концессии, аренду и т.д., то я отвечал на это, что не только у Ленина, но имеется и формальное постановление, резолюция с'езда, где говорится о гocкапитализме в пролетарском государстве. Здесь ид­ет речь не только о концессиях, но и о том, что «пролетарское государство, не изменяя своей сущности, может допускать свободу торговли и развитие капитализма лишь до известной меры и только при условии государственного регулирования (надзора, контроля, определения форм, порядка и т. д.) частной торговли и частно-­хозяйственного капитализма».

Таким образом, с'езд понимает здесь под госкапитализмом то же, что и Ленин, когда он говорил о строе гoскапитализма, чему я приводил целый ряд доказательств. В своем содокладе я уже упоминал, что это вынужден был признать и тов. Бухарин, когда он в своей статье 1922 г. писал в связи с тезисами Вл. Ильича о профсоюзах: «Складывающаяся у нас система хозяйственных отношений обозначается обычно термином государственный капитализм».

Вот почему я должен сомнительный комплимент об искажении Ленина вернуть тов. Бухарину. Я не стал бы на этом останавливаться, если 6ы мы сейчас не переживали такое время, когда все такие обвинения завтра же пойдут в «Рабочую газету», может быть, с соответствующими карикатурами и вообще с приемами, отнюдь не соответствующими приемам нашей большевистской прессы; и в результате пойдет гулять по всей стране, что я не читал Ленина, что я его извратил и выдумывал всевозмож­ные вещи.

Я думаю, товарищи, на этом можно расстаться с Бухариным. Он цити­ровал и критиковал еще одно место из моей книги «История РКП» и указы­вая на то, что она черезчур распространена и т. д. Но это уж не по моей вине! Что же касается того, что она недостаточно обработана, то я сам за­ являл в печати, что считаю ее недостаточно о6работанной, хочу ее переработать, и просил всех товарищей присылать мне о ней свои замечания, что не мешало бы сделать и тов. Бухарину, если он в ней нашел ту или иную неточность. Но сейчас, я надеюсь, у меня будет досуг, и я смогу, как следует, ею заняться. (Смех.)

Тов. Бухарин поставил мне в вину то, что в одном месте моей книги, где идет речь о II с'езде нашей партии, я писал, что «отношение к либералам, к буржуазии было центральным, коренным вопросом на этом с'езде.[…]

 

 

 

Позвольте мне в двух словах еще немного остановиться на вопросе о госкапитализме и о нашем взгляде на крестьянство. Мы сошлись как  будто бы на том, что наши национализированные предприятия являются безусловно предприятиями последовательно-­социалистического типа. Но сошлись и на втором, ­ - что все-таки мы должны иметь в виду, что социализма во всех отношениях при нынешней форме зарплаты, рыночных связей и т. п. там еще нет. Мы сошлись на этом, поскольку я привел статью тов. Бухарина, написанную в 1922 году, им неоспоренную. А между тем, еще совсем на днях в центральном opгaне нашей партии, в статье тов. Марецкогo, которая получила полное одобрение тов. Бухарина, мы читали:

«Являются ли наши госпредприятия предприятиями последовательно-социалистического типа? Являются ли они таковыми безусловно, в любом смысле, в любой «области отношения», без всяких «постольку-постольку»?».

Вот как иные ученики Бухарина ставили вопрос и говорили, «что тот, кто избегает прямого ответа здесь, тот тихо и плавно качается между Лениным и Даном». Вы видите, что страшен сон, да милостив Бухарин. Он не говорит теперь, что качаются между Ленином и Даном те, которые говорят: да, наши госпредприятия ­ последовательно­социалистического типа в том смысле, что у нас пролетариат работает на пролетарское государство; вместе с тем мы знаем, что не в любом смысле и не в любой области мы имеем там социалистические отношения. Мы знаем это по статье Бухарина, написанной в 1922 году, и тот, кто это утверждает, вовсе не качается между Лениным и Даном.

Обратите внимание, товарищи, на тезисы по одному пункту порядка дня, который 6удет обсуждаться позже, ­ по докладу тов. Томского, ­­ это тезисы о профсоюзах. Вчитайтесь в них и скажите откровенно, ­ эти тезисы писаны применительно к фабрикам и заводам, которые, 6езусловно, во всех отношениях и без всяких оговорок и всяких «но» являются а6солютно социалистическими, или нет? Я думаю, что эти тезисы вполне правильно написаны как раз применительно к тем фа6рикам и заводам, которые по типу являются последовательно-­социалистическими предприятиями, но в целом ряде форм и методов своей работы не являются еще чисто­-социалистическими. Отсюда целый ряд предложений в этих тезисах, которые вы хорошо знаете.

­Я думаю, что прав был тов. Сорин, который В книжке о «левых» коммунистах 1918 года совсем недавно писал:

«Восставая против идеи государственного капитализма, левые выражали настроения мелкосо6ственической стихии, которая как раз подчиняется идущему со стороны пролетарского государства учету и контролю. И в этом пункте, как и почти во всех других, левые коммунисты нечаянно солидаризовались со всеми мелкобуржуазными попутчиками.

Тов. Сорин сам участвовал в этой группе и совершенно прав в этой оценке.

На ХI с'езде нашей партии, на последнем, на котором выступал Владимир Ильич, он говорил:

Перед нами стоит теперь задача постройки фундамента социалистической экономики. Сделано это? Нет, не сделано. У нас еще нет социалистического фундамента. Те коммунисты, которые воображают, что он им­еется, делают величайшую ошибку». (ХVIII, ч. II, стр. 53).

 

 

 

---

 

 

 

---

 

 

 

 

1-4-38

Молотов:

«Теперь, товарищи, вопрос о госкапитализме.

Здесь 6ыли попытки свести этот вопрос на старый спор, который 6ыл между тов. Лениным и тов. Бухариным. Эти попытки, конечно, неправильны.

Теперь идет вопрос не о тех вещах, которые 6ыли спорными между Буха­риным и Лениным несколько лет тому назад. Теперь идет спор о госкапита­лизме в связи с актуальнейшими вопросами строительства социализма, основой которой 6ыла, есть и может 6ыть только наша крупная государственная промышленность.

В чем тут дело? А в том, что отдельные товарищи в нашей партии как раз в этом вопросе, опять­-таки прикрываясь вывеской «великого» строительства, не замечают того, что теперь наши задачи в этой области в первую голову ­ задачи социалистического строительства.

И если мы подходим к этой задаче, задаче социалистического строительства, ­ понятно, мы должны подойти к вопросу: где же у нас элементы, начатки социализма в нашей экономике?

Есть ли они? Да, есть. Порукой этому ­ крепнущая государственная промышленность советского государства. Что же нам говорят отдельные товарищи, которые теперь составляют оппозиционную группу на этом с'езде и в нашей партии? Возьмите статью Залуцкого «О звеновых организаторах».

Он называет нашу промышленность госкапитализмом. Если возьмем речь т. Евдокимова на московско­нарвской районной конференции, ­ и там про­мышленность называется госкапитализмом. Если мы возьмем статьи т. Caфарова, то и там путаница между гoспромышленностью и гocкапитализмом

Если возьмем речь тов. Сокольникова на партийном с'езде, то тут не только госпромышленность, но и гостранспорт, гoc6aнк, но и весь внешнеторг, ­ все это об'явлено госкапитализмом. Если, наконец, возьмете речь тов. Зиновьева, возглавляющего новую оппозицию, ­ чем он занимался здесь по этому вопросу в своем содокладе? Он пытался всякими неу6едительными ссылками на Ленина, на свое, зиновьевское, истолкование Ленина доказать, что система и строй нашей экономики, это есть строй государственно-капиталистический, что эта система ­ система госкапитализма. Здесь явная и опасная ошибка уже налицо, но и здесь мы вновь можем отметить, что товарищи из оппозиции на деле уже дали отбой. Теперь ­ на этом партийном с'езде ­ они в большинстве случаев признают, по крайней мере на словах, что наша госпромышленность есть социалистическая промышленность, ­что наша промышленность ­ социалистический элемент в нашей экономике. (голос: «Мы и стоим на этом».) Хорошо. Вы стоите на этой позиции?

В таком случае прочитайте, пожалуйста, «Ленинизм» Зиновьева, там изла­гаются взгляды Ленина, между прочим, и на нашу промышленность. Есть ли там хотя 6ы одно слово о том, что наша промышленность является промышленностью последовательно-социалистического типа, как это говорил В. И. Ленин?

Там вы найдете какое угодно количество цитат в любой главе, но той цитаты из Ленина, в которой говорится, что наша промышленность является промышленностью последовательно­-социалистического типа, ее вы там не найдете. Эта книга писалась товарищи, 3-­4 месяца тому назад, когда вы еще не 6ыли обстреляны по этому вопросу. Вас партия когда еще не при­ перла к стене по этому вопросу, и вы этого признания еще не давали. Вы спросите автора книги «Ленинизм», тов. Зиновьева, знал ли он тогда, что Ленин называл наши госпредприятия ­ предприятиями последовательно-социалистического типа. Знал ли он это? Почему же он этого не сказал?

 

 

 

---

 

 

 

 

1-4-39 

Сталин:

---

 

 

 

Основная оши6ка т.т. Каменева и Зиновьева состоит в том, что он рассматривают вопрос о госкапитализме схоластически не диалектически вне связи с исторической обстановкой. Такой подход к вопросу противен всему духу ленинизма. Как ставил вопрос Ленин? В 1921 году Ленин; зная, что наша промышленность малоразвита, а крестьянство нуждается в товарах, зная, что ее (промышленность) сразу не поднимешь, что рабочие, в силу известной о6становки, заняты не столько промышленностью, сколько приготовлением зажигалок, в этой о6становке Ленин считал, что лучшая возможность из всех возможностей, это - привлечь заграничный капитал, наладить с его помощью промышленность, ввести таким образом  госкапитализм и через него устроить смычку Советской власти с деревней. Такой путь был тогда 6езусловно правилен, ибо других возможностей удовлетворить крестьянство у нас тогда не 6ыло, ибо промышленность у нас хромала, транспорт стоял, или почти стоял, не было, не хватало топлива. Считал ли тогда Ленин допустимым и желательным госкапитализм как преобладающую форму нашего хозяйства? Да, считал.  Но это было тогда, в 1921 году. А теперь? Можно ли сказать теперь, что у нас нет нашей промышленности, транспорт стоит, нет топлива и т. д.? Нет, нельзя. Можно ли отрицать, что наша промышленность и торговля уже устанавливают смычку индустрии (нашей индустрии) с крестьянским хозяйством непосредственно,  своими собственными силами? Нет, нельзя. Можно ли отрицать, что в области промышленности (госкапитализм) и «социализм» уже поменялись ролями, ибо социалистическая промышленность стала господствующей, а удельный вес концессий и аренды (первые имеют 50 тыс. рабочих, вторая – 35 тыс.) минимален? Нет, нельзя. Еще в 1922 году Ленин сказал, что с  концессиями и арендой у нас не вышло.

Что же отсюда следует? Из этого следует то, что со времени 1921 г. обстановка изменилась у нас существенно, что за это время наша социалистическая промышленность и советско-кооперативная торговля успели уже стать преобладающей силой, что смычку между го родом и деревней уже научились устанавливать собственными силами, что наиболее яркие формы госкапитализма – концессии и аренда – не получили за это время серьезного развития, что говорить теперь, в 1925 г., о госкапитализме, как преобладающей форме нашего хозяйства – значит искажать социалистическую природу нашей государственной промышленности, значит не понимать всей разницы между прошлой и нынешней обстановкой, значит подходить к вопросу о госкапитализме не диалектически, а схоластически, метафизически.

Не угодно ли послушать тов. Сокольникова? Он говорит в своей речи:

«Наша внешняя торговля ведется как государственно-капиталистическое предприятие… Наши внутренние торговые о6щества так же - государственно-капиталистические предприятия. И я должен сказать, товарищи, что Государственный Банк является точно так же государственно-капиталистическим предприятием. Наша денежная система? Наша денежная система основана на том, что в советском хозяйстве, в условиях строящегося социализма, взята денежная система, проникнутая принципами капиталистической экономики».

Так говорит тов. Сокольников.

 

 

 

Скоро он договорится до того, что Народный Комиссариат Финансов об'явит он тоже госкапитализмом. До сих пор я думал, до сих пор мы все думали, что госбанк есть часть государственного аппарата. До сих пор я думал, и мы все думали, что наш Внешнеторг, если не считать облегающих его госкапиталистических учреждении, есть часть государственного аппарата, что наш государственный аппарат есть аппарат государства типа пролетарского. Мы все так думали до сих пор, ибо пролетарская власть является единственным хозяином этих институтов. А теперь, по Сокольникову, выходит, что это институты, являющиеся частью нашего госаппарата, являются госкапиталистическими. Может быть, наш советский аппарат представляет тоже госкапитализм, а не пролетарский тип государства, как утверждал Ленин? Отчего бы нет? Разве наш советский аппарат не пользуется «денежной системой, проникнутой принципами капиталистической экономии»? Вот до какой чепухи может договориться человек­.[…]

В чем тут дело? Откуда такие ошибки у тов. Сокольникова?

Да в том, что тов. Сокольников не понима­ет двойственной природы нэпа, двойственной природы торговли в нынешних условиях борьбы социалистических элементов  с элементами капиталистическими, он не понимает диалектики развития в области диктатуры пролетариата, в обстановке переходного периода, где методы и оружие буржуазии используется социалистическими элементами для преодоления и ликвидации элементов капиталистических. Дело вовсе не в том, что торговля и денежная система являются методами «капиталистической экономии». Дело в том, что социалистические элементы нашего хозяйства, борясь с элементами капиталистическими, овладевают этими методами и оружием буржуазии для преодоления капиталистических элементов, что они с успехом используют  их против капитализма, в успехом используют их для построения социалистического фундамента нашей экономики. Дело в том, стало быть, что, 6лагодаря диалектике нашего развития, функции и назначение этих инструментов буржуазии меняются принципиально, коренным образом, меняются в пользу социализма, в ущерб капитализму. Ошибка тов. Сокольникова состоит в том, что он не понял всей сложности и противоречивости происходящих в нашей экономике процессов.

Позвольте теперь сослаться на Ленина в вопросе об историче­ском характере госкапитализма, привести цитату по вопросу о том, когда и почему он предлагал госкапитализм, как главную форму, чем он был вынужден к этому и при каких именно конкретных условиях он eгo предлагал. (голоса: «Просим!».)

«Мы ни в коем случае не можем забывать того, что мы часто наблюдаем, социалистического отношения рабочих на принадлежащих государству фабриках, где рабочие сами собирают топливо, сырье и продукты, или когда рабочие стараются распределять правильно продукты­ промышленности среди крестьянства, довозят их средствами транспорта. Это есть социализм. Но наряду с ним существует мелкое хозяйство, которое сплошь  и рядом существует независимо от него. Почему оно может существовать независимо от него? Потому, что крупная промышленность не восстановлена, потому, что социалистические фабрики  могут получить, может быть, только десятую долю того, что они должны получать, и поскольку они не получают, оно остается независимым от социалистических фабрик.

Неимоверное разорение страны, недостаток топлива, сырья и транспорта приводят к тому, что мелкое производство существует отдельно от социализма. И я говорю: при таких условиях государственный капитализм ­что это такое? Это будет об'­единение мелкого производства. Капитал об'­единяет мелкое производство, капитал вырастает из мелкого производства.  На этот счет нечего закрывать глаза. Конечно, свободы торговли означает рост капитализма; из этого никак вывернуться нельзя, и кто вздумает вывертываться и отмахиваться, тот только тешит себя словами. Если есть мелкое хозяйство, если есть свобода обмена, - появляется капитализм. Но страшен ли этот капитализм нам, если мы имеем в руках фабрики, заводы, транспорт и заграничную торговлю? 

 

 

 

---

 

 

 

1-4-41

«Л. Троцкий.

ПОЧЕМУ СТАЛИН ПОБЕДИЛ ОППОЗИЦИЮ?

Вопросы, поставленные в письме тов. Зеллера*1, представляют не только исторический, но и актуальный интерес. На них приходится нередко наталкиваться и в политической литературе и в частных беседах, притом в самой разнообразной, чаще всего личной формулировке: "как и почему вы потеряли власть?". "Каким образом Сталин захватил в своих руки аппарат?". "В чем сила Сталина?". Вопрос о внутренних законах революции и контрреволюции ставится сплошь да рядом чисто индивидуалистически, как если б дело шло о шахматной партии, или о каком либо спортивном состязании, а не о глубоких конфликтах и сдвигах социального характера. Многочисленные лжемарксисты ничуть не отличаются в этом отношении от вульгарных демократов, которые применяют к великим народным движениям критерии парламентских кулуаров. /*1 См. стр. 5-6.

Всякий, сколько-нибудь знакомый с историей, знает, что каждая революция вызывала после себя контрреволюцию, которая, правда, никогда не отбрасывала общество полностью назад, к исходному пункту, в области экономики, но всегда отнимала у народа значительную, иногда львиную долю его политических завоеваний. Жертвой первой же реакционной волны являлся, по общему правилу, тот слой революционеров, который стоял во главе масс в первый, наступательный, "героический" период революции. Уже это общее историческое наблюдение должно навести нас на мысль, что дело идет не просто о ловкости, хитрости, умении двух или нескольких лиц, а о причинах несравненно более глубокого порядка.

Марксисты, в отличие от поверхностных фаталистов (типа Леона Блюма, Поль Фора и др.), отнюдь не отрицают роль личности, ее инициативы и смелости в социальной борьбе. Но, в отличие от идеалистов, марксисты знают, что сознание в последнем счете подчинено бытию. Роль руководства в революции огромна. Без правильного руководства пролетариат победить не может. Но и самое лучшее руководство не способно вызвать революцию, когда для нее нет объективных условий. К числу важнейших достоинств пролетарского руководства надо отнести способность различать, когда можно наступать, и когда необходимо отступать. Эта способность составляла главную силу Ленина*2.

/*2 У сталинцев дело обстоит как раз наоборот: во время экономического оживления и относительного политического равновесия они провозглашали "завоевание улицы", "баррикады", "советы повсюду" ("третий период"), теперь же, когда Франция проходит через глубочайший социальный и политический кризис, они бросаются на шею радикалам, т.-е. насквозь гнилой буржуазной партии. Давно сказано, что эти господа имеют привычку на свадьбе петь похоронные псалмы, а на похоронах - гимны Гименею.

Успех, или неуспех борьбы левой оппозиции против бюрократии, разумеется, зависел в той или другой степени от качеств руководства обоих борющихся лагерей. Но прежде, чем говорить об этих качествах, надо ясно понять характер самих борющихся лагерей; ибо самый лучший руководитель одного лагеря может оказаться совершенно негодным в другом из лагерей, - и наоборот. Столь обычный (и столь наивный) вопрос: "почему Троцкий не использовал своевременно военный аппарат против Сталина?" ярче всего свидетельствует о нежелании или неумении продумать общие исторические причины победы советской бюрократии над революционным авангардом пролетариата. Об этих причинах я писал не раз в ряде своих работ, начиная с автобиографии. Попробую резюмировать важнейшие выводы в немногих строках.

Не нынешняя бюрократия обеспечила победу Октябрьской революции, а рабочие и крестьянские массы под большевистским руководством. Бюрократия стала расти лишь после окончательной победы, пополняя свои ряды не только революционными рабочими, но и представителями других классов (бывшими царскими чиновниками, офицерами, буржуазными интеллигентами и проч.). Если взять старшее поколение нынешней бюрократии, то подавляющее большинство его стояло во время Октябрьской революции в лагере буржуазии (взять для примера хотя бы советских послов: Потемкин, Майский, Трояновский, Суриц, Хинчук и проч.). Те из нынешних бюрократов, которые в Октябрьские дни находились в лагере большевиков, не играли в большинстве своем сколько-нибудь значительной роли, ни в подготовке и проведении переворота, ни в первые годы после него. Это относится прежде всего к самому Сталину. Что касается молодых бюрократов, то они подобраны и воспитаны старшими, чаще всего из собственных сынков. "Вождем" этого нового, пореволюционного слоя и стал Сталин.

 

 

 

История профессионального движения во всех странах есть не только история стачек и вообще массовых движений, но и история формирования профсоюзной бюрократии. Достаточно известно, в какую огромную консервативную силу успела вырасти эта бюрократия и с каким безошибочным чутьем она подбирает для себя и соответственно воспитывает своих "гениальных" вождей: Гомперс, Грин, Легин, Лейпарт, Жуо, Ситрин и др. Если Жуо пока что с успехом отстаивает свои позиции против атак слева, то не потому, что он великий стратег (хотя он, несомненно, выше своих бюрократических коллег: недаром же он занимает первое место в их среде), а потому, что весь его аппарат каждый день и каждый час упорно борется за свое существование, коллективно подбирает наилучшие методы борьбы, думает за Жуо и внушает ему необходимые решения. Но это вовсе не значит, что Жуо несокрушим. При резком изменении обстановки - в сторону революции или фашизма - весь профсоюзный аппарат сразу потеряет свою самоуверенность, его хитрые маневры окажутся бессильными, и сам Жуо будет производить не внушительное, а жалкое впечатление. Вспомним, хотя бы, какими презренными ничтожествами оказались могущественные и спесивые вожди германских профессиональных союзов - и в 1918 году, когда, против их воли, разразилась революция, и в 1932 году, когда наступал Гитлер.

Из этих примеров видны источники силы и слабости бюрократии. Она вырастает из движения масс в первый, героический период борьбы. Но поднявшись над массами и разрешив затем свой собственный "социальный вопрос" (обеспеченное существование, влияние, почет и пр.), бюрократия все более стремится удерживать массы в неподвижности. К чему рисковать? Ведь у нее есть что терять. Наивысший расцвет влияния и благополучия реформистской бюрократии приходится на эпохи капиталистического преуспеяния и относительной пассивности трудящихся масс. Но когда эта пассивность нарушена, справа или слева, великолепию бюрократии приходит конец. Ее ум и хитрость превращаются в глупость и бессилие. Природа "вождей" отвечает природе того класса (или слоя), который они ведут, и объективной обстановке, через которую этот класс (или слой) проходит.

Советская бюрократия неизмеримо могущественнее реформистской бюрократии всех капиталистических стран вместе взятых, ибо у нее в руках государственная власть и все связанные с этим выгоды и привилегии. Правда, советская бюрократия выросла на почве победоносной пролетарской революции. Но было бы величайшей наивностью идеализировать, по этой причине, самое бюрократию. В бедной стране, - а СССР и сейчас еще очень бедная страна, где отдельная комната, достаточная пища и одежда все еще доступны лишь небольшому меньшинству населения, - в такой стране миллионы бюрократов, больших и малых, стремятся прежде всего разрешить свой собственный "социальный вопрос", т.-е. обеспечить собственное благополучие. Отсюда величайший эгоизм и консерватизм бюрократии, ее страх перед недовольством масс, ее ненависть к критике, ее бешеная настойчивость в удушении всякой свободной мысли, наконец, ее лицемерно-религиозное преклонение перед "вождем", который воплощает и охраняет ее неограниченное владычество и ее привилегии. Все это вместе и составляет содержание борьбы против "троцкизма".

Совершенно неоспорим и полон значения тот факт, что советская бюрократия становилась тем могущественнее, чем более тяжкие удары падали на мировой рабочий класс. Поражения революционных движений в Европе и в Азии постепенно подорвали веру советских рабочих в международного союзника. Внутри страны царила все время острая нужда. Наиболее смелые и самоотверженные представители рабочего класса либо успели погибнуть в гражданской войне, либо поднялись несколькими ступенями выше и, в большинстве своем, ассимилировались в рядах бюрократии, утратив революционный дух. Уставшая от страшного напряжения революционных годов, утратившая перспективу, отравленная горечью ряда разочарований широкая масса впала в пассивность. Такого рода реакция наблюдалась, как уже сказано, после всякой революции. Неизмеримое историческое преимущество Октябрьской революции, как пролетарской, состоит в том, что усталостью и разочарованием масс воспользовался не классовый враг, в лице буржуазии и дворянства, а верхний слой самого рабочего класса и связанные с ним промежуточные группы, влившиеся в советскую бюрократию.

 

 

 

Подлинные пролетарские революционеры в СССР силу свою почерпали не столько в аппарате, сколько в активности революционных масс. В частности, Красную армию создавали не "аппаратчики" (в самые критические годы аппарат был еще очень слаб), а кадры героических рабочих, которые, под руководством большевиков, сплачивали вокруг себя молодых крестьян и вели их в бой. Упадок революционного движения, усталость, поражения в Европе и Азии, разочарование в рабочих массах должны были неизбежно и непосредственно ослабить позиции революционных интернационалистов, и наоборот, усилить позиции национально-консервативной бюрократии. Открывается новая глава в революции. Вожди предшествующего периода попадают в оппозицию. Наоборот, консервативные политики аппарата, игравшие в революции второстепенную роль, выдвигаются торжествующей бюрократией на передний план.

Что касается военного аппарата, то он был частью всего бюрократического аппарата и по своим качествам не отличался от него. Достаточно сказать, что в годы гражданской войны Красная армия поглотила десятки тысяч бывших царских офицеров. 13 марта 1919 г. Ленин говорил на митинге в Петрограде: "Когда мне недавно тов. Троцкий сообщил, что у нас в военном ведомстве число офицеров составляет несколько десятков тысяч, тогда я получил конкретное представление, в чем заключается секрет использования нашего врага: как заставить строить коммунизм тех, кто являлся его противниками, строить коммунизм из кирпичей, которые подобраны капиталистами против нас! Других кирпичей нам не дано!" (Сочинения Ленина, т. XXIV, русское издание 1932 года, стенографический отчет, стр. 65). Эти офицерские и чиновничьи кадры выполняли в первые годы свою работу под непосредственным давлением и надзором передовых рабочих. В огне жестокой борьбы не могло быть и речи о привилегированном положении офицерства: самое это слово исчезло из словаря. Но после одержанных побед и перехода на мирное положение как раз военный аппарат стремился стать наиболее влиятельной и привилегированной частью всего бюрократического аппарата. Опереться на офицерство для захвата власти мог бы только тот, кто готов был идти навстречу кастовым вожделениям офицерства, т.-е. обеспечить ему высокое положение, ввести чины, ордена, словом, сразу и одним ударом сделать то, что сталинская бюрократия постепенно делала в течение последующих 10-12 лет. Нет никакого сомнения, что произвести военный переворот против фракции Зиновьева, Каменева, Сталина и проч., не составляло бы в те дни никакого труда и даже не стоило бы пролития крови; но результатом такого переворота явился бы ускоренный темп той самой бюрократизации и бонапартизма, против которых левая оппозиция выступила на борьбу.

Задача большевиков-ленинцев по самому существу своему состояла не в том, чтоб опереться на военную бюрократию против партийной, а в том, чтобы опереться на пролетарский авангард и через него - на народные массы и обуздать бюрократию в целом, очистить ее от чуждых элементов, обеспечить над нею бдительный контроль трудящихся и перевести ее политику на рельсы революционного интернационализма. Но так как за годы гражданской войны, голода и эпидемий, живой источник революционной массовой силы иссяк, а бюрократия страшно выросла в числе и в наглости, то пролетарские революционеры оказались слабейшей стороной. Под знаменем большевиков-ленинцев собрались, правда, десятки тысяч лучших революционных борцов, в том числе и военных. Передовые рабочие относились к оппозиции с симпатией. Но симпатия эта оставалась пассивной; веры в то, что при помощи борьбы можно серьезно изменить положение, у масс уже не было. Между тем бюрократия твердила: "Оппозиция хочет международной революции и собирается втянуть нас в революционную войну. Довольно нам потрясений и бедствий. Мы заслужили право отдохнуть. Да и не надо нам больше никаких "перманентных революций". Мы сами у себя создадим социалистическое общество. Рабочие и крестьяне, положитесь на нас, ваших вождей!". Эта национально-консервативная агитация, сопровождавшаяся, к слову сказать, бешеной, подчас совершенно реакционной клеветой против интернационалистов, тесно сплачивала бюрократию, и военную и штатскую, и находила несомненный отклик у усталых и отсталых рабочих и крестьянских масс. Так большевистский авангард оказался изолированным и по частям разбит. В этом весь секрет победы термидорианской бюрократии.

 

 

 

Разговоры о каких-то необыкновенных тактических или организационных качествах Сталина представляют собою миф, сознательно созданный бюрократией СССР и Коминтерна и подхваченный левыми буржуазными интеллигентами, которые, несмотря на свой индивидуализм, охотно склоняются перед успехом. Эти господа не узнали и не признали Ленина, когда тот, травимый международной сволочью, готовил революцию. Зато они "признали" Сталина, когда такое признание не приносит ничего, кроме удовольствия, а подчас и прямую выгоду.

Инициатива борьбы против левой оппозиции принадлежала собственно не Сталину, а Зиновьеву. Сталин сперва колебался и выжидал. Было бы ошибкой думать, что Сталин с самого начала наметил какой-либо стратегический план. Он нащупывал почву. Несомненно, что революционная марксистская опека тяготила его. Он фактически искал более простой, более национальной, более "надежной" политики. Успех, который на него обрушился, был неожиданностью прежде всего для него самого. Это был успех нового правящего слоя, революционной аристократии, которая стремилась освободиться от контроля масс и которой нужен был крепкий и надежный третейский судья в ее внутренних делах. Сталин, второстепенная фигура пролетарской революции, обнаружил себя как бесспорный вождь термидорианской бюрократии, как первый в ее среде - не более того*1.

/*1 Говорить о Сталине, как о марксистском "теоретике", могут лишь прямые лакеи. Его книга "Вопросы ленинизма" представляет эклектическую компиляцию, полную ученических ошибок. Но национальная бюрократия побеждала марксистскую оппозицию своим социальным весом, а вовсе не "теорией".

Итальянский фашистский или полуфашистский писатель Малапарте выпустил книжку "Техника государственного переворота", в которой он развивает ту мысль, что "революционная тактика Троцкого", в противоположность стратегии Ленина, может обеспечить победу в любой стране и при любых условиях. Трудно придумать более нелепую теорию! Между тем те мудрецы, которые задним числом обвиняют нас в том, что мы, вследствие нерешительности, упустили власть, становятся по существу дела на точку зрения Малапарте: они думают, что есть какие то особые технические "секреты", при помощи которых можно завоевать или удержать революционную власть, независимо от действия величайших объективных факторов: побед или поражений революции на Западе и Востоке, подъема или упадка массового движения в стране и пр. Власть не есть приз, который достается более "ловкому". Власть есть отношение между людьми, в последнем счете - между классами. Правильное руководство, как уже сказано, является важным рычагом успехов. Но это вовсе не значит, что руководство может обеспечить победу при всяких условиях. Решают в конце концов борьба классов и те внутренние сдвиги, которые происходят внутри борющихся масс.

Но вопрос о том, как сложился бы ход борьбы, если б Ленин остался жив, нельзя, конечно, ответить с математической точностью. Что Ленин был непримиримым противником жадной консервативной бюрократии и политики Сталина, все более связывавшего с нею свою судьбу, видно с неоспоримостью из целого ряда писем, статей и предложений Ленина за последний период его жизни, в частности, из его "Завещания", в котором он рекомендовал снять Сталина с поста генерального секретаря, наконец, из его последнего письма, в котором он прерывал со Сталиным "все личные и товарищеские отношения". В период между двумя приступами болезни Ленин предложил мне создать с ним вместе фракцию для борьбы против бюрократии и ее главного штаба, Оргбюро ЦК, где руководил Сталин. К XII-му съезду партии Ленин, по его собственному выражению, готовил "бомбу" против Сталина. Обо всем этом рассказано - на основании точных и бесспорных документов - в моей автобиографии и в отдельной работе "Завещание Ленина". Подготовительные меры Ленина показывают, что он считал предстоящую борьбу очень трудной; не потому, конечно, что он боялся Сталина лично, как противника (об этом смешно и говорить), а потому, что за спиною Сталина ясно различал сплетение кровных интересов могущественного слоя правящей бюрократии. Уже при жизни Ленина Сталин вел против него подкоп, осторожно распространяя через своих агентов слух, что Ленин - умственный инвалид, не разбирается в положении, и проч., словом, пускал в оборот ту самую легенду, которая стала ныне неофициальной версией Коминтерна для объяснения резкой враждебности между Лениным и Сталиным за последние год-полтора жизни Ленина. На самом деле, все те статьи и письма, которые Ленин продиктовал уже в качестве больного, представляют, пожалуй, самые зрелые продукты его мысли. Проницательности этого "инвалида" хватило бы с избытком на дюжину Сталиных.

 

 

 

---

 

 

 

Л. Троцкий.

12-го ноября 1935 г.  Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев) № 46.

 

1-4-42

 

Л. Троцкий.

О ТЕРМИДОРИАНСТВЕ И БОНАПАРТИЗМЕ

 

С историческими аналогиями надо обращаться умеючи, иначе они легко превращаются в метафизические абстракции, и не помогают ориентировке, а, наоборот, сбивают с пути.

Некоторые товарищи из рядов иностранной оппозиции усматривают противоречие в том, что мы говорим то о термидорианских тенденциях и силах в СССР, то о бонапартистских чертах режима ВКП, и даже делают отсюда вывод о пересмотре нами основной оценки советского государства. Это ошибка. Проистекает она из того, что означенные товарищи понимают исторические термины (термидорианство, бонапартизм) как абстрактные категории, а не как живые, т.-е. противоречивые процессы.

В СССР развертывается успешное социалистическое строительство. Но процесс этот происходит крайне противоречиво: и благодаря капиталистическому окружению, и благодаря противодействию внутренних антипролетарских сил, и благодаря неправильной политике руководства, подпадающего под влияние враждебных сил.

Могут ли, вообще говоря, противоречия социалистического строительства достигнуть такого напряжения, при котором они должны взорвать основы социалистического строительства, заложенные Октябрьской революцией и укрепленные дальнейшими хозяйственными успехами, в частности успехами пятилетки? Могут.

Что пришло бы в таком случае на смену нынешнему советскому обществу, взятому в его целом (экономика, классы, государство, партия)?

Нынешний режим, переходный от капитализма к социализму, мог бы, в указанном выше случае, уступить свое место только капитализму. Это был бы капитализм особого типа: по существу колониальный, с компрадорской буржуазией, капитализм, насыщенный противоречиями, исключающими возможность его прогрессивного развития. Ибо все те противоречия, которые, согласно нашей гипотезе, могли бы привести ко взрыву советского режима, немедленно перевоплотились бы во внутренние противоречия капиталистического режима и приобрели бы вскоре еще большую остроту. Это значит, что в капиталистической контрреволюции была бы заложена новая Октябрьская революция.

 

 

 

Государство есть надстройка. Рассматривать его независимо от характера производственных отношений и от форм собственности (как поступает, например, Урбанс по отношению к советскому государству) значит покидать почву марксизма. Но государство, как и партия, не есть пассивная надстройка. Под действием толчков, исходящих из классовой базы общества, в государственной и партийной надстройке происходят новые процессы, которые имеют - в известных пределах - самостоятельный характер, и которые, сомкнувшись с процессами в самой экономической базе, могут получить решающее значение для классовой природы всего режима, повернув надолго развитие в ту или другую сторону.

Было бы худшим видом доктринерства, вывороченным наизнанку "урбансизмом", считать, что факт национализации промышленности, дополненный фактом высоких темпов развития, сам по себе обеспечивает непрерывное развитие к социализму, независимо от процессов в партии и в государстве. Рассуждать так, значит не понимать функции партии, ее двойной и тройной функции, в единственной стране пролетарской диктатуры, притом в стране экономически отсталой. Если допустить на минуту, что хозяйственники, с одной стороны, руководящий слой рабочих, с другой, вырываются совершенно из-под партийной дисциплины, которая сливается с государственной, то путь к социализму окажется забаррикадирован: национализованная промышленность начнет дифференцироваться на борющиеся группы, конфликты между администрацией трестом и рабочими начнут принимать открытый характер, тресты будут приобретать все большую самостоятельность, плановое начало естественно при этом будет сходить на нет, увлекая за собою монополию внешней торговли. Все эти процессы, ведущие к капитализму, означали бы неизбежно крушение диктатуры пролетариата. Грозит ли нынешний партийный режим, несмотря на экономические успехи, распадом партийной связи и дисциплины? Безусловно. Недооценивать опасность перерождения партийных и государственных тканей, на базе экономических успехов, было бы преступно. Партия, как партия, уже и сегодня не существует. Ее задушил центристский аппарат. Но существует левая оппозиция, которой центристский аппарат боится, как огня, и под кнутом которой совершает свои зигзаги. Уже это соотношение между левой оппозицией и центристским аппаратом является суррогатом партии и держит в узде правых. Даже при полном и открытом разрыве официальных партийных связей партия не исчезнет. Не потому, что есть аппарат: он первый станет жертвой своих преступлений, - а потому, что есть левая оппозиция. Кто этого не понял, тот не понял ничего.

Но мы рассуждаем сейчас не о том, как и какими путями оппозиция может выполнить свою основную задачу: помочь пролетарскому авангарду оградить социалистическое развитие от контрреволюции. Мы гипотетически исходим из того, что это не удалось, чтоб конкретнее представить себе исторические последствия такой неудачи.

Крушение диктатуры пролетариата, как уже сказано, не могло бы означать ничего, кроме реставрации капитализма. Но в каких политических формах происходила бы эта реставрация, как эти формы чередовались бы, и как они комбинировались бы - это вопрос самостоятельный и очень сложный.

Разумеется, только слепцы могут думать, что возрождение компрадорского капитализма совместимо с "демократией". Для зрячего ясно, что демократическая контрреволюция совершенно исключена. Конкретный же вопрос о возможных политических формах контрреволюции допускает только условный ответ.

 

 

 

Когда оппозиция говорила о термидорианской опасности, она имела в виду прежде всего очень важный и значительный процесс в партии: рост слоя отделившихся от массы, обеспеченных, связавшихся с непролетарскими кругами и довольных своим социальным положением большевиков, аналогичных слоя разжиревших якобинцев, которые стали отчасти опорой, а главным образом исполнительным аппаратом термидорианского переворота 1794 года, проложив тем самым дорогу бонапартизму. Анализируя процессы термидорианского перерождения внутри партии, оппозиция вовсе этим не говорила, что контрреволюционный переворот, если б он произошел, должен был бы непременно принять форму термидора, т.-е. более или менее длительного господства обуржуазившихся большевиков с формальным сохранением советской системы, - подобно тому, как термидорианцы сохраняли конвент. История никогда не повторяется, особенно же при таком глубоком различии классовых основ.

Французский термидор был заложен в противоречиях якобинского режима. Но в этих же противоречиях был заложен и бонапартизм, т.-е. режим военно-бюрократической диктатуры, которую буржуазия терпела над собою, чтоб тем вернее прибрать, под ее прикрытием, к рукам господство над обществом. В якобинской диктатуре заключены уже все элементы бонапартизма, хотя бы и находим их там в неразвернутом виде, притом в борьбе с санкюлотскими элементами режима. Термидор стал необходимым подготовительным этапом к бонапартизму, и только. Не случайно же Бонапарт из якобинской бюрократии создал бюрократию империи.

Открывая в нынешнем сталинском режиме элементы термидора и элементы бонапартизма, мы вовсе не впадаем в противоречие, как думают те, для кого термидорианство и бонапартизм представляют собою абстракции, а не живые тенденции, перерастающие одна в другую.

Какую государственную форму принял бы контрреволюционный переворот в России, если б он удался (а это совсем-совсем не так просто), это зависит от сочетания ряда конкретных факторов, прежде всего от того, какой остроты достигли бы к тому времени экономические противоречия, каково было бы соотношение капиталистических и социалистических тенденций хозяйства; далее - от соотношения между пролетарскими большевиками и буржуазными "большевиками", от группировки сил внутри армии, наконец, от удельного веса и характера иностранной интервенции. Во всяком случае было бы чистейшей несообразностью думать, будто контрреволюционный режим должен непременно проходить через стадии директории, консулата и империи, чтоб завершиться реставрацией царизма. Но каков бы ни был контрреволюционный режим, в нем во всяком случае найдут свое место элементы термидорианства и бонапартизма, т.-е. большую или меньшую роль будет играть большевистско-советская бюрократия, гражданская и военная, и в то же время самый режим будет диктатурой сабли над обществом в интересах буржуазии против народа. Вот почему так важно следить сейчас за тем, как эти элементы и тенденции формируются в недрах официальной партии, которая во всех случаях остается лабораторией будущего, т.-е. и в случае непрерывного социалистического развития и в случае контрреволюционного прорыва.

Значит ли все сказанное, что сталинский режим мы отождествляем с режимом Робеспьера? Нет, мы так же далеки от вульгарных аналогий в отношении настоящего, как и в отношении вероятного или возможного будущего. Под углом зрения интересующего нас вопроса суть политики Робеспьера состояла во все более обострявшейся борьбе его на два фронта: против санкюлотов, т.-е. неимущих, как и против "гнилых", "развращенных", т.-е. якобинской буржуазии. Робеспьер вел политику мелкого буржуа, пытающегося возвести себя в абсолют. Отсюда борьба направо и налево. Пролетарский революционер тоже может оказаться вынужден вести борьбу на два фронта, но только эпизодически. Основная его борьба есть борьба против буржуазии: класс против класса. Мелкобуржуазные же революционеры, даже в эпоху своей исторической кульминации, вынуждены были всегда и неизменно вести борьбу на два фронта. Это и приводило к постепенному удушению якобинской партии, к умерщвлению якобинских клубов, к бюрократизации революционного террора, т.-е. к самоизоляции Робеспьера, которая позволила так легко снять его блоку правых и левых его противников.

 

 

 

---

 

 

 

Когда революционеры становятся безразличны в области принципов, они опускаются и морально. Не все ли равно, в самом деле, сказать ли так, или иначе? Не все ли равно: процитировать ли точно или неточно? Вряд ли от сотворения мира врали так много, как наши центристы. Почему? Потому, что центризм - это воплощенная беспринципность. Где же тут взяться идейной опрятности?

Увы, Смирнов с Богуславским, дожив до седых волос, поступили в школу к Ярославскому. Свое обращение в национал-социализм они сопровождают... фальсификацией. Незачем говорить, что теорию социализма в отдельной стране они защищают все той же цитатой из посмертной ленинской статьи о кооперации. В первой главе моей Критики программы Коминтерна этот довод подвергнут, смею думать, исчерпывающему анализу. Я доказываю, - и никто мне до сих пор не возразил и вряд ли попытается возражать, - что статья о кооперации исходит полностью из элементарной предпосылки марксизма, что современное развитие производительных сил исключает возможность построения национального социализма. Но доказательству этой мысли по существу я предпосылаю следующее, как будто совершенно неоспоримое соображение:

"Если бы в статье, продиктованной Лениным во время болезни и опубликованной лишь после его смерти, действительно говорилось о том, что советское государство обладает необходимыми и достаточными материалами, т. е., прежде всего производственными предпосылками для самостоятельного построения полного социализма, оставалось бы только предположить, что - либо Ленин обмолвился при диктовке, либо стенограф ошибся при расшифровке. И то и другое во всяком случае вероятнее, чем отказ Ленина в двух беглых строчках от марксизма и от всего учения собственной жизни".

Что же по этому поводу говорят Смирнов с Богуславским?

"Мы считаем мнение Льва Давидовича Троцкого о том, что эта формулировка является результатом "обмолвки" при диктовке или "ошибкой" стенографа, ошибочным, антиленинским".

Прошу сравнить то, что сказано у меня с возражением Смирнова. Ведь это же верх непристойности! А между тем Смирнов человек пристойный. Но, увы, он попал в непристойное положение.

Да, я сказал, что если бы в незаконченной посмертной статье Ленина нашлась фраза, противоречащая основным положениям марксизма, то я бы, разумеется, заподозрил здесь обмолвку или описку. Но дальше я говорю:

"К счастью, однако, в таком объяснении нет ни малейшей нужды. Замечательная, хоть и незаконченная статья "О кооперации"... совсем не говорит того, что ей так легкомысленно приписывают ревизионисты ленинского учения".

Казалось бы, все ясно? Вряд ли, впрочем, стоит на этом дальше останавливаться. Отметим еще один документ идейного опустошения и прострации.

Помнится, у Короленки один из его очерков кончается так: "Эй, выходите на смену, старый звонарь отзвонил" [1] .

 

Л. Т.

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)

N 7.

 

 

 

 

---

 

 

 

Честное проведение в жизнь демократических принципов демократической конституции 1936 года, воплотившей надежды и чаяния всего народа, ознаменовало бы новый этап расширения советской демократии.

Но в вашем понимании всякий политический манёвр – синоним надувательства и обмана. Вы культивируете политику без этики, власть без честности, социализм без любви к человеку.

Что сделали вы с конституцией, Сталин?

Испугавшись свободы выборов, как «прыжка в неизвестность», угрожавшего вашей личной власти, вы растоптали конституцию, как клочок бумаги, выборы превратили в жалкий фарс голосования за одну единственную кандидатуру, а сессии Верховного Совета наполнили акафистами и овациями в честь самого себя. В промежутках между сессиями вы бесшумно уничтожали "зафинтивших" депутатов, насмехаясь над их неприкосновенностью и напоминая, что хозяином земли советской является не Верховный Совет, а вы. Вы сделали всё, чтобы дискредитировать советскую демократию, как дискредитировали социализм. Вместо того, чтобы пойти по линии намеченного конституцией поворота, вы подавляете растущее недовольство насилием и террором. Постепенно заменив диктатуру пролетариата режимом вашей личной диктатуры, вы открыли новый этап, который в истории нашей революции войдёт под именем «эпохи террора».

Никто в Советском Союзе не чувствует себя в безопасности. Никто, ложась спать, не знает, удастся ли ему избежать ночного ареста, никому нет пощады. Правый и виноватый, герой Октября и враг революции, старый большевик и беспартийный, колхозный крестьянин и полпред, народный комиссар и рабочий, интеллигент и Маршал Советского Союза – все в равной мере подвержены ударам вашего бича, все кружатся в дьявольской кровавой карусели.

Как во время извержения вулкана огромные глыбы с треском и грохотом рушатся в жерло кратера, так целые пласты советского общества срываются и падают в пропасть.

Вы начали кровавые расправы с бывших троцкистов, зиновьевцев и бухаринцев, потом перешли к истреблению старых большевиков, затем уничтожили партийные и беспартийные кадры, выросшие в гражданской войне, вынесшие на своих плечах строительство первых пятилеток, и организовали избиение комсомола.

Вы прикрываетесь лозунгом борьбы «с троцкистско-бухаринскими шпионами». Но власть в ваших руках не со вчерашнего дня. Никто не мог "пробраться" на ответственный пост без вашего разрешения.

Кто насаждал так называемых «врагов народа» на самые ответственные посты государства, партии, армии, дипломатии?

– Иосиф Сталин.

Прочитайте старые протоколы Политбюро: они пестрят назначениями и перемещениями только одних «троцкистско-бухаринских шпионов», «вредителей» и «диверсантов». И под ними красуется надпись – И. Сталин.

 

 

 

Вы притворяетесь доверчивым простофилей, которого годами водили за нос какие-то карнавальные чудовища в масках.

– Ищите и обрящете козлов отпущения, – шепчете вы своим приближённым и нагружаете пойманные, обречённые на заклание жертвы своими собственными грехами.

Вы сковали страну жутким страхом террора, даже смельчак не может бросить вам в лицо правду.

Волны самокритики «не взирая на лица» почтительно замирают у подножия вашего пьедестала.

Вы непогрешимы, как папа! Вы никогда не ошибаетесь!

Но советский народ отлично знает, что за всё отвечаете вы, «кузнец всеобщего счастья».

С помощью грязных подлогов вы инсценировали судебные процессы, превосходящие вздорностью обвинения знакомые вам по семинарским учебникам средневековые процессы ведьм.

Вы сами знаете, что Пятаков не летал в Осло, М. Горький умер естественной смертью и Троцкий не сбрасывал поезда под откос.

Зная, что всё это ложь, вы поощряете своих клеветников:

– Клевещите, клевещите, от клеветы всегда что-нибудь останется.

Как вам известно, я никогда не был троцкистом. Напротив, я идейно боролся со всеми оппозициями в печати и на широких собраниях. Я и сейчас не согласен с политической позицией Троцкого, с его программой и тактикой. Принципиально расходясь с Троцким, я считаю его честным революционером. Я не верю и никогда не поверю в его сговор с Гитлером и Гессом.

Вы - повар, готовящий острые блюда, для нормального человеческого желудка они не съедобны.

Над гробом Ленина вы принесли торжественную клятву выполнить его завещание и хранить как зеницу ока единство партии. Клятвопреступник, вы нарушили и это завещание Ленина.

Вы оболгали, обесчестили и расстреляли многолетних соратников Ленина: Каменева, Зиновьева, Бухарина, Рыкова и др., невиновность которых вам была хорошо известна. Перед смертью вы заставили их каяться в преступлениях, которых они не совершали, и мазать себя грязью с ног до головы.

А где герои Октябрьской революции? Где Бубнов? Где Крыленко? Где Антонов-Овсеенко? Где Дыбенко?

Вы арестовали их, Сталин.

Где старая гвардия? Её нет в живых.

 

 

 

Вы расстреляли её, Сталин.

Вы растлили, загадили души ваших соратников. Вы заставили идущих за вами с мукой и отвращением шагать по лужам крови вчерашних товарищей и друзей.

В лживой истории партии, написанной под вашим руководством, вы обокрали мёртвых, убитых, опозоренных вами людей и присвоили себе их подвиги и заслуги.

Вы уничтожили партию Ленина, а на её костях построили новую партию «Ленина-Сталина», которая служит удачным прикрытием вашего единовластия.

Вы создали её не на базе общей теории и тактики, как строится всякая партия, а на безыдейной основе личной любви и преданности вам. Знание программы первой партии было объявлено необязательным для её членов, но зато обязательна любовь к Сталину, ежедневно подогреваемая печатью. Признание партийной программы заменяется объяснением любви к Сталину.

Вы – ренегат, порвавший со вчерашним днём, предавший дело Ленина. Вы торжественно провозгласили лозунг выдвижения новых кадров. Но сколько этих молодых выдвиженцев уже гниёт в ваших казематах? Сколько из них вы расстреляли, Сталин?

С жестокостью садиста вы избиваете кадры, полезные, нужные стране. Они кажутся вам опасными с точки зрения вашей личной диктатуры.

Накануне войны вы разрушаете Красную Армию, любовь и гордость страны, оплот её мощи. Вы обезглавили Красную Армию и Красный Флот. Вы убили самых талантливых полководцев, воспитанных на опыте мировой и гражданской войн, во главе с блестящим маршалом Тухачевским.

Вы истребили героев гражданской войны, которые преобразовали Красную Армию по последнему слову военной техники и сделали её непобедимой.

В момент величайшей военной опасности вы продолжаете истреблять руководителей армии, средний командный состав и младших командиров.

Где маршал Блюхер? Где маршал Егоров?

Вы арестовали их, Сталин.

Для успокоения взволнованных умов вы обманываете страну, что ослабленная арестами и казнями Красная Армия стала ещё сильней.

Зная, что закон военной науки требует единоначалия в армии от главнокомандующего до взводного командира, вы воскресили институт военных комиссаров, который возник на заре Красной Армии и Красного Флота, когда у нас еще не было своих командиров, а над военным специалистами старой армии нужен был политический контроль.

Не доверяя красным командирам, вы вносите в Армию двоевластие и разрушаете воинскую дисциплину.

Под нажимом советского народа вы лицемерно вскрываете культ исторических русских героев: Александра Невского и Дмитрия Донского, Суворова и Кутузова, надеясь, что в будущей войне они помогут вам больше, чем казнённые маршалы и генералы.

 

 

 

Пользуясь тем, что вы никому не доверяете, настоящие агенты гестапо и японская разведка с успехом ловят рыбу в мутной, взбаламученной вами воде, подбрасывая вам в изобилии подложные документы, порочащие самых лучших, талантливых и честных людей.

В созданной Вами гнилой атмосфере подозрительности, взаимного недоверия, всеобщего сыска и всемогущества Наркомвнутрдела, которому вы отдали на растерзание Красную Армию и всю страну, любому «перехваченному» документу верят – или притворяются, что верят, – как неоспоримому доказательству.

Подсовывая агентам Ежова фальшивые документы, компрометирующие честных работников миссии, «внутренняя линия» РОВСа в лице капитана Фосса добилась разгрома нашего полпредства в Болгарии – от шофера М. И. Казакова до военного атташе В. Т. Сухорукова.

Вы уничтожаете одно за другим важнейшие завоевание Октября. Под видом борьбы с текучестью рабочей силы вы отменили свободу труда, закабалили советских рабочих, прикрепив их к фабрикам и заводам. Вы разрушили хозяйственный организм страны, дезорганизовали промышленность и транспорт, подорвали авторитет директора, инженера и мастера, сопровождая бесконечную чехарду смещений и назначений арестами и травлей инженеров, директоров и рабочих как «скрытых, еще не разоблаченных вредителей».

Сделав невозможной нормальную работу, вы под видом борьбы с «прогулами» и «опозданиями» трудящихся заставляете их работать бичами и скорпионами жестоких и антипролетарских декретов.

Ваши бесчеловечные репрессии делают нестерпимой жизнь советских трудящихся, которых за малейшую провинность с волчьим паспортом увольняют с работы и выгоняют с квартиры.

Рабочий класс с самоотверженным героизмом нёс тягость напряжённого труда и недоедания, голода, скудной заработной платы, жилищной тесноты и отсутствия необходимых товаров. Он верил, что вы ведёте к социализму, но вы обманули его доверие. Он надеялся, что с победой социализма в нашей стране, когда осуществится мечта светлых умов человечества о великом братстве людей, всем будет житься радостно и легко.

Вы отняли даже эту надежду: вы объявили – социализм построен до конца. И рабочие с недоумением, шёпотом спрашивали друг друга: «Если это социализм, то за что боролись, товарищи?».

Извращая теорию Ленина об отмирании государства, как извратили всю теорию марксизма-ленинизма, вы устами ваших безграмотных доморощенных «теоретиков», занявших вакантные места Бухарина, Каменева и Луначарского, обещаете даже при коммунизме сохранить власть ГПУ.

Вы отняли у колхозных крестьян всякий стимул к работе. Под видом борьбы с «разбазариванием колхозной земли» вы разоряете приусадебные участки, чтобы заставить крестьян работать на колхозных полях. Организатор голода, грубостью и жестокостью неразборчивых методов, отличающих вашу тактику, вы сделали всё, чтобы дискредитировать в глазах крестьян ленинскую идею коллективизации.

 

 

 

Лицемерно провозглашая интеллигенцию «солью земли», вы лишили минимума внутренней свободы труд писателя, учёного, живописца. Вы зажали искусство в тиски, от которых оно задыхается, чахнет и вымирает. Неистовство запуганной вами цензуры и понятная робость редакторов, за всё отвечающих своей головой, привели к окостенению и параличу советской литературы. Писатель не может печататься, драматург не может ставить пьесы на сцене театра, критик не может высказать своё личное мнение, не отмеченное казённым штампом.

Вы душите советское искусство, требуя от него придворного лизоблюдства, но оно предпочитает молчать, чтобы не петь вам «осанну». Вы насаждаете псевдоискусство, которое с надоедливым однообразием воспевает вашу пресловутую, набившую оскомину «гениальность».

Бездарные графоманы славословят вас, как полубога, «рождённого от Луны и Солнца», а вы, как восточный деспот, наслаждаетесь фимиамом грубой лести.

Вы беспощадно истребляете талантливых, но лично вам неугодных русских писателей. Где Борис Пильняк? Где Сергей Третьяков? Где Александр Аросев? Где Михаил Кольцов? Где Тарасов-Родионов? Где Галина Серебрякова, виновная в том, что была женой Сокольникова?

Вы арестовали их, Сталин.

Вслед за Гитлером вы воскресили средневековое сжигание книг.

Я видел своими глазами рассылаемые советским библиотекам огромные списки книг, подлежащих немедленному и безусловному уничтожению. Когда я был полпредом в Болгарии, то в 1937 г. в полученном мною списке обречённой огню литературе я нашёл мою книгу исторических воспоминаний «Кронштадт и Питер в 1917 году». Против фамилий многих авторов значилось: «Уничтожать все книги, брошюры, портреты».

Вы лишили советских учёных, особенно в области гуманитарных наук, минимума свободы научной мысли, без которого творческая работа учёного становится невозможной.

Самоуверенные невежды интригами, склоками и травлей не дают работать в лабораториях, университетах и институтах.

Выдающихся русских учёных с мировым именем - академиков Ипатьева и Чичибабина, вы на весь мир провозгласили «невозвращенцами», наивно думая их обесславить, но опозорили только себя, доведя до сведения всей страны и мирового общественного мнения постыдный для вашего режима факт, что лучшие учёные бегут из вашего "рая", оставляя вам ваши благодеяния: квартиру, автомобиль, карточку на обеды в совнаркомовской столовой.

Вы истребляете талантливых русских учёных.

Где лучший конструктор советских аэропланов, Туполев? Вы не пощадили даже его. Вы арестовали Туполева, Сталин!

Нет области, нет уголка, где можно было бы спокойно заниматься любимым делом. Директор театра, замечательный режиссёр, выдающийся деятель искусства Всеволод Мейерхольд не занимался политикой. Но вы арестовали и Мейерхольда, Сталин.

 

 

 

Зная, что при нашей бедности кадрами особенно ценен каждый культурный и опытный дипломат, вы заманили в Москву и уничтожили одного за другим почти всех советских полпредов. Вы разрушили дотла весь аппарат Народного комиссариата иностранных дел.

Уничтожая везде и всюду золотой фонд нашей страны, её молодые кадры, вы истребили во цвете лет талантливых и многообещающих дипломатов.

В грозный час военной опасности, когда острие фашизма направлено против Советского Союза, когда борьба за Данциг и война в Китае – лишь подготовка плацдарма для будущей интервенции против СССР, когда главный объект германо-японской агрессии – наша Родина, когда единственная возможность предотвращения войны – открытое вступление Союза Советов в Международный блок демократических государств, скорейшее заключение военного и политического союза с Англией и Францией, вы колеблетесь, выжидаете и качаетесь, как маятник, между двумя «осями».

Во всех расчетах вашей внешней и внутренней политики вы исходите не из любви к Родине, которая вам чужда, а из животного страха потерять личную власть. Ваша беспринципная диктатура, как гнилая колода, лежит поперёк дороги нашей страны. «Отец народов», вы предали побеждённых испанских революционеров, бросили их на произвол судьбы и предоставили заботу о них другим государствам. Великодушное спасение жизни не в ваших принципах. Горе побеждённым! Они вам больше не нужны.

Европейских рабочих, интеллигентов, ремесленников, бегущих от фашистского варварства, вы равнодушно предоставили гибели, захлопнув перед ними дверь нашей страны, которая на своих огромных просторах может гостеприимно приютить многие тысячи эмигрантов.

Как все советские патриоты, я работал, на многое закрывая глаза. Я слишком долго молчал. Мне было трудно рвать последние связи не с вашим обречённым режимом, а с остатками старой ленинской партии, в которой я пробыл без малого 30 лет, а вы разгромили её в три года. Мне было мучительно больно лишаться моей Родины.

Чем дальше, тем больше интересы вашей личной диктатуры вступают в непрерывный конфликт и с интересами рабочих, крестьян, интеллигенции, с интересами всей страны, над которой вы измываетесь как тиран, дорвавшийся до единоличной власти.

Ваша социальная база суживается с каждым днём. В судорожных поисках опоры вы лицемерно расточаете комплименты «беспартийным большевикам», создаёте одну за другой привилегированные группы, осыпаете их милостями, кормите подачками, но не в состоянии гарантировать новым «калифам на час» не только их привилегий, но даже права на жизнь.

Ваша безумная вакханалия не может продолжаться долго. Бесконечен список ваших преступлений. Бесконечен список ваших жертв, нет возможности их перечислить.

Рано или поздно советский народ посадит вас на скамью подсудимых как предателя социализма и революции, главного вредителя, подлинного врага народа, организатора голода и судебных подлогов.

17 августа 1939 г. [1]

 

Опубликовано: "Новая Россия" 1939г., также см. Неделя. 1988. № 26 и в кн.: Открывая новые страницы… Международные вопросы: события и люди / Сост. Н.В. Попов – М.: Политиздат, 1989. – с. 313-320. [Оригинал статьи на сайте Istmat.Ru]

 

 

 

 

1-4-45

 

 

«"ГОСУДАРСТВЕННЫЙ КАПИТАЛИЗМ"

 

За последний период Урбанс создал, впрочем, новую теорию: экономический строй советов оказывается разновидностью "государственного капитализма". "Прогресс" состоит в том, что от терминологических упражнений в области политической надстройки, Урбанс спустился к экономическому фундаменту. Но этот спуск, увы, не принес ему добра.

 

Государственный капитализм есть, по Урбансу, новейшая форма самозащиты буржуазного режима: достаточно взглянуть на корпоративно-"планирующее" государство в Италии, Германии и Соединенных Штатах. Привыкнувший к широкому размаху, Урбанс прибавляет сюда и СССР. Об этом скажем ниже. Поскольку дело касается капиталистических государств, Урбанс подходит к очень важному явлению нашей эпохи. Монопольный капитализм давно перерос и частную собственность на средства производства и границы национального государства. Однако, рабочий класс, парализованный своими собственными организациями, не сумел своевременно освободить производительные силы общества из капиталистических оков. Отсюда затяжная эпоха экономических и политических конвульсий. Производительные силы бьются о перегородки частной собственности и о национальные границы. Буржуазные государства вынуждены усмирять бунт собственных производительных сил при помощи полицейского кулака. Это и есть так называемая "плановая экономика". Можно условно назвать ее "государственным капитализмом", поскольку государство пытается обуздать и дисциплинировать капиталистическую анархию.

 

 

 

 

Напомним, однако, что первоначально марксисты под государственным капитализмом понимали лишь самостоятельные хозяйственные предприятия государства. Когда реформисты мечтали преодолеть капитализм при помощи муниципализации и огосударствления все большего числа транспортных и промышленных предприятий, марксисты возражали: это не социализм, а государственный капитализм. В дальнейшем это понятие получило, однако, расширительный смысл и стало применяться ко всем видам государственного вмешательства в хозяйство; французы употребляют в этом смысле слово "этатизм". […]

 

ХОЗЯЙСТВО СССР

 

В рамках данной работы нас, однако, больше всего интересует то обстоятельство, что Урбанс пытается под понятие "государственного капитализма" подвести и хозяйство СССР. При этом - трудно поверить! - он ссылается на Ленина. Объяснить эту ссылку можно только одним: в качестве вечного изобретателя, создающего ежемесячно по новой теории, Урбанс не имеет времени читать книги, на которые ссылается. Термин "государственный капитализм" Ленин действительно применял, но не к советскому хозяйству в целом, а лишь к определенной его части: иностранным концессиям, смешанным промышленным и торговым обществам и, отчасти, к контролируемой государством крестьянской, в значительной мере кулацкой, кооперации. Все это - бесспорные элементы капитализма; а так как они контролируются государством и даже функционируют при прямом его участии, как смешанные общества, то Ленин условно, "в кавычках", по его собственному выражению, назвал эти хозяйственные формы "государственным капитализмом". Условность термина определялась тем, что дело шло не о буржуазном, а о пролетарском государстве: кавычки и должны были подчеркнуть эту немаловажную разницу. Поскольку, однако, пролетарское государство допускало частный капитал и позволяло ему, в известных рамках, эксплуатировать рабочих, постольку оно одним своим крылом прикрывало буржуазные отношения. В этом, строго ограниченном, смысле можно было говорить о "государственном капитализме".

 

Самый термин Ленин выдвинул во время перехода к нэпу, когда он предполагал, что концессии и "смешанные общества", т.-е. предприятия, основанные на сочетании государственного и частного капитала, займут крупнейшее место в советском хозяйстве, наряду с чисто государственными трестами и синдикатами. В отличие от государственно-капиталистических предприятий, т.-е. концессий и проч., Ленин определял советские тресты и синдикаты, как "предприятия последовательно социалистического типа". Дальнейшее развитие советской экономики, особенно промышленности, Ленин представлял себе в виде конкуренции государственно-капиталистических и чисто-государственных предприятий.

 

Теперь, надеемся, ясно, в каких пределах Ленин употреблял термин, введший в соблазн Урбанса. Чтоб довершить теоретическую катастрофу вождя "Ленин(!)-бунда", надо еще напомнить, что ни концессии, ни смешанные общества, вопреки первоначальным ожиданиям Ленина, не играли в развитии советского хозяйства почти никакой роли. Сейчас от этих "государственно-капиталистических" предприятий вообще ничего не осталось. Наоборот, советские тресты, судьба которых казалась еще очень смутной на заре нэпа, получили в ближайшие годы после Ленина гигантское развитие. Таким образом, если пользоваться ленинской терминологией добросовестно и с пониманием дела, то придется сказать, что советское хозяйственное развитие совершенно обошло стадию "государственного капитализма" и развернулось по каналу предприятий "последовательно социалистического типа".

 

 

 

---

 

 

 

1-4-46 

Что такое «золотой миллиард» и при чем здесь фашизм?          27.02.2012[1]       

 

В СМИ все чаще говорят о «золотом миллиарде», особенно в период волнений, вызванных мировым финансово-экономическим кризисом. Но что такое «золотой миллиард»? Существует ли он на самом деле? Миллиард ли это? Кто в него входит, а кто остается в «незолотом» большинстве? В ситуации разбирались эксперты Центра проблемного анализа и государственно-управленческого проектирования.

 

С.Г.Кара-Мурза: На основе концепции «золотого миллиарда» строится новое рабовладельческое общество

Состав и количество золотого миллиарда подвижны, они колеблются в зависимости от ситуации, но суть его от этого не меняется. Это фундаменталистская неомальтузианская неолиберальная концепция, возникшая в начале 1970‑х годов на фоне предчувствия глобального и глубокого кризиса капитализма. Тогда много частных кризисов — политический, финансовый, сырьевой, экологический — вызвали ощущение кризиса системного.

Появились организации, призванные найти способ, который позволил бы богатой части мира преодолеть этот кризис. В частности, был создан Римский клуб, и первый же представленный там доклад — «Пределы роста» Д.Медоуза, 1972 год — был переведен на десятки языков и выпущен общим тиражом в 4 миллиона экземпляров. В тысячи западных университетов он был принят как учебный курс, на нем воспитывалась элита Запада.

Логика этой концепции такова: ресурсов на всех не хватает, следовательно, нужно сформировать мировое правительство, которое займется реконфигурацией глобальной производственной и рыночной системы и обеспечит открытость природных ресурсов отдельных стран для этого мирового рынка. А фактически ресурсы всей Земли будут предоставлены в распоряжение двадцати высокоразвитых стран.

Складывается «золотой треугольник» свободной торговли: США — Западная Европа — Япония, а остальное, бедное население Земли ставится в такие условия, что потребление ресурсов увеличиваться там не будет. Кроме того, из-за массового психоза по поводу быстрого роста численности именно бедного населения возникает идея не только ограничивать его, но и сокращать. Политической и даже философской, антропологической основой проекта стала неолиберальная теория.

В 1974 году Генеральная ассамблея ООН приняла Декларацию об установлении нового международного экономического порядка, которая стала манифестом, противостоящим доктрине «золотого миллиарда». Эта декларация создала основу для будущей глобализации.

 

 

 

 

 

Президент Римского клуба А.Печчеи писал, что в ней провозглашается всемирная социально-политическая революция бедных, которая будет набирать силу, движимая протестом против несправедливости. Миллиарды людей будут настойчиво требовать перераспределения власти, богатства и доходов. Можно с уверенностью утверждать, что эти революционные процессы невозможно остановить и самые бурные события еще ждут нас впереди, был убежден А.Печчеи.

Он говорил это ввиду того, что существовал мощный блок социалистического лагеря, к которому тяготели страны третьего мира. Пока существовал СССР, он осуществлял противодействие концепции «золотого миллиарда». Ликвидация Советского Союза резко изменила ситуацию. Началась интенсивная идеологическая кампания разделения мира на две расы и уничтожения того международного права, согласно которому признавался суверенитет страны, ее независимость в распоряжении своими собственными природными ресурсами.

Эти процессы шли очень интенсивно в 1990-е годы. Например, в США была написана масса диссертаций об этнических конфликтах, в результате которых гибнет огромное количество людей. Но дело не ограничивалось лишь изучением или разработкой идеи мальтузианства о сокращении населения: их проверяли на практике, ставили эксперименты в реальных условиях. Например, в Руанде была явно спровоцирована резня между двумя племенами, которая привела к миллиону жертв.

В 1990-е годы выходят и основные манифесты «золотого миллиарда», в частности футурологические работы Ж.Аттали, в которых описывалось развитие мира по мере успешного продвижения этой концепции.

Само словосочетание «золотой миллиард» на Западе в официальных документах не употреблялось, хотя там понимают, что оно значит, если употребить его, к примеру, в университетских аудиториях. В России этот термин ходил в левопатриотических слоях. Впервые в официальной речи он появился с приходом В.В.Путина.

По своему типу концепция «золотого миллиарда» — это фашизм. На основе этой концепции строится новое рабовладельческое общество. Но мир не может выдержать такого разделения. Это мальтузианская и неолиберальная утопия, сейчас она трансформируется в новые варианты глобализации.

 

 

 

 

 

В.Э.Багдасарян: Впервые эта модель получила апробацию в фашизме

 

«Золотой миллиард» иначе называют «сытым миллиардом». В основе разделения лежит проблема ограниченности ресурсов. В древнем обществе к этой проблеме относились без особой рефлексии: не хватает ресурсов — отбери их у соседа. По сути такая концепция повседневного полузоолгического бытия актуальна и сегодня.

Глобальное преломление началось на рубеже XVIII–XIX веков с Т.Мальтуса, на основе теории которого правительство Великобритании решило, что возможно и целесообразно проводить политику регулирования рождаемости на Востоке.

Итак, оправдание колониализма вытекало из факта ограниченности ресурсов. Вызов состоял в том, что истощается ресурсная база Земли, и в перспективе нас ждет глобальный кризис ресурсов. Как ответить на этот вызов? Появилось два исторических сценария.

Первая модель: организовать прорыв к новым ресурсным парадигмам бытия, а в перспективе выйти за пределы земного существования человечества. Такая футурология потребовала бы всеединства и концентрации усилий всех людей на планете. Не случайно этот подход был четко сформулирован у русских космистов. Н.Ф.Федоров сформулировал ее в концепции общего дела: если мы решаем проблемы ресурсной недостаточности, то человечество должно быть объединено задачей выхода из этого мира. Политически именно эта модель воплотилась в идеологии коммунизма. С этой точки зрения коммунизм — это один из ответов на вызов грядущей ресурсной недостаточности. Генезис коммунизма — Нагорная проповедь Христа: несть ни эллина, ни иудея ни богатого ни бедного.

Вторая модель предлагает иной путь: легитимизировать неравный доступ к ресурсам, разработать возможные сценарии регуляции численности населения «низшего» сорта. Строится представление о многоэтажном человечестве, в основе которого лежит идея антропологического неравенства. Должно быть утверждено, что люди не равны, что единства человечества не существует. Права сами по себе, может, и не отменяются, но не имеют вселенского распространения: ими пользуется только определенная группа людей.

Препятствием для этой модели является инерция традиций мировых религий, которые утверждают, что человек не может быть убит, у него есть душа. Но если нет единства, если человечество не равно, а распределяется по разным «уровням», то эти принципы не действуют.

 

 

 

Впервые эта модель получила апробацию в фашизме. Сегодня под новыми маркерами, не называя термина «фашизм», речь в концепции «золотого миллиарда» идет о том же: установить этажи человечества. Кто-то получит доступ к ресурсам, кто-то ограничится уровнем травяного существования.

Концепция «золотого миллиарда» — это великое искушение. Кажется: войди туда — и Бог с остальным человечеством. Но дело в том, что принципиально проблему нехватки ресурсов эта модель не разрешает, она лишь оттягивает ее решение. Ресурсная база истощается все равно, и если сегодня «золотым» является миллиард, завтра это будет уже полмиллиарда, послезавтра — еще меньше. Не это ли происходит на периферии Европы?

Модель «золотого миллиарда» отсрочивает кризис, но не отвечает на вызовы, которые ставит мир.

 

 

В.Н.Лексин: «Золотой миллиард» — это самая агрессивная часть человечества

 

«Золотой миллиард» — это образное выражение, которое стало названием абсолютно реального явления. «Пряников сладких всегда не хватает на всех», — пела в советское время интеллигенция. И, как уже было сказано ранее, разделение человечества на «золотой миллиард» и на всех остальных происходит из-за недостаточности ресурсов.

Неравенство богатых и бедных можно обеспечить только силой, которая и отличает «золотой миллиард»: это самая агрессивная, вооруженная и наиболее часто применяющая силу часть человечества.

Кто входит в «золотой миллиард»? Страны Европы и Северной Америки, Япония, Австралия, Израиль. Насколько он целостен и един? Он представляет собой отнюдь не гомогенное общество. В тех же США — золотой части «золотого миллиарда» — 50 миллионов человек не имеют медицинского страхования. Практически во всех названных странах число безработных приближается к нескольким миллионам, причем это безработица устойчивая. Италия — золотая ветвь «золотого миллиарда», но какая огромная разница между бедствующим югом и относительно благополучным севером! Внутри этого миллиарда нарастают явления социальной деструкции, криминализации, суицида. «Золотой миллиард» — он отнюдь не высшей пробы, это неустойчивое, разлагающееся изнутри, противоречивое общество.

 

 

 

Есть ли выход? Можно ли решить проблему ресурсной недостаточности в рамках данной модели? Представим самое ужасное, но гипотетически возможное: остался на Земле всего миллиард человек. Даже если в таком случае ресурсов хватит всем, все равно выделится «золотая» его часть, существование которой будут обслуживать все остальные. То есть в любом случае произойдет расслоение.

Таким образом, нужно сокращать разнузданное, ничем не оправданное использование ресурсов, которым характеризуется общество потребления. Фактически, именно это пропагандирует Китай — государство умеренного благосостояния. Это важнейшее направление выравнивания потребления ресурсов. Надеюсь, что скоро концепция «золотого миллиарда» уйдет в прошлое, потому что сегодняшняя история противостоит этому явлению.

 

С.С.Сулакшин: Мировое паразитирование приведет к новому суперкризису

Не соглашусь со своими коллегами и скажу, что главной причиной появления «золотого миллиарда» является не ресурсная ограниченность, а нечто другое. Существует два пути обретения права на благо: труд или присвоение. В этом, мне кажется, и кроется суть конфликта.

Общество «золотого миллиарда» пытается отстоять свое право на паразитизм. Конечно, паразит не станет называть себя этим словом, а, скорее, назовется лидером. Эти «лидеры» составляют формируемый клановыми путями клуб бенефициаров, в который входит надгосударственное меньшинство. Клуб бенефициаров паразитирует на всем мире. Раньше это было связано с насилием, потом, как К.Маркс объяснил, оно стало осуществляться с помощью права на производящий капитал. В современности механизмы отъема модифицируются.

Когда мы в нашем Центре изучали природу современных мировых финансовых кризисов (книга готовится к изданию), то вычислили строгими и логическими методами, что это меньшинство существует, и действует оно прежде всего через Федеральную резервную систему США, которая эмитирует зеленые фантики себестоимостью в несколько центов, а на фантике написано: «100 долларов». Очень изящная форма паразитирования. Ничем эти фантики США обеспечивать не собирается, так как еще в 1970‑е годы отказались от золотого обеспечения. Тот, кто их эмитировал, тот и есть бенефициар. Говорят, это американская система, американский народ. Но это не так. ФРС — это частная контора, и американский народ является ее заложником. Клуб бенефициаров включает и выключает мировой финансовый кризис, когда им нужно восстановить свою доходность.

 

 

 

Эти паразиты охраняют свое право на войну, кровопролитие, манипулирование странами, режимами и лидерами, на информационные манипуляции. Этому воздействию уже подвергся Ирак, теперь к нему готовится Иран, следующая в очереди — Россия.

Все более очевидно, что мировые балансирующие институты — ООН, МВФ, призванные регулировать международные отношения, связаны ниточками с этим клубом бенефициаров. Происходит и научное прикрытие его деятельности: здесь действует и уже упомянутый С.Г.Кара-Мурзой Римский клуб, и теория ресурсной недостаточности.

Мировое паразитирование с учетом неограниченного стремления к стяжательству и роскоши ведет к новому суперкризису, в первую очередь через глобальную финансовую систему. Лет через 10–15 все кризисы сольются в один. В истории такие разрядки — снижение финансовой доходности мирового эмитента — приводили к войнам и глобальным потрясениям. Обрушение паразитической пирамиды неизбежно.

«Не хочу быть заподозренным в европоцентризме, но при всем уважении к традиционным обществам с их древней, нередко великой культурой (достаточно вспомнить Индию), при всем значении бывшего “соцлагеря” и его нынешних великих и малых осколков, погоду в современном мире делают все же не они, а развитые капиталистические страны. Именно США, Япония и объединенная Европа задают нынче некую общемировую норму, на которую волей-неволей ориентируются все прочие государства, все население Земли».

 

 

 

1-4-B-1

Борис Бажанов. Воспоминания бывшего секретаря Сталина

Книгоиздательство "Всемирное слово", Санкт-Петербург, 1992.

 (с) "Третья Волна", Париж, 1980. Эл. ресурс URL:

http://lib.ru/MEMUARY/BAZHANOW/stalin.txt_with-big-pictures.html

 С 1923 по 1928 год Борис Бажанов являлся личным секретарем Сталина, имел доступ к самым секретным документам ЦК ВКП(б). После побега из Советского Союза опубликовал во Франции свои воспоминания, ярко характеризующие личность Сталина, его методы достижения власти и политические интриги в Кремле.

 ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

 

 Мои воспоминания относятся, главным образом, к тому периоду, когда я был помощником Генерального секретаря ЦК ВКП (Центрального Комитета Всесоюзной Коммунистической Партии) Сталина и секретарем Политбюро ЦК ВКП. Я был назначен на эти должности 9 августа 1923 года. Став антикоммунистом, я бежал из Советской России 1 января 1928 года через персидскую границу[…]

1-4-B-2

 «На заседаниях Оргбюро председательствует Молотов. В Оргбюро входят три секретаря ЦК, заведующие главнейшими отделами ЦК Каганович и Сырцов, начальник ПУР (Политического управления Реввоенсовета; ПУР имеет права Отдела ЦК), а кроме того один-два члена ЦК, избираемых в Оргбюро персонально, чаще всего - секретарь ВЦСПС и первый секретарь МК.

 

 

 

 

Сталин и Молотов заинтересованы в том, чтобы состав Оргбюро был как можно более узок - только свои люди из партаппарата. Дело в том, что Оргбюро выполняет работу колоссальной важности для Сталина - оно подбирает и распределяет партийных работников: во-первых, вообще для всех ведомств, что сравнительно неважно, и во-вторых, всех работников партаппарата - секретарей и главных работников губернских, областных и краевых партийных организаций, что чрезвычайно важно, так как завтра обеспечит Сталину большинство на съезде партии, а это основное условие для завоевания власти. Работа эта идет самым энергичным темпом; удивительным образом Троцкий, Зиновьев и Каменев, плавающие в облаках высшей политики, не обращают на это особенного внимания. Важность сего поймут тогда, когда уж будет поздно».

 

1-4-B-3

 

«Уже в начале декабря Ленин знал, что ему жить осталось недолго. От этого испарились заботы о большинстве в ЦК и о соперничестве с Троцким. К тому же Ленина поразило, как за несколько месяцев его болезни быстро увеличилась власть партийного аппарата, и следовательно - Сталина. Ленин сделал шаг к сближению с Троцким и начал серьезно раздумывать, как ограничить растущую власть Сталина. Размышляя над этим, Ленин придумал ряд мер, прежде всего организационных. Статьи он уже не мог писать, а должен был их диктовать своим секретаршам. Прежде всего Ленин пришел к двойной мере - с одной стороны, значительно расширить состав ЦК, разбавив, так сказать, власть аппарата; с другой стороны, реорганизовать и значительно расширить ЦКК, сделав из нее противовес бюрократическому аппарату партии.

 23 и 26 декабря он продиктовал первое "письмо съезду" (он имел в виду XII съезд партии, который должен был произойти в марте-апреле 1923 года, в котором речь шла о расширении состава ЦК. Это письмо было переслано в ЦК Сталину. Сталин его скрыл, и на съезде, происшедшем в апреле, пользуясь тем, что в это время Ленин уже полностью вышел из строя, выдал это предложение за свое (но будто бы согласное с ленинскими мыслями); предложенное увеличение было принято, число членов ЦК было увеличено с 27 до 40. Но сделал это Сталин с Целью, противоположной мысли Ленина, а именно - чтобы увеличить число СВОИХ подобранных членов ЦК и этим увеличить свое большинство в ЦК.

 24 и 25 декабря Ленин продиктовал второе "письмо съезду". Это и есть то, что обычно называют "завещание Ленина". В нем он давал характеристики видным лидерам партии, ставя вопрос о руководстве партией в случае своей смерти, и в общем склонялся к руководству коллегиальному, но выдвигал все же на первое место Троцкого. Это письмо было адресовано в сущности к тому же ближайшему съезду (им должен был быть XII съезд, в апреле 1923 года), но Ленин приказал его запечатать и указать, что оно должно быть вскрыто только после его смерти. Дежурная секретарша, правда, слов о его смерти на конверте не поместила, но сказала обо всем этом и Крупской, и другим секретаршам. И Крупская, связанная этим приказом, к XII съезду конверта не вскрыла - Ленин был еще жив.

 

 

 

Между тем Ленин, продолжая думать над этими вопросами, через несколько дней пришел к убеждению, что Сталина необходимо с поста Генерального секретаря снять. 4 или 5 января 1923 года он сделал об этом известную приписку к "завещанию", в которой, говоря о грубости и других недостатках Сталина, советовал партии его с поста Генерального секретаря удалить. Эта приписка была присоединена к "письму съезду", запечатана и также Крупской перед XII съездом вскрыта не была. Но содержание "завещания" секретарши Ленина знали и Крупской рассказали.

 Наконец, вторую часть своего плана Ленин изложил в продиктованной им статье "Как нам реорганизовать Рабкрин". Диктовал он ее до начала, марта. Эта статья пошла в ЦК нормально; Рабкрин был реорганизован в июне формально по проекту Ленина, но, на самом деле опять-таки в целях Сталина.

 В феврале-марте состояние Ленина было стационарно. В это время Ленин пришел к окончательному решению о борьбе и со Сталиным, и с бюрократическим аппаратом, который он возглавлял. По настоянию Ленина в конце февраля создается комиссия ЦК против бюрократизма (Ленин имеет в виду прежде всего бюрократизм Оргбюро, Ленин надеется, что на приближающемся съезде он будет руководить борьбой против Сталина, хотя и из своей комнаты больного).

 Между тем Сталин после второго ухудшения здоровья Ленина в середине декабря (врачи считали, что это, в сущности, второй удар) решил, что с Лениным можно уже особенно не считаться. Он стал груб с Крупской, которая обращалась к нему от имени Ленина. В январе 1923 года секретарша Ленина Фотиева запросила у него интересовавшие Ленина материалы по грузинскому вопросу. Сталин их дать отказался ("не могу без Политбюро"). В начале марта он так обругал Крупскую, что она прибежала к Ленину в слезах, и возмущенный Ленин продиктовал письмо Сталину, что он порывает с ним всякие личные отношения. Но при этом Ленин сильно переволновался, и 6 марта с ним произошел третий удар, после которого он потерял и дар речи, был парализован, и сознание его почти угасло. Больше его на политической сцене уже не было, и следующие 10 месяцев были постепенным умиранием.

 (Все, что написано выше, я знаю в начале 1923 года из вторых рук - от секретарей Молотова; через несколько месяцев я получу проверку и подтверждение всего этого уже из первых рук - от секретарей Сталина и секретарш Ленина.)

 С января 1923 года тройка начинает осуществлять власть. Первые два месяца, еще опасаясь блока Троцкого с умирающим Лениным, но после мартовского удара Ленина больше не было, и тройка могла начать подготовку борьбы за удаление Троцкого. Но до лета тройка старалась только укрепить свои позиции.

 Съезд партии состоялся 17 - 25 апреля 1923 года. Капитальным вопросом был, кто будет делать на съезде политический отчет ЦК - самый важный политический документ года. Его делал всегда Ленин. Тот, кто его сделает, будет рассматриваться партией как наследник Ленина.

 На Политбюро Сталин предложил его прочесть Троцкому. Это было в манере Сталина. Он вел энергичную подспудную работу расстановки своих людей, но это даст ему большинство на съезде только года через два. Пока надо выиграть время и усыпить внимание Троцкого.

 

 

 

Троцкий с удивительной наивностью отказывается: он не хочет, чтобы партия думала, что он узурпирует место больного Ленина. Он в свою очередь предлагает, чтобы отчет читал Генеральный секретарь Сталин. Представляю себе душевное состояние Зиновьева в этот момент, Но Сталин тоже отказывается - он прекрасно учитывает, что партия этого не поймет и не примет - Сталина вождем партии никто не считает. В конце концов не без добрых услуг Каменева читать политический доклад поручено Зиновьеву - он председатель Коминтерна, и если нужно кому-либо временно заменить Ленина по случаю его болезни, то удобнее всего ему. В апреле на съезде Зиновьев делает политический отчет.

 В мае и июне тройка продолжает укреплять свои позиции. Зиновьева партия считает не так вождем, как номером первым. Каменев - и номер второй, и фактически заменяет Ленина как председателя Совнаркома и председателя СТО. Он же председательствует на заседаниях Политбюро. Сталин - номер третий, но его главная работа - подпольная, подготовка завтрашнего большинства. Каменев и Зиновьев об этой работе не думают - их первая забота, как политически дискредитировать и удалить от власти Троцкого.

 Ленин вышел из строя, но секретариат его продолжает по инерции работать. Собственно, у Ленина две секретарши - Гляссер и Фотиева. Из остальных близких сотрудниц в последнее время болезни Володичева и Сара Флаксерман выполняли вместе с ними обязанности "дежурных секретарш", то есть дежурили, чтобы в любой момент быть в распоряжении Ленина, если он захочет продиктовать какое-нибудь письмо, распоряжение или статью. Сара Флаксерман переходит в Малый Совнарком (это своего рода комиссия, придающая нужную юридическую форму проектам декретов Совнаркома), становясь его секретарем. Фотиева, занимающая официальную должность секретаря Совнаркома СССР, продолжает работать с Каменевым. Она рассказывает Каменеву достаточно мелких секретов ленинского секретариата, чтобы продолжать сохранять свой пост. Впрочем, Каменев не Сталин, и мелочами ленинского быта не очень интересуется.

 Но из двух секретарш Ленина главная и основная - Мария Игнатьевна Гляссер. Она секретарша Ленина по Политбюро, Лидия Фотиева - секретарша по Совнаркому. Вся Россия знает имя Фотиевой - она много лет подписывает с Лениным все декреты правительства. Никто не знает имени Гляссер - работа Политбюро совершенно секретна. Между тем все основное и самое важное происходит на Политбюро, и все важнейшие решения и постановления записывает на заседаниях Политбюро Гляссер; Совнарком затем только "оформляет в советском порядке", и Фотиева должна только следить за тем, чтобы декреты Совнаркома точно повторяли решения Политбюро, но не принимает того участия в их подготовке и формулировке, как Гляссер.

 Гляссер секретарствует на всех заседаниях Политбюро, пленумов ЦК и важнейших комиссий Политбюро. Это маленькая горбунья с умным и недобрым лицом. Секретарша она хорошая, женщина очень умная; сама, конечно, ничего не формулирует, но хорошо понимает все, что происходит в прениях Политбюро, то, что диктует Ленин, и записывает точно и быстро. Она хранит ленинский дух и, зная ленинскую вражду последних месяцев его жизни к бюрократическому сталинскому аппарату, не делает никаких попыток перейти к нему на службу. Сталин решает, что пора ее удалить и заменить своим человеком - пост секретаря Политбюро слишком важен - в нем сходятся все секреты партии и власти».

 

 

 

1-4-B-4

 

«В ближайшие дни я получаю неожиданный ответ на этот вопрос. Я вхожу к Сталину с каким-то срочным делом как всегда, без доклада. Я застаю Сталина говорящим по телефону. То есть, не говорящим, а слушающим - он держит телефонную трубку и слушает. Не хочу его прервать, дело у меня срочное, вежливо жду, когда он кончит. Это длится некоторое время. Сталин слушает и ничего не говорит. Я стою и жду. Наконец я с удивлением замечаю, Что на всех четырех телефонных аппаратах, которые стоят на столе Сталина, трубка лежит, и он держит у уха трубку от какого-то непонятного и мне неизвестного телефона, шнур от которого идет почему-то в ящик сталинского стола. Я еще раз смотрю; все четыре сталинских телефона: этот - внутренний цекистский для разговоров внутри ЦК, здесь вас соединяет телефонистка ЦК; вот "Верхний Кремль" - это телефон для разговоров через коммутатор "Верхнего Кремля"; вот "Нижний Кремль" - тоже для разговоров через коммутатор "Нижнего Кремля"; по обоим этим телефонам вы можете разговаривать с очень ответственными работниками или с их семьями; Верхний соединяет больше служебные кабинеты, Нижний - больше квартиры; соединение происходит через коммутаторы, обслуживаемые телефонистками, которые все подобраны ГПУ и служат в ГПУ.

 Наконец, четвертый телефон - "вертушка". Это телефон автоматический с очень ограниченным числом абонентов (60, потом 80, потом больше). Его завели по требованию Ленина, который находил опасным, что секретные и очень важные разговоры ведутся по телефону, который всегда может подслушивать соединяющая телефонная барышня. Для разговоров исключительно между членами правительства была установлена специальная автоматическая станция без всякого обслуживания телефонистками. Таким образом секретность важных разговоров была обеспечена. Эта "вертушка" стала, между прочим, и самым важным признаком вашей принадлежности к высшей власти. Ее ставят только у членов ЦК, наркомов, их заместителей, понятно, у всех членов и кандидатов Политбюро; у всех этих лиц в их кабинетах. Но у членов Политбюро также и на их квартирах.

 Итак, ни по одному из этих телефонов Сталин не говорит. Мне нужно всего несколько секунд, чтобы, это заметить и сообразить, что у Сталина в его письменном столе есть какая-то центральная станция, при помощи которой он может включиться и подслушать любой разговор, конечно, "вертушек". Члены правительства, говорящие по "вертушкам", все твердо уверены, что их подслушать нельзя - телефон автоматический. Говорят они поэтому совершенно откровенно, и так можно узнать все их секреты.

 

 Сталин подымает голову и смотрит мне прямо в глаза тяжелым пристальным взглядом. Понимаю ли я, что я открыл? Конечно, понимаю, и Сталин это видит, С другой стороны, так как я вхожу к нему без доклада много раз в день, рано или поздно эту механику я должен открыть, не могу не открыть. Взгляд Сталина спрашивает меня, понимаю ли я, какие последствия вытекают из этого открытия для меня лично. Конечно, понимаю. В деле борьбы Сталина за власть этот секрет - один из самых важных: он дает Сталину возможность, подслушивая разговоры всех Троцких, Зиновьевых и Каменевых между собой, всегда быть в курсе всего, что они затевают, что они думают, а это - оружие колоссальной важности. Сталин среди них один зрячий, а они все слепые. И они не подозревают, и годами не будут подозревать, что он всегда знает все их мысли, все их планы, все их комбинации, и все, что они о нем думают, и все, что они против него затевают. Это для него одно из важнейших условий победы в борьбе за власть. Понятно, что за малейшее лишнее слово по поводу этого секрета Сталин меня уничтожит мгновенно.

 

 

 

Я смотрю тоже Сталину прямо в глаза. Мы ничего не говорим, но все понятно и без слов. Наконец я делаю вид, что не хочу его отвлекать с моей бумагой и ухожу. Наверное Сталин считает, что секрет я буду хранить.

 Обдумав все это дело, я прихожу к выводу, что есть во всяком случае еще один человек, Мехлис, который тоже не может не быть в курсе дела - он тоже входит к Сталину без доклада. Выбрав подходящий момент, я ему говорю, что я, так же, как и он, знаю этот секрет, и только мы его, очевидно, и знаем. Мехлис, конечно, ожидал, что я рано или поздно буду знать. Но он меня поправляет: кроме нас знает и еще кто-то: тот, кто всю эту комбинацию технически организовал. Это - Гриша Каннер. Теперь между собой уже втроем мы говорим об этом свободно, как о нашем общем секрете. Я любопытствую, как Каннер это организовал. Он сначала отнекивается и отшучивается, но бахвальство берет верх, и он начинает рассказывать. Постепенно я выясняю картину во всех подробностях.

 Когда Ленин подал мысль об устройстве автоматической сети "вертушек", Сталин берется за осуществление мысли. Так как больше всего "вертушек" надо ставить в здании ЦК (трем секретарям ЦК, секретарям Политбюро и Оргбюро, главным помощникам секретарей ЦК и заведующим важнейшими отделами ЦК), то центральная станция будет поставлена в здании ЦК, и так как центр сети технически целесообразнее всего ставить в том пункте, где сгруппировано больше всего абонентов (а их больше всего на 5-м этаже - три секретаря ЦК, секретари Политбюро и Оргбюро, Назаретян, Васильевский - уже семь аппаратов), то он ставится здесь, на 5-м этаже, где-то недалеко от кабинета Сталина.

 Всю установку делает чехословацкий коммунист - специалист по автоматической телефонии. Конечно, кроме всех линий и аппаратов Каннер приказывает ему сделать и контрольный пост, "чтобы можно было в случае порчи и плохого функционирования контролировать линии и обнаруживать места порчи". Такой контрольный пост, при помощи которого можно включаться в любую линию и слушать любой разговор, был сделан. Не знаю, кто поместил его в ящик стола Сталина - сам ли Каннер или тот же чехословацкий коммунист. Но как только вся установка была кончена и заработала, Каннер позвонил в ГПУ Ягоде от имени Сталина и сообщил, что Политбюро получило от чехословацкой компартии точные данные и доказательства, что чехословацкий техник - шпион; зная это, ему дали закончить его работу по установке автоматической станции; теперь же его надлежит немедленно арестовать и расстрелять. Соответствующие документы ГПУ получит дополнительно»[…].

 

«Какие последствия это будет иметь для меня лично, не представляет для меня никаких сомнений. Погибну ли я жертвой "несчастного случая" или ГПУ для Сталина смастерит обо мне дело, что я диверсант и агент английского империализма, Сталин во всяком случае со мной расправится. Для большой цели можно жертвовать собой. Стоит ли для этого? То есть для того, чтобы помешать одному члену Политбюро подслушивать разговоры других. Я решаю, что здесь не надо торопиться. Сталинский секрет я знаю: раскрыть его я всегда успею, если это будет очень важно. Пока я этой важности не чувствую - полгода пребывания в Оргбюро унесло у меня уже немало иллюзий; я уже хорошо вижу, что идет борьба за власть, и довольно беспринципная; ни к одному из борющихся за власть я особых симпатий не чувствую. И, наконец, если Сталин подслушивает Зиновьева, то, может быть, Зиновьев каким-то образом в свою очередь подслушивает Сталина. Кто его знает? Я решаю: подождем, увидим».

 

 

 

1-4-B-5

 

«В сентябре тройка решила нанести первый серьезный удар Троцкому. С начала гражданской войны Троцкий был организатором и бессменным руководителем Красной Армии и занимал пост Народного Комиссара по Военным Делам и Председателя Реввоенсовета Республики. Тройка наметила его отстранение от Красной Армии в три этапа. Сначала должен быть расширен состав Реввоенсовета, который должен был быть заполнен противниками Троцкого так, чтобы он оказался в Реввоенсовете в меньшинстве. На втором этапе должно было быть перестроено управление Военного Министерства, снят заместитель Троцкого Склянский и на его место назначен Фрунзе. Наконец, третий этап - снятие Троцкого с поста Наркомвоена.

 23 сентября на пленуме ЦК тройка предложила расширить состав Реввоенсовета. Новые введенные в него члены были все противниками Троцкого. В числе нововведенных был и Сталин. Значение этой меры было для Троцкого совершенно ясно. Он произнес громовую речь: предлагаемая мера - новое звено в цепи закулисных интриг, которые ведутся против него и имеют конечной целью устранение его от руководства революцией. Не имея никакого желания вести борьбу с этими интригами и желая только одного - служить делу революции, он предлагает Центральному Комитету освободить его от всех его чинов и званий и позволить пойти простым солдатом в назревающую германскую революцию. Он надеется, что хоть в этом ему не будет отказано.

 Все это звучало громко и для тройки было довольно неудобно. Слово берет Зиновьев с явным намерением придать всему оттенок фарса и предлагает его также освободить от всех должностей и почестей и отправить вместе с Троцким солдатами германской революции. Сталин, окончательно превращая все это в комедию, торжественно заявляет, что ни в коем случае Центральный Комитет не может согласиться рисковать двумя такими драгоценными жизнями и просит Центральный Комитет не отпускать в Германию своих "любимых вождей". Сейчас же это предложение было самым серьезным образом проголосовано. Все принимало характер хорошо разыгрываемой пьесы, но тут взял слово "голос из народа", ленинградский цекист Комаров с нарочито пролетарскими манерами. "Не понимаю только одного, почему товарищ Троцкий так кочевряжится". Вот это "кочевряжится" окончательно взорвало Троцкого. Он вскочил и заявил: "Прошу вычеркнуть меня из числа актеров этой унизительной комедии". И бросился к выходу.

 Это был разрыв. В зале царила тишина исторического момента. Но полный негодования Троцкий решил для вящего эффекта, уходя, хлопнуть дверью.

 Заседание происходило в Тронном зале Царского Дворца. Дверь зала огромная, железная и массивная. Чтоб ее открыть, Троцкий потянул ее изо всех сил. Дверь поплыла медленно и торжественно. В этот момент следовало сообразить, что есть двери, которыми хлопнуть нельзя. Но Троцкий в своем возбуждении этого не заметил и старался изо всех сил ею хлопнуть. Чтобы закрыться, дверь поплыла так же медленно и торжественно. Замысел был такой: великий вождь революции разорвал со своими коварными клевретами и, чтобы подчеркнуть разрыв, покидая их, в сердцах хлопает дверью. А получилось так: крайне раздраженный человек с козлиной бородкой барахтается на дверной ручке в непосильной борьбе с тяжелой и тупой дверью. Получилось нехорошо.

С этого решения пленума о Реввоенсовете борьба между тройкой и Троцким вступает в открытую фазу. Эта борьба была основным занятием тройки в последние месяцы 1923 года. Главные политические документы этой эпохи посвящены этой борьбе и ее отражают. Поэтому и позднейшие историки партии понимают внутрипартийные события этого времени как борьбу большинства Центрального Комитета с оппозицией и оппозицией именно троцкистской. Действительность была совсем иной, и она была много сложнее».

 

 

 

1-4-B-6

 

«Чтобы завладеть инициативой, большинство Политбюро торжественно осудило бюрократизм в партии и немедленно создало комиссию во главе с Дзержинским, которая должна была разобрать вопросы о бюрократизме в партии, и об источниках недовольства трудящихся масс. На сентябрьском пленуме ЦК комиссия Дзержинского сделала доклад о внутрипартийной политике, сведя вопрос о бюрократии к тому, что во многих партийных организациях господствует "назначенство" вместо выборов.

 Более серьезен был ее доклад о "ножницах цен". Партия установила слишком высокие цены на промышленные товары и слишком низкие на сельскохозяйственные продукты. Это была политика восстановления и стройки промышленности за счет крестьянства. Она вызвала резкое недовольство крестьянства, которое чувствовало себя обманутым: ему дали свободу продавать свои излишки на рынке, но государство, владевшее главной частью торгового аппарата, заставляло его продавать хлеб слишком дешево и платить за промышленные товары слишком дорого. Пленум поручил Политбюро принять "практические меры" по этому поводу (то есть от постановки всей большой проблемы на время отмахнулись).

 8 октября Троцкий присылает в Политбюро письмо будто бы по этим экономическим вопросам. На самом деле суть письма была в острой атаке против партийной бюрократии и в констатировании того, что не партия принимает какие-либо решения, а что во всем командуют бюрократы - партийные секретари. Одновременно это письмо начало широко в партии распространяться сторонниками Троцкого. Тройка предпочла не выступать самой, а предписала послушной ЦКК запретить распространение письма Троцкого, что ЦКК и проделала 15 октября. Но 15-го же октября в ЦК поступило так называемое "заявление 46" о внутрипартийном режиме. Это письмо шло от союза двух групп: старой группы децистов демократического централизма), в которой наибольшую роль играли Осинский, В. Смирнов, Дробнис и Сапронов, и новой группы единомышленников Троцкого во главе с Пятаковым. Преображенским, Иосифом Коссиором и Белобородовым.

 Собственно, в этих письмах и заявлениях ничего особенного не было, и они совсем не отражали процессов, происходивших в глубине партии. ЦК решил от них отделаться резолюцией, и в конце октября Пленум ЦК, осудив их решил, что дискуссия в партии по всем этим вопросам нецелесообразна, а чтобы показать, что ЦК и сам прежде всего против бюрократизма, 5 ноября было созвано объединенное заседание Политбюро и Президиума ЦКК, которое приняло единогласно резолюцию "о партийном строительстве", в которой торжественно провозглашалась преданность партийного руководства внутрипартийной демократии и так же торжественно осуждался бюрократизм в партии. Чтобы разъяснить все это партии, Зиновьев написал статью "Новые задачи партии", которая сводилась к разговорам об усилении внутрипартийной жизни и опубликовал ее в "Правде" от 7 ноября. Политбюро ожидало успокоения. Но вместо этого в партийных организациях начали происходить какие-то бурные и непонятные процессы. В частности во многих организациях столицы голосования происходили не в пользу ЦК, а против него. Тогда Политбюро в середине ноября решило открыть партийную дискуссию и, сосредоточив энергичную кампанию против Троцкого, разгромить его и оппозицию.

 

 

 

Началась знаменитая "односторонняя дискуссия". И в статьях прессы, и в выступлениях на ячейках, ЦК мобилизовав все силы против Троцкого и его "троцкистской" оппозиции, обвиняя их во всех смертных грехах. То, что казалось во всем этом наиболее удивительным, это то, что Троцкий молчал, в дискуссии участия не принимал и на все обвинения никак не отвечал. На заседаниях Политбюро он читал французские романы, и когда кто-либо из членов Политбюро к нему обращался, делал вид, что он этим чрезвычайно удивлен.

 Эту загадку я, получая много самых разнообразных материалов о том, что происходило в партии, разгадал очень быстро. Дело было в том, что оппозиция осени 1923 года (так называемая первая оппозиция) была совсем не троцкистская. Вообще надо относиться чрезвычайно скептически к политическим контурам оппозиций всех этих годов. Обычно дело шло о борьбе за власть. Противник обвинялся в каком-то уклоне (правом, левом, кулацком, недооценке чего-то, переоценке, забвении чего-то, отступлении от заветов Ильича и т. д.), а на самом деле все это было выдумано и раздуто: победив противника, сейчас же без всякого стеснения принималась его политика (которая только что объявлялась преступной, меньшевистской, кулацкой и т. д.). Вообще говоря, Троцкий был, так сказать, "левее", чем ЦК, то есть был более последовательным коммунистом. Между тем ЦК приклеило его к оппозиции "правой". Эта правая оппозиция представляла нечто вроде неудавшегося идейного термидора, реакцией совершенно стихийной, развившейся внутри партии спонтанно, без программы, без вождей. Ни Троцкий, ни 46, ни рабочие оппозиции ее никак не выражали. Это была оппозиция коммунизму со стороны примкнувших к партии в первые годы революции элементов главным образом интеллигентских и идеалистических, которые первые увидели, что их надежды на построение какого-то лучшего общества оказались иллюзиями, что их надежды на то, что революция делается для какого-то общего блага, совершенно не оправдались, и что происходит образование какого-то нового бюрократического класса, который присваивает себе все выгоды от революции, сводя рабочих и крестьян, для которых будто бы делалась революция, на положение бесправных и нищих рабов. Так сказать "за что боролись?".

 Реакция эта не нашла ни лидеров, ни нужных формулировок, и была выражена лишь в массовом протесте и массовых голосованиях против ЦК. Троцкий быстро разгадал правую сущность оппозиции. Но тут его положение стало очень трудным. Если бы он был беспринципным оппортунистом, став во главе оппозиции и приняв ее правый курс, он, как скоро выяснилось, имел все шансы на завоевание большинства в партии и на победу. Но это означало курс вправо, термидор, ликвидацию коммунизма. Троцкий был фанатичный и стопроцентный коммунист. На этот путь он стать не мог. Но и открыто заявить, что он против этой оппозиции, он не мог - он бы потерял свой вес в партии - и у атаковавших его последователей ЦК и у оппозиции, и остался бы изолированным генералом без армии. Он предпочел молчать и сохранять двусмысленность.

 Трагедия была в том, что оппозиция, зародившаяся стихийно, не имевшая ни лидеров, ни программ, должна была принять Троцкого, которого ей навязывали как лидера. Это вскоре обеспечило ее быстрое поражение.

 Но пока дискуссия и голосования на ячейках шли бурным темпом и все более обращались в поражение ЦК. Троцкий решил попробовать повернуть положение в свою пользу, а заодно дать оппозиции свои лозунги. 8 декабря он прислал в ЦК письмо. Оно было одновременно зачитано на партактиве Краснопресненского района и опубликовано в "Правде" 11 декабря в форме статьи "Новый курс". В ней он обвинял партийную верхушку в бюрократическом перерождении.

 

 

 

В середине декабря ГПУ робко пытается поставить Политбюро в известность о том, что в большей части партийных организаций большинство не на стороне ЦК. Я констатирую, что в огромной ячейке самого ЦК большинство голосует против ЦК. Я запрашиваю секретаря Московского комитета партии Зеленского о результатах голосований в Московской организации. Я получаю паническую сводку - ЦК потерял большинство в столичной организации, наиболее важной в стране; по ней равняются провинциальные организации.

 На заседании тройки (утверждение повестки) я докладываю рапорт Зеленского. Для тройки это неожиданный удар.

 Конечно, вопросу придается первостепенное значение. Зиновьев произносит длинную речь. Это - явная попытка нащупать и сформулировать общую линию политической стратегии по схемам Ленина. Но он хочет дать и свое - он хочет оправдать свою позицию политического лидера; он говорит о "философии эпохи", об общих стремлениях (которые он находит в общих желаниях равенства и т. д.). Потом берет слово Каменев. Он обращает внимание на то, что политические процессы в стране могут быть выражены только через партию; обнаруживая немалый политический нюх, он подозревает, что оппозиция - правая; переходя на ленинско-марксистский жаргон, он говорит, что эта оппозиция отражает силу возрождающихся враждебных коммунизму классов - зажиточного крестьянина, частника и интеллигенции; надо вернуться в ленинской постановке вопроса о смычке рабочего класса и крестьянства.

 Пока речи идут на этих высотах, Сталин молчит и сосет свою трубку. Собственно говоря, его мнение Зиновьеву и Каменеву не интересно - они убеждены, что в вопросах политической стратегии мнение Сталина интереса вообще не представляет. Но Каменев человек очень вежливый и тактичный. Поэтому он говорит: "А вы, товарищ Сталин, что вы думаете по этому вопросу?" - "А, - говорит товарищ Сталин, - по какому именно вопросу?" (Действительно, вопросов было поднято много). Каменев. стараясь снизойти до уровня Сталина, говорит: "А вот по вопросу, как завоевать большинство в партии". - "Знаете, товарищи, - говорит Сталин, - что я думаю по этому поводу: я считаю, что совершенно неважно, кто и как будет в партии голосовать; но вот что чрезвычайно важно, это - кто и как будет считать голоса". Даже Каменев, который уже должен знать Сталина, выразительно откашливается.

 На следующий день Сталин вызывает к себе в кабинет Назаретяна и долго с ним совещается. Назаретян выходит из кабинета довольно кислый. Но он человек послушный. В тот же день постановлением Оргбюро он назначен заведующим партийным отделом "Правды" и приступает к работе.

 В "Правду" поступают отчеты о собраниях партийных организаций и результаты голосований, в особенности по Москве. Работа Назаретяна очень проста. На собрании такой-то ячейки за ЦК голосовало, скажем, 300 человек, против - 600; Назаретян переправляет: за ЦК - 600, против - 300. Так это и печатается в "Правде". И так по всем организациям. Конечно, ячейка, прочтя в "Правде" ложный отчет о результатах ее голосования, протестует, звонит в "Правду", добивается отдела партийной жизни. Назаретян вежливо отвечает, обещает немедленно проверить. По проверке оказывается, "что вы совершенно правы, произошла досадная ошибка, перепутали в типографии; знаете, они очень перегружены; редакция "Правды" приносит вам свои извинения; будет напечатано исправление". Каждая ячейка полагает, что это единичная ошибка, происшедшая только с ней, и не догадывается, что это происходит по большинству ячеек. Между тем постепенно создается общая картина, что ЦК начинает выигрывать по всей линии. Провинция становится осторожнее и начинает идти за Москвой, то есть за ЦК».

 

 

 

1-4-B-7

 

«Всю вторую половину 1923 года секретарь Сталина Товстуха выполняет очередное "полутемное" дело, порученное ему Сталиным. В борьбе за власть Сталина это дело имеет немалое значение.

 Ленин умирает. Борьба за наследство идет между тройкой и Троцким. Тройка ведет энергичную пропаганду в партии, выставляя себя как верных и лучших учеников Ленина. А из Ленина официальная пропаганда создает икону - гениальный вождь, которому партия обязана всем, а написанное им - Евангелие, подлинная истина. На самом деле, чего только не приходилось писать Ленину. И цитатами из него можно подпереть что угодно. Но для Сталина одна часть написанного Лениным представляет особую важность. И во время дореволюционной эмигрантской грызни, и во время революции и гражданской войны Ленину приходилось делать острые высказывания о тех или иных видных большевиках, и, конечно, не столько в печатных статьях, сколько в личных письмах, записках, а после революции в правительственной практике во всяких резолюциях на бумагах и деловых записках. Наступает эпоха, когда можно будет извлечь из старых папок острое осуждение Лениным какого-нибудь видного партийца и, опубликовав его, нанести смертельный удар его карьере: "Вот видите, что думал о нем Ильич".

 А извлечь можно много. И не только из того, что Ленин писал, но и из того, что о нем писали в пылу спора противники. Достаточно вспомнить дореволюционную полемику Ленина с Троцким, когда Ленин обвинял Троцкого во всех смертных грехах, а Троцкий писал о Ленине с негодованием как о профессиональном эксплуататоре отсталости масс и как о нечестном интригане. А чего только нет во всяких личных записках Ленина членам правительственной верхушки и своим сотрудникам. Если все это собрать, какое оружие в руках Сталина!

 Тройка обсуждает вопрос, как это сделать, конечно, в моем присутствии. Но я ясно вижу, что Зиновьев и Каменев недальновидно думают при этом только о борьбе с Троцким и его сторонниками, а Сталин помалкивает и думает о значительно более широком использовании ленинского динамита. Решено окольными путями внушить Рязанову, чтобы он сделал нужное предложение на Политбюро. Рязанов, старый партиец, считается в партии выдающимся теоретиком марксизма, руководит Институтом Маркса и Энгельса и копается с увлечением в марксовых письмах и рукописях. Действительно, он с искренним удовольствием предлагает Политбюро сделать из Института Маркса и Энгельса - Институт Маркса, Энгельса и Ленина. Политбюро в принципе соглашается, но считает необходимым вначале создать особый Институт Ленина, который бы несколько лет был посвящен творчеству Ленина и собиранию всех материалов о нем, и только затем объединить оба института. Кстати, Политбюро решает, что надо приступить к делу немедленно, и 26 ноября 1923 года постановляет, что Институт Ленина должен представлять единое хранилище всех "рукописных материалов" Ленина, и в порядке партийной дисциплины под угрозой партийных санкций обязывает всех членов партии, хранящих в своих личных или в учрежденческих архивах какие-либо записки, письма, резолюции и прочие материалы, написанные рукой Ленина, сдать их в Институт Ленина.

 

 

 

У решения Политбюро хороший камуфляж - решение принято по инициативе Рязанова; члены ЦК, получив протокол Политбюро, будут считать, что дело идет об изучении творчества Ленина.

 Помощником директора Института Ленина состоит Товстуха. Он уже давно роется в архивах Политбюро, извлекает ленинские записки и сортирует их. Сейчас у него будет целый поток материалов, которые он будет для нужд Сталина сортировать; ленинские записки, невыгодные для Сталина, навсегда исчезнут; невыгодные для всех остальных будут тщательно собраны, рассортированы по именам. По требованию Сталина относительно любого видного партийца ругательная ленинская заметка в любой момент будет, если понадобится, представлена Сталину.

 14-15 января 1924 года на пленуме ЦК подводятся итоги партийной дискуссии - тройка с удовлетворением констатирует, что оппозиция разбита. Можно сделать следующий шаг в борьбе с Троцким. Но эти шаги делаются постепенно и осторожно. Отдельные члены ЦК делают заявления в ЦК, что в Красной армии неблагополучно. Пленум создает "военную комиссию ЦК" "для обследования положения в Красной Армии". Председатель - Гусев. Подбор состава комиссии такой, что заключения ее вперед ясны: в нее входят и Уншлихт, и Ворошилов, и Фрунзе, и покорные Андреев и Шверник.

 Сейчас же после пленума (16 - 18 января) XIII партийная конференция аппаратчиков (конференция составляется из руководящих работников местных партийных организаций) по докладу Сталина призывает к бдительности партийных бюрократов, указывая, что "оппозиция, возглавляемая Троцким, хочет сломать партийный аппарат", и требует прекращения всяких дискуссий.

 Через несколько дней, 21 января, умирает Ленин. В суматохе следующих дней можно сделать ряд интересных наблюдений. Сталин верен себе. Он отправляет Троцкому (который лечится на Кавказе) телеграмму с ложным указанием дня похорон Ленина, так что Троцкий вынужден заключить, что он на похороны поспеть не может. И он остается на Кавказе. Поэтому на похоронах тройка имеет вид наследников Ленина (а Троцкий, мол, даже не счел нужным приехать) и монополизирует торжественные и преданные речи и клятвы. Я наблюдаю реакции.

 В стране отношение к смерти Ленина двойственное. Часть населения довольна, хотя и старается это скрыть. Для нее Ленин - автор коммунизма; помер, туда ему и дорога. Другая часть населения считает, что Ленин лучше других, потому что, увидев крах коммунизма он поторопился возвратить некоторые элементы нормальной жизни (НЭП), которые привели к тому, что можно кое-как питаться и жить. Наоборот, большая часть партии потрясена, в особенности низы. Ленин - признанный вождь и лидер. Растерянность - как теперь будет без него? В партийной верхушке отношение разное. Есть люди, искренне потрясенные, как Бухарин или ленинский заместитель Цюрупа, которые к Ленину были сильно привязаны. Немного переживает смерть Ленина Каменев - он не чужд человеческих черт. Но тяжелое впечатление производит на меня Сталин. В душе он чрезвычайно рад смерти Ленина - Ленин был одним из главных препятствий по дороге к власти. У себя в кабинете и в присутствии секретарей он в прекрасном настроении, сияет. На собраниях и заседаниях он делает трагически скорбное лицо, говорит лживые речи, клянется с пафосом верности Ленину. Глядя на него, я поневоле думаю: "Какой же ты подлец". О ленинской бомбе "письма к съезду" он еще ничего не знает. Крупская выполняет до буквы волю Ленина. Письмо это к съезду; съезд будет в мае, тогда она вскроет конверт и передаст ленинское завещание Политбюро. Каменев уже что-то знает о завещании от Фотиевой, которая продолжает работать секретарем Совнаркома, но помалкивая».

 

 

 

1-4-B-8 

 «Между тем приближался XIII съезд партии. За несколько дней до его открытия методичная Крупская вскрыла пакет Ленина и прислала ленинскую бомбу ( "завещание") в ЦК. Когда Мехлис доложил Сталину содержание ленинского письма (где Ленин советовал Сталина снять), Сталин обругал Крупскую последними словами и бросился совещаться с Зиновьевым и Каменевым.

 В это время Сталину тройка была еще очень нужна - сначала надо было добить Троцкого. Но теперь оказалось, что союз с Зиновьевым и Каменевым спасителен и для самого Сталина. Конечно, еще до этого в тройке было согласие, что на съезде Зиновьев будет снова читать политический отчет ЦК и таким образом иметь вид лидера партии; даже, чтобы подчеркнуть его вес и значение, тройка решила следующий, XIV съезд, созвать в его вотчине - Ленинграде (потом, с разрывом тройки, это решение было отменено). Но теперь, в связи с завещанием Ленина, главным было согласие Зиновьева и Каменева на то, чтобы Сталин остался генеральным секретарем партии. С поразительной наивностью полагая, что теперь Сталина опасаться нечего, так как завещание Ленина еще намного уменьшит его вес в партии, они согласились его спасти. За день до съезда, 1 мая 1924 года, был созван экстренный пленум ЦК специально для чтения завещания Ленина.

 Пленум происходил в зале заседаний Президиума ВЦИКа. На небольшой низенькой эстраде за председательским столом сидел Каменев и рядом с ним - Зиновьев. Рядом на эстраде стоял столик, за которым сидел я (как всегда, я секретарствовал на пленуме ЦК). Члены ЦК сидели на стульях рядами, лицом к эстраде. Троцкий сидел в третьем ряду у края серединного прохода, около него Пятаков и Радек. Сталин сел справа на борт эстрады лицом к окну и эстраде, так что члены ЦК его лицо видеть не могли, но я его все время мог очень хорошо наблюдать.

 Каменев открыл заседание и прочитал ленинское письмо. Воцарилась тишина. Лицо Сталина стало мрачным и напряженным. Согласно заранее выработанному сценарию, слово сейчас же взял Зиновьев.

 "Товарищи, вы все знаете, что посмертная воля Ильича, каждое слово Ильича для нас закон. Не раз мы клялись исполнить то, что нам завещал Ильич. И вы прекрасно знаете, что эту клятву мы выполним. Но есть один пункт, по которому мы счастливы констатировать, что опасения Ильича не оправдались. Все мы были свидетелями нашей общей работы в течение последних месяцев, и, как и я, вы могли с удовлетворением видеть, что то, чего опасался Ильич, не произошло. Я говорю о нашем генеральном секретаре и об опасностях раскола в ЦК" (передаю смысл речи).

 

 

 

Конечно, это была неправда. Члены ЦК прекрасно знали, что раскол в ЦК налицо. Все молчали. Зиновьев предложил переизбрать Сталина Генеральным секретарем. Троцкий тоже молчал, но изображал энергичной мимикой свое крайнее презрение ко всей этой комедии.

 Каменев со своей стороны убеждал членов ЦК оставить Сталина Генеральным секретарем. Сталин по-прежнему смотрел в окно со сжатыми челюстями и напряженным лицом. Решалась его судьба.

 Так как все молчали, то Каменев предложил решить вопрос голосованием. Кто за то, чтобы оставить товарища Сталина Генеральным секретарем ЦК? Кто против? Кто воздержался? Голосовали простым поднятием рук. Я ходил по рядам и считал голоса, сообщая Каменеву только общий результат. Большинство голосовало за оставление Сталина, против - небольшая группа Троцкого, но было несколько воздержавшихся (занятый подсчетом рук, я даже не заметил, кто именно; очень об этом жалею).

 Зиновьев и Каменев выиграли (если б они знали, что им удалось обеспечить пулю в собственный затылок!).

 Через полтора года, когда Сталин отстранил Зиновьева и Каменева от власти, Зиновьев, напоминая это заседание Пленума и как ему и Каменеву удалось спасти Сталина от падения в политическое небытие, с горечью сказал: "Знает ли товарищ Сталин, что такое благодарность?" Товарищ Сталин вынул трубку изо рта и ответил: "Ну, как же, знаю, очень хорошо знаю, это такая собачья болезнь".

 Сталин остался Генеральным секретарем. Пленум, кроме того, решил ленинское завещание на съезде не оглашать и текст его делегатам съезда не сообщать, а поручить руководителям делегаций съезда ознакомить с ним делегатов внутри рамок каждой делегации. Это постановление Пленума было средактировано нарочито неясно, так что это позволило руководителям делегаций просто рассказать делегатам о сути ленинского письма и решениях Пленума, без того, чтобы они могли как следует ознакомиться с ленинским текстом.

 История коммунистической власти в России так полна лжи и всякого рода фальсификаций, что уже совсем лишнее, когда более или менее добросовестные свидетели (и участники) событий, ошибаясь, еще запутывают истину былого. В частности, история ленинского завещания и так чрезвычайно запутана. Между тем Троцкий, вообще свидетель достоверный относительно имевших место фактов и дат, со своей стороны совершает грубую ошибку в описании истории завещания.

 В своей книге о Сталине, написанной Троцким в последние месяцы его жизни, Троцкий (французский текст книги, страницы 514 - 515), описав заседание Пленума ЦК, на котором было оглашено "завещание", продолжает: "На самом деле завещанию не только не удалось положить конец внутренней борьбе, чего хотел Ленин, оно ее в высшей степени усилило. Сталин не мог больше сомневаться, что возвращение Ленина к деятельности означало бы политическую смерть генерального секретаря".

 Из этих строк можно только заключить, что Ленин был еще жив, когда произошло оглашение завещания. А так как завещание было оглашено на предсъездовском пленуме, то, значит, речь идет о пленуме ЦК 15 апреля 1923 года и о XII съезде, состоявшемся 17 - 25 апреля 1923 года. Между тем, это грубая ошибка. Завещание было прочитано на предсъездовском экстренном пленуме 21 мая 1924 года (XIII съезд происходил 22 - 31 мая 1924 года), то есть через четыре месяца после смерти Ленина. Что ошибается Троцкий, а не я, легко заключить из следующего: описывая пленум и оглашение завещания, Троцкий там же, в книге, ссылается на. меня как на свидетеля и приводит мое описание: "Бажанов, другой бывший секретарь Сталина, описал заседание Центрального Комитета, на котором Каменев прочел завещание: "Чрезвычайная неловкость парализовала присутствующих. Сталин, сидевший на ступеньке эстрады, чувствовал себя маленьким и жалким. Я внимательно смотрел на него"... и т. д." Из этих текстов - Троцкого и моего, который цитирует Троцкий, ясно, что и Троцкий и я присутствовали на этом пленуме, я - как секретарь заседания. Но я действительно присутствовал на пленуме ЦК 21 мая 1924 года - в это время я был секретарем Политбюро. И я не мог присутствовать на апрельском пленуме ЦК 1923 года - в это время секретарем Политбюро еще не был. Следовательно, не подлежит никакому сомнению, что оглашение завещания произошло на пленуме ЦК 21 мая 1924 года, после смерти Ленина, и Троцкий ошибается. […]

 

 

 

Я достигал какого-то очень высокого пункта в своей карьере. Я уже говорил, что в первые дни моей работы со Сталиным я все время ходил к нему за директивами. Вскоре я убедился, что делать это совершенно незачем - все это его не интересовало. "А как вы думаете, надо сделать? Так? Ага, ну, так и делайте". Я очень быстро к этому привык, видел, что можно прекрасно обойтись без того, чтоб его зря тревожить, и начал проявлять всяческую инициативу. Но дело в том, что руководители ведомств - все члены правительства - были вынуждены все время обращаться к Сталину или в Политбюро в порядке постановки вопросов, их согласования и т. д. Они скоро привыкли к тому, что обращаться к Сталину лично - безнадежно. Сталина все эти государственные дела не интересовали, он в них не так уж много и понимал, ими не занимался и ничего, кроме чисто формальных ответов, давать не мог. Если его спрашивали о ходе решения какой-либо проблемы, он равнодушно отвечал: "Ну, что ж, внесите вопрос - обсудим на Политбюро".

 Начав вести контроль за исполнением постановлений Политбюро и все время находясь в контакте (через знаменитую "вертушку") со всеми руководителями ведомств по их проблемам, я очень быстро приучил их к тому, что есть секретарь Политбюро, который в курсе всех их дел, и что гораздо лучше обращаться к нему, потому что у него можно получить и сведения, в каком положении тот или иной вопрос, и каковы мнения и тенденции по этому вопросу в Политбюро, и что по этому вопросу лучше сделать. Я постепенно дошел до того, что в сущности делал то, что должен был делать Сталин, - указывал руководителям ведомств, что вопрос недостаточно согласован с другими ведомствами, что, вместо тоге чтобы его зря вносить на Политбюро, надо сначала сделать то-то и то-то, другими словами, давал дельные советы, сберегавшие время и работу, и не только по форме, но и по сути движения всяких государственных дел. Ко мне обращались все чаще и чаще. В конце концов я увидел, что я явно превышаю свои полномочия и делаю то, что по существу должен был бы делать генсек ЦК. Тогда я пошел к Сталину и сказал ему, что, кажется, зашел слишком далеко, слишком много на себя беру и выполняю, в сущности, его работу. Сталин на это мне ответил, что институт помощников секретарей ЦК именно для того и был создан по мысли Ленина, чтобы разгрузить секретарей ЦК от второстепенных дел, чтобы они могли сосредоточить свою работу на главном. Я возразил, что в том-то и дело, что я занимаюсь совсем не второстепенными вопросами, а важнейшими (конечно, я понимал, что для Сталина государственные дела вовсе не являются важнейшими; самое важное для него была борьба за власть, интриги и подслушивание разговоров соперников и противников). Сталин мне ответил: "Очень хорошо делаете, продолжайте".

 

 

 

 

1-4-B-9

«Прошел XIII съезд, и Товстуха энергично занимается следующим "полутемным делом". Он забирает "для изучения" все материалы съезда. Но вскоре выясняется, что его интересуют не все материалы, а некоторые. Он изучает их вместе с каким-то темным чекистом, который оказывается специалистом по графологии.

Когда съезжаются делегаты съезда, они являются в мандатную комиссию съезда, которая проверяет их мандаты и выдает членские билеты съезда (с правом решающего голоса или совещательного). При этом каждый делегат съезда должен собственноручно заполнить длиннейшую анкету с несколькими десятками вопросов. Все подчиняются этой обязанности.

 Пока идет съезд, мандатная комиссия производит статистическую работу анализа анкет и в конце съезда делает доклад: в съезде участвовало столько-то делегатов. столько-то мужчин, столько-то женщин; по социальному происхождению делегаты делятся так-то; по возрасту; по партийному стажу; и так далее, и так далее. Все делегаты понимают необходимость подробных анкет, которые они заполняли.

 Но есть одна деталь, которой они не предвидят.

 В конце съезда происходит избрание центральных партийных органов (ЦК, ЦКК, Центральной Ревизионной комиссии). Перед этим собираются лидеры Центрального Комитета с руководителями главнейших делегаций (Москвы, Ленинграда, Украины и т. д.). Это - так называемый "сеньорен-конвент", который все называют в просторечии не иначе как "синий конверт". Он вырабатывает в спорах проект состава нового Центрального Комитета. Этот список печатается, и каждый делегат с правом решающего голоса получает один экземпляр списка. Этот экземпляр является избирательным бюллетенем, который будет опущен в урну при выборах ЦК, производящихся тайным голосованием. Но то, что есть только один список, вовсе не значит, что делегаты обязаны за него голосовать. Здесь партия, а не выборы советов. В партии еще некоторая партийная свобода, и каждый делегат имеет право вычеркнуть из списка любую фамилию и заменить ее любой другой по своему выбору (которую, заметим кстати, он должен написать своей рукой). Затем производится подсчет голосов. Очень мало шансов, чтобы намеченный "синим конвертом" оказался невыбранным; для этого нужен маловероятный сговор важных делегаций (столичных и других). Но хотя список весь обычно проходит, количество поданных голосов за выбранных варьирует в широких пределах. Если, скажем, делегатов 1000, то наиболее популярные в партии люди пройдут 950 - 970 голосами, а наименее приемлемые не соберут и 700. Это очень замечается и учитывается.

 Что совсем при этом не учитывается и что никому не известно - это работа Товстухи. Больше всего интересует Товстуху (т.е. Сталина), кто из делегатов в своих избирательных бюллетенях вычеркнул фамилию Сталина. Если б он ее только вычеркнул, его имя осталось бы покрытым анониматом. Но, вычеркнув, он должен был написать другую фамилию, и это дает данные о его почерке. Сравнивая этот почерк с почерками делегатов по их анкетам, заполненным их рукой, Товстуха и чекистский графолог устанавливают, кто голосовал против Сталина (и, следовательно, его скрытый враг), но и кто голосовал против Зиновьева, и кто против Троцкого, и кто против Бухарина. Все это для Сталина важно и будет учтено. А в особенности, кто скрытый враг Сталина. Придет время - через десяток лет - все они получат пулю в затылок. Товстуха подготовляет сейчас списки для будущей расплаты. А товарищ Сталин никогда ничего не забывает и никогда ничего не прощает.

 Чтобы все сказать об этой работе Товстухи, я должен несколько забежать вперед. После XIII съезда партии, и в 1925, и в 1926, и в 1927 годах продолжается та же внутрипартийная свобода, идет борьба с оппозицией в комитетах, на ячейках, на собраниях организаций, на собраниях партактива. Лидеры оппозиции яро приглашают своих сторонников выступать как можно больше, атаковать Центральный Комитет - этим они подчеркивают силу и вес оппозиции.

 

 

 

Что меня удивляет, это то, что после XIV съезда Сталин и его новое большинство ЦК ничего не имеет против этой свободы. Это, казалось бы, совсем не в обычаях Сталина: проще запретить партийную дискуссию - вынести постановление пленума ЦК, что споры вредят партийной работе, отвлекают силы от полезной строительной деятельности.

 Впрочем, я уже достаточно знаю Сталина и догадываюсь, в чем дело. Окончательное подтверждение я получаю в разговоре, который я веду со Сталиным и Мехлисом. Мехлис держит в руках отчет о каком-то собрании партийного актива и цитирует чрезвычайно резкие выступления оппозиционеров. Мехлис негодует: "Товарищ Сталин, не думаете ли вы, что тут переходят всякую меру, что напрасно ЦК позволяет так себя открыто дискредитировать? Не лучше ли запретить?" Товарищ. Сталин усмехается: "Пускай разговаривают! Пускай разговаривают! Не тот враг опасен, который себя выявляет. Опасен враг скрытый, которого мы не знаем. А эти, которые все выявлены, все переписаны - время счетов с ними придет".

 Это - следующая "полутемная" работа Товстухи. В своем кабинете "Института Ленина" он составляет списки, длинные списки людей, которые сейчас так наивно выступают против Сталина. Они думают: "Сейчас мы против, завтра, может быть, будем за Сталина - в партии была, есть и будет внутренняя свобода". Они не подумают, что Сталин у власти дает им возможность подписать свой смертный приговор: через несколько лет по спискам, которые сейчас составляет Товстуха, будут расстреливать пачками, сотнями, тысячами. Велика людская наивность».

1-4-B-10

 

 «Всегда спокоен, хорошо владеет собой. Скрытен и хитер чрезвычайно. Мстителен необыкновенно. Никогда ничего не прощает и не забывает - отомстит через двадцать лет. Найти в его характере какие-либо симпатичные черты очень трудно - мне не удалось.

 Постепенно о нем создались мифы и легенды. Например, о его необыкновенной воле, твердости и решительности. Это - миф. Сталин - человек чрезвычайно осторожный и нерешительный. Он очень часто не знает, как быть и что делать. Но он и виду об этом не показывает. Я очень много раз видел, как он колеблется, не решается и скорее предпочитает идти за событиями, чем ими руководить.

 Умен ли он? Он неглуп и не лишен природного здравого смысла, с которым он очень хорошо управляется.

 Например, на заседаниях Политбюро все время обсуждаются всякие государственные дела. Сталин малокультурен и ничего дельного и толкового по обсуждаемым вопросам сказать не может. Это очень неудобное положение. Природная хитрость и здравый смысл позволяют ему найти очень удачный выход из положения, Он следит за прениями, и когда видит, что большинство членов Политбюро склонилось к какому-то решению, он берет слово и от себя в нескольких кратких фразах предлагает принять то, к чему, как он заметил, большинство склоняется. Делает это он в простых словах, где его невежество особенно проявиться не может (например: "Я думаю, надо принять предложение товарища Рыкова; а то, что предлагает товарищ Пятаков, не выйдет это, товарищи, не выйдет"). Получается всегда так, что хотя Сталин и прост, говорит плохо, а вот то, что он предлагает, всегда принимается. Не проникая в сталинскую хитрость, члены Политбюро начинают видеть в сталинских выступлениях какую-то скрытую мудрость (и даже таинственную). Я этому обману не поддаюсь. Я вижу, что никакой системы мыслей у него нет; сегодня он может предложить нечто совсем не вяжущееся с тем, что он предлагал вчера; я вижу, что он просто ловит мнение большинства. Что он плохо разбирается в этих вопросах, я знаю из разговоров с ним "дома", в ЦК. Но члены Политбюро поддаются мистификации и в конце концов начинают находить в выступлениях Сталина смысл, которого в них на самом деле нет.

 

 

 

Сталин малокультурен, никогда ничего не читает, ничем не интересуется. И наука и научные методы ему недоступны и не интересны. Оратор он плохой, говорит с сильным грузинском акцентом. Речи его очень мало содержательны. Говорит он с трудом, ищет нужное слово на потолке. Никаких трудов он в сущности не пишет; то, что является его сочинениями, это его речи и выступления, сделанные по какому-либо поводу, а из стенограммы потом секретари делают нечто литературное (он даже и не смотрит на результат: придать окончательную статейную или книжную форму - это дело (секретарское). Обычно это делает Товстуха.

 Ничего остроумного Сталин никогда не говорит. За все годы работы с ним я только один раз слышал, как он пытался сострить. Это было так. Товстуха и я, мы стоим и разговариваем в кабинете Мехлиса - Каннера. Выходит из своего кабинета Сталин. Вид у него чрезвычайно важный и торжественный; к тому же он подымает палец правой руки. Мы умолкаем в ожидании чего-то очень важного. "Товстуха, - говорит Сталин, - у моей матери козел был - точь-в-точь как ты; только без пенсне ходил". После чего он поворачивается и уходит к себе в кабинет. Товстуха слегка подобострастно хихикает.

 К искусству, литературе, музыке Сталин равнодушен. Изредка пойдет послушать оперу - чаще слушает "Аиду".

 Женщины. Женщинами Сталин не интересуется и не занимается. Ему достаточно своей жены, которой он тоже занимается очень мало. Какие же у Сталина страсти?

 Одна, но всепоглощающая, абсолютная, в которой он целиком,- жажда власти. Страсть маниакальная, азиатская, страсть азиатского сатрапа далеких времен. Только ей он служит, только ею все время занят, только в ней видит цель жизни».

 

 

1-4-B-11 

 «Наркомом Сталин только числился - в наркоматы свои почти никогда не показывался. На фронтах гражданской войны его анархическая деятельность очень спорна, а во время польской войны, когда все наступление на Варшаву сорвалось из-за невыполнения им и его армиями приказов главного командования, и просто вредна. И настоящая карьера Сталина начинается только с того момента, когда Зиновьев и Каменев, желая захватить наследство Ленина и организуя борьбу против Троцкого, избрали Сталина как союзника, которого надо иметь в партийном аппарате. Зиновьев и Каменев не понимали только одной простой вещи - партийный аппарат шел автоматически и стихийно к власти. Сталина посадили на эту машину, и ему достаточно было всего лишь на ней удержаться - машина сама выносила его к власти. Но правду сказать, Сталин кроме того сообразил, что машина несет его вверх, и со своей стороны проделывал для этого все, что было нужно".

 

 

 

 Сам собой напрашивается вывод, что в партийной карьере Сталина до 1925 года гораздо большую роль сыграли его недостатки, чем достоинства. Ленин ввел его в Центральный Комитет в свое большинство, не боясь со стороны малокультурного и политически небольшого Сталина какой-либо конкуренции. Но по этой же причине сделали его генсеком Зиновьев и Каменев: они считали Сталина человеком политически ничтожным, видели в нем удобного помощника, но никак не соперника.

 

1-4-B-12 

«Это был 1932 год, когда Сталин развернул гигантскую всероссийскую мясорубку - насильственную коллективизацию, когда миллионы крестьянских семей в нечеловеческих условиях отправлялись в концлагеря на истребление. Слушатели Академии, люди, приехавшие с мест, видели своими глазами этот страшный разгром крестьянства. Конечно, узнав, что новая слушательница - жена Сталина, они прочно закрыли рты. Но постепенно выяснилось, что Надя превосходный человек, добрая и отзывчивая душа; увидели, что ей можно доверять. Языки развязались, и ей начали рассказывать, что на самом деле происходит в стране (раньше она могла только читать лживые и помпезные реляции в советских газетах о блестящих победах на сельскохозяйственном фронте). Надя пришла в ужас и бросилась делиться своей информацией к Сталину. Воображаю, как он ее принял - он никогда не стеснялся называть ее в спорах дурой и идиоткой. Сталин, конечно, утверждал, что ее информация ложна и что это контрреволюционная пропаганда. "Но все свидетели говорят одно и то же". - "Все?" - спрашивал Сталин. "Нет, - отвечала Надя, - только один говорит, что все это неправда. Но он явно кривит душой и говорит это из трусости; это секретарь ячейки Академии - Никита Хрущев". Сталин запомнил эту фамилию. В продолжавшихся домашних спорах Сталин, утверждая, что заявления, цитируемые Надей, голословны, требовал, чтобы она назвала имена: тогда можно будет проверить, что в их свидетельствах правда. Надя назвала имена своих собеседников. Если она имела еще какие-либо сомнения насчет того, что такое Сталин, то они были последними. Все оказавшие ей доверие слушатели были арестованы и расстреляны. Потрясенная Надя наконец поняла, с кем соединила свою жизнь, да, вероятно, и что такое коммунизм; и застрелилась. Конечно, свидетелем рассказанного здесь я не был; но я так понимаю ее конец по дошедшим до нас данным.

 А товарищ Хрущев начал с этого периода свою блестящую карьеру. В первый же раз, когда в Московской организации происходили перевыборы районных комитетов и их секретарей, Сталин сказал секретарю Московского комитета: "Там у вас есть превосходный работник - секретарь ячейки Промышленной академии - Никита Хрущев; выдвиньте его в секретари райкома". В это время слово Сталина было уже закон, и Хрущев стал немедленно секретарем райкома, кажется, Краснопресненского, а затем очень скоро и секретарем Московского комитета партии. Так пошел вверх Никита Хрущев, дошедший до самого верха власти».

 

 

 

1-4-B-13 

«Выдвинув весной 1922 года Сталина на пост генерального секретаря партии, Зиновьев считал, что позиции, которые он сам занимал в Коминтерне и в Политбюро, явно важнее, чем позиция во главе партийного аппарата. Это был просчет и непонимание происходивших в партии процессов, сосредоточивавших власть в руках аппарата. В частности, одна вещь для людей, боровшихся за власть, должна быть совершенно ясной. Чтобы быть у власти, надо было иметь свое большинство в Центральном Комитете. Но Центральный Комитет избирается съездом партии. Чтобы избрать свой Центральный Комитет, надо было иметь свое большинство на съезде. А для этого надо было иметь за собой большинство делегаций на съезд от губернских, областных и краевых партийных организаций. Между тем эти делегации не столько выбираются, сколько подбираются руководителями местного партийного аппарата - секретарем губкома и его ближайшими сотрудниками. Подобрать и рассадить своих людей в секретари и основные работники губкомов, и таким образом будет ваше большинство на съезде. Вот этим подбором и занимаются систематически уже в течение нескольких лет Сталин и Молотов. Не всюду это проходит гладко и просто. Например, сложен и труден путь ЦК Украины, у которого несколько губкомов. Приходится комбинировать, смещать, перемещать, то сажать на ЦК Украины первым секретарем Кагановича, чтоб навел в аппарате порядок, то перемещать, выдвигать и удалять строптивых украинских работников. Но в 1925 году основное в этом рассаживании людей проделано. Зиновьев увидит это тогда, когда уже будет поздно. Казалось, можно было раньше сообразить смысл этой сталинской работы».

 

1-4-B-14 

«К чести Бухарина надо сказать, что сталинскую мясорубку - идти напролом к коммунизму и прежде всего разгромить крестьянство - он не принимает. Он бы мог, как все остальные молотовы и кагановичи, дуть в дудку нового хозяина. Тем более, что в сущности к троцкистско-зиновьевской оппозиции он симпатии не питает, не видя большой разницы между их политикой и сталинской.

 И когда Сталин окончательно выбирает свой путь - упразднение НЭПа и разгром деревни, Бухарин энергично выступает против. Сталин удаляет его от власти, и Бухарин переходит в оппозицию. Но хотя сталинские сподручные старательно приклеивают его к троцкизму, амальгама эта целиком выдумана, по существу Бухарин чужд как троцкистско-зиновьевскому блоку, так, конечно, и сталинской политике. Многие годы Сталин преследует его умеренно: он исключен из ЦК только в феврале 1937 года. Но наступает и бухаринский черед. И после обычной низкой сталинской судебной комедии в марте 1938 года спускается в лубянский подвал и Бухарин».

 

 

 

 

1-4-B-15 

«О Вячеславе Михайловиче Молотове мне выше не раз приходилось говорить. В истории сталинского восхождения к вершинам власти он сыграл очень крупную роль. Но сам он на амплуа первой скрипки никогда не претендовал. Между тем, он прошел очень близко от этой роли. В марте 1921 года он избирается ответственным секретарем ЦК и кандидатом в члены Политбюро. В течение года у него в руках будет весь аппарат ЦК. Но в марте 1922 года Зиновьев, организуя свою тройку, захочет посадить на аппарат ЦК Сталина, сделав его генеральным секретарем и отодвинув в аппарате Молотова на второе место - второго секретаря ЦК. Расчет Зиновьева: нужно сбросить Троцкого, а Сталин - явный и жестокий враг Троцкого. Зиновьев и Каменев предпочитают Сталина. И Молотов не только подчиняется, но и становится верным лейтенантом Сталина, из-под которого он никогда не пытается выбраться; Зиновьеву же и Каменеву он мстит потом с удовольствием, а также Троцкому, который почему-то Молотова невзлюбил (впрочем, не "почему-то": Троцкий живет абстракциями; из Молотова он создал воплощение "бюрократического перерождения партии").

 Вслед за тем Молотов всегда и постоянно идет за Сталиным; он проводит всю самую серьезную работу по подбору людей партийного аппарата - секретарей крайкомов и губкомов - и созданию сталинского большинства в ЦК. Он десять лет будет вторым секретарем ЦК. Когда Сталину нужно, он будет председателем Совнаркома и СТО; когда нужно, будет стоять во главе Коминтерна; когда нужно, будет министром иностранных дел.

 Замечательно, что и с ним Сталин проделывает тот же прием, что и со многими другими своими лейтенантами - арест жены, в то время как сам сталинский приближенный продолжает находиться в его милости; мы уже видели, что это было проделано и с Калининым, и с Поскребышевым. Жена Молотова - еврейка. Под партийной кличкой Жемчужина, она, видная партийка, стоит во главе парфюмерной промышленности. Сталин арестовывает ее и отправляет в ссылку (а ссылка эта совсем не типа царской). Молотов, конечно, терпеливо это переносит. Но это не удивительно. Замечательно другое. Когда Сталин умер и жена Молотова из ссылки вернулась, и она, и Молотов - твердые сталинцы. Молотов неодобрительно относится к предпринятой Хрущевым десталинизации. И он, и Каганович, и Маленков - убежденные сталинцы, и при первом же удобном случае (1957 г.) пытаются свергнуть Хрущева. Что им не удается и стоит окончательной потери всех постов и мест в партийной иерархии с окончательным выходом в тираж.

 Почему Молотов хочет возвращения сталинских методов? Ностальгия по временам, когда в руках была власть чингисхановская, когда все дрожали и никто в стране пикнуть не смел? Может быть, и более реальный расчет. Коммунистический строй, чтобы держаться, требует насилия над всем населением, требует гигантского полицейского аппарата, системы террора. Чем сильнее террор, тем власть прочнее. В сталинские времена население боялось даже того, чтобы какая-нибудь еретическая мысль пришла в голову, а уж о какой-либо акции против власти и речи быть не могло. А теперь Хрущев отвинчивает гайку; люди начинают думать, говорить, не соглашаться. До чего это может дойти? В сталинские времена таких рисков не было.

 

 

 

Между тем Молотов, может быть, представляет удивительный пример того, что делает из человека коммунизм. Я много работал с Молотовым. Это очень добросовестный, не блестящий, но чрезвычайно работоспособный бюрократ. Он очень спокоен, выдержан. Ко мне он был всегда крайне благожелателен и любезен и в личных отношениях со мной очень мил. Да и со всеми, кто к нему приближается, он корректен, человек вполне приемлемый, никакой грубости, никакой заносчивости, никакой кровожадности, никакого стремления кого-либо унизить или раздавить.

 Через десять лет Сталин не только сам будет одобрять списки арестуемых и расстреливаемых. Для своего рода круговой поруки эти списки будут проходить через руки Молотова и Кагановича. Конечно, Молотов их подписывает вслед за Сталиным. Но вот какая-либо фамилия. бросается ему в глаза. Он пишет рядом ВМН. Это значит - Высшая Мера Наказания. Этого достаточно - человек будет расстрелян.

 Что это? Мимикрия перед Сталиным? Или это опьяняющее чувство своей мощи - вот я записал три буквы - и нет человека. И сколько тысяч смертей в этих списках одобрил спокойный, не волнующийся бюрократ. И никаких сожалений. Наоборот, Сталин умер, хорошо бы возвратить сталинские времена.

 Неужели из человека все можно сделать? Дайте его в руки Сталина, возвысьте его в системе, где человек человеку волк, и он равнодушно будет смотреть, как гибнут в жестоких страданиях миллионы людей. Поставьте его рядовым чиновником в хорошей человеческой системе общества, и он ночами будет работать, изыскивая средства помощи пострадавшим от недорода крестьянам деревни Нееловки, Алексинского уезда. Эта проблема еще много раз будет передо мной стоять во времена моих странствий по большевистской верхушке. Насчет Молотова персонально у меня еще особое ощущение.

 В двадцатых годах я был свидетелем всего, что происходило в большевистском центре. Прошло полвека, и если поставить вопрос, кто еще из живых людей на поверхности земли видел и знает все это, то на этот вопрос один ответ: Молотов (есть Каганович, но он в эти годы стоял от центра событий дальше, чем Молотов). Я говорю только о двадцатых годах. Дальше я в большевистском центре больше не был, а Молотов, наоборот, продолжал в следующие три-четыре десятилетия быть в центре событий, и никто сейчас не знает лучше, чем он, как эти события протекали. Но обо всем этом он не может ни написать, ни опубликовать ни одной строчки, которая была бы в несогласии с официальной ложью. То есть никакую правду ни о чем сказать не может».

 

 

 

 

 

1-4-B-16

 

«Едва ли не самым симпатичным из моих новых подчиненных является директор Конъюнктурного института профессор Николай Дмитриевич Кондратьев. Он - крупный ученый, человек глубокого ума. Конъюнктурный институт создавал он, и в новом в России конъюнктурном деле своими наблюдениями и контролем над эволюцией хозяйства оказывает крупнейшие услуги руководящим экономическим органам и прежде всего Наркомфину. Конечно, в основе его работы лежит та же наивная иллюзия, что с большевистской властью можно работать: не совсем же они дураки и должны понимать, что знающие люди и специалисты нужны и полезны. Как и другие крупные специалисты-консультанты Наркомфина, он верит в пользу своей работы и не понимает волчьей сущности коммунизма. Он работает также в сельскохозяйственной секции Госплана.

 Скоро ему приходится узнать, с какой властью он имеет дело. В Госплане, стремясь к разумной сельскохозяйственной политике, он исходит в своих советах из того, что стране нужно увеличение крестьянской продукции, а для этого надо не дергать крестьянство беспрерывным науськиванием сельских лентяев и паразитов против работающих и хозяйственных крестьян, что составляет суть большевистской "классовой борьбы" в деревне, а дать возможность спокойно работать.

 Но в Госплане бдит и хватает спецов за ноги коммунистическая ячейка. Там нет Бажанова, который мог бы на нее цыкнуть. И коммунисты подымают дикий вой - Кондратьев рекомендует отказаться от большевистской борьбы в деревне, "кондратьевцы" требуют ставки на кулака, "кондратьевщина" - вот как выглядит сегодня контрреволюция в деревне. Подымается шум, печатаются статьи в "Правде", объявляется поход против "кондратьевщины". Какая-то мелкая коммунистическая рвань изо всех сил старается делать карьеру на своей бдительности - открыли и разоблачили скрытого классового врага. Добить его! Конечно, на всю эту травлю, ведущуюся на страницах печати, бедный Кондратьев не имеет возможности ответить ни одной строчки - за ним "Правда" права голоса не признает. Он очень удручен. Ячейка Наркомфина тоже пытается в него вцепиться - ведь сигнал дан "Правдой".

 Я не позволяю им устроить травлю в Наркомфине. Я объясняю ячейке, что речь идет о сельском хозяйстве и сельскохозяйственной секции Госплана, откуда и вся эта история. У нас же в Наркомфине Кондратьев работает в совсем другой области - по конъюнктуре, что не имеет ничего общего с его политическими установками насчет деревни, здесь его работа безукоризненна и полезна, и здесь надо его оставить в покое. Пока я в Наркомфине, здесь его, действительно, не смеют тронуть. Но травля его идет уже во всероссийском масштабе, и после начала коллективизации проходит, наконец, момент, когда сталинская коллективизация, разрушая сельское хозяйство, приводит к недостатку продуктов и к голоду. Тогда по установленной коммунистической практике надо открыть врагов, на которых свалить вину.

 В 1930 году ГПУ "откроет" "трудовую крестьянскую партию", совершенно нелепую чекистскую выдумку. Руководит этой партией профессор Кондратьев вместе с профессором Чаяновым и Юровским (Юровский, кстати, еврей, экономист, специалист по валюте и денежному обращению, никогда никакого отношения ни к каким крестьянам и ни к какой деревне не имел). ГПУ широко раздувает кадило: в "партии" не то сто тысяч членов, не то двести тысяч. Готовится громкий процесс, который объяснит стране, почему нет хлеба - это саботаж Кондратьевых; и бедный Кондратьев на процессе, конечно, должен был бы сознаться во всех своих преступлениях. Но в последний момент Сталин решил, что все это выглядит недостаточно убедительно, процесс отменил и приказал ГПУ осудить руководителей и членов "трудовой крестьянской партии" "в закрытом порядке", то есть по приговору какой-то чекистской тройки их послали погибать в советской истребительской каторге - концлагерях. Так погиб большой ученый и прекрасный человек профессор Кондратьев. Погиб, конечно, прежде всего жертвой иллюзий, что с советской властью и коммунистами можно сотрудничать, полагая, что при этом приносится какая-то польза стране. Увы, это глубокое заблуждение. Власть использует таких носителей иллюзий, пока ей это выгодно, и грубо их уничтожает, когда приходит нужный момент и надо на кого-то свалить вину за бессмысленную и нелепую разрушительную марксистскую практику».

 

 

 

1-4-B-17

 

«1925 год был годом борьбы за власть между Зиновьевым и Сталиным. Тройка, на время восстановленная для завершения борьбы с Троцким, окончательно распалась в марте. В апреле на заседаниях Политбюро Зиновьев и Каменев энергично нападали на сталинскую "теорию построения социализма в одной стране". Тройка больше не собиралась. Сталин утверждал сам проект повестки Политбюро. В течение нескольких месяцев Политбюро работало как орган коллегиальный внешне как будто бы под руководством Зиновьева и Каменева. Такой внешний вид определялся в особенности тем, что Сталин, как всегда (по невежеству), мало принимал участия в обсуждении разных вопросов. Каменев же по-прежнему руководил всем хозяйством страны, а хозяйственные вопросы занимали всегда много места в работе Политбюро. Троцкий делал вид, что корректно принимает участие в текущей работе. И на Политбюро царил худой мир.

 Не будучи вполне уверенным, что большинство членов ЦК последует за ним, Сталин не искал окончательного боя на Пленуме ЦК и ждал завершающего решения от ближайшего съезда, вел свою подспудную подготовительную работу и не только ничего не форсировал, но, наоборот, всячески оттягивал дату съезда. Летом, как всегда, было некоторое политическое затишье. Но осенью Троцкий опубликовал брошюру "К социализму или к капитализму?", возобновляя политическую борьбу против большинства ЦК, которое, в свою очередь, начинало делиться. Стараясь удержать позицию политического лидера, Зиновьев сейчас же ответил брошюрой "Ленинизм", в которой проводил свою теорию философии равенства. В самом начале октября на Политбюро решался вопрос о дате съезда и кто будет делать на съезде политический отчет ЦК. Съезд было решено созвать на середину декабря, и по предложению Молотова большинство Политбюро голосовало за поручение политического отчета ЦК на съезде Сталину. Большинство на Политбюро было для Зиновьева и Каменева потеряно. Они немедленно подали заявление в Политбюро с требованием открытия дискуссии. На открывшемся сейчас же после этого пленуме ЦК выяснилось, что вся подготовительная работа Сталина принесла свои плоды - пленум подтвердил, что делать политический отчет на съезде поручается Сталину, и отказался открыть дискуссию, которую Зиновьев считал своим главным шансом. Пленум, кроме того, сделал вид, что главное значение придает сейчас "работе партии среди деревенской бедноты" и, чтобы открыть заблаговременно подготовку кампании против зиновьевско-каменевской группы, осудил и правый уклон, "кулацкий", и левый, "антисередняцкий". На базе этой резолюции партийный аппарат начал энергично грызть "новую оппозицию". Конечно, как всегда перед съездом, ЦК должен был огласить тезисы к съезду и по ним должна была быть открыта дискуссия. Всю эту дискуссию Сталин и Молотов полностью смазали (Сталин побаивался политической дискуссии) и заменил ее простой "проработкой" резолюций октябрьского пленума, на основе которой и должны были произойти выборы на съезд. Только 15 декабря предсъездовский пленум ЦК утвердил тезисы к съезду, а 18 декабря открылся съезд. Но, конечно, в декабре в организациях и на партийных конференциях шла полемика. Выборы делегатов на съезд, происшедшие в начале декабря на краевых и губернских партийных конференциях, предрешили и состав съезда, и поражение Зиновьева. Не имея возможности контролировать весь местный партийный аппарат (чем могли заниматься только Сталин и Молотов, сидя в ЦК), Зиновьев и Каменев рассчитывали на поддержку трех основных и ведущих организаций - двух столичных, московской и ленинградской, и самой важной из провинциальных - украинской. Посланный секретарем ЦК КПУ Каганович сделал все нужное, чтобы украинская организация была для Зиновьева и Каменева потеряна. Наоборот, ленинградскую организацию Зиновьев продолжал держать в руках. Хотя Сталин добился снятия секретаря Ленинградского комитета Залуцкого, слишком рано и остро выступившего против Сталина и Молотова и их большинства, обвиняя их в "термидорианском перерождении", но Евдокимов, секретарь Северо-Западного Бюро ЦК, был правой рукой Зиновьева, и вел ленинградскую организацию за ним.

 

 

 

Но совершенно неожиданным и катастрофичным для Зиновьева и Каменева был переход на сторону Сталина главнейшей организации - Московской. В основе этого перехода лежала хитро и заблаговременно подготовленная Сталиным измена Угланова.

 Я рассказал уже, как в конце 1923 года, когда разразилась правая оппозиция, Политбюро было недовольно секретарем Московского Комитета партии Зеленским. Летом 1924 года тройка, еще действуя в согласии, перевела его первым секретарем Среднеазиатского Бюро ЦК. Все члены тройки были согласны, что для Москвы он слишком слаб. Но кого посадить на Москву - важнейшую организацию партии? Каменев, как всегда мало заинтересованный в этих организационных вопросах, предоставил инициативу Зиновьеву. Сталин предпочел бы, чтобы на Московскую организацию был посажен Каганович, но Зиновьев, который был в это время номером первым и задавал тон, хотел, чтобы первым секретарем МК был его доверенный человек. Он предложил на этот пост Угланова. Разговор об этом шел на тройке, где я присутствовал, как всегда, четвертым.

 Угланов работал в 1922 году в Ленинграде у Зиновьева, был ему верным человеком, и когда встал вопрос о первом секретаре Нижегородского губкома, Зиновьев настоял на том, чтобы туда был выдвинут Угланов. Это было первое время тройки, Сталин не всегда еще поднимал голос и должен был на это назначение согласиться. Но вслед за тем Молотов занялся обработкой Угланова, и летом 1924 года я, как-то придя к Сталину и не застав его в кабинете, решил, что он находится в, следующем, промежуточном кабинете (совещательная комната между кабинетом Сталина и Молотова). Я открываю туда дверь и вхожу. Я вижу Сталина, Молотова и Угланова. Угланов, увидя меня, побледнел, и вид у него был крайне испуганный. Сталин его успокоил: "Это товарищ Бажанов, секретарь Политбюро - не бойся, от него нет секретов, он в курсе всех дел". Угланов с трудом успокоился.

 Я сразу сообразил, в чем дело. Накануне, на заседании тройки, Зиновьев предложил посадить руководителем Московской организации Угланова. Сталин возражал: достаточно ли Угланов силен, чтобы руководить важнейшей столичной организацией? Зиновьев настаивал, Сталин делал вид, что он против, и согласился против воли и с большой неохотой. На самом же деле Угланов был подвергнут молотовской предварительной обработке, и сейчас заключался между Сталиным и Углановым тайный пакт против Зиновьева.

 В соблюдение этого пакта Угланов почти полтора года вел двойную игру, заверяя Зиновьева и Каменева в своей преданности, а во второй половине 1925 года и в своей враждебности Сталину. На самом деле он подготовил и подобрал соответствующие кадры, и на Московской предсъездовской партийной конференции 5 декабря 1925 года вдруг со веем багажом и со всей партийной верхушкой Москвы перешел на сторону Сталина. Это был окончательный удар, и поражение Зиновьева было предрешено.

 Как развернулись события на этом съезде (XIV), происходившем до конца декабря, известно. Сталин прочел политический отчет, скучный и тусклый. Ленинградская делегация потребовала содоклада Зиновьева, который и был ему предоставлен. Содоклад ровно ничего не изменил. За Сталина послушно голосовал весь съезд, за Зиновьева - одна ленинградская делегация. Доклад Каменева "Об очередных вопросах хозяйственного строительства" был с повестки съезда снят. За оппозицию высказались, кроме Зиновьева, - Каменев, Сокольников, Евдокимов, Лашевич (Евдокимов будет расстрелян в 1936 году, Лашевич покончит самоубийством в 1928 году).

Но даже из ленинградской делегации многие поспешили "сменить вехи" и повернули за колесницей победителя: и Шверник, секретарь Ленинградского комитета, и Москвин, заместитель секретаря Северо-Западного Бюро ЦК, и Комаров, председатель Ленинградского губернского Исполкома советов.

 Троцкий на съезде молчал и со злорадством наблюдал, как повергается ниц его главный враг - Зиновьев. Через четыре месяца - в апреле 1926 года Зиновьев и Каменев избраны в члены ЦК. Конечно, всякие организационные выводы все же на первом послесъездовском пленуме ЦК в январе 1926 года делаются: Каменев удален от руководства советским хозяйством; он снят и с поста председателя Совета Труда и Обороны, и с поста заместителя председателя Совнаркома СССР. И он переведен из членов Политбюро в кандидаты Политбюро. Председателем СТО назначается Рыков. Состав Политбюро расширяется: из кандидатов в члены переходят Молотов и Калинин, и сразу членом Политбюро становится Ворошилов. Зиновьев и Троцкий остаются членами Политбюро. Кандидатами Политбюро, кроме Каменева и Дзержинского, бывшего и раньше кандидатом, вводятся Рудзутак, Угланов (в награду за операцию) и Петровский (формальный возглавитель советской власти на Украине). Сталин переизбран генеральным секретарем, Молотов - вторым, Угланов - третьим, Станислав Коссиор - четвертым. На Ленинград Сталин сажает Кирова, бывшего до этого секретарем Азербайджанского ЦК.

 Следующий 1926 год наполнен постепенным изжевыванием "новой оппозиции". Всему миру ясно, что в коммунистической России и в мировом коммунизме произошла смена руководства».

 

 

 

 

1-4-D 

«Америку ненавидят все, даже американцы

15.09.2011

Антиамериканская риторика спустя 25 лет перестала быть в России государственным дискурсом. Однако она по-прежнему востребована — в этом «МН» убедились, побеседовав с политологом, заведующим кафедрой социологии международных отношений МГУ Александром ДУГИНЫМ.

Сегодня гораздо больше причин ненавидеть Америку, чем 25 лет назад. В эпоху холодной войны это были две относительно сопоставимые идеологические модели, два полюса — социалистический и капиталистический, которые вели между собой идеологическую войну. Тогда мы обменивались «любезностями» на основании наших мировоззрений, и антиамериканские настроения совпадали с защитой социалистического строя и интересами восточного блока.

С тех пор восточный блок упал, мир стал однополярным. Сегодня есть центр и периферия — это все, что не является Америкой и ее прямыми вассалами. Периферия чувствует на себе давление новой американской империи, чувствует, как США высасывают из нее ресурсы, подавляют ее, ведут абсолютно империалистическую колониальную политику. И те, кто сейчас выступает против США, это просто все человечество, все страны, испытывающие угрозу оказаться следующим объектом колонизации и империалистической агрессии США. Политолог Самуил Хангтингтон предложил формулу: The West against the Rest (Запад против всех остальных). Но the Rest тоже имеют что сказать в этой ситуации, так что можно повернуть ее и так: The Rest against the West, все остальные, кроме Америки, против Америки.

 

 

 

---

 

 

 

---

 

 

 

Коммунизм во время своего полного расцвета, в сущности, не отрекался принципиально от свободы слова. Уничтожая все проявления свободного творчества, он ссылался или на военную необходимость, или на недостаток материальных ресурсов. Бумаги не хватает для агитационных брошюр - как же отдавать ее для печатания произведений буржуазных писателей?!

Теперь с уничтожением фронтов и торжеством нэпа эти возражения отпадали, и частные издательства могли начать функционировать.

И вот летом 1921 года кружок экономистов собрался в стенах Русского Технического

Общества, чтобы побеседовать о создании при нем экономического журнала. Я тогда обмолвился, что в первой же книжке нашего "Экономиста" (так мы окрести ли журнал) я начинаю печатание своих критических статей о социализме. Мои слова были коллегами восприняты как шутка, столь невероятным представлялось еще тогда появление критики социализма под эгидой нашей социалистической власти.

Но я решился. Я сказал себе: былое обаяние марксизма после горького опыта у коммунистов уже утеряно и им будет любопытно хоть раз прочитать современную русскую критику социализма. Конечно, я писал сдержанно, и редакция меня еще сдерживала. Но моя вера в терпимость коммунистов на сей раз оправдалась. Цензура не выбросила ни одного слова из моих статей, печатавшихся в первых двух книжках журнала, и только в последней, третьей книжке она позволила себе вы черкнуть два полемических абзаца, и это несмотря на неистовый вой, поднятый всей советской прессой при появлении первой же книжки нашего журнала. […]

Я знаю, мои противники скажут, что русский опыт не дает права делать какие-либо выводы о социализме. На это я отвечу: мои рассуждения в своей основе носят теоретический характер, они общезначимы. Конечно, русский опыт имел для автора решающее значение; он возбуждал его мысль, он давал прекрасные иллюстрации для его выводов. Но совершенно напрасно умеренные социалисты думают, что те роковые вопросы, те роковые затруднения, которые погубили русский коммунизм,- что они для них не существуют. Эти вопросы встанут пред всеми, кто пожелает не говорить о социализме, а его строить, и притом в любых условиях: они требуют, настоятельно требуют ответов, как загадки сфинкса, и этих ответов и у умеренных социалистов также нет, как у коммунистов.[…]

Однако время требует более решительного отказа от догмы марксизма. Воспитанные в мечтах о социальном перевороте, рабочие массы могут немедленно приступить к разрушению существующего общественного строя во имя обетованного царства социализма. Социалистам остается или благословить эти порывы масс и стать под знамя III Интернационала, или с полностью решительностью отречься от марксистских идей Zusammenbruch'a (крушение, катастрофа (нем.)) и следующего за ним государства будущего. Они обязаны в последнем случае открыто сказать массам, что строй частной собственности и частной инициативы можно преобразовывать, но его нельзя разрушать, ибо на нем зиждется европейская цивилизация, его нельзя разрушать, ибо среди развалин ничего построить нельзя, его нельзя разрушать, ибо неизвестно, что, собственно придется строить, ибо социалистический строй есть мираж, в погоне за которым можно прийти не в обетованную землю, а в долину смерти.

Социал-демократия из партии переворота должна окончательно превратиться в партию социальных реформ во имя реальных, осязаемых интересов трудящихся масс.

Социал-демократия фактически к этому идет, хотя медленными, слишком медленными шагами.

Автор. Берлин. Июнь. 1923 г.

 

 

 

 

 

 

I.                    Марксизм и проблема социалистического народного хозяйства

Историю развития социалистических учений обычно делят на два периода — утопического и научного социализма. Это подразделение следует признать несколько резким: можно указать на ученые элементы и так называемом утопическом социализме и ненаучные — в так называемом научном социализме. Но в основе это подразделение все же правильно. Грань между обоими периодами положена трудами величайшего политического деятеля и мыслителя социализма — Карла Маркса. Маркс попытался понять социально-экономические процессы, исходя из идеи эволюции, и этот принцип оказался в общественных науках столь же плодотворным, как и во всех других областях знания. […]

Утопические социалисты представляли себе, что социалистический строй возникнет в результате инициативы, уверовавших в его блага, небольших общественных групп, которые своей вдохновенной деятельностью увлекут все остальное общество. В противоположность такому пониманию эволюции общественных явлений, Маркс утверждал, что социально-экономические явления развиваются стихийно. Но объективное исследование эволюции капитализма, по мнению Маркса, приводит к тому непреложному выводу, что этот строй неотвратимо стремится к собственной гибели, что в недрах его развиваются элементы нового строя — социалистического. Очередной задачей своей эпохи Маркс считал не создание небольших общественных ячеек на социалистических основах, а прояснение сознания и организацию пролетариата, как класса, призванного в определенный момент [49] социально-экономической эволюции, — в момент копеечного кризиса капитализма, — взять в свои руки перестройку всего общества в целом на социалистических основах.

В связи с этим менялось и самое содержание социалистических учений. В то время, как утопические социалисты на первом плане ставили задачу конструирования нового общества, научный социализм концентрировал свое внимание, главным образом, на критическом исследовании современной системы народного хозяйства и на выяснении ее эволюции. Последняя уже предрешала некоторые основы будущего социалистического общества, но разработкой задачи систематического его конструирования Маркс не занимался.

Последователи Маркса точно также не уделяли последней задаче своего внимания. Даже такой разносторонний и исключительно плодовитый писатель, как Карл Каутский, так много сделавший для исследования социально-экономических явлений методами марксизма, в интересующем нас вопросе остался бесплодным.

Совершившийся в России социальный переворот, казалось бы, поставил ребром перед русскими ортодоксальными социалистами задачу конструирования социализма, как положительного учения. Но и русская социалистическая литература пока не сумела в этом направлении ничего сделать. Выдающийся теоретик большевизма, Н. Бухарин, в своей «Экономике переходного времени» ограничился утверждением старого положения социализма, что категории капиталистического строя при социализма теряют свое значение, но он не попытался выяснить, какие же категории будут регулировать производство и потребление при новом строе. Если в русской литературе и сделана попытка конструировать социализм, как положительное учение, то она принадлежит покойному М. И. Туган-Барановскому, которого, конечно, нельзя назвать ортодоксальным марксистом. Таким образом, приходится с полной определенностью констатировать поразительный факт: научный социализм, целиком поглощенный критикой капиталистического строя, теории социалистического строя до сих пор не разработал.

 

 

 

Между тем от разработки такой теории марксизм не имел достаточных оснований отказываться. Поставив во главу угла принцип эволюции, Маркс тем не менее не перестал быть революционером. В известном споре между К. Каутским и В. И. Лениным о том, предусматривает ли Маркс превращение капиталистического общества в социалистическое в форме медленного процесса, слагающегося из ряда частичных реформ, как полагает первый, или в форме единовременного переворота, как полагает второй, мы решительно должны стать на точку зрения В. И. Ленина. Да и сам Каутский еще не так давно, когда он писал свою брошюру: «На другой день после социальной революции», держался той же точки зрения. Признаваемая Марксом, [50] диалектическая схема эволюции Гегеля с ее постепенным нарастанием количественных изменений под старыми формами, как раз постулирует революционные взрывы, которые выявляют, совершившиеся вследствии накопления количественных изменений, качественные изменения социальной материи.

Очень часто Маркс сравнивает рождение нового общества с физиологическим актом родов. Примем эту аналогию и попытаемся сделать из нее надлежащие выводы. Ребенок родится только тогда, когда все его органы во чреве матери уже сформировались; тем не менее его рождение не есть только механический акт, — он связан с глубокой трансформацией всей физиологии выброшенного на свет Божий существа. Для жизни в новой среде ребенок должен совершать совершенно новые физиологические акты дыхания и сосания; и эти акты возникают инстинктивно. Аналогичные явления должны иметь место и при рождении нового социалистического строя. Ищущий прибыли предприниматель, который до того приводил в движение весь экономический механизм общества, исчезает. В хозяйственной жизни должны появиться новые стимулирующие двигатели. Но… общество все-таки не организм, и направляющие инстинкты в нем не действуют. Те новые акты, которые возникают в организме инстинктивно, должны быть в обществе предварительно осознаны его руководящими кругами.

Если капиталистическое общество, которое предоставляет личной инициативе своих граждан удовлетворение важнейших его нужд и ограничивает функции государства некоторым регулированием хозяйственной деятельности своих граждан, создало науку экономической политики, то во сколько же раз такая наука более необходима социалистическому обществу, в котором деятельность государства и бесконечно более ответственна, и бесконечно более многообразна, и бесконечно более сложна!..

Тот факт, что социализм, как положительное учение, остался в марксизме не разработанным, мы не можем себе объяснить только тем, что у марксистов не было смелости браться за решение такой проблемы, которая осталась неразрешенной самим Марксом. Для практической задачи, которую Маркс ставил себе в первую очередь, — для организации единого, интерналистического рабочего движения — углубленная разработка теории социалистического хозяйства не была безусловно необходимой. Для того, чтобы организовать пролетариат на борьбу против капитализма, достаточно было критически выявить отрицательные стороны капитализма и противопоставить ему социализм лишь в самых общих, заманчивых контурах. Но ведь социально-экономическая эволюция после Маркса шла вперед, и вопрос о социальном перевороте и о творчестве нового строя с течением времени становился все более актуальным. К этому моменту надо было готовиться, и то, что марксисты в этом отношении оказались неподготовленными, не может не иметь отрицательных [51] последствий для социалистического движения. В настоящий момент, когда в связи с последствиями небывалой по своей разрушительной силе мировой войны, вся экономическая жизнь передовых стран оказывается глубоко дезорганизованной, и капитализм переживает такой кризис, какого он еще никогда не переживал, отрицательные результаты подобного состояния социалистической доктрины не могли не выявиться. Вожди западного социализма совершенно неожиданно оказались призванными от перманентной оппозиции к власти. И вот, не имея разработанного плана нового общества, старые вожди западно-европейского социализма, в полном сознании тяжелой ответственности перед руководимым им рабочим классом, уже не решаются призывать их к социальной революции. У них ослабела вера в то, что социализм окажется в силах в данных трудных условиях уврачевать тяжелые недуги экономической действительности. Даже в своих реформистских проектах они не проявляют большой решительности в постоянном опасении окончательной дезорганизации и без того расстроенной экономической жизни. Наоборот, держащие в руках власть, русские социалисты будучи более строгими последователями марксистской доктрины и будучи по своей психологии более смелыми и решительными, после социального переворота вынуждены переходить от эксперимента к эксперименту в такой момент, когда, ввиду совершенно критического положения народного хозяйства, следовало бы действовать наверняка. Принимая во внимание важные отрицательные последствия отсутствия разработанной теории народного хозяйства применительно к условиям социалистического строя, приходится, конечно, признать, что этот факт не есть какая-то случайность. Очевидно, должны быть глубокие причины этого замечательного явления. Они выяснятся в дальнейшем нашем изложении...

 

 

 

Марксизм не разработал теории социалистического хозяйства, но он определит его основные принципы, как вытекающие частью из того, что социализм должен возникнуть путем трансформации капитализма, частью из того, что они являются постулатами класса, организующего социализм, — промышленного пролетариата.

Марксистский социализм прежде всего не является социализмом мелких общин, это социализм в крупном масштабе — государственный, национальный. Он отрицает рынок и рыночные цены, как регуляторы производства, как регуляторы распределения производительных сил. Этот способ регулирования капиталистического хозяйства, с точки зрения марксизма, является несостоятельным; марксизм постоянно подчеркивает «анархию капиталистического производства», неизбежно приводящую к периодическим кризисам. С точки зрения марксизма, эта анархия и есть одна из важнейших отрицательных сторон капитализма, которую социализм призван преодолеть. В сравнении [52] с капитализмом, социализм является высшей формой хозяйственной организованности. Социализм ведет хозяйство по единому государственному плану, построенному на основах статистики. Подобно рыночным ценам, и другие категории капиталистического хозяйства теряют при социализме свое значение; в социалистическом обществе нет ни заработной платы, ни прибыли, ни ренты, ибо в нем все работают и получают полный продукт своего труда без вычета нетрудовых элементов дохода. Социалистическое общество признает издержки производства лишь в одной форме, — в форме затраты труда; количество же этой затраты измеряется временем. Труд, и только труд, обладает силою ценность образующей даже в капиталистическом обществе, — так утверждает Маркс в 1-м томе «Капитала»; тем более это положение справедливо для социалистического строя. Распределение хозяйственных благ должно быть согласовано в социалистическом обществе с эгалитарным принципом, ибо если свобода есть руководящий лозунг буржуазии, то равенство есть руководящий лозунг промышленного пролетариата. Во имя этого лозунга им совершается великий переворот.

Таковы руководящие идеи марксистского социализма в деле построения нового народного хозяйства. Удастся ли нам решить задачу теоретического конструирования социалистического хозяйства — покажет наше дальнейшее изложение, но во всяком случае соответствующая работа имеет большое значение и для более отчетливого исследования природы капиталистического хозяйства. Исследование проблем социалистического хозяйства дает нам надежду осветить с новых точек зрения проблемы капиталистического хозяйства.

 

II. Хозяйственный принцип и социализм

Едва ли какой-либо экономист решится оспорить то положение, что всякая хозяйственная деятельность, протекает ли она в рамках натурального, капиталистического или же социалистического хозяйства, должны быть подчинены принципу о соответствии между затратами и результатами. Не даром этот принцип считают конституирующим хозяйственную деятельность, отличающим ее от всякой иной деятельности человека. Надо только полагать, что принцип этот в социализме должен проявиться в своеобразных для него формах.

 

 

 

В натуральном хозяйстве механизм проявления хозяйственного принципа ясен. В хозяйстве трудится небольшой комплекс лиц, тесно спаянных между собой узами кровного родства и совместной жизни, они же и потребляют все произведенные ценности; естественно, что в этих условиях устанавливается известное; субъективно определяемое, соответствие между затратами, [53] преимущественно трудовыми, и ценностью продуктов труда потребляемых самими же трудящимися и их близкими. Небольшие размеры и полная обозримость всего процесса производства и потребления являются известной гарантией этого соответствия.

В капиталистическом хозяйстве предприниматель пользуется трудом посторонних людей, к благополучию коих он может быть вполне равнодушен, он пользуется в изобилии материалами и орудиями, являющимися продуктами предшествовавших производственных процессов, пользуется естественными силами, к которым приходится устанавливать совсем не то отношение, какое устанавливается в натуральном хозяйстве. Тем не менее и здесь при несравненно более сложном хозяйственном процессе устанавливается соответствие между затратами и результатами производства, выражаемое даже отчетливее и последовательнее, чем в натуральном хозяйстве. Все элементы производства: труд, материалы, машины, процент на капитал, рента оценены обществом на рынке, равно как на рынке оцениваются и все продукты производства. Эти оценки происходят в стихийном процессе, результаты коего для отдельного предпринимателя являются данными. Если цены произведенных продуктов производства не покрывают затрат, то предприниматель лишается возможности распоряжаться орудиями производства; он получает свою отставку безжалостно и безотговорочно, ибо и она дается в стихийном процессе. Он не исполнил тех заданий, которые ему, как предпринимателю, предъявляет общество, он не сумел так скомбинировать элементы производства, чтобы они оплатились в рыночной цене, произведенного с их помощью, продукта. Зато никого капиталистическое общество не осыпает так обильно своими щедротами, ни гения науки, ни гения искусства, как умелого и искусного предпринимателя, который удачно комбинируя элементы производства продукта, удовлетворяет хотя бы самым обыденным потребностям общества. Благодаря этому предприниматель капиталистического общества находится постоянно в напряженном состоянии, и это напряжение он стремится передать всем участникам производства. Одних он заинтересовывает непосредственно в результатах производства, других он поощряет повышенным вознаграждением, третьих он дисциплинирует страхом увольнения. Так осуществляется хозяйственный принцип в расчлененном на классы и имущественные группы капиталистическом обществе.

Какими же путями хозяйственный принцип может быть осуществлен в социалистическом обществе? Социалистическое общество, в отличие от капиталистического, не обладает армией предпринимателей, которые всем своим имущественным положением заинтересованы в успехе производства. Лица, возглавляющие социалистические предприятия, материально не выигрывают от их успешной работы и не проигрывают от их неуспешной работы. Но они платят за использованные в производстве труд, капитал, естественные силы, и они ничего не получают за отданные обществу продукты производства. Риск каждого данного производства всеми участниками его перекладывается на все общество в целом.

Не будем далее останавливаться на тех трудностях субъективного порядка, которые, в связи с этим, встречает строительство социализма, ибо исследование субъективных элементов хозяйственной деятельности есть задача самая трудная, и результаты такого исследования будут всегда вызывать споры. Мы сделаем лишь объективный вывод, который из сказанного становится очевидным: хозяйственный учет имеет в социалистическом обществе гораздо большее значение, чем в капиталистическом. Капиталистический предприниматель, если ему угодно, может совсем не вести никакого счетоводства. Тем хуже для него, — он будет работать вслепую. Но перед народным хозяйством его ответственность этим нисколько не ослабляется, ибо все ему дается обществом по оценке, и все у него принимается обществом по оценке. «И не уйдет он от суда мирского...» За растрату производительных сил он ответит своим достоянием и своим общественным положением. Иначе обстоит дело в социалистическом хозяйстве. Если глава крупнейшего предприятия в социалистическом хозяйстве ведет его без надлежащих учета и расчета, то он может лично жить совершенно спокойно, как бы руководимое им предприятие вследствие нерациональной организации производства ни расточало производительных сил общества. Всякое такое предприятие является своего рода больным членом хозяйственного организма, его истощающим, и из того, что болезнь не обнаружена, от этого она не становится менее опасной; ведь и на теле опаснее всего рана, которая не болит. Итак, ничто не может быть для социалистического общества опаснее, как атрофия хозяйственного учета, ибо в этих условиях конечная дезорганизация его хозяйства неизбежна.

 

 

 

Именно, такое явление атрофии хозяйственного расчета мы наблюдали в России, параллельно со стремительным разрастанием социалистического хозяйства за счет частного, параллельного отмиранию рынка и денежной системы. Уже в упомянутом труде Н. Бухарина: «Экономика переходного времени», на примере железнодорожного хозяйства убедительно доказывается, что ценностный учет, проводимый старыми методами, потерял всякий смысл. Однако, это обстоятельство, по видимому, не вызвало никакой тревоги в душе теоретика социализма. Н.Бухарин сознает необходимость какой-то другой системы учета, но не останавливается на выяснении ее принципов. А между тем именно в этом заключается самое большое место нашего социалистического хозяйства. Мы получаем молоко, выпекаем хлеб, чиним вагоны, перевозим уголь, но никто не может сказать, во что обходится молоко, выпечка хлеба, починка вагона, перевозка угля. Такое положение неминуемо должно было привести народное хозяйство к катастрофе, и оно его к ней и привело. [55]

Государство, лишенное прежнего ценностного учета, не могло, конечно, отказаться от контроля за своими предприятиями. Но ему представлялась возможность контролировать лишь отдельные элементы производства. И в этом отношении оно вынуждено было пойти очень далеко, гораздо дальше, чем это делали капиталисты. Организовался мелочный контроль за формальной акуратностью служащих, за использованием материала, машин, инвентаря. Нагромождались ревизии на ревизии, и устанавливалось уродливое несоответствие между рабочим и контролирующим аппаратом. А между тем этот контроль за элементами производства нисколько не гарантирует хозяйственной рациональности предприятия и совершенно не имеет того решающего значения, которое имел ценностный учет. К огорчению моралистов, приходится даже сказать, что честность руководителей предприятия, которую такой учет в лучшем случае может обеспечить, еще не гарантирует народного хозяйства от убытков, а бесчестность их может сочетаться с народнохозяйственной пользой. Все зависит от удачной или неудачной организации производства, о чем указанный контроль ничего не может сказать.

В настоящее время мы видим, как государство пришло к убеждению, что так дальше вести хозяйства нельзя. Оно нашло выход в восстановлении свободного рынка и в ценностном учете отдельных предприятий государства, построенном на директивах, исходящих от рынка. Этот выход из создавшегося тяжелого положения, очевидно, лежит уже не в плоскости социалистического хозяйства, как таковое понимается в марксизме. Нас интересует разрешение проблемы хозяйственного учета, именно, в пределах марксистского социализма?

Н. Бухарин, констатировав атрофию старых форм учета, полагает, что они должны быть заменены натуральным учетом. Эту мысль подробнее разработал А. В. Чаянов [Методы безденежного учета хозяйственных предприятий. Труды Высшего Семинария сельскохозяйственной экономии и политики при Петровской Сельскохозяйственной Академии. В. 2. М. 1921 г.]. Он полагает, что таким путем получится возможность сравнивать степень рациональности постановки отдельных предприятий социалистического хозяйства. Применяя свой метод к сельскохозяйственным предприятиям, он приходит к расчетам такого типа: на 1000 единиц зерновых продуктов использовано 30 единиц труда, 90,0 единиц продовольствия, 8,16 единиц земли, 0,0 единиц тяги, 25,0 единиц построек, 0,4 единиц инвентаря, 1,0 единиц материалов, 0,03 топлива. Для того, чтобы получить ту достаточно сложную формулу, А. В. Чаянову пришлось искать общую единицу для всех продуктов продовольствия, общую единицу для всех построек, общую единицу для инвентаря от бороны до паровой молотилки, общую единицу для всех материалов от смазочного масла до веревки. Нечего говорить, что все эти единицы совершенно условны, если не сказать произвольны. [56] Если же они имеют какое-нибудь реальное значение, то лишь постольку, поскольку они произведены путем какого-то общего принципа оценки, которого автору не удалось формулировать. Далее, если глава совхозов получит результаты лишь в указанной форме, то ему с этими сводками нечего будет делать. Если же все единицы построек, продовольствия, земли, инвентаря свести к одной единице, то таковую следует, наконец, назвать.

 

 

 

Неудивительно, что опыт А. В. Чаянова не имел успеха. С. Струмилин и Е. Варга, которые на страницах «Экономической Жизни» подходили к проблеме учета, оба отвергли метод А. В. Чаянова, и оба пришли к заключению, что подобно тому, как капиталистическое хозяйство имеет в рубле единицу для измерения всех ценностей, вращающихся в нем, так и социалистическое хозяйство должно обладать подобной единицей ценностного учета. С этим нельзя не согласиться: без ценностного учета никакое рациональное хозяйствование ни при каком социально-экономическом строе невозможно. И в полном согласии с принципами марксизма Е. Варга и С.Струмилин признали, что труд должен явиться мерилом ценности. Если и в капиталистическом обществе, по Марксу, труд является, хотя и в скрытой форме, основой общественной оценки хозяйственных благ, основой их меновой ценности, то в социалистическом обществе труд должен быть сознательно положен, как мерило ценности.

Посмотрим же, что может дать социалистическому хозяйству трудовой учет ценности продуктов. Вопрос этот представляет громадный теоретический интерес, ибо он стоит в теснейшей связи с теоретическим значением основных в марксизме концепций экономической действительности.

 

III. Проблема трудового учета в социалистическом хозяйстве

Попытаемся себе представить учет трудовой стоимости продуктов.

Мерилом количества труда является в нашем социалистическом обществе время. Однако, и в социалистическом обществе невозможно отвлечься от такого основного свойства труда, как его производительность. Нельзя же измерять труд по количеству времени, которое рабочий провел на заводе, в мастерской или хотя бы даже за станком! Даже наше социалистическое государство, глубоко проникнутое эгалитарными настроениями, вынуждено было от этого отступить, вводя премиальную оплату труда. Таким образом, учетной единицей становится не просто рабочее время, например рабочий день, а рабочий день определенной производительности, условно признанной в качестве нормальной. [57] Эта производительность выразится в определенном количестве выделанных продуктов — распиленных бревен, обструганных досок, выточенных подшипников и т.д. Так как даже в отдельном предприятии, производящем определенные продукты, применяется труд различных специалистов, и каждый из них может производить различные работы, то придется, конечно весьма условно, приравнять между собой нормальные рабочие дни для всех много-различных форм труда.

Но в пределах каждого данного производства применяется и труд разной квалификации, — низшей и высшей. Наряду с трудом, не требующим большой выучки и имеющимся у общества в изобилии, приходится пользоваться трудом, требующим долговременной выучки, а иногда даже и некоторого дарования или хотя бы естественного предрасположения. Неужели этот труд высшей квалификации, которым общество располагает в самом ограниченном количестве, и которым оно не может не дорожить, мы засчитаем в расходы день за день — по такой же норме, как труд не квалифицированный?! Как бы сильны ни были наши эгалитарные тенденции в оплате труда, при учете труда мы так поступать не можем. У Маркса мы также найдем указание, что единица времени такого труда высшей квалификации надо приравнять к единице времени труда низшей квалификации, умноженной на известный коэффициент. Но как определить эти коэффициенты? Напрасно мы стали бы искать способа определения этих коэффициентов у Маркса. Обычно для этого предлагают сравнить стоимость воспитания простого и квалифицированного рабочего. Нельзя сказать, чтобы это была легкая задача. Если же высшая квалификация обусловлена природными дарованиями, хотя бы и не какого-либо исключительного свойства, то указанный метод и совсем не применим. Очевидно, что коэффициенты наши будут весьма условны, если не произвольны.

 

 

 

Так как каждое производство пользуется материалами и орудиями, полученными извне, то очевидно, что ни одно производство не может быть учтено, если одновременно не будет произведен учет трудовых затрат на всем протяжении народного хозяйства, если не будет сделано приведение к единице труда всевозможной формы и квалификации. Мы видим, что тот учет трудовой стоимости, который многим представляется чем-то чрезвычайно простым и очень объективным, в действительности является очень сложным и совсем не таким объективным. Хотя он, судя по газетным сообщениям, уже сделан обязательным, мы сомневаемся, чтобы его удалось провести, настолько он темен и неясен. И невольно у нас всплывает вопрос, каким образом, согласно исходному положению марксизма, формулированному на первых же страницах I-го тому «Капитала», удается потребителям, которые ничего не знают и ничего не хотят знать об условиях производства продукта, удастся оценивать товары в соответствии с количеством затраченного на них труда, когда для [56] нас, желающих проникнуть в самый процесс производства, это измерение количества труда вырисовываются так расплывчато, так условно?

 

Но оставим эти сомнения. Предположим, что этот учет труда на всем громадном объеме народного хозяйства, в бесчисленных его предприятиях, так или иначе осуществлен. Даст ли он нам что-нибудь подобное по своему значению, ценностному учету в капиталистическом хозяйстве, получающему свои директивы от свободного рынка?

Учет трудовых затрат в данном предприятии составит нечто вроде дебета капиталистического счета. Что же составит его кредит? Если мы будем следовать Марксу, то результаты производства определяются трудовой ценностью, которую имеют произведенные продукты не в условиях данного производства, а с точки зрения условий, которые, вообще, следует признать нормальными; ценность продуктов определяется общественно-необходимым временем для их производства. Но спрашивается, как нам найти это общественно-необходимое время производства продукта? Здесь мы опять-таки от Маркса не получим определенных указаний. Мы думаем, что здесь была бы неуместна какая-либо отвлеченная конструкция нормального производства. Нам придется признать общественно необходимой ту стоимость производства, которая является средней из стоимости производства отдельных предприятий, и из полученных таким образом вычислений стоимостей взять среднюю арифметическую или, что еще лучше, взять среднюю стоимость в соотношении с учетом размера производства.

Если мы так попытаемся подойти к решению занимающего нас вопроса (а этот путь нам представляется наиболее согласованным с учением Маркса), то, поскольку народное хозяйство обслуживается одним предприятием, наш трудовой учет нам все-таки ничего не может дать. Он также мало плодотворен при ограниченном числе предприятий, обслуживающих народное хозяйство. Но предположим, что таких предприятий много. Что же в таком случае нам даст этот учет?

В этом случае наши предприятия разделятся на две группы. Из них одна группа покажет превышение кредита над дебетом, другая группа покажет превышение дебета над кредитом. Казалось бы, что в этом случае, при наличности большого числа предприятий, мы, наконец, получим ценные указания на то, какие именно из наших предприятий ведутся рационально, и какие — нерационально.

 

 

 

Однако, эти указания могли бы претендовать на объективное значение лишь в тех случаях, которые не часто имеют место, — в случаях, когда все предприятия построены по более или менее сходному плану, т.е. с более или менее схожей комбинацией труда различной формы и различной квалификации. Только в этом случае условности приведения к единице труда различной формы и различной квалификации не подрывали бы значения нашего [59] учета. Но эти случаи и редки да и не представляются особенно поучительными. Больший интерес представляют те более многочисленные случаи, когда имеются существенные различия в организации производства того же самого продукта, и когда, следовательно, в различных предприятиях имеется своя особая комбинация труда различной формы и различной квалификации. Но, именно в этих случаях условности приведенные к единице труда разной формы и разной квалификации подрывают значение всего учета. Если в одном производстве усиленно используется труд такой формы, который в обществе слабо представлен, и в котором оно остро нуждается для отправления своих наиболее существенных функций, если труд этот, в соответствии с господствующими в социалистическом обществе эгалитарными тенденциями, будет засчитан в расходы производства по оценке, лишь немногим превышающей труд низшей квалификации, который имеется у общества в избытке, если при этом трудовая стоимость производства продукта окажется низкой, то все же было бы весьма сомнительно, чтобы именно в этом направлении следовало в дальнейшем развивать производство. Последнее, быть может, как раз следовало бы развивать в направлении максимального использования форм труда, которыми общество располагает в изобилии, чтобы нам учет трудовых затрат ни говорил.

Но трудовой учет теряет какое бы то ни было значение, когда отдельные предприятия поставлены в различные естественные условия, или если они в различных соотношениях используют капитал. Представим себе ряд сельскохозяйственных предприятий, которые поставляют однородные продукты на один и тот же рынок, но которые расположены на почвах различного плодородия и для которых транспортные затраты различны. Какое значение имеет для таких хозяйств сравнение трудовых затрат с точки зрения контроля правильности их организации? Да, решительно никакого, ибо в данном случае не введено в расчет значение выгод естественных условий и положения по отношению к рынку.

Представим себе дальше, что какой-нибудь промышленный продукт, например пеньковские канаты производятся, с одной стороны, на хорошо оборудованных канатных фабриках и, с другой, в кустарных мастерских. Трудовой учет в нормальных условиях покажет, что фабричные канаты обходятся дешевле, чем канаты, произведенные кустарным способом. Следует ли из этого, что производство надо развивать путем расширения канатных фабрик, а не расширения кустарных мастерских? Этот вывод был бы совершенно правилен, если бы социалистическое общество обладало неограниченными возможностями в творчестве капитала. К сожалению, такими возможностями не располагает ни капиталистическое общество, ни социалистическое, хотя об этом многие готовы забыть. А из-за ограниченного количества наличного капитала конкурируют все отрасли народного хозяйства, и выгодно ли его направить, именно, на канатные фабрики, а не на [60] заводы сельскохозяйственных орудий, — это еще подлежит рассмотрению. Таким образом, из того обстоятельства, что фабричные канаты, согласно трудовому учету, обходятся дешевле кустарных, нельзя сделать вывода, что надо расширять канатные фабрики; при сильном обеднении народного хозяйства капиталом, возможно и так, что канатные фабрики, использовав по возможности наличные машины, надо постепенно ликвидировать, а все канаты производить в кустарных мастерских. И наше разоренное социалистическое государство именно так поступало сплошь и рядом, — и поступало правильно.

 

 

 

Итак, тот факт, что производство представляет собой всегда взаимодействие трех факторов: труда, капитала и природы, имеет свое значение и при социалистическом строе и игнорировать себя не позволяет. Правда, создатель научного социализма в I-м томе “Капитала” пытался этот факт игнорировать и исходил из положения, что труд есть единственная основа меновой ценности. Но в III-м томе “Капитала” он дал другую теорию меновой ценности, учитывающую участие в производстве двух других факторов, едва ли совместимую с теорией ценности I-го тома. Хотя и вторую теорию с точки зрения современной политической экономии следует признать устаревшей, но все же она стоит не в столь резком противоречии с действительностью, как теория, развитая в I-м томе “Капитала”.

IV. Трудовая стоимость и рыночная цена

Итак, трудовой учет не мог нам дать даже сколько-нибудь ценных указаний о сравнительной выгодности наших предприятий. Но кроме того, мы усматриваем, что он и в лучшем случае не может дам дать тех решающих указаний, без которых регулирование общественного производства, вообще, является не осуществимым, — указаний, которые ценностный учет в капиталистическом хозяйстве дает. Капиталист в бухгалтерские книги своего конкурента заглянуть не может, они для него — коммерческая тайна. Да, ему это и не необходимо, ибо он от народного хозяйства получает непосредственную директиву, может ли он при данной организации вести свое предприятие, или не может. Дело в том, что расчету себестоимости продукта у него противостоит цена продукта, которая родится на рынке как-то независимо от того, что делается в мастерской. У нас же себестоимости продукта противостоит величина, которая является производной от себестоимости же продукта, но не в данном предприятии, а во всех предприятиях, обслуживающих рынок, ибо, согласно учению Маркса, эта средняя себестоимость и соответствует ценности продукта. Когда анализируется стихийно сложившееся явление, то при анализе его можно легко впасть в ошибку, но последнего [61] не трудно вскрыть при попытке сознательно воссоздать этот процесс.

Представим себе, что наше социалистическое хозяйство унаследовало от капиталистического все его кружевные фабрики и кружевные мастерские. Представим себе, что мы имеем дело с фабрикой, которая производит кружева с затратой труда, значительно низшей общественно необходимого рабочего времени. Следует ли поддерживать и даже, может быть, расширять эту кружевную фабрику, или нет? В обществе, члены которого не могут утолить голода, членам которого не во что одеться, нечем согреть своего угла — такого вопроса ставить не приходится. В этом обществе кружева потеряли... потеряли «ценность». Должен извиниться перед читателем; развивая теорию марксистского социализма, я считал долгом пользоваться и его терминологией. Но на этот раз я применил «ценность» не в марксистском смысле, ибо другого слова не придумаешь.

Возьмем другой пример. Предположим, что социалистическое общество, находящееся в блокаде, унаследовало от капиталистического общества много фабрик кос. Предположим, что некоторые из них мало продуктивны, и косы в них производятся с трудовыми затратами, далеко превышающими среднюю норму. Что же мы их закроем? И этого вопроса не приходится ставить, ибо несомненно, что при наличии таких условий мы были бы готовы воспользоваться малейшей возможностью сооружать даже и менее продуктивные фабрики кос.

 

 

 

Эти два примера с полной определенностью нам показывают, что существуют какие-то явления ценности, которых марксизм не знает, или не желает знать; эта ценность не находится в какой-либо прямой зависимости от трудовой стоимости, она является функцией общественных потребностей. Что она может изменяться независимо от трудовой стоимости, — это ясно из приведенных примеров: ничего не изменилось в хозяйстве кружевной фабрики, а кружева обесценились; ничто не изменилось в хозяйстве фабрики кос, а ценность их поднялась. Вот этот феномен, и только этот, современная политическая экономия, стоящая на почве великих достижений Менгера, Джеконса, Вальраса, и подводит под термин ценность (Wert, value, valeur); то же, что Маркс назвал трудовой ценностью, современная политическая экономия признает одной из форм стоимости (Kosten, cost, frais de production). Оба эти понятия в современной политической экономии, в противоположность политической экономии марксизма, очень определенно разграничены, — и не без пользы для науки. В основе явлений ценности лежат субъективные оценки, они суммируются и объективируются в рыночной цене, которая и выявляет напряженность социальной потребности в товаре. В процессе установления рыночной цены не только рантье, (как это готов допустить Н. Бухарин) исходит из своих потребностей, но так поступает и пролетарий. И он, придя на рынок и найдя там теплое пальто [62] и тончайшие брюссельские кружева, не будет интересоваться тем, много ли труда затрачено на шитье пальто и на плетение этих тончайших кружев. Он будет считаться только со степенью настоятельности своих потребностей; если подоспела холодная осень, то он дает надлежащую цену за пальто, а за кружева он дал бы очень мало, если бы установление цен на них зависело от него. Но на рынок заглядывает еще рантье, и он уже неверно не интересуется тем, много или мало трудятся брюссельские кружевницы; зато он хорошо знает прихоти дамы его сердца, и его толстый кошелек позволяет ему удовлетворять им, и он дает цену, которой и вознаградится в большей или меньшей степени труд брюссельских кружевниц.

Вот эти-то, выражающие напряженность спроса на товары имущественно дифференцированного капиталистического общества, рыночные цены фабрикант и регистрирует при продаже своего товара и заносит в кредит счета производителя. И, определив свой кредит, он уже может судить, велик его дебет, или нет. Так, капиталистическое общество в рыночных ценах дает повелительные дерективы всем организаторам производства и приказывает им регулировать сообразно этим ценам свои затраты. Вот, почему под длительным давлением этих директив устанавливается известная пропорциональность между рыночными ценами и издержками производства (но не между ценами и трудовыми затратами, ибо труд — только один из факторов производства, и, следовательно, он составляет лишь один из элементов затрат), и вот почему до тех пор, пока наука не исследовала законов субъективных оценок и способа их сложения и объектирования в рыночные цены, даже весьма проницательные умы, как Давид Рикардо, а за ним и Карл Маркс, могли пригодиться к ошибочному выводу, что издержки производства могут определять рыночные цены.

Впрочем, и творец теории затрат Давид Рикардо не мог ее выдержать в весьма широкой области образования цен на продукты сельского хозяйства. Относительно них Рикардо вынужден был признать, что их цена соответствует не средней стоимости, а предельной стоимости продукта. Предельная же затрата в сельском хозяйстве определяется напряженностью спроса. Следовательно здесь он признает приоритет спроса в фиксации цены. Ту же теорию образования цен на сельскохозяйственные продукты признал и Карл Маркс. Современная политическая экономия признает этот последний способ определения цен продуктов, который был в теории Рикардо слишком широким исключением, чтобы не подрывать теории, — его она признала единственным.

 

 

 

Соотношения рыночных цен в каждый данный момент определяются только общественными потребностями. Вследствие постоянного изменения в условиях потребления, полной пропорциональности между рыночными ценами и издержками производства никогда не может быть; она мыслима лишь в фингированном «стационарном государстве» [63] с его «нормальными ценами». На рынках нашей социалистической республики товары продаются, как и на всяком другом рынке, по ценам строго соответствующим потребительным нуждам общества, но зато без малейшего соответствия со стоимостью их производства, ибо последнее у нас настолько дезорганизовано, что оно не может реагировать на указания рынка. Мало того, у нас на рынках реализуется множество хозяйственных благ, не имеющих никакой стоимости производства, ибо их воспроизвести невозможно, но их цены вполне рационально выводятся из данного состояния общественных потребностей.

Откуда же наше социалистическое хозяйство получит свои директивы для организации производства, каким образом его руководители измерят степень напряженности общественных потребностей? Как мы видели, наш трудовой учет в лучшем случае мог бы только указать сравнительную выгодность производства продуктов в том или другом предприятии, но он совершенно бессилен дать какие-либо абсолютные указания о том, выгодно ли, вообще, данное предприятие, или нет. Правда, в вышеприведенном случае государство могло бы решительно заявить, что кружев ему производить не приходится. Но ведь это случай исключительный. Мы взяли государство, находящееся в исключительно тягостном положении, и выбрали предмет, удовлетворяющий исключительно изысканным потребностям. В подавляющем большинстве случаев товар имеет смысл произвести при одних затратах и не имеет смысла производить при других затратах. Где же в социалистическом хозяйстве найти мерило выгодности производства?

Вопрос этот столь же остро ставится и для внешней торговли. Что покупать на иностранном рынке: муку, фасоль, селедки, или, может быть, ботинки и медикаменты? Где тот механизм, с помощью коего наш Внешторг приходит в связь с потребителями страны? Откуда он знает, что такая-то цена на товар является приемлемой, а другая цена является неприемлемой? Эти вопросы остаются без ответа.

Марксист С. Струмилин, который попытался вникнуть в проблему учета в социалистическом хозяйстве и который, в противоположность нам, настаивает на объективном значении трудового учета, все же вынужден был признать его, в согласии с нашим мнением, совершенно недостаточным для регулирования социалистического производства [С. Струмилин. Проблема трудового учета. «Экономическая жизнь» №№ 237, 284.]. Он считает необходимым ввести понятие полезности хозяйственных благ. Трудовые затраты должны распределяться в производстве в соответствии с полезностью произведенных с их помощью благ. Мы видим, таким образом, что С. Струмилин пытается воспроизвести в социалистическом обществе как раз тот механизм, который, согласно воззрениям современной политической экономии, действует в капиталистическом хозяйстве. Задача им поставлена правильно. Терминология у него при этом остается марксистской. То, что он именует ценностью, в современной политической экономии именуется стоимостью, а то, что он именует полезностью — именуется ценностью. Но это, конечно, несущественно.

 

 

 

Анализируя явления полезности хозяйственных благ, С. Струмилин обнаруживает в них черту, которая довольно знакома экономической науке. Оказывается, что с увеличением каждого хозяйственного блага его полезность понижается. С. Струмилин вспоминает психофизический закон Фехнера об уменьшении интенсивности реакции с повторением раздражений. Признаться, читая соответствующие рассуждения С. Струмилина, мы были удивлены, как это почтенный экономист не вспомнит про учение предельной полезности, которое и является перенесением упомянутого закона в область экономики. Или и С. Струмилин принадлежит к тем весьма обширным кругам русской интеллигенции, которые приняли «Капитал» Маркса, как святой коран, и согласно формуле, приписываемой Омару, полагают, что, если последующая политическая экономия повторяла «Капитал», то она не нужна, ежели же она утверждала то, чего нет в «Капитале», то она, наверное, не нужна.

 

Но как бы странно ни звучали рассуждения С. Струмилина, как бы впервые открывающего истины, которые в политической экономии давно открыты, он верно поставил задачу регулирования социалистического хозяйства.

В противоположность нам, он уверен в том, что регулирование хозяйства вне контакта с рынком вполне возможно. Он берется априорно вычислить полезность хозяйственных благ, пользуясь известной из теории вероятности формулой Даниила Берпулли о моральном ожидании. Он упускает из виду, что формула Бернулли относится к деньгам, т.е. к абстрактному представителю всех хозяйственных благ. Но Даниилу Берпулли не могло прийти в голову, что кто-нибудь применит его формулу для вычисления падения ценности конкретных хозяйственных благ в зависимости от их количества, например, хлеба, молока, дров, пальто и галош. Проблема изучения законов, регулирующих их потребление, поставлена недавно и материалов по этому вопросу накоплено мало. Во всяком случае, мы знаем, что у каждого хозяйственного блага проявляется своя закономерность, что имеются хозяйственные блага с эластичным спросом и с неэластичным спросом, и следовательно, известно лишь то, что одной формулой нельзя обнять зависимости между полезностью хозяйственных благ и их количеством. А затем С. Струмилин упустил показать, как он сведет к одной единице полезность различных хозяйственных благ; здесь придется ввести коэффициенты, которые, подобно коэффициентам при сравнении квалифицированных [65] и неквалифицированных форм труда, остается назвать известными, именно потому, что они неизвестны.

Нас поэтому нисколько не удивляет, что наша государственная власть, которая только что, по проекту С. Струмилина, признала трудовой учет обязательным, не стала дожидаться его результатов и не воспользовалась даже формулой Берпулли для априорного вычисления полезности хозяйственных благ, а желая упорядочить государственные предприятия, предложило им ориентироваться на рынок. Правда, наш рынок оргиназован сейчас крайне несовершенно, гораздо менее совершенно, чем при капиталистическом строе. Но все же ориентироваться на нем — лучше, чем блуждать во тьме. Правда, этим наше государственное хозяйство выходит из рамок социализма, как он понимается в марксизме.

 

 

 

Однако, если социалистическое хозяйство не удается наладить снизу путем рациональной организации его учета, то его налаживают сверху созданием статистически обоснованного единого хозяйственного плана. Помимо руководящих центров, в возможность решения этой задачи верит значительная часть нашей интеллигенции, и в связи с этим она жестоко нападает на власть, которая этой задачи до сих пор решить не сумела. Вот и А. В. Чаянов уверен, что придет время и Главки вычислят, сколько социалистическому государству нужно и пшеницы, и молока, и свинины, и сколько можно сделать затрат на производство каждого из этих продуктов, и тогда он, базируя на этих данных, будет иметь прочную почву для организации совхозов.

Нам необходимо, таким образом, рассмотреть возможность создания единого государственного плана хозяйства и его значение для регулирования социалистического хозяйства. К рассмотрению этой проблемы обратимся в следующей статье. [163]

V. Единый план социалистического хозяйства

Единый план социалистического хозяйства есть центральная идея марксизма. Благодаря наличию такого плана, социализм не только обещает унаследовать высокую технику капиталистического хозяйства, он надеется дальнейшей концентрацией производства и подбором наиболее совершенных тинов предприятий поднять ее на высшую ступень и установить такую гармонию между производственной организацией и общественными потребностями, которая в капиталистическом хозяйстве недостижима. Марксизм, как мы указали, говорит об «анархии капиталистического производства», и он берется ее преодолеть.

Капиталистическое хозяйство развилось в результате стихийного процесса, оно не имеет субъекта, творящего его план. Государственная власть в капиталистических странах ведет, конечно, свою экономическую политику. Но последняя, отвлекаясь от совершенно исключительных моментов, представляет собой систему частичных мер воздействия на народное хозяйство, которые не задаются целью устранить в нем решающую роль частного интереса и частной инициативы. Постольку можно говорить об анархии капиталистического производства.

Но анархия, в буквальном смысле этого слова, т.е. отсутствие власти, регулирующей определенные социальные отношения, еще не предрешает того, что эти отношения находятся в хаотическом состоянии. В действительности, капиталистическое хозяйство имеет свои, хотя и безличные, регулирующие силы, и последние действуют и весьма отчетливо, и весьма повелительно. Капиталистическое производство регулируется рыночными ценами.

Капиталистический строй есть строй свободной конкуренции, находящей свое проявление и на рынке предметов потребления, и на рынке средств производства.

В результате свободной конкуренции между собой потребителей, стремящихся к наилучшему удовлетворению своих потребностей, и в результате свободной конкуренции производителей, [164] нуждающихся в реализации на рынке определенного количества товаров, цена на отдельные потребительные блага устанавливается на совершенно определенном уровне, уравновешивающем спрос и предложение. Эта цена соответствует предельной полезности предметов для данного общества от субъективных оценок и покупательных сил всех его членов.

Цены чутко реагируют на всякое изменение спроса и предложения подобно тому, как стрелка точных весов реагирует на каждое изменение нагрузки их чашек. Эти изменения могут исходить из спроса. Нежданно подскочили ранние холода, — покупатели выше оценивают свою потребность в теплой одежде; при количестве ее, заготовленном сообразно с обычными условиями, конкуренция потребителей гонит цену теплых вещей вверх. Случился неурожай в какой-либо стране, поставляющей значительную часть продуктов питания на международный рынок, — цены на них растут; а так как потребность в них удовлетворяется в первую очередь, то удовлетворение менее важных потребностей откладывается, и цены на соответствующие продукты падают. Изменения в ценах могут исходить и из сферы предложения. Мы только что указали на зависимость цен сельскохозяйственных продуктов от колебаний урожаев. Обычным в капиталистическом хозяйстве является прогресс производства, позволяющий с теми же затратами производить большее количество продуктов. Последние могут быть реализованы на рынке лишь по пониженным ценам. Рыночные цены на предметы потребления определяют объем средств, которые могут быть привлечены для производства каждого из них.

 

 

 

Рядом с рынком предметов потребления существует рынок средств производства, на котором конкурируют между собой предприниматели. При совершенной конкуренции цена на каждое из средств производства устанавливается в соответствии с его предельной производительностью, т.е. в соответствии с тем, насколько повышает его включение в данную производственную организацию продуктивность производства.

 

Таким образом, устанавливается известное подвижное равновесие между потребительными запросами и производственной организацией общества. Оно устанавливается то на тех, то на других ценах, то на тех, то на других размерах производства. Точка равновесия постоянно передвигается в зависимости от толчков, получаемых то из сферы спроса, то из сферы предложения — производства. […]

И в общем должно признать, что этот механизм действует весьма совершенно. Несмотря на отсутствие субъекта народного [165] хозяйства и плана его, потребности капиталистического общества удовлетворяются в величайшей регулярностью; […]

Тем не менее, стихийный процесс приспособления производства к потреблению в капиталистическом обществе имеет свои дефекты, выражающиеся в возникновении время от времени перепроизводства товаров, — в невозможности реализовать на рынке товары по цене, покрывающей расходы производства. При общей тесной взаимной зависимости всех элементов народного хозяйства в странах развитого промышленного капитализма через кредитную организацию, кризисы, возникающие в какой-либо важной отрасли, чаще всего в производствах, изготовляющих основной капитал, в так называемой “тяжелой индустрии”, имеют тенденцию превращаться в общие промышленные кризисы, эти кризисы переносятся из страны в страну и получают мировой характер. Они разоряют капиталистов и вызывает среди рабочего класса бедствия массовой безработицы.

Маркс основную причину кризисов усматривал в неправильном распределении, — в том, что положение трудящихся ухудшается и, благодаря этому, устанавливается несоответствие между быстро растущими производительными силами общества и понижающейся покупательной силой народных масс. В связи с этим Маркс ожидал, что с поступательным развитием капитализма, кризисы будут все более обостряться, пока эта “анархия капиталистического хозяйства” не приведет его к окончательному крушению.

Действительность не оправдала грозного прогноза Маркса. Кризисы не препятствуют капиталистическому производству, но их миновании периодически вступать в полосы расцвета, во время коих производство поднимается на высшую ступень против той, которой оно достигло накануне кризиса. А затем, как раз в стране передового капитализма, в Англии, кризисы имеют тенденцию смягчаться, — периоды промышленного подъема имеют тенденцию без катаклизмов переходить в периоды промышленной депрессии. Промышленный капитализм на высших стадиях развивается в пульсирующем темпе. Переживаемых послевоенных кризисов мы здесь, конечно, не имеем ввиду. Явление промышленных кризисов, видимо, и привело Карла Маркса к решительному отрицанию рынка, как регулятора производства.

 

 

 

Система регулирования производства, предлагаемая научным социализмом, не имеет ничего общего с системой, действующей в пределах капиталистического хозяйства. Единый план социалистического хозяйства не представляет собой суммы планов отдельных предприятий, как последние разрабатываются в пределах капиталистического хозяйства, — он строится на принципиально отличных основаниях. В социалистическом обществе нет рынка. Все распределительные функции централизованы в [166] в социальных органах, действующих согласно Госплану. Все предприятия социалистического государства работают для «общего котла» и снабжаются из «общего котла».

Продукты, в особенности поскольку речь идет о средствах производства, передвигаются в социалистическом государстве вне порядка купли-продажи, — без эквивалентов. Не даром все русские исследователи социалистического хозяйства, Н. Бухарин, А. В. Чаянов, Ю. Ларин, находят в нем черты натурального хозяйства. И действительно, это употребление следует считать правильным. Мы уподобили бы социалистическое хозяйство натуральному крестьянскому хозяйству. И в последнем имеются различные угодия, на пашне производятся различные посевы, имеются разнообразные отрасли животноводства, и все эти части хозяйства находятся между собой в самом тесном взаимодействии. Продукты сенокосов, пастбищ и полей поступают скоту; работа лошадей, навоз используются на полях, огородах и сенокосах; и все эти передачи ценностей из одной отрасли хозяйства в другую совершаются без актов купли-продажи. В крестьянском хозяйстве нет также резкой грани, отделяющей производство от домашнего хозяйства, от потребления, что характерно и для социалистического общества.

Это сравнение, на котором наши исследователи социализма как будто успокаиваются, решало бы проблему регулирования социалистического хозяйства, если бы... если бы только обе хозяйственные организации были схожи по своим размерам. Крестьянское хозяйство можно охватить здравым крестьянским умом. Но можно ли путем соответственной интуиции охватить социалистическое хозяйство не только великой России, но и какого-нибудь маленького государства?! Именно, в таких случаях количественные различия переходят в качественные.

Центральный орган социалистического хозяйства, скажем ВСНХ, чтобы привести производство в гармонию с общественными потребностями, не имея перед собой чуткого барометра рыночных цен, очевидно, вынужден будет прежде всего собрать какие-то данные, чтобы на их основании определить характер и количество предметов, нужных для удовлетворения общественных потребностей; затем ему придется учесть наличные средства производства, среди которых наибольшее значение имеет такой своеобразный и изменчивый элемент, как рабочие силы населения. после этого ВСНХ должен будет распределять наличные средства производства между основными отраслями народного хозяйства, и через Главки между отдельными предприятиями, предполагая, что самое комбинирование средств производства в предприятиях будет производиться местными органами.

У нас вошла в обиход фраза: «Социализм есть учет». И действительно, не располагая механизмом рыночных цен, социалистическое государство должно обладать громадным и необыкновенно совершенным статистическим аппаратом, охватывающим [167] все стороны общественной жизни, — аппаратом, очень гибким и действующим непрерывно, чтобы улавливать все изменения, происходящие в этой жизни. Конечно, таким громоздким и дорогим статистическим аппаратом не обладают и самые культурные государства Запада, и конечно, таким аппаратом не обладает и Россия. Но не будем останавливаться на этих технических трудностях и обратимся к принципиальной стороне рассматриваемого вопроса.

 

 

 

Априорно определить потребности общества в хозяйственных благах? Мы думаем, что у Карла Маркса эта идея возникла под впечатлением безотрадной картины положения английского рабочего класса в первой половине истекшего века, которая нарисована в знаменитой книге его друга, Энгельса. Если капиталистическое хозяйство может дать рабочим только минимум средств существования, да и этот минимум, благодаря периодически наступающей безработице, не обеспечен, то рабочий класс сильно выиграет даже и в том случае, если социализм твердо обеспечит ему хотя бы только этот минимум.[…]

Поэтому, поскольку социализм задается целью не понизить, а повысить standart of life трудящихся, его задача совсем не сводится к тому, чтобы определить минимум хозяйственных благ, необходимых трудящимся. Надо создать громадную скалу хозяйственных благ, в которых они распределены в соответствии с тем, как потребители эти блага оценивают. Одни и те же блага будут фигурировать на различных ступенях этой скалы, ибо в известных количествах они безусловно необходимы, а в дополнительных количествах их значение понижается.[…]

Итак, даже во всеоружии теоретической науки и громадного статистического аппарата, социалистическое государство не в силах измерить, не в силах взвесить потребностей своих граждан, а в связи с этим оно не может дать надлежащих директив производству. Но все же не в этом заключается самая слабая сторона социалистического хозяйства, — она заключается в его стремлении централизовать в руках своей бюрократии все распределительные функции.

В условиях свободного менового хозяйства, каждое предприятие непрерывно отстаивает себя в борьбе за существование. Ему постоянно нужны новые материалы, ему надо обновлять свой основной капитал, его рабочие должны есть каждый день, и используемый в нем капитал должен отбрасывать прибыль. Средства для этого оно добывает себе само от народного хозяйства, вынося свои продукты на рынок. Если эти продукты имеют ценность в народном хозяйстве, если производительность предприятия высока, то рынок даст предпринимателю достаточно средств в форме всеобщего эквивалента. На вырученные деньги он сам приобретет материалы, обновит машины, оплатит рабочих и служащих; а их остаток составит его прибыль, и при достаточных размерах, он часть ее может употребить на расширение производства. Если его предприятие доказало свою жизнеспособность, народное хозяйство открывает предпринимателю кредит, дозволяющий ему расширить производство за пределы того, что ему позволил бы его собственный капитал. Наоборот, если производительность предприятия низка, средств, вырученных на рынке от реализации продуктов его, будет недостаточно для продолжения производства; это для него mеmento mori, — народное хозяйство не позволяет растрачивать несовершенной производственной организацией своих средств. Словом, развитие каждого капиталистического предприятия стоит в точном соответствии с его производительностью. [171]

В социалистическом хозяйстве мы имеем принципиально отличное положение: между производительностью предприятия и между его питанием прямой связи здесь нет. Мы имеем здесь два акта: первый — продукт предприятия поступает в “общий котел”, и второй — из “общего котла” предприятие получает необходимые ему средства для дальнейшего производства. Круговорот хозяйственных благ не совершается в социалистическом обществе на основании совершенно регулярных, закономерных актов купли-продажи, не зависимых от взглядов отдельных участвующих в них лиц, а определяемых рыночными конъюнктурами. В головах некоторых служащих ВСНХ акт поступления продуктов в “общий котел” и акт поступления оттуда средств производства для продолжения предприятия могут быть приведены в связь. Но связь эта весьма неопределенная.

 

 

 

Если бы даже социалистическое государство и предложило служащим ВСНХ руководиться соответствием этих двух актов, то они не в состоянии ее констатировать по указанной уже причине, — за отсутствием в социалистическом хозяйстве ценностного учета. Данный совхоз предоставил в общий котел столько-то ведер молока, столько-то пудов мяса, столько-то пудов зерна. Сколько же он за это вправе получить пудов улучшенных семян, минеральных удобрений, концентрированных кормов, голов, улучшенного скота, прозодежды, топлива и т.п.? Попытка решить эту задачу, сделанная нашим авторитетным специалистом в области экономии сельского хозяйства, А. В. Чаяновым, не состоятельна, — таково мнение не только наше, но и марксистов. Она несостоятельна, ибо, как мы показали, в пределах безрыночного хозяйства эта задача неразрешима.

Итак, если бы даже служащие ВСНХ стояли твердо на принципе, что питание предприятия должно соответствовать его производительности, если бы даже они имели возможность взять на себя гигантский труд изучения каждого из бесчисленных предприятий, с которым они имеют дело, то, в конце концов, мы не могли бы им дать объективного критерия для оценки этих предприятий. Все будет зависить, и не может не зависить, от их усмотрения. А, вместе с тем, большой простор открывается для различных политических влияний на экономическую жизнь, которые в социалистическом государстве, где политическая власть окончательно слита с экономической, должны и без того проявляться сильнее, чем в каком бы то ни было другом обществе. Поэтому даже в социалистическом государстве, находящемся в очень трудном экономическом положении, остатки средств могут растрачиваться на такие предприятия, которые совсем не являются целесообразными, а вызываются иными соображениями власти.

А между тем и положительная оценка ВСНХ того или другого экономически здорового предприятия далеко не обеспечивает его нормального развития. Заведывание распределением [172] отдельных продуктов и средств производства в порядке разделения труда необходимо поручить отдельным учреждениям, — Главкам. Перед каждым из них конкурирует целый ряд предприятий, и все они конкурируют бумагами и словами, которые ведь дешево стоят, в противоположность тому, что происходит в капиталистическом хозяйстве, где конкурируют деньгами. Все требуемые средства производства комплиментарны, только вкусе они делают продолжение производства возможным, и надо, чтобы во всех Главках по данному предприятию состоялись одинаковые заключения и с соответственным численным их выражением. Задача эта бесконечно более сложна, чем она была в капиталистическом хозяйстве, где в худшем случае приходилось делать ту или другую надбавку при приобретении того или другого средства производства. Неудивительно поэтому, что стройное функционирование предприятия в социалистическом государстве есть не правило, а исключение. У семи нянек дитя без глазу... Единогласно признано, что Грозненский нефтяной район функционирует лучше других, и наличие такого убеждения — не помешало району остаться без продовольствия. Кто сомневается в том, что астраханские рыбные промыслы в России — важнейшие? Тем не менее они остались без сетей и миллионы пудов рыбы пропали, так как нижегородским кустарям, искони изготовляющим сети, не был предоставлен материал для их плетения. Скажут, что это неналаженность. Но может ли что-нибудь подобное случиться в совершенно неналаженном анархическом капиталистическом обществе? Конечно нет. Имея такой драгоценный продукт, как нефть, предприниматель, конечно, всегда найдет хлеб для тех, кто ее вырабатывает. Точно так же скупщик сетей всегда найдет для своих кустарей материал; в худшем случае он заплатит лишний золотой рубль за пуд пеньки, который астраханский промышленник ему, конечно, возместит.

 

 

 

Разница эта обусловлена, конечно, не тем, что в капиталистическом обществе хозяйством руководят более интеллигентные и более добросовестные люди чем служащие ВСНХ, а тем, что формы экономической организации здесь принципиально различные. Оказывается, что у социалистического хозяйства, в действительности, нет никакого механизма для координирования каждого отдельного производства с народным хозяйством.

Отсюда получилось то обстоятельство, что только те предприятия сохранили в РСФСР свою жизнеспособность, которые, несмотря на громы и молнии Главков и Центров, а они были далеко не картонные, не утрачивали своих связей с вольным рынком и заботились о самоснабжении, не полагаясь на милость Главков и Центров. Мало того, в конце концов, эти предприятия, не питавшиеся государством из «общего котла», давали и государству больше, чем состоящие у него на полном содержании. [173]

Нам могут сказать: а разве в самом капитализме не замечаются тенденция к централизации?

Ведь социализм с сущности делает дальнейшие шаги в том же направлении, в каком развивался и капитализм. Действительно, Standart Oil Company распоряжается всей северо-американской нефтяной промышленностью, а стальной трест — всей металлургией. Не даром, в подражание американцам, слово трест стало теперь излюбленным в нашей социалистической практике. Однако, между капиталистическим трестом и социалистическим остается принципиальное различие в организации. Капиталистический трест все-таки ориентируется на рынок, социалистический же его отрицает. Капиталистический трест реализует свой товар на рынке и в порядке свободной конкуренции с другими предприятиями привлекает рабочих, закупает двигатели, орудия, металлы и т.п. Он отличается от других капиталистических предприятий лишь иным способом формирования цен на свои продукты. Но и эти цены не определяются односторонне, по произволению треста. За всяким повышением цены продукта следует сокращение спроса и следовательно повышение расходов, падающих на единицу продукта. Поэтому образование треста не предрешает еще фиксации цен на высоком уровне. При более дальновидной попытке тресты часто понижают цены ниже нормы, наиболее выгодной для них в данный момент, чтобы приучить более широкие слои населения к пользованию данным продуктом, чтобы предупредить распространение конкурирующего продукта. Итак, тресты, не только по своим целям, но и по своей экономической организации имеют мало общего с социализмом...

Мы могли бы на этом закончить наше исследование. Совершенно очевидно, что экономическая система, которая не располагает механизмом для приведения производства в соответствие с общественными потребностями, не состоятельна. Стремясь преодолеть «анархию капиталистического производства», социализм может подвергнуть народное хозяйство в «суперанархию», по сравнению с которое капиталистическое государство являет собой картину величайшей гармонии. Но мы могли бы на этом остановиться лишь в том случае, если бы марксизм представлял из себя научную теорию и больше ничего. В действительности марксизм, в качестве экономической программы, стал преобладающим лозунгом величайшего общественного движения современности... Это обязывает нас рассмотреть марксизм и с других существенных точек зрения. [174]

 

 

 

VI. Проблема распределения и социализм

Прочтя настоящее заглавие каждый социалист скажет, что проблема распределения имеет интерес только в обществе, в котором владеющие классы под видом ренты и прибыли присваивают себе продукт чужого труда, но такой проблемы нет и не может быть в пределах социалистического общества, ибо рабочий получает в нем полный продукт своего труда.

Однако, действительно ли социалистическое общество может выплачивать рабочему полноценный продукт производства без всяких отчислений в счет используемых им в процессе труда природных сил, поскольку они даны в ограниченном количестве, и капитала? Не приведет ли такой порядок к нелепостям и даже... к несправедливостям? Исследуем.

 

Социалистическое общество посылает две группы рабочих на два рудника. Обе они трудятся одинаково усердно и искусно и наламывают одинаковое количество руды. Но из одной руды добывают желело, а из другой платину. И в социалистическом обществе платину будут ценить выше, чем железо. Будет ли социалистическое общество платить каждой группе в соответствии с произведенными им ценностям?

Возьмем другой случай. Социалистическое общество предоставляет двум равночисленным группам сельскохозяйственных рабочих два участка. Они проработали год с одинаковым усердием и искусством, а в результате, вследствие разнокачественности участков, на одном из них получилось в 1 ½ раза больше продуктов, чем на другом. И в социалистическом обществ 1 ½  пуда зерна ценятся выше, чем 1 пуд. Будет ли социалистическое общество платить обеим группам рабочих в соответствии с произведенными ими ценностями?

Нам возразят, что платиновый рудник следует использовать интенсивнее, чем железный, и плодородный участок — интенсивнее, чем малоплодородный, и тогда предельной затрате труда будет соответствовать продукт одинаковой ценности. Но ведь это не меняет элементарного факта, что группа рабочих на платиновом руднике в целом вырабатывает больше ценностей, чем группа рабочих на железном руднике, и что группа рабочих на плодородном участке в целом вырабатывает больше ценностей, чем на малоплодородном. В связи с этим в пределах капиталистического общества, при одинаковой оплате труда и капитала, на платиновом участке осаждается большая рента, чем на железном, а на плодородном участке большая, чем на малоплодородном.

Вернемся теперь к уже использованному для другой цели примеру производства канатов на фабрике и в кустарных мастерских. На фабрике группа рабочих произведет больше канатов и, может быть, лучшего качества, чем такая же группа рабочих, [175] трудящихся столь же усердно и искусно в кустарных мастерских. И в социалистическом обществе канаты ценятся пропорционально их количеству и в соответствии с их качеством. Будет ли и в данном случае социалистическое общество выплачивать ценность полного продукта производства обеим группам рабочих?

Ответы на поставленные вопросы не возбуждают сомнений. Очень последовательные социалисты могут, пожалуй, отмахнуться от поставленных нами вопросов заявлением, что они, вообще, не считают нужным ставить вознаграждение рабочего в зависимость от результатов производства. Однако, последовательное проведение этого принципа невозможно. И русский коммунизм первоначально сильно тяготел к принципу: “работать по способностям и получать по потребностям”. Но наша власть скоро признала губительное влияние этого принципа на интенсивность труда и вынуждена была перейти к системе премиальной оплаты труда, а затем и к системе коллективного снабжения, имеющей целью привести оплату труда в еще более строгое соответствие с его результатами. Но если социалистическое общество, подобно капиталистическому, вынуждено дифференцировать вознаграждение трудящихся, то, очевидно, что оно будет это делать в соответствии с продуктивностью труда лишь постольку, поскольку последняя определяется его интенсивностью и проявленным искусством, а не поскольку на нее влияют природная обстановка и большее или меньшее обилие оплодотворяющего труд капитала. Но тогда и в пределах социалистического общества в продукте производства приходится различать долю, которая должна быть… вменена (нельзя не согласиться с П. Б. Струве, что соответствующий термин австрийской школы, “zurechnem”, чрезвычайно удачен) труду, и доли, которые должны быть вменены природой обстановке и капиталу. В капиталистическом обществе последние две доли именуются рентой и прибылью: если эти два термина неприятно звучат для социалистического уха, то можно было бы придумать какие-нибудь новые термины, но ведь существо дела от этого не изменилось бы. Нам приходится вспомнить тот вывод, к которому мы уже пришли при изучении проблемы трудового учета: «тот факт, что производство представляет собой всегда взаимодействие трех факторов: труда, капитала и природы, имеет свое значение и при социалистическом строе и не позволяет себя игнорировать». И так, прибыль и рента являются не историческими, а логическими категориями хозяйства. […]

 

 

 

Представим себе, что всемирное торжество социализма совершилось. Но и после этого, конечно, останутся народы бедные капиталом и богатые капиталом. Представим себе, что разоренный русский рабочий обратился к английскому с просьбой дать ему паровозы, машины, орудия, удобрения и с обещанием через 25 лет вернуть весь этот капитал или соответствующий эквивалент. Процент на капитал есть результат эксплуатации. И может быть, русские рабочие, горячие марксисты, убедят, не любящих теорий англичан, что пролетариям брать проценты, да еще с пролетариев, — не хорошо. Однако, такая победа русской точки зрения могла бы иметь для русского рабочего класса весьма печальные последствия. Мы опасаемся, что тогда английские рабочие скажут своим русским товарищам: “Конечно, капитал вам нужнее, чем нам. Но и мы лишним капиталом не располагаем. Вот, американские товарищи имеют каждый по автомобилю, а у нас автомобильные фабрики не оборудованы. Мы начали расселяться в городах-садах, и это дело еще очень далеко от своего завершения, и приходится жить в старых мрачных городах, напоминающих горькие времена капитализма. Неужели нам отложить на целое поколение удовлетворение этих наших нужд? Ведь не забудьте, товарищи, что это ведь капиталы не буржуазии, а наши пот и кровь”. Мы предоставляем марксистам найти возражения против этих слов английского рабочего народа, ибо мы ничего возразить против них не умеем. Очевидно, что после всемирной социальной революции будет одно из двух: или международная циркуляция капитала прекратится — к громадному ущербу не только для развития производительных сил человечества, но и для успехов его культуры, или в международных отношениях категорию процента на капитал пришлось бы признать правомерной, чтобы о ней ни говорил учитель Маркс.

Теперь мы можем себе представить и другую картину. Будет день и английский рабочий народ обратится к русскому с такими словами: “Вот у вас, товарищи, есть сибирские леса. Использовать их как следует Вы не можете, — у Вас нет ни капиталов, ни квалифицированных рабочих, ни организаторов. Разрешите нам эти леса использовать!” И с большим правом, чем в предшествующем случае русские рабочие, англичане [178] могли бы прибавить, и даже не ссылаясь на слова великого учителя: “Не Вы, русские товарищи, эти леса растили, сами выросли, и пожалуй, не пристало Вам и требовать вознаграждения за их использование”. Но вероятнее всего, что практичным англичанам, еще не изжившим глубоко в них вкоренившихся традиций капиталистического строя, такие мысли в голову не прийдут и они попросту предложат своим русским товарищам определенное рентное вознаграждение за использование лесов, от которого последние, по всей вероятности… не откажутся.

Итак, тот метод исследования, на который мы вступили, ввиду возможных возражений со стороны наших оппонентов, оказался особенно плодотворным, ибо он дает возможность отвлечься от классовых отношений, которые своим влиянием на нашу эмоциональную сторону обычно затемняют вопрос. Логический характер ренты и прибыли, как категорий всякой хозяйственной деятельности, в интернациональных отношениях выступает с особой отчетливостью.

Если бы мои предполагаемые оппоненты из лагеря научных социалистов не нашли достаточных доводов против выдвинутых нами здесь положений, то, применительно к прибыли, они наверное сказали бы, что если она есть логическая категория хозяйства, то в конце концов она должна быть отчислена труду, ибо ведь капитал есть продукт труда. Однако мы не можем согласиться и с этим утверждением научного социализма.

 

 

 

Отвлечемся опять от затемняющих вопрос социальных отношений. Две социалистических республики, в одинаковых природных условиях, с одинаковыми запасами капитала, с одинаково усердным и умелым рабочим классом. Между ними только одно отличие. Рабочий класс одной республики сохранил, в качестве наследия от капиталистического строя, столь распространенное в последнем качество — предусмотрительность. Благодаря этому, оказывается, что в каждый новый год он вступает, не только сохранив старый капитал, но и приумножив его. Рабочий класс другой республики, наоборот, страдает некоторой непредусмотрительностью. В связи этим к концу года его капитал оказывается не только не приумноженным, но даже сократившимся. Если так будет продолжаться несколько лет, то рабочий класс первой республики будет богатеть: он будет и лучше удовлетворять своим потребностям, и ему все легче будет приумножать свой капитал. Наоборот, рабочий класс другой республики, трудясь столь же усердно и умело, будет беднеть; и если даже нужда его обучит благоразумно, то, вследствие низкой производительности, обедневшего капиталом, народного хозяйства, поправить его состояние будет очень трудно. Конечно, богатая, но мирная социалистическая республика, не придет с дредноутами, цеппелинами и дальнобойными пушками, чтобы империалистически подчинить свою бедную соседку, как это нередко случалось при капиталистическом строе. Надо полагать, что, насытив капиталом [179] свое собственное хозяйство, она его избытки предложит за известный процент своей обнищавшей соседке, и… пущенным на проценты капиталом она выручит из беды дружественный народ, впавший в бедность по собственному легкомыслию. […]

Очевидно, что в своем протесте против индивидуального присвоения ренты и прибыли научные социалисты зашли слишком далеко, отрицая ренту и прибыль, как логические категории хозяйства, а вместе с тем отрицая особое от труда и производства происхождение капитала. Между тем никакая национальная организация хозяйства не возможна без распределения произведенных ценностей на три категории: заработную плату, прибыль и ренту.

Мы сделали длинный теоретический экскурс. Но мы вернулись из него с ценными выводами, конечно, не для марксистской доктрины, но для практического социализма. Уже небольшой опыт русской революции доказывает, что попытка коммунизма сделать вознаграждение за труд независимым от его результатов приводит неминуемо к параличу энергии трудящихся. В настоящее время наша республика стремится привести вознаграждение за труд в возможно строгое соответствие с результатами труда. В этих условиях совершенно невозможно держаться той точки зрения, что трудящиеся в данном производстве могут претендовать на весь его продукт. В особенности же с того момента, когда наша республика, прорывая марксистскую концепцию социализма, разрешает отдельным фабрикам реализовывать свои продукты на рынке («разрабатывать» их, как ворчат твердокаменные марксисты), вопрос приобретает актуальное значение. Вправе ли рабочие национализированной табачной фабрики реализовать на рынке в свою пользу весь продукт за вычетом, конечно, [180] той его части, ценность коего должна покрыть амортизацию капитала, или нет? С марксистской точки зрения ответ должен быть утвердительный, с развиваемой нами точки зрения ответ должен быть отрицательный. Если капитал принадлежит республике, как совокупности трудящихся, если производительность труда зависит от капитала, то она вправе требовать от рабочих вознаграждение за то, что она предоставила им возможность использовать свой труд на фабрике,.. она вправе требовать процента на капитал. А если бы республика предоставила рабочим землю, то она вправе за нее требовать ренту. […]

 

 

 

Защищая положение о ренте и прибыли, как логических категориях всякого хозяйства, и о специфическом происхождении капитала, мы не хотели бы взять на себя ответственности за вывод, который делают из них многие экономисты, — о полной и безусловной правомерности индивидуального присвоения земли и капитала, бесконтрольного ими распоряжения и индивидуального присвоения ренты и прибыли. И после признания выдвинутых положений этот вопрос еще подлежит особому рассмотрению. Против приведенных выводов могут быть выдвинуты и после принятия наших положений серьезные возражения. Пусть теперешнее распределение дохода является следствием указанных нами объективных фактов, определяющих производительность труда, но самое это распределение исходит из данного крайне неравномерного распределения собственности, которое имеет свои исторические корни не столько в экономической жизни, сколько в политическом преобладании высших классов, а в глубине веков прямо в насилии и грабеже. А затем производительность земли и капитала есть результат политического и культурного развития общества, а не заслуга землевладельцев и капиталистов. Ведь совсем не далеко от нас время, когда земля без прикрепленного к ней населения не имела никакой цены, а капитал не только не давал дохода, а требовал расхода для своего сохранения. Вот почему в известной мере общество, как целое, может смотреть на землю и на капитал, как на свое достояние, и может претендовать на известное участие в отбрасываемых этими факторами доходах. Эта правовая идея выношена 19-м столетием, на ней строится современная социальная политика, которая не может основываться только на целесообразности, а должна иметь под собой и известное правосознание. Наша критика, конечно, не направлена против этой идеи, выстраданной 19-м веком, мы не защищаем принцип: “laisser faire, laisser passer” мы боремся только против учения, которое желало бы с корнем уничтожить основную движущую силу европейской цивилизации, — принцип хозяйственной свободы. К рассмотрению вопроса об отношении социализма к этому принципу нам предстоит теперь перейти. [54]

 

VII. Хозяйственная свобода и социализм

«Социализм есть скачок из царства необходимости в царство свободы», — так утверждают Энгельс и Маркс.

Для того, чтобы попасть в католический рай приходится пройти через чистилище; для того, чтобы вступить в социалистическое царство свободы, надо пройти через диктатуру пролетариата. Таким образом, скачок социального переворота приводит нас, пока что, только к диктатуре.

В каком отношении стоит диктатура пролетариата к принципу личной свободы, явствует из самого понятия диктатуры и иллюстрировано русским опытом. Совершенно безнадежны попытки Каутского и русских меньшевиков затемнить этот простой и ясный вопрос сближением марксистской диктатуры пролетариата с демократией. Маркс, конечно, умел различать эти два понятия, и если он применил термин «диктатура» для характеристики политического режима эпохи, переходной от капитализма к социализму, то он сделал это не «pour épater le bourgeois», — он для этого слишком серьезен.

 

 

 

Но режим диктатуры, по марксистской концепции, только временный. Правда, Н.Бухарин в своей «Экономике переходного времени» нас убеждает, что дело перестройки общества на новый лад потребует не отдельных лет, а десятков лет, и русский опыт как будто говорит за то, что этой перестройки не следует делать слишком стремительно. Но, как бы там ни было, рано или поздно, когда диктатура пролетариата окончательно уничтожит классовое расчленение общества, она себя самое упразднит. Мало того, согласно учению Маркса, тогда начнется и отмирание самого государства. Научный социализм утверждает, что государство есть организация классового господства, — и только. В демократии через государство общественная власть буржуазии над пролетариатом, подавление первым классом второго; при диктатуре пролетариата с помощью государства осуществляется обратная задача. Но раз классов больше нет, то становится излишним и государство. В социалистическом обществе нет больше власти людей над людьми, остается только организация производства — власть людей [55] над вещами, над природой. Социализм, хотя совершенно иными путями, ведет общество к тому же блаженному безгосударственному состоянию, к которому призывает его и анархизм.

Вся эта конструкция безгосударственного состояния, однако, при ближайшем рассмотрении возбуждает глубокое недоумение. Действительно ли в социалистическом обществе осуществляется только власть человека над вещами, над природой?.. Скажем, что в пределах буржуазного общества мне принадлежит дом. Не ясно ли, что речь здесь идет не об отношении моем к физическому телу, к дому? Речь здесь, очевидно, идет о юридических отношениях меня и моих сограждан по поводу дома. “Мне принадлежит дом”, — это значит, что никто из моих сограждан без моего разрешения им пользоваться не может. Но ведь совершенно такой же правовой характер сохранят аналогичные отношения и в пределах социалистического общества. Вместо домовладельца здесь выступает общество, как целое, которое через свои правомочные органы распоряжается домом, и отдельные граждане помимо этих органов распоряжаться им будут не в праве.

Точно так же и организация производства не обнимает только отношений людей к природе. Если нечто подобное можно сказать об изолированном крестьянском хозяйстве, то такое утверждение является чрезвычайно странным по отношению к социалистическому хозяйству. Последнее строится на крупном производстве, оно предполагает сильнейшую дифференциацию и обширную интеграцию труда граждан, оно предпочитает строжайшее координирование всех отраслей народного хозяйства. Очевидно, социалистическое общество требует от своих сограждан во всяком случае не меньшей дисциплины, чем капиталистическое. И в нем устанавливаются весьма сложные взаимоотношения между гражданами на почве неизбежной между ними иерархии в процессе производства. Затем нет оснований рассчитывать, что в сознании каждого гражданина его интерес отождествится с интересами общества. А раз общество связано сложными правовыми отношениями, раз возможны антагонизмы, если не между классами, то между гражданами, и между ними и обществом, в целом, то должна существовать и принудительная организация — государство, которое бы своим авторитетом поддерживало данный строй правовых отношений. Если только люди после утверждения социализма не претворяется в ангелов, то наш вывод едва ли можно оспаривать. Таким образом, и для социалистического общества идея безгосударственного существования является мечтой. Конечно, формы принуждения могут стать весьма мягкими, но ведь к этому стремится, и не совсем безуспешно, и современное демократическое государство.

 

 

 

Мы не бросим социализму упрека за то, что он не в состоянии осуществить обетований Маркса о безгосударственном бытии. Но зато мы не можем просто положиться и на обещание научного социализма осуществить царство свободы; мы должны рассмотреть, имеются ли для этого в социализме соответствующие экономические предпосылки.

Рассмотрим, насколько социализм совместим с принципом хозяйственной свободы и остановимся на трех ее элементах: на свободе [56] хозяйственной инициативы, на свободе организации потребления и на свободе труда.

Свобода хозяйственной инициативы имеет ценность для личности, но едва ли не большую ценность она имеет для общества. Исключительно широкое развитие производительных сил капиталистического общества стоит в теснейшей связи с принципом хозяйственной свободы, с принципом свободной конкуренции. В условиях свободного менового хозяйства никакая производительная организация не имеет монополии на использование в пользу общества тех или других хозяйственных функций. Каждая организация может быть вытеснена другой, исполняющей соответствующие функции совершеннее, дешевле. И на этом строится прогресс народного хозяйства.

Не трудно видеть, что условия для проявления свободной инициативы в социалистическом обществе гораздо менее благоприятны. Прежде всего, при более или менее уравнительном вознаграждении за труд отпадает значительная часть тех стимулов, которые возбуждают в капиталистическом мире дух предприимчивости. Конечно, научные открытия делаются не из корыстных мотивов, а из неугасимого устремления человеческого духа к истине. В изобретениях научный интерес уже отодвигается на задний план, и практические мотивы имеют большее значение. Но непосредственно хозяйственную жизнь двигают ведь не ученые, ни даже изобретатели, — ее двигают организаторы-практики. Их задача состоит не в научных открытиях, не в изобретениях и обычно даже не в практическом использовании последних. Их задача состоит в том, чтобы найти самую удачную комбинацию факторов производства для создания того или другого продукта с наименьшими затратами; она состоит в том, чтобы отыскать новые более дешевые или совершенные средства для удовлетворения потребностей, или чтобы наметить вновь назревающую общественную потребность и найти дешевые способы ее удовлетворения. Имея дело в большинстве случаев с материальными потребностями людей, предприниматели не могут сами руководиться идеальными устремлениями, — их влечет к деятельности жажда обогащения.

 

Этот интерес в социалистическом обществе отпадает, — он противоречит его эгалитарному духу. Но, если бы даже предприимчивость в социалистическом обществе все-таки не заглохла, ей все же трудно было бы добиться каких-нибудь результатов, ввиду полной бюрократизации хозяйственной жизни. Скажут, что социалистическое общество постарается поставить во главе своих предприятий возможно более талантливых организаторов, которые будут с величайшим вниманием относиться ко всем предлагаемым новшествам. Однако, ведь и социализм не может гарантировать от деспотизма, а отсутствие ценностного учета до крайности затруднит оценку высших должностных лиц. Но, даже при самом удачном замещении высших постов, большую опасность представляет то, что каждое новшество должно быть оценено только в определенном месте. И во сколько раз капиталистическое хозяйство является в этом отношении более сильным, благодаря тому, что капиталисты конкурируют друг с другом, и их взаимная конкуренция [57] заставит их с жадностью хвататься за каждую удачную новинку. Да и новатор может сам обладать капиталом или может достать кредит для осуществления своей идеи.

 

 

 

Социалистическая организация хозяйства, если бы ей, наконец, удалось отлиться в устойчивые формы, отличалась бы громадным консерватизмом и инерцией. Ничего, подобного вечно изменчивой хозяйственной жизни капиталистического общества, социалистическое общество не представляло бы.

 

Если социализм не дает простора для проявления инициативы в сфере производства, то еще в меньшей степени он в состоянии обеспечить свободу в сфере потребления. Уже из того, что социализм организует производство, не руководясь проявлением воли потребителей на рынке, вытекает его тенденция к авторитарному распределению хозяйственных благ. Правда, значительная часть марксистов противопоставляет себя, как социалистов в специальном смысле, сторонниками авторитарного распределения хозяйственных благ, как коммунистам. Однако, можно показать, что между социализмом и коммунизмом, в рассматриваемом смысле, имеется глубокая внутренняя связь. Маркс и Энгельс не даром назвали свой знаменитый манифет коммунистическим, и действенная русская социал-демократическая партия не даром к моменту социального переворота переименовалась в коммунистическую.

 

Марксисты, не приемлющие коммунизма, представляют себе, что социалистическое государство будет платить своим гражданам за труд бонами, в обмен на которые они могли бы себе свободно выбирать хозяйственные блага. Однако, раз цены устанавливаются независимо от рыночных запросов, то между спросом и предложением не может быть равновесия. На одни хозяйственные блага цены будут слишком низки, и спрос на них превысит предложение, а на другие хозяйственные блага цены будут слишком высоки, и спрос на них отстанет от предложения. Очевидно, что было бы нелепо первые предоставить тем, кто их случайно раньше захватит, а вторые оставить гнить на складах. И те, и другие остается авторитарно распределить.

 

Могут сказать, что такое несоответствие между спросом и предложением будет только кратковременным, что в последующих производственных циклах производство приспособится к спросу. Однако, в капиталистическом обществе, в котором такое приспособление составляет жгучий интерес предпринимателей, равновесие спроса и предложения достигается только путем постоянного и подчас значительного колебания цен. Как же можно надеяться, что гораздо более тяжеловесное социалистическое хозяйство сумеет устанавливать равновесие спроса и предложения при неизменных ценах. Авторитарное распределение хозяйственных благ является, таким образом, необходимой чертой социализма, как системы, отрицающей рыночное регулирование цен. В Советской России имелась еще и другая добавочная причина, вынуждавшая скрупулезное распределение хозяйственных благ, — это крайнее истощение страны, в которой средства существования имелись в обрез. Но при сохранении социалистического строя, этот порядок распределения пришлось бы сохранить и в том случае, если бы стране удалось [58] выйти из состояния крайнего истощения; только пайки стали бы тогда не столь скудными.

 

 

 

Авторитарное распределение хозяйственных благ отрицает право на свободное удовлетворение потребностей. Авторитарное распределение хозяйственных благ — это значит, что я обязан есть то, пусть прекрасно изготовленное, блюдо, которое мне предлагает наша коммунальная столовая, — это значит, что молодая барышня обязана одеть не ту шляпку, которая ей к лицу. 

Но авторитарное распределение хозяйственных благ отрицает свободное удовлетворение не только наших материальных потребностей, но и наших высших духовных потребностей, ибо и они нуждаются в материальном субстрате. И здесь необходимо подчеркнуть, что тот социализм, который себя от коммунизма отгораживает, будь он даже осуществим, в лучшем случае мог бы обеспечить свободное удовлетворение элементарных потребностей, но никак не высших. Если все печатное дело находится в руках государства, то довольно трудно себе представить, чтобы оно стало печатать, интересующие гражданина, произведения метафизической философии, когда оно их в лучшем случае считает бесполезными, или чтобы оно стало строить церкви, когда государственная власть относится к религии отрицательно. 

Авторитарное распределение хозяйственных благ точно также, как и бюрократизация хозяйственной жизни, не только ограничивает до крайности свободу граждан, оно понижает также производительность народного хозяйства. Если мы известное количество хозяйственных благ распределим авторитарно среди определенной группы людей, то их потребности будут хуже удовлетворены, чем в том случае, если бы им предоставили возможность свободно распределить эти блага между собой, сообразно своим дифференцированным потребностям. Хозяйственные блага являются таковыми, в конце концов, не сами по себе и даже не в меру того, сколько на них затрачено труда, как полагают марксисты, а единственно постольку, поскольку они удовлетворяют наличным потребностям людей. Раз данная организация распределения плохо обеспечивает удовлетворение этих потребностей, то это равнозначительно понижению производительности народного хозяйства. 

К этому остается добавить, что наш русский опыт с достаточной ясностью доказал, что авторитарное распределение хозяйственных благ — это самая громоздкая, самая дорогая система распределения, какую себе только можно представить. 

Если русские социалисты-большевики в момент социальной революции правильно уловили связь между социализмом и коммунизмом, в указанном смысле слова, то внутренняя связь социализма с принудительной организацией труда осталась для них неясной до конца. Необходимость прибегнуть к принудительной организации труда возникла для господствующей партии совершенно неожиданно в процессе строительства социализма, и она склонна была считать эту организацию временной мерой, связанной с военными условиями. Только один из наиболее решительных и последовательных вождей русского коммунизма [59] интуитивно уловил указанную связь и принял ее. А между тем не трудно видеть, что связь социализма и коммунизма с принудительной организацией труда необходимая, а не случайная.

 

 

 

В свободном меновом хозяйстве при недостаче товара цена на него повышается, а при избытке — понижается. Движение товарных цен находит себе отражение в уровне заработной платы в различных отраслях народного хозяйства, и это вызывает передвижение труда из одних отраслей в другие в соответствии с общественными потребностями. Но в социалистическом обществе колебания в спросе на товары не отражаются на их ценах, а вознаграждение рабочих подчинено эгалитарному принципу. Таким образом, социалистическое хозяйство не располагает механизмом, вызывающим спонтанное распределение труда в соответствии с общественными потребностями, но, так как такое распределение все же необходимо, то остается его установить принудительно. Труд-армии являются, конечно, идеальной организацией труда в условиях социализма.

 

Надо ли в XX-м столетии доказывать, что принудительный труд является менее производительным, чем свободный труд?

 

Вопрос о политической свободе выводит нас за пределы нашего исследования, но он после сказанного и без того ясен. Научный социализм утверждает, и по нашему мнению с полным основанием, что публично-правовые институты не могут висеть в безвоздушном пространстве, что у них должен быть экономический фундамент. Капиталистическое общество декларировало права человека и гражданина, и эта декларация прочно связана с его экономическими устоями: со свободной конкуренцией, со свободным потреблением, свободой труда и, больше всего, с принципом частной собственности. Пока указанные экономические устои будут стоять прочно, до тех пор будет сохранять свое значение и декларация прав человека и гражданина. За отсутствием экономических предпосылок индивидуальной свободы в социалистическом обществе в нем не может быть речи о политической свободе, и наши коммунисты с полной последовательностью ее отрицают как институт буржуазного общества.

 

Правда, социализм в утешение утверждает, что и в пределах капиталистического общества под формальной свободой таится фактическое отрицание, насилие экономически сильного над экономически слабым. В социалистической критике капиталистической свободы не все правда, но много правды. Именно, на этом основании современные демократии от буржуазного принципа “laissez faire, laissez passer” отреклись; в свободный меновой строй введено много коррективов, усиливающих позицию экономически слабых, и еще много коррективов предстоит ввести. Но, конечно, дело личной свободы не выиграет от того, если она будет отменена и с формальной стороны, и по существу. [Несовместимость социалистического строя с индивидуальной свободой была очевидна для всех, кто пытался серьезно вдуматься в его конструкцию, исходя даже из посылок научного социализма. К этому выводу пришли не только известные противники социализма, Герберт Спенсер и Евгений Рихтер, но к такому же выводу, к огорчению и себя, и своих читателей, пришел и горячий апологет социализма, пропевший ему свою лебединую песню, М. И. Туган-Барановский. «Централизация социалистического государства, — говорит он, — предполагающая строгое подчинение личности велениям центральной власти передачу этой последней всей хозяйственной инициативы и всей ответственности за правильный ход процесса общественного хозяйства, не соответствует идеалу наибольшей свободы личности». (Социализм, как положительное учение, с. 83). Конечно, апологет социализма выражается мягко.] [60]

 

 

 

Нам остается рассмотреть, в чем же заключается смысл слов Энгельса и Маркса о социализме, как “царстве свободы”. Ведь это не случайно оброненная фраза, это одна из основ их учения об обществе будущего. 

Смысл слов Энгельса и Маркса таков. Процесс развития капиталистического общества стихийный. Каждый член общества участвует в формировании отношений капиталистического хозяйства, и тем не менее они выступают и перед обществом, и перед личностью, как нечто объективно данное, независимое и от воли личности, и от воли общества. Каждый фабрикант в периоды промышленного оживления участвует в подготовке промышленного кризиса, который в свое время больно ударит его самого, и тем не менее он ничего не может изменить в своем поведении, и капиталистическое общество в целом не в состоянии предупредить грядующего промышленного кризиса. 

В социализме общество берет свою судьбу в свои руки. Оно организует свое хозяйство по единому рациональному плану; в нем действуют не стихийные силы, а воля общества. В нем нет неожиданностей, ибо процесс хозяйственного развития регулируется волей общества. Постольку социализм есть царство свободы.

К сожалению Маркс и Энгельс не занимались более углубленным исследованием того строя, к революционному осуществлению коего они призывали. Таким образом, и идея “царства свободы” осталась ими не разработанной. Попытаемся ее проанализировать. 

Очевидно, что социалистическое общество не есть царство свободной личности. Наоборот, эта личность лишается всякой свободы во имя того, чтобы общество за то свободно располагало своей судьбой. Но через какой же орган общество осуществляет свое свободное самоопределение? Очевидно, через государство. Мысль Маркса о безгосударственном бытии социалистического общества должна быть решительно отброшена. Именно, в социализме государство является во всемогуществе и политической, и экономической власти. Не прежнее монархическое государство Запада, не современное демократическое государство, а социалистическое есть тот Левиафан Гоббса, который без остатка поглощает личность. 

Но если социалистическое государство настолько всемогуще, то проблема организации власти, которой научный социализм совсем почти не занимался, имеет первенствующее значение для социализма. В настоящее время коммунизм полагает, что он, в согласии с некоторыми [61] идеями французского синдикализма, нашел новые принципы организации власти, которые дадут возможность правильнее выявлять народную волю, чем она выявляется в западных демократиях. Пишущий эти строки не специалист в государственном праве и не решается высказыать поэтому вопросу каких-либо суждений. Но одно ему известно: вожди революций от 1789 по 1848 г. относились к задаче создания государственной власти, точно отображающей народную волю, с величайшим пафосом, которого коммунисты в проблему организации власти не вкладывают. От этой власти ведь они ждали тех “miracles de la république”, о которых любил говорить Робеспьер. И в процессе творчества этой власти оказалось, что проблема выявления народной воли оказывается гораздо сложнее, чем ее себе сначала представляли. На этом поприще человечество уже перенесло много разочарований. Давно ли социалист Фердинанд Лассаль возлагал самые пылкие надежды на всеобщее избирательное право? А теперь государственное устройство, основанное на этом принципе, подвергается со стороны коммунистов самым жестоким нападкам; власть основанная на всеобщем избирательном праве, по их мнению, оказывается не властью народной, а властью финансового капитала.

 

 

 

Лишив личность всех ее прав, и отдав ее в полное распоряжение государства, питают ли социалисты, со своей стороны, уверенность, полную уверенность в том, что проблема народной власти ими решена? Ведь они поставили ставку гораздо более серьезную, чем современная демократия. Последняя, организуя по своему государственную власть, не приносила ей в жертву личности, наоборот, она стремилась возможно вернее обеспечить ее права. Будем помнить, что история знает много разбитых иллюзий, и настоящий проект организации коммунистической власти через испытания истории еще не прошел.  

Уверенность коммунистов основывается, впрочем, не на механизме конструкции власти, а на характере социальной среды, на которой она строится. Раз классы уничтожены, то нет опасности, что привилегированное меньшинство захватит власть над большинством. Наоборот, если классовое расчленение общества налицо, то никакой механизм вплоть до всеобщего тайного голосования не предупредит вырождения демократии в олигархию.  

Но существует ли у коммунистов уверенность в том, что в социалистическом обществе, в верхах коего экономическая власть над производительными силами народа достигает максимальной концентрации, существует ли у них уверенность, что в таком обществе возникновение классовых противоречий невозможно. История ведь знает столько случаев, когда в среде экономически не дифференцированного общества, возникшего на развалинах прежней иерархии, эта дифференциация все-таки наступала. И если олигархия завладеет подобной всемогущей властью, то каковая же будет судьба социалистического общества? И эта ставка ставится во имя осуществления единого плана социалистического хозяйства, принципы коего, как мы показали, в сущности, не известны.  

Но мы чувствуем, что мы подошли со своей аргументацией к глухой стене. [62] Есть два миросозерцания, между которыми не может быть никакого соглашения, никакого компромисса. Согласно одному из них человечество стремится к конечному блаженному состоянию, строение этого блаженного состояния известно, и соответствующий механизм остается только осуществить идеалистическим подвигом. В новом обществе, в котором идеал уже осуществлен, свобода личности не нужна, ибо ей нечего творить в совершенном обществе. Зачем нужна свободная личность блаженному Августину в его “civitas Dei”, и зачем она нужна Карлу Марксу в его социалистическом обществе?!  

Но есть и другое миросозерцание. Нет никакого, конечно, блаженного состояния. Механизм осуществления рая на земле неизвестен. Надо в каждую эпоху решать конкретно те задачи, которые ставит жизнь. Человечеству можно указать лишь самые общие директивы для его устремлений, и ему можно заранее сказать, что каждое его достижение будет сопровождаться возникновением новых противоречий, постановкой новых задач.

 

 

 

Счастье человечества заключается именно в вековечном устремлении. Источником вековечного движения вперед человечества является творческая человеческая личность. И великим преимуществом современной европейской цивилизации перед всеми предшествовавшими цивилизациями является то, что она это познала. Идея свободы человеческой личности родилась еще в бурях Реформации, когда Лютер перед синклитом могущественнейших светских и церковных владык произнес свои великие слова: “So denke ich, und anders kann ich nicht”. Для тех, кто стоит на почве такого миросозерцания, принцип свободной человеческой личности есть верховная ценность, это наш последний критерий. Этого нашего первородства мы не продадим за утопию земного рая, ибо в нем святой талисман европейской цивилизации. 

Интеллигенция в истории Европы естественно являлась первым борцом за свободную человеческую личность, за нее она выходила на костры, принимала муки и гибла в тюрьмах. Если вдуматься в те психологические силы, которые толкали и русскую интеллигенцию, едва ли не в большей своей части дворянского или буржуазного происхождения, на штурм самодержавия, то мы найдем, что и здесь в основе ее революционных порывов была, не всегда осознанная, тоска по личной свободе, негодование против рабства. В погоне за свободой она опиралась то на те, то на другие социальные слои, силы которых определяли ее поражения и ее победы. Та часть интеллигенции, которая в пылу борьбы во имя интересов определенного класса отказывается от принципа свободной личности, изменяет своему назначению. Пусть решит история, даст ли она этой жертвой народу счастье. 

Мы далеко отошли от нашей основной экономической темы. Таков уж вопрос об экономической свободе, — он неразрывно связан с общим вопросом о свободе человеческой личности. [63]

 

VIII. Субъективные моменты в социалистическом хозяйстве

Многие социалисты утверждают, что при оценке социалистического хозяйства необходимо считаться с чрезвычайно повышенной производительностью труда его рабочих, являющейся следствием устранения антагонизма между ними и предпринимателями. Сам Маркс предусматривал влияние нового строя на психологию рабочих, хотя не представлял себе этого влияния моментальным. Но в будущем он предвидел, что гражданин социалистического общества станет настолько социальным существом, что откажется от требования того, чтобы его вознаграждение соответствовало его труду, он примет истинно коммунистический принцип: «каждый (работает) по способностям, каждый (получает) по потребностям». С этой социальной психологией Маркс связывал и идею безгосударственного бытия общества.

 

 

 

Однако, нет никаких оснований полагать, чтобы социальный переворот сам по себе мог благоприятно повлиять на интенсивность труда рабочего. Предшествующая социальному перевороту, обостренная классовая борьба может иметь свои положительные психологические влияния на рабочий класс, вызывая чувства классовой солидарности и даже самопожертвования, но она не может усилить внимания и любви рабочего к его производительной деятельности. Если социальный переворот устраняет в производстве антагонизм между предпринимателем и рабочим, то с переходом производства в руки общества еще не достигается отождествления в сознании рабочего его интересов с интересами общества. “Рабочий на государственной фабрике, — говорит М. И. Туган-Барановский [Социализм, как положительное учение, с. 88.], — не имеет никаких мотивов развивать более, чем среднюю энергию труда и давать более среднего количества трудового продукта”. Социальная революция, сметая прежнюю иерархию, не может не расстроить прежней трудовой дисциплины. Социалистическому государству приходится затрачивать не мало усилий на то, чтобы эту дисциплину восстановить, и для этого ему, в общем, придется вернуться к той же иерархической организации крупного производства. Попытка навязать рабочему классу немедленно после революции коммунистический принцип “каждый по способностям, каждому по потребностям”, может лишь самым пагубным образом повлиять на производительность труда; наша республика имеет в этом отношении достаточно горький опыт, и сейчас она всячески стремится к тому, чтобы установить самое строгое соответствие между вознаграждением за труд и его интенсивностью.

 

Но не только немедленно после социального переворота нельзя ожидать коренных перемен в психологии трудящихся, но и принципиально в процессе экономического строительства необходимо исходить из того, что человек в своей экономической деятельности руководится эгоистическими мотивами. Наша республика немало потеряла [64] от того, что она хотела этот принцип игнорировать. Поддерживая силу этого основного принципа классической политической экономии и в пределах социалистического общества, мы совсем не отрицаем значения альтруистических чувств в социальной жизни. Но бескорыстие и даже самопожертвование люди проявляют в высшей творческой работе, в борьбе за ценности, которые они признают нетленными (хотя бы другие со стороны и считали их фикциями), и, наконец, в своей интимной жизни. Но ошибочно ожидать от людей, чтобы они бескорыстно изо дня в день пекли хлеб, тачали сапоги, и шили платье и даже не для ближних, а для дальних, которых они, может быть, не знают и не видят. Русский пролетариат проявил исключительный запас героизма в борьбе за свой общественный идеал, но за станком он работал с напряжением, соответствующем получаемому вознаграждению. И герои человеческого духа не иначе регулировали свою экономическую деятельность. Спиноза писал свои трактаты из глубокой душевной потребности, он написал бы их и в том случае, если бы ему грозила за это тюрьма, но стекла он, конечно, гранил за вознаграждение. И я не задену ничьего релизиозного чувства, если скажу, что создатель религии любви за свою проповедь принял крестную смерть, но, если он раньше был плотником, то плотничьи работы он исполнял за вознаграждение, — это так, если в нем было человеческое естество. Только отрицая основные законы человеческой природы, можно строить экономическую жизнь, не исходя из указанного положения политической экономии. Прогресс культуры выражается в том, что рабочий относится со всей добросовестностью в взятым на себя обязательствам. Это достижимо и в пределах капиталистического общества, и достижимо, конечно, и в пределах социалистического общества.

 

 

 

После того, как экспансивные надежды на то, что социалистическая организация производства вызовет громадный подъем производительности народного хозяйства, не только не оправдались, но выяснилось обратное, многие и правые, и левые социалисты, с довольно легким сердцем, готовы ответственность за неудачу сложить на рабочий класс, — не то он оказался неподготовленным, не то его захлестывает окружающая мелкобуржуазная стихия, на которую в социалистической литературе обязательно все собаки вешаются. Однако, мы позволяем себе усомниться в том, чтобы неудачи нашего социалистического строительства можно было поставить в счет психологии рабочего класса. Конечно, после социального переворота никаких чудес не случилось, но вольно было их ожидать. Если же производительность труда рабочего класса упала до минимума, то это соответствовало неблагоприятным объективным условиям — полной дезорганизации народного хозяйства и в частности, тяжелым продовольственным условиям. Но принципиально нет никаких оснований сомневаться в том, что рабочий будет трудиться за станком социалистического государства не менее усердно, чем за станком капиталиста. 

Но если строительству социалистического хозяйства грозит опасность в субъективных моментах, то она лежит не в психологии рабочего класса, а в психологии организаторов производства. [65] 

Характерной чертой научного социализма является односторонний взгляд на процесс производства, как на процесс механического труда. Громадной роли продавца в капиталистическом обществе марксизм совершенно не признает, для марксизма он паразит. Не признает он значения и экономического организатора производства, для него он специалист по откачиванию прибавочной ценности. И даже роли технического организатора производства марксизм не дооценивает. 

В соответствии с таким взглядом на процесс производства участь экономических и даже технических организаторов его была после русской социальной революции весьма печальна. Технических руководителей предполагалось заменить коллегиями сознательных рабочих, а прежних экономических организаторов — интеллигентами, более или менее знакомыми с «Капиталом» Маркса. Только на горьком опыте власть убедилась, что дело не так просто. Изгнанные было экономические и технические организаторы были реабилитированы, объявлены спецами и возвращены на свои места.

 

 

 

Тем не менее, мы не можем ждать ни от старых, ни от новых спецов той полезной работы, которую они давали капиталистическому обществу. Успех производства зависит, главным образом, от его организации не только технической, но и экономической; решающее значение имеет бережное отношение к основному капиталу, экономия на материалах, удачная комбинация капитала и труда, отыскание надлежащих источников сырья и подходящих рынков сбыта, — и без этих предпосылок не поможет самый усердный и умелый труд рабочих. Этой высоко ответственной роли организаторов соответствует психология предпринимателя в капиталистическом обществе. На него падает риск предприятия, и он первый выигрывает от его успехов. Отсюда громадное напряжение его воли. Его труд никем не нормируется, — он определяется потребностям дела. 

Совершенно не такова психология экономического организатора в социалистическом государстве. Здесь он чиновник и не больше. Если он даже и получает несколько лучшее вознаграждение, чем рабочий, на что социалистическое общество по эгалитарным соображениям идет с трудом, то это добавочное вознаграждение не имеет значения для стимуляции его труда. Риск предприятия лежит не на нем, а на государстве, он мало теряет от неудачи и ничего не выигрывает от удачи. А отсутствие ценностного учета почти изъемлет его из контроля. Он добросовестно отбыл свои 6 или 8 часов в конторе, и считает свой долг исполненным. А ведь для экономического творчества нужна неформальная исполнительность. 

Многие неудачи нашего социалистического строительства стоят в явственной связи с дефектами в психологии руководителей. Собрали у крестьян миллионы пудов картофеля, — и сгноили; привезли дрова, — их разворовали. Можно быть уверенным, что, если предприниматель в пределах капиталистического общества возьмется поставить картофель или дрова, то картофель у него не сгниет, и дров у него не разворуют. Не так-то легко он позволит у себя урвать ту прибыль, из-за которой он хлопочет, и зубами он будет отбивать покушение на свой [66] капитал. На митинге рабочие жаловались, что купленная Внешторгом обувь оказалась плоха. Представитель Внешторга объяснил, что мы пролетарии не купцы, американские капиталисты нас и надули. Рабочие отнеслись к этому заявлению с пролетарским добродушием. Капиталистический строй этого пролетарского добродушия не знает: купец, который позволяет себя надуть, не долго торгует, и нет для него извинения. 

Не только для организации производства у советского служащего не хватает энергии и активности, даже для такой, казалось бы более простой, задачи, как охрана капитала, эта психология оказывается столь же несостоятельной. И здесь нужен, и очень даже нужен, хозяйский глаз, и когда его нет, то рушатся дома, тонут суда, ломаются станки и разворовываются материалы. 

Нет, если для строительства социализма имеются трудности субъективного порядка, то они лежат никак не в психологии рабочего класса, они лежат в психологии его экономических организаторов. Стимулы, которые может дать эгалитарное социалистическое общество, не соответствуют ответственности лежащих на них задач. А между тем при громадной концентрации всех экономических функций в руках государства, ответственность экономических организаторов в социалистическом общество воистину колоссальна, она больше, чем в капиталистическом обществе.

 

 

 

IX. Социализм и сельское хозяйство

Мы до сих пор исходили из того предположения, что еще до наступления социального переворота, в процессе естественного развития капитализма, произойдет объединение всего производства в очень крупные предприятия, которые и будут национализированы. В обрабатывающей промышленности, действительно, проявляется сильная тенденция к концентрации производства, и относительное значение мелкого производства падает. Тем не менее, абсолютное значение мелкой промышленности повсюду еще весьма значительно, а национализация мелких предприятий, как показывает наш опыт, ведет к их гибели — к немалому ущербу для народного хозяйства.

Если, таким образом, и в промышленности процесс национализации производства встречает затруднения, то в сельском хозяйстве он сталкивается с непреодолимыми трудностями. Ничего подобного быстрому процессу концентрации промышленного производства в сфере сельского хозяйства не наблюдается. Существует только одна страна, Англия, в которой сельское хозяйство организовано капиталистически; и этот результат получился, как продукт эволюции аграрных отношений в минувшую эпоху, в условиях коренным образом отличных от современных. Но и в Англии все же имеется около 1/2 миллиона хозяйств, и там хозяйство в 100 дес. считается очень значительным, и никаких тенденций к дальнейшей концентрации сельскохозяйственного производства там [67] не замечается. На континенте Европы, и, в частности, в России, почти повсюду перевенствующее значение имеет мелкое производство, основанное преимущественно на использовании труда крестьянина и его семьи. Даже в Соединенных Штатах, где промышленный капитализм достиг такого колоссального развития, даже в этой стране трестов и миллиардеров господствует мелкая форма сельскохозяйственного производства, в которой наемный труд играет лишь второстепенную роль. Правда, площади американских ферм больше площадей крестьянских хозяйств Европы, но это объясняется экстенсивным характером американского сельского хозяйства.

Экономисты спорят о степени дифференциации крестьянства, о том, происходит ли нивелировка его или дальнейшая дифференциация. Спор этот представляет большой интерес для выяснения вопроса о том, имеет ли социальная революция почву в деревне. Марксисты доказывают, что на сторону социальной революции можно привлечь не только сельскохозяйственных рабочих, которые слишком малочисленны и рассеяны; а также и беднейшие слои крестьянства. Действительно, в русской социальной революции массы крестьянства играли самую активную роль, хотя мы думаем, что это не результат его сильной дифференциации, а общинного уклада его жизни, и мы думаем, что в деревне собственников идея социальной революции будет иметь под собой гораздо менее благоприятную почву.

 

 

 

Но для нас сейчас важнейшее значение имеет вопрос о результатах социальной революции. А в этом отношении не может быть двух мнений. Обаяние собственного хозяйства у беднейшего крестьянства, а отчасти и у сельскохозяйственных рабочих, настолько велико, что целью этого крестьянства может быть только расширение своего хозяйства за счет крупного. Таким образом, результатом социальной революции в деревне может быть только разрушение капиталистического сельского хозяйства и полное распыление производства. 

Что же может сделать социалистическое государство с этими миллионами мельчайших хозяйств? Как оно может эту мелкобуржуазную стихию уложить в рамки планового хозяйства? Подтолкнуть их возможно скорее слиться в крупные коллективные хозяйства? Если бы этот процесс имел шансы на успех, то он во всяком случае потребовал бы громадного промежутка времени. Но на чем основаны в данном случае надежды на успех? Ведь при всем громадном развитии сельскохозяйственной кооперации она нигде на свете еще не привела к возникновению коллективных хозяйств. 

Полная производительная кооперация не может похвастать успехами в сфере промышленности, хотя усилий в этом направлении сделано достаточно. Можно даже с известным основанием утверждать, что идея государственного социализма родилась в связи с неудачами производительной кооперации. Потому ли производительная кооперация в сельском хозяйстве должна иметь особенный успех, что самые выгоды крупного производства в сельском хозяйстве сомнительны? Или потому, что кооперирование сельскохозяйственного производства требует кооперирования и домашнего хозяйства, что, в свою очередь, связано со своеобразными трудностями? [68] Наши опыты искусственого создавания колхозов, конечно, не могли дать ничего положительного. 

Остается для вовлечения крестьян в плановое хозяйство рассматривать их, как батраков, сидящими на государственной земле, обязанными вести хозяйство под диктовку власти и обязанными сдавать весь продукт государству. Но это значит оставить мелкое хозяйство при всех его слабых чертах и лишить его единственного преимущества, — личной заинтересованности трудящегося в результатах его труда. 

Мы не убедились в том, что социалистическое государство в состоянии организовать промышленность, но овладеть ею оно может, это предсказывал Маркс, и это подтвердила наша революция. Совершенно иначе обстоит с сельским хозяйством. Социальная революция в деревне не содержит в себе ни крупицы социализма, она не только не приближает сельского хозяйства к социалистическому идеалу, наоборот, она отбрасывает его от него неизмеримо далеко.

 

 

 

А между тем, если примириться с этой “мелкобуржуазной стихией”, если удовлетворить ее органическому требованию свободного обмена, то, в особенности в аграрной стране, этим вся система социалистического хозяйства, — система планового распределения хозяйственных благ в государственном масштабе, — взрывается.

 

X. Заключение

 

Мы стоим перед удивительным зрелищем: социалисты, убежденные социалисты, у которых слово не расходится с делом, которые ни перед чем не останавливались для торжества своей идеи, собственными руками уничтожают плоды своего творчества и, заменяя строй гармонический, каждый эксплуатации, строем анархическим, построенным на эксплуатации, ждут, именно, от последнего увеличения ресурсов республики и улучшения экономического положения трудящихся. Мы видмм, как социалисты усиленно приглашают в страну иностранный капитал, чтобы он собирал у нас ту прибавочную ценность, уничтожение которой они считают своим призванием.

 

Как объяснить это странное явление?

Правое крыло социализма на это отвечает: «Тут нет ничего удивительного. Этот печальный результат мы предвидели. Маркс говорил, что социальная революция может иметь успех только тогда, когда все предпосылки для социалистического строя готовы, а в России, в стране крестьянского хозяйства, этих предпосылок не было».

Такая точка зрения может быть оправдана буквой учения Маркса, может быть подкреплена кое-какими цитатами из него, но едва ли она соответствует его общему духу.

Промышленный капитализм получил в России умеренное развитие, он не привлек к себе на службу значительной части населения страны. Но, поскольку русская промышленность существовала, она, в смысле учения Маркса, созрела для социальной революции. Благодаря тому, [69] что русская промышленность не развилась столь органически, как промышленность на Западе, благодаря тому, что она насаждена в течении последних двух столетий правительством, дворянством, иностранным капиталом, она представляла собой картину поразительной концентрации и в ширь, и в глубь, в смысле комбинирования последовательных стадий переработки продукта с различными подсобными производствами. Русские заводы: Путиловский, Обуховский, Брянский, Мальцевский, русские мануфактуры, являются колоссами не только на русский масштаб, но и на международный. И тестирование и синдицирование русской промышленности зашло накануне революции довольно далеко. Русские столицы представляли собой громадные центры скопления промышленного пролетариата, организованного в недрах предприятий-колоссов. Отсутствие демократического режима, невозможность легальной защиты своих экономических интересов, поддерживали боевое настроение пролетариата и подготовляли социальный взрыв. Концентрации промышленности соответствовала концентрация богатств в тонком слое крупной буржуазии. По той же причине, вследствие не ограниченного характера развития русской промышленности, в России не имелись те широкие кадры мелкой городской буржуазии, которые в европейском городе стоят между пролетариатом и крупной буржуазией, смягчая их столкновения. Противоположность между роскошью верхов и бедностью низов была в русском городе разительнее, чем где бы то ни было. Итак, русский город вполне созрел для предусмотренного научным социализмом «Zusammenbruch»’a.

 

 

 

Правые социалисты нам, конечно, возразят, что, если относительно русского города можно спорить о том, созрел ли он или нет для предусмотренного Марксом социального переворота, то социально-экономический облик русской деревни к схеме Маркса уже во всяком случае не подходит. А Россия страна аграрная, и, следовательно, если русская деревня не созрела для социальной революции, то, значит, не созрела и вся страна. Но, если зрелость России для социализма определять с точки зрения ее деревни, то позволительно спросить правых социалистов: когда же при таком буквальном толковании учения Маркса такая аграрная страна, как Россия, созреет для социализма? Ведь пределы индустриализма ограничены, — даже для двух менее многолюдных стран, чем Россия, для Англии и Германии, мир оказался тесен. Русской промышленности придется и в будущем рассчитывать почти исключительно на собственный внутренний рынок, и владея 1/6-й частью земного шара, Россия останется страной аграрной. А между тем никаких заметных признаков концентрации сельскохозяйственного производства в Росси не было заметно. Если держаться буквы учения Маркса, то придется признать, что ни Россия, ни какая бы то ни было аграрная страна для социальной революции в обозримом будущем не созреют, и, следовательно, схема научного социализма к аграрным странам вообще не относится. Общезначимость схемы Маркса этим отрицается.

 

Да и самая политическая позиция правых социалистов вызывает глубокое недоумение. Если правые социалисты признают страну незрелой [70] для социальной революции и совершенно не в состоянии предусмотреть, когда она даже в отдаленном будущем для нее созреет, то какой же смысл имеет их социалистическая пропаганда в массах? Нельзя же в самых черных красках рисовать правовое демократическое государство, объявить его ведущим к обнищанию трудящихся, нельзя же в самых розовых красках разрисовывать социалистический строй, чтобы заканчивать свою проповедь предложением трудящимся сидеть смирно и “годить”, когда общество созреет для социализма. А когда разагитированные народные массы откажутся пассивно ждать этого лучшего будущего, то нельзя, умывая руки, заявлять, что мы, мол, тут ни причем, мы предлагали “годить”. Конечно, и Маркс не благословлял каждого мятежа рабочих, но вся его пропаганда освещена твердой верой в близкое торжество социализма, и никакими случайными цитатами из трудов Маркса нельзя замаскировать этого действенного, глубоко-революционного характера его учений.

 

Если же правые социалисты считают себя призванными бороться за конкретные интересы рабочего класса, то для этой цели нет нужды ослеплять их социалистическим идеалом. О том, что ждет нас в далеком будущем, можно писать в ученых книгах, но об этом пусть не говорят на площадях. В политике “довлеет дневи злоба его”. Ведь английские “трэд-юнионы” в истории английского рабочего класса кредитное обращение что значат, а они даже не ходят под красным флагом.

 

С духом революционного марксизма, по нашему мнению, согласны не правые, а левые социалисты. Только у них слово с делом не расходится. Если социализм есть великое благо, то о нем следует не мечтать, его следует строить. Творческие силы нового строя проявляется и преобразят мир, даже если действительность и не во всех частях подходит под предусмотренную схему. Даже величайший гений не может предусмотреть всего многообразия эволюции человечества. Самая возможность социальной революции, наличие у пролетариата силы для ее осуществления, согласно учению Маркса, свидетельствует о том, что “время пришло”, ибо политическая сила класса строится на экономических предпосылках. Так, и только так, по нашему мнению, могут думать истинные последователи учения Маркса. И не даром виднейший представитель научного марксизма на Западе, Меринг, благословил русскую революцию.

 

 

 

Но, в таком случае, почему же русская революция, начавшись в городе, сумела увлечь в свой круговорот деревню, одержала блестящие победы в борьбе с контр-революцией и во внешней политике и, в конце концов, оказалась столь несчастливой на фронте экономического строительства?  

Официальное объяснение таково: крепость капитализма взята слишком стремительным штурмом.  

Может быть, под крепостью следует разуметь мировой капитализм, который пока что еще стоит? Однако, вопреки обычному представлению, мы не усматриваем того, чтобы необходимой предпосылкой удачного строительства социализма в России была всемирная социальная революция. Если бы речь шла о такой чисто индустриальной [71] стране, как Англия, то действительно трудно было бы себе представить там социальную революцию без того, чтобы подобная революция не произошла, если не во всем культурном мире, то, по крайней мере, в английских колониях. Существование Англии без внешней торговли немыслимо, а она, конечно, будет совершенно дезорганизована раз в торгующих странах правовые нормы оказываются диаметрально противоположными. С прекращением же своей внешней торговли, Англия в первый же год после социальной революции вымерла бы с голоду. Таким образом, вопреки господствующему мнению, опыт строительства социализма должен быть предпринят в первую очередь не в странах одностороннего высокого развития индустриализма, а в странах более или менее самодовлеющего хозяйства. К числу их относится прежде всего Соединенные Штаты, а затем и Россия.  

Действительно, разве наше народное хозяйство настолько зависимо от Европы, чтобы блокада сама по себе могла нас повергнуть в пучину бедствий, если бы только мы умели наладить свое хозяйство. Продовольствия у нас всегда было в изобилии. Из прядильных материалов мы одни (лен, пеньку) вывозили в громадных количествах, а недостачу в других (хлопке, шерсти) могли бы легко пополнить расширением собственного производства. Лес у нас имеется в громадном избытке, нефть тоже, и мы можем этими видами топлива и торфом покрыть недостаток в каменном угле. Руды у нас имеются. Рельсы наши заводы прокатывали, паровозы — строили. Если же некоторые сложные машины у нас не производились, то, если социализм, действительно, способен поднять производство на высшую ступень, эти небольшие дефекты удалось бы собственными средствами пополнить. Когда у нас говорят, что Россия голодает вследствие блокады, то вспоминаются иронические замечания англичан: Нью-Кэстл (главный город экспорта английского угля) замерз от того, что блокада отрезала ему подвоз угля. Именно в России, в стране почти самодавлеющей, опыт строительства социализма должен был иметь шансы на успех.

 

 

 

 

Но мы знаем, что действительность этих чаяний, правильно основанных на марксистской доктрине, совершенно не оправдала. Нельзя указать ни одной отрасли народного хозяйства, которая бы процвела. И полная очевидность результата вынудила убежденных коммунистов ждать улучшения от частичного возврата к свободному обмену к капитализму. 

Итак, объяснения, которые нам дают и правые, и левые социалисты, причин неудачи социалистического строительства представляются нам одинаково несостоятельными. Все наше предшествующее изложение, смеем мы думать, дало нам истинное объяснение этой неудачи. 

Мы не беремся судить об ауспициях всемирной революции на Западе. Жестокий экономический кризис, в который ввергнута Европа в результате мировой войны, еще не изжит, и это положение грозит социальными катаклизмами. Но мы не имеем никаких оснований усматривать в социальной революции средство для преодоления этого кризиса, и русская революция нас в этом не убедила. Подобные сомнения [72] зарождаются и в умах весьма авторитетных ученых социалистов. “Социализм не есть механизм, который строится по заранее намеченному плану”… “У нас сейчас нет готовых утопий, которые можно воплотить всенародным решением”… Так осторожно теперь выражается Карл Каутский, который во всей предшествующей научной и политической деятельности утверждал как раз обратное. 

В одном, однако, мы можем вполне согласиться с современным коммунизмом: если мы не признаем социальной революции средством для преодоления экономического кризиса, то мы не усматриваем его и в Версальском мире. И если флагом современного коммунизма станет борьба против агрессивного империализма, то он найдет опору не только в классе промышленных рабочих, который пока не оказался в этом вопросе особенно стойким, но и в других классах современного общества. Для того, чтобы быть противником современного агрессивного империализма, социалистическая идеология нам не представляется необходимой.

 

 

1-4-П

«Тайный теоретик сталинизма Бухарин и

его роль во всемирной демократической  революции»

 

Демократия… Ты есть, то, что ты есть. А есть ты – наполненность полок магазинов, ты – свобода говорить то, что взбредет в голову, ты – многообразие «самовыражения», когда любая глупость выдается за проявление «индивидуальности». Демократия… в конце концов, ты это отсутствие самой возможности задуматься, что же ты такое есть – демократия.

Ее очень скоро всем предстоит открыть, точнее, переоткрыть заново, но ощущение, ощущение, что она будет открыта – существовало всегда, оно всегда было и никак не желает исчезать, что постоянно периодически очень тревожит всех иных – нерусских.

Именно это ощущение периодически и иногда, но испытывает мир. Его появление в своё время подготовил министр обороны «оплота мировой демократии», обосновывая новый чудовищный военный бюджет США – эту главную составляющую вектора всемирного демомагнитного поля, который генерируется  самим «оплотом».

С точки зрения нынешнего претендента на президентское кресло от республиканцев Россия до сих пор, как была, так и остается угрозой для мира, того мира, в котором США диктуют свою волю.

 

 

 

 

 

 

Чтобы было понятно о каком ощущении идёт речь, можно вспомнить Мюнхен и речь Путина и реакцию на эту речь. Когда благодаря Президенту России на поверхность подобно вспухшему трупу выплыла тщательно скрываемая от всего ещё разумного на земле правда: о НАТО, о США, о силовом навязывании ими себя и своего «образа жизни» всему миру и об иной – не американской только лишь демократии.

И когда это ощущение доходило до мозгов сидящих то, это вызывало шок, который выражался в округлении глаз и приоткрывании ртов. А бывший вождь «оранжево-украинского» оплота американизма на Руси – Ющенко был столь ошарашен, когда, собственными нерусскими ушами почуяв нездешний русский аромат правды, что даже надел наушники, зачем (перестал вдруг понимать русский язык?) – непонятно, т.к. среди языков перевода не было украинского, а других он не знает. 

Наверное, нелепо спрашивать, почему мир пребывает в уверенности, что альтернативы существующей реальной демократии нет. Но, учитывая формальное наличие определенной свободы, и вероятно даже не меньшей той, что есть у каждой магнитной стрелки, развернувшись назад – спросим.

В основе этой уверенности, конечно же, неоспоримый факт «крушения коммунизма». Проще говоря, все пребывают в уверенности, что альтернативы нет потому, что ее так выходит, что – нет, все убеждены, что альтернатива сама себя уничтожила.

«Социалистическая альтернатива» в своё время не выдержала конкуренции в способности удовлетворять постоянно растущие потребности советской интеллигенции. За это интеллигенция так на нее обиделась, что та от этого стала руинами, поросшими до отвращения нерусскими зарослями либерализма.

Итак, руины есть, это точно, но какой же дурак решил, что эти руины – руины социализма, руины былой альтернативы тому, в чем сейчас по уши  весь мир?

Попытка задуматься и попытаться ответить на данный вопрос приводит каждого к необходимости задать себе следующие вопросы.  

А что это такое социализм? Откуда он взялся?

 

 

 

 

Прежде чем идти дальше необходимо отметить следующее.

Попробуем разобраться, поговорим о фактах.

 

Откуда взялся социализм?

Реальный социализм явился в мир подобно Афине Палладе из раскалывающейся от боли за свой народ головы «Зэвса-саакашлоида».

Реальный социализм ни в коей мере не выражал реальности какой-либо теории, он был… как бы это поточнее сказать… чувственной реальностью практики.

А эта задушевная практика брала за горло железной логикой «тов.Сталина», который готовил всех к принятию «социалистической» Конституции имени своего имени.

А все началось с доклада на VIII Чрезвычайном Всесоюзном съезде Советов «О проекте Конституции Союза ССР».

Как только Сталин поднялся и встал за трибуну, та превратилась в постамент с бюстом ожившего полубога.

… Все встают. Зал взрывается непередаваемым ничем восторгом. Со всех сторон несутся крики: «Ура товарищу Сталину!», «Великому гению товарищу Сталину ура!», «Товарищу Сталину слава!», «Да здравствует товарищ Сталин!», «Да здравствует Великий Сталин!», «Виват!», «Рот фронт!».

 

(Для начала отметим совершенно очевидное: при таком совершенно болезненном отношении к ИСТОЧНИКУ ИНФОРМАЦИИсовершенно невозможно… как-то умудриться быть неубедительным… )

 

Сталин был более чем убедителен, хотя и был абсолютно во всем неправ, так как его убедительность не только не имела никакого отношения к его правоте, но не имела никакого отношения и к просто к предмету, о котором он всем поведал.

А поведал Сталин всем не о созревшей брюкве, а о готовом к употреблению предмете абстрактном и очень непростом.

По Сталину с предметом абстрактным и непростым всё обстояло как с брюквой – не просто – просто, а как-то даже совсем проще некуда:

–>  у нас уже нет капитализма,  так как нет капиталистов;

–>  капиталистов нет, потому что нет эксплуатации;

 

 

–>  нет капиталистов, эксплуатации и капитализма – значит,  есть …

–>  социализм!

 

Ну, разве не умно?! Ещё как умно!

Правда вся эта откровенная и специально приготовленная для самого тупого простая цепочка силлогизмов входящая как горячий кавказский кинжал в масло простых народных сердец, - не имела вообще никакого отношения к определению «социализма», хотя бы с позиций марксизма.

Как-то даже немного неприлично произносить на фоне рассматриваемой брюквенной простоты, но … пардон, дамы и господа! с научной точки зрения (какие ужасные режущие слух слова!) ВООБЩЕ ВСЁ, что ТОГДА сообщил тов. Сталин, являло собой откровенный бред и невообразимейшую чушь:

«Таким образом полная победа социалистической системы во всех сферах народного хозяйства является теперь фактом. А что это значит?

Это значит, что эксплуатация человека человеком уничтожена, ликвидирована, а социалистическая собственность на орудия и средства производства утверждена, как незыблемая основа на­шего советского общества. (Продолжительные аплодисменты.)

В результате всех этих изменений в области народного хозяй­ства СССР мы имеем теперь новую, социалистическую экономику, не знающую кризисов и безработицы, не знающую нищеты и ра­зорения и дающую гражданам все возможности для зажиточной и культурной жизни. Таковы в основном изменения, происшедшие в области нашей экономики за период от 1924 года до 1936 года.

Сообразно с этими изменениями в области экономики СССР изменилась и классовая структура нашего общества.

Класс помещиков, как известно, был уже ликвидирован в ре­зультате победоносного окончания гражданской войны. Что ка­сается других эксплуататорских классов, то они разделили судьбу класса помещиков. Не стало класса капиталистов в области про­мышленности. Не стало класса кулаков в области сельского хозяй­ства. Не стало купцов и спекулянтов в области товарооборота. Все эксплуататорские классы оказались, таким образом, ликви­дированными.

Остался рабочий класс.

Остался класс крестьян.

Осталась интеллигенция.

Но было бы ошибочно думать, что эти социальные группы не претерпели за это время никаких изменений, что они остались такими же, какими они были, скажем, в период капитализма.

 

 

 

Взять, например, рабочий класс СССР. Его часто называют по старой памяти пролетариатом. Но что такое пролетариат? Про­летариат есть класс, лишённый орудий и средств производства при системе хозяйства, когда орудия и средства производства принадлежат капиталистам и когда класс капиталистов эксплуати­рует пролетариат. Пролетариат — это класс, эксплуатируемый капиталистами. Но у нас класс капиталистов, как известно, уже ликвидирован, орудия и средства производства отобраны у капи­талистов и переданы государству, руководящей силой которого является рабочий класс. Стало быть, нет больше класса капита­листов, который мог бы эксплуатировать рабочий класс. Стало быть, наш рабочий класс не только не лишён орудий и средств производства, а наоборот, он ими владеет совместно со всем наро­дом. А раз он ими владеет, а класс капиталистов ликвидиро­ван, — исключена всякая возможность эксплуатации рабочего класса. Можно ли после этого назвать наш рабочий класс проле­тариатом? Ясно, что нельзя. Маркс говорил: для того, чтобы про­летариат освободил себя, он должен разгромить класс капита­листов, отобрать у капиталистов орудия и средства производства и уничтожить те условия производства, которые порождают про­летариат. Можно ли сказать, что рабочий класс СССР уже осу­ществил эти условия своего освобождения? Безусловно можно и должно. А что это значит? Это значит, что пролетариат СССР превратился в совершенно новый класс, в рабочий класс СССР, уничтоживший капиталистическую систему хозяйства, утвердив­ший социалистическую собственность на орудия и средства про­изводства и направляющий советское общество по пути ком­мунизма.

Как видите, рабочий класс СССР это—совершенно новый, освобождённый от эксплуатации, рабочий класс, подобного кото­рому не знала ещё история человечества.

Перейдем к вопросу о крестьянстве. Обычно принято говорить, что крестьянство- это такой класс мелких производителей, члены которого атомизированы, разбросаны по лицу всей страны, копаются в одиночку в своих мелких хозяйствах с их отсталой техникой, являются рабами частной собственности и безнаказанно эксплуатируются помещиками, кулаками, купцами, спекулянтами, ростовщиками и т.п. И действительно, крестьянство в капиталистических странах, если иметь в виду его основную массу, является таким именно классом. Можно ли сказать, что наше современное крестьянство, советское крестьянство, в своей массе похоже на подобное крестьянство? Нет, нельзя этого сказать. Такого крестьянства у нас уже нет. Наше советское крестьянство является совершенно новым крестьянством.

У нас нет больше помещиков и кулаков, купцов и ростовщиков, которые могли бы эксплуатировать крестьян. Стало быть, наше крестьянство есть освобожденное от эксплуатации крестьянства Далее, наше советское крестьянство в своем подавляющем большинстве есть колхозное крестьянство, то есть оно базирует свою работу и свое достояние не на единоличном труде и отсталой технике, а на коллективном труде и современной технике. Наконец, в основе хозяйства нашего крестьянства лежит не частная собственность, а коллективная собственность, выросшая на базе коллективного труда. Как видите, советское крестьянство - это совершенно новое крестьянство, подобного которому еще не знала история человечества.

Перейдем, наконец, к вопросу об интеллигенции, к вопросу об инженерно-технических работниках, о работниках культурного фронта, о служащих вообще и т.п. Она также претерпела большие изменения за истекший период. Это уже не та старая заскорузлая интеллигенция, которая пыталась ставить себя над классами, а на самом деле служила в своей массе помещикам Я капиталистам. Наша советская интеллигенция - это совершенно новая интеллигенция, связанная всеми корнями с рабочим классом и крестьянством. Изменился, во-первых, состав интеллигенции. Выходцы из дворянства и буржуазии составляют небольшой процент нашей советской интеллигенции. 80-90 процентов советской интеллигенции - это выходцы из рабочего класса, крестьянства и других слоев трудящихся. Изменился, наконец, я самый характер деятельности интеллигенции. Раньше она должна была служить богатым классам, ибо у нее не было другого выхода. Теперь она должна служить народу, ибо не стало больше эксплуататорских классов. И именно поэтому она является теперь равноправным членом советского общества, где она вместе с рабочими и крестьянами, в одной упряжке с ними, ведет стройку нового, бесклассового социалистического общества. Как видите, это совершенно новая, трудовая интеллигенция, подобной которой не найдете ни в одной стране земного шара.

 

 

 

Таковы изменения, происшедшие за истекшее время в области классовой структуры советского общества. О чем говорят эти изменения? Они говорят, во-первых, о том, что грани между рабочим классом и крестьянством, равно как между этими классами и интеллигенцией, стираются, а старая классовая исключительность исчезает. Это значит, что расстояние между этими социальными группами все более и более сокращается. Они говорят, во-вторых, о том, что экономические противоречия между этими социальными группами падают, стираются. Они говорят, наконец, о том, что падают и стираются также политические противоречия между ними. Так обстоит дело с изменениями в области классовой структуры СССР».

 

Сталина, как всем известно, никто не оспорил и никто ему не возразил.

Причин много. Одна из них убедительна – это было смертельно опасно, и человек, позволивший себе такое, оставался бы просто на свободе не более четверти часа, если его, конечно же, за эти пятнадцать минут не разорвала на куски любвеобильная толпа…

Разумеется, от избытка любви.

И было так в году 1936-м, ноября 25-го дня.

 

Мы не будем даже задавать вопрос о том, мог ли ему (Сталину) тогда хоть кто-нибудь что-нибудь возразить. Не будем хотя бы потому, что абсолютное большинство этого не сделало до сих пор.

Но существенно иначе дело с этим обстояло до указанного события.

 

Хотя Сталину совсем немного понадобилось для того, чтобы навсегда - в прямом смысленавсегда – заткнуть все рты, кто мог бы утверждать что-то иное. Прежде всего, конечно же, те из них, кто например, мог всего семь лет назад, не опасаясь за свои жизни ляпнуть, например, что Политбюро собирается проводить политику «военнофеодальной эксплуатации  крестьянства». 

Как позднее как-то Сталин сказал о таких (а может быть даже и спел): «бэзумству храбрых споем мы песню про Сулико».

На момент появления «сталинской конституции» из троих смельчаков один уже умолк навсегда – Томский застрелился, узнав из газет, что он является одним из руководителей «право-троцкистского блока».

 

 

 

А двоих еще поджидала расплата, притаившаяся за дверьми совещательной комнаты, в которую 12 марта в 21 час 25 минут Военная Коллегия Верховного Суда СССР удалилась для вынесения приговора. Расплата в виде приговора «именем Союза Советских Социалистических Республик»  объявилась через шесть с небольшим часов, в 4 часа утра.

Дело по «право-троцкистскому блоку», по которому проходил двадцать один человек, для девятнадцати закончилось: «высшей мерой уголовного наказания – расстрелом». Среди них были Бухарин и Рыков.

 Интересно, что всего-то пару лет назад Бухарин – «Бухарчик» самозабвенно сочинял себе спасение в виде «сталинской» Конституции» в тайне надеясь, что придуманные им слова несут в себе силу изменить то, что он уже предчувствовал и боялся. 

А потом он же в тусклом свете на нарах писал своего рода личный комментарий к «Основному Закону» уже в эпистолярном жанре – жанре очень популярного тогда любовного письма, не смея уже назвать своего адресата «Коба» и в буквальном смысле сходил с ума от страха и абсолютного непонимания происходящего.

 

«Здравствуйте, Иосиф Виссарионович! В галлюцинаторном состоянии (у меня были такие периоды) я говорил с вами часами. (Ты сидел на койке – рукой подать.) К сожалению, это был только мой бред... Я хотел вам сказать, что был бы готов выполнить любое ваше требование без всяких резервных мыслей и без всяких колебаний».

 «А с тобой я часами разговариваю. Господи, если бы был такой инструмент, чтобы ты видел всю мою расклеванную и истерзанную душу! Если бы ты видел, как я к тебе привязан... Ну, да все это психология, прости. Теперь нет ангела, который отвел бы меч Авраамов, и роковые судьбы осуществятся. Позволь мне, наконец, перейти к последним моим небольшим просьбам:

а) мне легче тысячу раз умереть, чем пережить предстоящий процесс: я просто не знаю, как я совладаю с собой... я бы, позабыв стыд и гордость, на коленях умолял бы тебя, чтоб этого не было, но это, вероятно, уже невозможно... я бы просил тебя дать возможность умереть до суда, хотя знаю, как ты сурово смотришь на эти вопросы;

в) если меня ждет смертный приговор, то я заранее тебя прошу, заклинаю прямо всем, что тебе дорого, заменить расстрел тем, что я сам выпью в камере яд (дать мне морфий, чтобы я заснул и не проснулся). Дайте мне провести последние минуты, как я хочу, сжальтесь. Ты, зная меня хорошо, поймешь: я иногда смотрю в лицо смерти ясными глазами... я способен на храбрые поступки, а иногда тот же я бываю так смятен, что ничего во мне не остается... так что если мне суждена смерть, прошу тебя о морфийной чаше (Сократ);

с) дать мне проститься с женой и сыном до суда. Аргументы такие: если мои домашние увидят, в чем я сознался, они могут покончить с собой от неожиданности. Я как‑то должен подготовить их к этому. Мне кажется, это в интересах дела и его официальной интерпретации.

Если мне будет сохранена жизнь, то я бы просил: либо выслать меня в Америку на X лет. Аргументы за: я провел бы кампанию по процессам, вел бы смертельную борьбу против Троцкого, перетянул бы большие слои колеблющейся интеллигенции, был бы фактически анти‑Троцким и вел бы это дело с большим размахом и энтузиазмом. Можно было бы послать со мной квалифицированного чекиста и в качестве добавочной гарантии оставить здесь мою жену на полгода, пока я не докажу, как я бью морду Троцкому.»

 

 

 

---

 

 

 

То есть до этого все наивно полагали, что «социализм» проклюнется когда «исчезнут классы», но «практика 30-х годов» так всех подружила, что классы стали не просто классами, а «дружественными» классами.  

Паразиту и как обоснованно полагают люди, которые были лично знакомы с коварством Сталина – духовному садисту в 1936 году позарез были необходимы достижения.

Сталину необходим был «социализм».

Он ему нужен был не меньше, чем, к примеру, Брежневу нужен был «развитой социализм».

Сейчас уже только старшее поколение помнит то чувство того продолжительного «глубокого удовлетворения» которое можно испытать только после особого – ментального изнасилования, уяснив, что вместе со всеми ты все-таки сделал «очередной шаг к коммунизму» и «социализм» уже не просто социализм, а «развитой социализм». А развитым он стал потому, что в нем-де уже появилась «новая социальная общность» советский народ.

Но Брежнев так лишь пытался исправить ошибки Хрущева, который скоропалительно обещал к 1980 году «построить коммунизм» и это было, как оказалось, на беду всему народу и партии документально зафиксировано в Программе Партии. 

Сталин же никогда не пытался – он всегда делал, и при этом частенько пытал и уничтожал чужими руками своих бывших соратников. Затем прятал, скорее, зарывал всеми четырьмя лапами свои преступления, перекладывая ответственность за них – на всех, делая преступниками всех кого только возможно.

Так выходит, что хотя на тот момент действительной научной теории уже не было, ключевым элементом теории стало понятие «дружбы» и её производных, например «практика дружбы»: от простых, т.е. недружественных классов к дружественным классам, а о них к «дружественным народам».

Когда классы не дружны – это «капитализм».

Подружились классы, это уже «социализм».

Подружились народы и появилась «новая социальная общность» – это «развитой социализм».

А вот если такую «дружбу» так сказать и дальше… развить и даже не побоимся это сказать интимно углубить?..

 

 

 

---

 

 

 

Отныне эта государственная религия – религия социального равенства – должна была противостоять религии свободного неравенства – религии демократии.

С закономерным уничтожением и поглощением капитализмом коммунизма религии демократии стала превращаться во всемирную религию грядущего сатанизма. 

Сталин, сообщив миру о социализме – сообщил в действительности о состоявшихся торжественных похоронах «коммунистической доктрины».

Да, «Мировой Коммунизм» давным-давно мёртв, мёртв начиная со второй четверти прошлого столетия!

Коммунизм умертвил – сожрав его изнутри «ЛЕВЫЙ КОММУНИЗМ» в облике становящегося в СССР сталинизма, и ныне многочисленные потомки-отпрыски сталинизма в форме левых партий всех цветов политической радуги вместе и в сотрудничестве с радужными либералами и демократами довели мир до точки невозврата.

… Всё небезынтересно будет узнать, что начало этой революции в виде идеологии сталинизма в действительности положил Бухарин, именно он является действительным автором того, что породило существующий мир, в котором буквально всё через задницу.

 

 

 

 

Слава ему за это во веки веков и флагшток с радужным полотнищем в одно место!!

Ибо каким же ещё более скрепляющим своей абсолютной сакральностью месте идейным стрежнем соединить глубокую своего рода духовную преемственность и растущее единство «левого коммунизма» с «новым либерализмом»!

Был до самой смерти преданным сталинистом, будет после неё знаменосцем «Всемирной Демократии»!